* * * Хлопают рамы – из окон летят химеры, те, что без крыльев, привычно седлают мётлы Галина Илюхина Как задолбало: "сыночек, пора в кроватку!" Мама сердита, ей надоели отмазки. Хлопнули ставни, Малыш разрешил посадку, те, кто без крыльев, привычно не верят в сказки. Что-то он слышал как раз по дороге в школу, или потом, меж портвейном и первой парой кто-то сказал, что подался толстяк в Анголу, кто-то сказал, что встречали его с Геварой. Кто-то шепнул между дракой и белым танцем, или чуть позже, когда нажрались всем курсом, дескать, снаряды каким-то возил повстанцам, дескать, свалили трофейным советским НУРСом. Он улетел, небольшую оставив ренту – скромную плату за тортик, тефтели, вишни - домик на крыше. Пора позвонить агенту, сдать бы кому, сотня в месяц – совсем не лишне. Был он иль не был – гадать никакого толку, правда, на случай хранится айва в сиропе. Хата свободна, осталось – пузырь и тёлку. Плачет Малыш и привычно седлает чоппер. * * * Never break, never break, Never break this heart of stone Jagger/Richard О, Элли, красотка Элли, садись-ка ты в свой балок, я выдам соляра бочку, прицепим Урал иль Краз. мы были так близко к цели, но что-то я сдал и взмок, Пора бы поставить точку… Короче, рули в Канзас. Здесь «кубики», хлыст, трелёвка, в бытовке – табачный смрад, И колики битых почек страшнее, чем сто Гингем. И знаешь… мне чуть неловко, но ты забери назад тот красный тугой мешочек, набитый чёрт знает чем. Да, Гудвин слажал малёхо, типичный такой bad luck, Он сделал, что мог и ладно, не повезло, фигня. А мне здесь, поверь, неплохо, иначе, прости, никак: уж слишком, пойми, накладно в Канзас волочить меня. Минуты окаменело ложатся под мой топор, он весело и картинно веков разрезает шаль. Нет, нечего тебе делать, там, где свой решают спор холодная древесина и тёплая злая сталь. По жёлтой кирпичной трассе потянется вдаль балок, и я предрекать не стану, где кончится твой поход. Ведь ты не найдёшь в Канзасе тех, кто бы тебе помог, так двигайся к океану, кривая не подведёт. А если тоска загложет, жми газ и забудь про стоп, из боцманского каната - на сердце - тугой бандаж. Железа там хватит тоже - какой-нибудь робокоп, Какой-нибудь терминатор, какой-нибудь, в общем, наш. В предутренней сладкой коме на звёзды раскинешь сеть, шаг влево – побег, шаг вправо - сереют оттенки дня. Как быстро летит твой домик, и мне за ним не успеть, но сыпется ржа с суставов, я вижу, что ждёт меня. Средь гопников слыть эстетом за тему, что ложки нет, на рынке или вокзале трясти у лохов лавэ, подружку найти с приветом, под водочку – винегрет, спросонок мечтать, чтоб взяли в ток-шоу на НТВ. Мне эта судьба не катит, нет, это мне не фартит, а мне б завести собаку и молча смотреть в окно, учить пифагоров катет, в горах собирать пирит, и выйти в открытый вакуум - в ближайшее казино. Там тиснут в «Неву» иль в «Ниву», иль в красочный покетбук - в азартном лихом угаре дурачиться не хитро. Крупье развернёт лениво орбиты примятый круг, и синий безумный шарик помчит к своему зеро. И вновь «Апассионата» разносится над Кремлём, покорно вождю внимает какой-нибудь Герберт Уэллс. На «эмке» пришлют легата, и мы на двоих споём под зуд комариной стаи чукотский спиричуэлс. Из наших смертельных танцев мы выйдем уже в тираж, и будем мелькать хоть в сказке, хоть в грохоте новостей. Учебники вынь из ранца, сунь фляжку и патронташ, и будешь ты в этой пляске почётнейшим из гостей. Прости, что-то всё мелькает, наверное, голова… Болит… цитрамон не лечит, и кончился экседрин. Теплеет моя рука и ты, кстати, опять