Эта связь тлела долго, как сырой, ненадежный фитиль. Она не могла закончиться фейерверком, салютом или взрывом. Только разрывом. Такой был вполне предсказуемый конец. Связь вошла в привычку, стала условным рефлексом. Как чистить зубы по утрам, мыть руки перед едой, не материться в присутствии детей, и на вопрос: «Как дела?» - отвечать: «Нормально». Рутина.

- Здравствуй, любимый! – обязательное приветствие.

- Приветик, котеночек! – как отзыв.

- Я тебя люблю, мой ненаглядный! – ритуал неукоснительно соблюдался.

- Я тебя тоже. – фразы лениво падали, как пожухлые осенние листья, открывая простор. Простор, отбрасывающий условности. После этого можно было сразу падать в кровать. Заниматься любовью, отдавать всю себя без остатка – это она умела!

Любой мужчина будет рад иметь такую женщину! Банально, избито, но это так. Блондинка с голубыми глазами. Натуральная. Роскошные формы.

 

- У меня длинные волосы!

- Зато у меня – гуще!

Блондинка и Рыжая. Восьмое марта. Надо вручать подарки. Каждая - самой себе говорит комплименты. Такая игра. Они - подружки и одновременно соперницы.

- Я – высокая! – заявляет Рыжая.

Пауза. Блондинка теряется, хотя она явно симпатичнее. Наконец еле слышно произносит:

- А я красивее…

Состязание резко прекращаю. Я хохочу. Каждая из них хороша по-своему.

 

И чего неймется? Почему на душе висят тяжеленные гири? Что меня не устраивает? А просто ненароком всплывает другое. Тихий осенний вечер. Фонари на улице заболели «желтухой». Кстати, эту фразу я украл у Блондинки. На душе тихо и спокойно. Жаль, не верующий. Сказал бы: Божья Благодать. Она сидит рядом. Нам уютно даже молчать вдвоем. Хорошо. Огонек сигареты чертит в сгущающем темноту воздухе - наши имена. Я и Она. Она – мое Солнышко. После Нее я так никого не называл. Не мог. Язык не поворачивался. Это имя принадлежало только Ей. Одной. Может, это блажь, но иначе я не могу. Душу тренировать невозможно. Это не тренажерный зал. Силовые упражнения и усиливающиеся нагрузки через «не могу» ее не закалят. Во всяком случае, хочется на это надеяться.

 

Опять стылый равнодушный вечер. Он, как пастух, сбивает в стадо редкие грязные облака. Они сопротивляются, но их время ушло. Меня почему-то не мучают угрызения совести. Я заглядываю на чердаки и в подвалы своей души. Там темно, сыро и грязно. И пусто. На столе праздничная открытка. Ее мне на День рождения подарила Блондинка. Она же - в анимационном изображении, на плотном листе картона. Похожа. И дурацкий текст: «Когда придешь на вечеринку, смакуя свой аперитив, ты не «прощелкай» там Блондинку и не забудь…» Ярко-красный презерватив, прикрепленный к сгибу открытки, я использовал вчера ночью. С Рыжей. Отрывался он с возмущенным треском. Открытку теперь надо спрятать. Ко мне в гости сейчас придет Блондинка. Кондомы я прикупил заранее. Целый арсенал. Но почему-то совесть моя спокойно спит и даже не думает просыпаться.

 

У Солнышка оказался непреклонный характер. Она уважает себя и любит. Знает себе цену. А я продешевил. Разменял свою любовь на медный грош. Пустил на ветер целое состояние.

- Мой кредит доверия ты исчерпал полностью! Ты оставляешь после себя только выжженную землю. У меня на душе - пустота. Целина. Пусть ее обрабатывает кто-то другой. Вспахивает, сеет, выращивает и собирает богатый урожай. Но не ты!