права: для нашей случайной встречи не нужно искать причин. Ну, всё, на дорожку сели, не плачь, всё ж не на войну. Давай, не психуй напрасно, чугун – не латунь, не медь. В Канзас, и не мешкай, Элли, а я тебе черкану, как весело и прекрасно веками в тайге ржаветь. * * * Серой лентой людей вереница, вперёд, без оглядки, так не хочется знать, что изгнанье уже навсегда. Словно Вермахта клинья опять наступают на пятки, словно дикой лавиной опять настигает Орда. Нацарапав почётче свои позывные на бирке, мы уходим в эфир, мы меняем сюжет не спеша. Просто в нашем безумном мирке, в нашем маленьком цирке, кроме бегства, других не осталось уже антраша. Пожалеет артистов хозяин - свой парень - и он же не забудет нажиться на нашем последнем "Алле!", Мы сегодня свой номер с тобой исполняем без лонжи, нас ни страх, ни обида не держат уже на Земле. Hашу кровь не впитают опилки заштатной арены, угадал нашу песню и манит в зенит крысолов. Покидаем планету под вопли гнусавой сирены, Только слёзы и гарь, и мычанье голодных коров. * * * Верю в сны, хотя в удачу тоже верю почему-то. Я бегу к тебе и плачу, мост разводят, гром салюта. Город выполз из пучины, покачнулся, рухнул, где ты? Вижу, в лоб вплелись морщины – покорила полпланеты. Ветер смазывает лица по-балтийски зло и сыро. Видишь, хочется напиться, значит, обошёл полмира. Это значит – в морду вьюга, это значит – ближе к маю, Это значит: стой, подруга! Это значит – стой, стреляю! Пусть же в черепной коробке пляшут кони, скачут черти! Пусть тоска, застрявши в пробке, в ней стоит до самой смерти. Пусть останется приколом пошлое: Hasta la vista... Я желаю жить - веселым, сдохнуть - только оптимистом! Верю снам, а как иначе? И в удачу верю вроде. Ты ко мне бежишь и плачешь, жизнь прекрасна, мост разводят. * * * Синематограф-3 Ну? Кому еще здесь нужен Красный Петроград? к/ф "Мы из Кронштадта" Восславлен в стихах и прозе, сижу в "Адмирал Бенбоу", Нет, кажется, что попроще - гитара, парк, самогон. Я выбрит, просолен, грозен - удавятся в Скапа-Флоу, и ленточки бриз полощет, и я, твою мать, влюблен. Сегодня братве забава, сегодня здесь будет драка, закушен мундштук "Казбека", низринут прогнивший строй. От Гогланда на Либаву, от Штральзунда - Скагерраком... Пусть пишет меня Дейнека, ах, разве ж я не герой? А всяческим кригсмаринам, мы, ежели что, ответим, поставьте свечу Николе - так принято на земле. Замешанный с никотином балтийский холодные ветер рванется по альвеоле последним "Оле-Оле!" Уйти бы хоть раз без грусти и лыбиться, как когда-то, (когда ты меня любила, я форменным был ослом), потонем, но флаг не спустим, и эдаким вот "Маратом" ногами скребу по илу, а башню давно снесло. Вскипает ядреный порто, да что ты гундишь, штафирка? Не нужен нам твой молебен, мы чтим лишь морской закон. Извечные три аккорда, граната и бескозырка, и грянет "Good by, my baby" бухой кап-два Посейдон. * * * Гадание на морзянке Вместо ботаники – «Хиус», Юрковский, Голконда, магний, три спички, «Атас!» в гулком эхе колодца, ломкая «Свема», бобины, старушка-«Ригонда», ночью, на даче, тайком – Би-Би-Си, Новгородцев. Диссер забацать о ямбе и дружбе лицейской, тралить треску, с ревматизмом списаться на берег, сдохнуть в кювете, поймав на волне милицейской: «Ахтунг! Ахтунг! Ла-фюнф ин дер люфт, Эрик!» * * * Помятый, вялый памирский джинн запустит свадебный ice-machine, и мы с тобою танцуем от забора и до обеда. Слепой литерник глотнет хвои, конвою нагло шепнет: "Свои", и может быть ему повезет, но это - в порядке бреда. Хороший выдался пикничок! Натужно ищет