Земля качнулась в обратном направлении. А мой мир рассыпался в прах. Его не существовало. Оказывается, его так легко разрушить. Я оказался неразумным варваром, разрушившим Рим. Великолепную сияющую империю, которая, казалось бы, простоит вечность…

 

Я пошел по рукам. Нежным, ласковым, горячим, изящным, равнодушным, ухоженным. По ним можно писать Книгу Судеб. Рук много. Целая череда. Конвейер. Наверное, среди них встречались и любящие. Не знаю. Не успеваю изучить. Меняются кровати, постели и комнаты. Засаленное постельное белье соседствует с мягкой периной и хрустящими простынями, а скрипучий продавленный диван сталкивается с ложе - «сексодромом». Я изучаю по утрам узоры на потолке и обои на стенах. Они изменчивы, как приливы и отливы, как ветреные сердца и ненадежные плечи, как быстрые течения и резкие муссоны. Я все время открываю новые города и страны, земли и континенты, клады и золотоносные жилы. Но облегчения эти открытия не приносят. Крик впередсмотрящего: «Земля!» вносит в душу сумятицу и грусть. Так хочется вернуться домой! Как после тяжелого похода, огрубевший и незнакомый, открыть дверь, отряхнуть с себя пыль чужих дорог и углов и ткнуться головой, как в гавань, в такие родные колени. Здравствуй, Солнышко, я вернулся!

 

Корвет шумно дырявил волны. Он был настолько стар, что прохожие суда принимали его за Летучего Голландца. Ветер дырявил штопаные паруса. Мачты жалобно скрипели в такт стону рассыхающихся бревен палубы. Гребцы протяжно тянули унылую песню. Седой кэп в грязно-белой фуражке с обязательным крабом вместо кокарды и лопнувшим козырьком молча стоял перед командой на палубе. Пустым чубуком в углу рта он внимательно смотрел на каждого. Его команда, которой он гордился, которую так тщательно отбирал годами по приморским притонам и тавернам, на галерах и в казематах, в штрафных командах и долговых ямах, вытаскивал из петли и выкупал из рабства, на которую он всегда мог положиться с закрытыми глазами, с которой кружками пил морскую воду, а эль – бочками, взбунтовалась. Они стояли пред ним, его верные ребята, и в их глазах читалась решимость идти до конца.

- Будет земля, - проскрипел капитан пересохшим ртом. – Скоро будет.

- Нет, сэр! – вперед выдвинулся шкипер. – Команда требует поворачивать домой! Земли не будет…Никогда.

Решимость покинула капитана. Фуражка с крабом неуверенно дернулась. Чубук тянул к земле. Он не боялся, этот старый кэп. Не боялся за свой авторитет. Он умел подчинять себе людей и признавать ошибки, он выходил с пустыми руками на кривой дорожке против двух отчаянных головорезов с саблезубыми мачете в сильных тренированных руках. Он знал, как выжить в джунглях и рвал пасти крокодилам. Но капитан не знал, скоро ли появится земля. Эта полоска земли, колеблющаяся в знойном зыбком мареве, которая разделит беспросветно синий горизонт на две части, а впередсмотрящий, набрав в иссушенные легкие горячего воздуха, гордо сбросит с верхотуры мачты на палубу: «Земля!» А вдруг, там опять – ничего. Лишь обманутые надежды, разбитые мечты, невыполнимые желания и угрюмые разочарования. Как уже бывало до этого. Почти всегда. Вместо Эльдорадо – выжженная земля. Мираж. А доверие команды, этих сорвиголов, не безбрежно.

- Поворачиваем! – отрывисто бросил кэп шкиперу.

Команда, раскатилась по палубе, как ртутные шарики. Корвет со стоном стал разворачиваться, вспеняя волны. Корабль бросало вперед волнам, как неизвестности навстречу. Путь домой всегда длиннее и томительнее.

- Земля! – сбросил на палубу с мачты юнга. – Вижу землю, сэр!

Шарики ртути замерли. Все смотрели на капитана. Тот выждал минуту, глядя вдаль и посасывая пустую трубку.

- Полный вперед! – кэп знал, что делает. – Домой!