звезду зрачок, по ней бы мне и лететь на юг на "Цессне" или "Дакоте". Давай, меняемся баш на баш! Я не скрываю, весь мой багаж - две пачки чая, сухой суджук и записи в палм-пилоте: Забить на рифмы, не слушать джаз (вот, разве, нынче в последний раз...), освободиться от мрачных дум: "А чем я еще не битый?" Сожрать врага, подхватить кус-кус, покрасить охрой колючий ус, поймать под ребра тупой дум-дум и спать под гнилым корытом. Ах, что за сны там! О, боже мой! Мне - восемнадцать и я с пилой завороженно гляжу: к вискам все ближе сосновый комель. Мы все опошлим, что инь, что янь, мы будем пьяно нудеть: "Ты - дрянь!", разгоним ролики по пескам - от зависти сдохни, Роммель! Свой новый китч продает Бессон, торопит лето, грядет муссон, припасы вмерзли в зеленый лед, и грудь холодит рубашка. Ты можешь вглубь и ты можешь ввысь, не бойся, радуйся, ошибись! Ведь все одно, по сосудам бьет кессонка или горняшка. Увижу Тахо, Монблан, Чегет, освою вязкий язык анкет, пошлет бухгалтер и даст пинка начальник отдела кадров. Да ладно, плюнуть и растереть, ведь я уже неживой на треть, ведь я давно спалил Маршака, Ремарка и прочих Сартров. В порту буянит пиратский бриг, краснеют жерла осадных книг, но мы с тобою пошли на риск, читая "Изгнание бесов". Пусть ямб. Не худший паллиатив. Мы бились в строчки, увы, забыв, что вся поэзия - жалкий писк полуночных SMS-ов. * * * Тунеядца хоронили, плакали подруги, а два джаза на могиле дули буги-вуги. поэт Соев Выпей со мною шила, my love, сунь зубочистку в пасть, ладно, расслабься, ОК – я не прав, (главное – не упасть). В нашей глуши не растёт ни шиша, здесь не меняют валют. Здесь не летают, здесь в полночь – ша! – спирт разведённый пьют. Вспомни хоть что-нибудь, например: "Новый начальник – жуть!" Или о вечном – Толстой, Гомер, (главное – не уснуть). Наш планетарий открылся для всех, выбери верный маршрут. Здесь не мечтают, здесь в полночь – эх! – спирт разведённый пьют. - Ты меня любишь? – Конечно, да! (пальцами – на цевьё) - Сбрей её, колется борода. (запросы, блин, у неё) Ты мне по-прежнему дорога - дас ист фантастиш! Гут! Здесь не влюбляются, здесь – ага! – спирт разведённый пьют. Был в окружении, сдался в плен – хрена ль на воду дул? Будем, обнявшись, смотреть КВН, купим в Икее стул. Ладно, хоть мама не при делах, он б создала уют... Здесь не лукавят, здесь в полночь – ах! – спирт разведённый пьют. Что-нибудь бодрое: "Полный ход!" (мордой по тёрке дней). Иль патетично: "А кто не пьёт!?" (Главное – бить точней) Прёт на свободу мой мутный бес торпедой в корму "Арго"! Здесь не стреляются, здесь – oh, yes! – Let My People Go! * * * Не грызет меня фальшивая обида, не колышет даже культовая чайка. Ждет меня в старинной книжке Антарктида, Ждет меня на диске лазерном Ямайка. Мы с тобой тот диск раз десять проиграем, синей пастой лист бумажный изувечим. Вот и стал я разжиревшим попугаем, оглашаю джунгли воплем человечьим. Сон и завтрак - не создать из них гибрида, липнет к пальцам день, как в бане общей шайка. Просыпаемся - сплошная Антарктида, засыпаем - скоротечная Ямайка. Город мой возьми, и хватит репараций, славный город - остальное нам до фени. Я кручусь в стволе, а мне б не надорваться, и маячит вдалеке кружок мишени. Я не ранен, а что корчусь, так, для вида - выйдет просто офигительная байка. У меня горчит в стакане Антарктида, у меня бурлит в кофейнике Ямайка. Злобный птица, где ж ты шляешься, паскуда? Задолбался ждать тебя на бранном поле, я живым еще секундочку побуду, а потом я над сюжетами не волен. Кончен бал, завял хип-хоп, прошла коррида, на последнем обороте скрипнет гайка. Где-то слева, в подреберье - Антарктида, и под черепом - полнейшая Ямайка. Баллада о Чарли Тэйле, хвостовом стрелке Flying fortress B-17G Почти салажонок, ну что он успел? Едва до набора дорос... Р. Киплинг Ass-end Charlie – Крайний, неудачник. Последний самолёт в ордере. (авиац. жарг.) Был мамин любимчик не очень высок – пять футов два дюйма пацан. ему сообщили: "В означенный срок отправишься за океан." Мамаша всплакнула: "Ах, Чарли, сынок!", с отцом раздавили стакан, так вышло, и Чарли в означенный срок отправился за океан. Кому козырная до старости прёт, а кто-то сидит без виста, ему показали: "Вот твой пулемёт, отныне ты – Чарли-с-хвоста. Ты крайний, ты в заднице, так что не спать, зевнёшь – экипажу конец. Кольт-браунинг спарка калибра ноль-пять отныне – и мать и отец." Армейская жизнь весела и проста, штабных избежав синекур, летает на "крепости" Чарли-с-хвоста на Аугсбург, Гамбург и Рур. Воюй, иль умри – жизнь понятная всем, о большем не смей и мечтать. Кольт-браунинг спарка двенадцать и семь роднее и ближе, чем мать. Был ростом пять футов два дюйма всего, был бледен и тощ, как глиста, а пайлот – герой, экипаж – о-го-го, а он – только Чарли-с-хвоста. Он крайний везде без особой вины, он жрачку последним берёт, и Дженни-радистка, что любит чины, с ним в полночь гулять не пойдёт. За вид непотребный начальство грозит упечь раздолбая в тюрьму. Но, если заходит с хвоста "Мессершмитт", то первая пуля – ему. Свинцовая каша – могилам на корм – заварена круто, густа. Её от души, без пайков и без норм расхлёбывал Чарли-с-хвоста. Над чёрной Европой в воздушном бою, (в азарте совсем осмелел) он первый нажмёт на гашетку свою и маской уткнётся в прицел. Там, в небе, в дюралевом сером гробу, всё с чистого пишут листа, и первым свою принимает судьбу не кто-нибудь - Чарли-с-хвоста. У Галланда сбитых поболее ста, и парни все, как на подбор. Но трусом не звался наш Чарли-с-хвоста и вёл он такой разговор: "Чья нынче удача, кому повезёт, и кто из нас драться мастак – посмотрим. Посмотрим, чья нынче возьмёт, " – сказал себе Чарли-с-хвоста. Неспешно армада заходит на цель, подарочков – целый мешок. По плексу свинцовая хлещет метель, пора за работу, стрелок! Давай, покажи им, влепи по крестам, смотри, уж подкрался один. Пора за работу, эй, Чарли-с-хвоста, шарманку свою заводи! Он в капле стеклянной к прицелу приник (кольт-браунинг ближе, чем мать). Люфтваффе на месте, и наци-ночник пытается Чарли достать. Кровянка на маске, в кабине пожар, патроны почти на нуле, но всё ж он увидел, как огненный шар пошёл, завывая, к земле. Обратно на Остров лететь веселей, уж виден Английский канал, и Чарли в разбитой кабине своей тихонько под нос напевал: "Не плачьте, девчонки, мамаша уймись, вот мой вам последний совет. Такая она наша лётная жизнь – подохнешь, а ,может, и нет. я с детства привык бить обидчика в лоб, да так, чтоб он лёг и не встал. И что тот ублюдок пристроился в гроб, заслуга лишь Чарли-с-хвоста. Пустяк, ну проделали парочку дыр, а в общем и целом – о'кей. Крути же бодрее штурвал, командир, на землю бы нам поскорей." Но в ангельском войске, видать, недобор, и новый призыв у Христа. Предсмертно хрипя в кислородный прибор, отправился Чарли-с-хвоста с небес в небеса. Путь известен и прям, душа невесома, чиста. Так с неба на небо в сияющий храм отправился Чарли-с-хвоста. Когда в неизбежный, решающий час в суде вы займёте места. Последнее слово замолвить за вас просите у Чарли-с-хвоста. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
