…Но, увы, клянусь вам женихом и жизнью,

Что в моей отчизне негде целовать…

М. Цветаева

 

Она разлюбила осень, которую прежде так ждала.

Нет, не перестала восхищаться студеной прозрачностью воздуха, удивительным разнообразием красок, заливающих все вокруг желто-багряным пожаром, так что даже в дождливую погоду кажется – светит солнышко; это состояние щемящей грусти, когда в задумчивости бродишь по шелестящим листьям, заглядывая в зеркало луж, отражающих пронзительную синеву неба, пробивающуюся сквозь белоснежную вату облаков.

Просто с приходом осени наступили холода, они мешали ей, точнее, им…

Да, она полюбила женатого, ну что тут поделаешь!

Старо, как мир!

Он тоже не остался к ней равнодушным, но она не позволила ему решительных действий, не желая своим счастьем нанести несчастье другим, довольствуясь недолгими нечастыми встречами в будние дни, изредка – в выходные…

У нее имелась отдельная “гостинка” на двоих с дочкой.

Казалось бы, все условия для встреч. Вот именно – казалось бы!

На самом деле счастливая радость тех двух-трех вечеров в неделю, что они могли позволить себе, заимствуя (воруя), разрушалась собственной дочерью.

 

Конечно же, они любили бродить по шуршащим коврам осенних парков, им было хорошо – говорили, молчали, прижавшись, замирая, глаза в глаза.

Но стоило им приблизиться к дому – дочка тут как тут, материализовывалась из воздуха.

Вместе с ними заходила в квартиру, и постоянно напоминала о себе своим присутствием, в кухне, комнате, – везде.

С чем это было связано – неясно, почему дочка так вела себя, чем руководствовалась? Возможно, она считала, что мать ее немолода, и ее потуги вернуть себе молодость смехотворны, а может, не могла простить развода с отцом?

Но ведь тот сам ушел к другой. На выходные отец забирал дочку к себе, и что он ей там говорил-наговаривал?

Она пыталась объясниться с дочкой, та с хитрецой в глазах недоумевала:

– Мам, ну чем я вам мешаю, мне, да и вам нравится, когда мы втроем, ведь нам хорошо вместе, он мне почти как папа.

 

Купили тахту, с трудом втиснули на кухню, освободив полностью комнату девочке – не помогло, теперь она торчала на кухне столько, пока находились там они.

Вспоминается чеховский “злой мальчик”, но здесь присутствовало чуть ли ни иезуитство.

Они ложились в кухне на тахте, смотрели телепередачи, не интересные детям. Дочка уходила к себе в комнату, появляясь в самый неожиданный момент.

Подозрительно смотрела на них, забыв, зачем пришла.

И садилась поесть или попить чаю – в который уже раз!

Прятались под покрывалом, скрывая от нее взаимные ласки, замирая всякий раз, как она появлялась. Она пронизывала глазами их укрытие, мол, чем вы тут занимаетесь?

Словно школьники, краснели, чувствуя себя чуть ли ни преступниками.

И уже слабо соображая от желания и неудовлетворенности, запирались в ванной комнате и, включив душ, в неудобстве предавались любви, регулярно прерываемой нетерпеливыми стуками в дверь – как можно так надолго занимать ванную, и что можно там столько делать!..

Бывало, ему удавалось остаться допоздна.

Девочка из последних сил старалась не заснуть, дабы не пропустить его ухода, но все же не выдерживала, засыпала.

Времени оставалось считанные минуты. Впопыхах судорожно раздевались, торопясь успеть “нанести” друг другу наслаждение, разбивающееся о поспешность и страх.

Затем он срывался, на ходу одеваясь, и мчался к метро, – успеть на последний поезд…

Это их никак не устраивало – лучше вовсе не делать ничего, чем иметь эту вырожденную любовь, проходящую в спешке и страхе. Плоть же требовала, не ведая сомнений…

 

Ох, если бы всегда было лето!

Летом она была освобождена от опеки дочери, отправляла ее в лагерь, и они, наконец, получили возможность принадлежать лишь себе, своим чувствам.

Иногда уходили в поля с палаткой, где предавались неистовым ласкам. Она, правда, это не очень любила – чистые простыни и идеально вымытые тела для нее являлись непреложными условиями любви. Чтобы, не страшась ни насекомых, ни острой соломы, ни запахов тела, отбросить запреты, забыв истинное назначение губ и языка...

Увы, пришла осень.

И темпераментная от природы, имея бесподобного любовника, она вынуждена была отказываться от любви.

Не понимала, как этой наглой девчонке удалось возыметь над ними (взрослыми) такую власть.

И стала ощущать, что начинает тихо ненавидеть собственную дочь.

Ее любовник пошел на поводу у девочки и стал платить той за каждый час ее отсутствия дома.

Вначале это возымело действие, они получили хоть какую-то возможность побыть вдвоем, но маленькая негодница не оставляла привычку появляться в самый неподходящий момент, удерживая их в напряжении и страхе...

Позднее она нагло взвинтила цены, пришлось отказаться даже от этого слабого подобия любовных свиданий, довольствуясь теми редкими часами, когда дочь отсутствовала вовсе.

Пошли даже на то, что иногда выкраивали час (два) в рабочее время, и как воришки прокрадывались в дом, все же опасаясь, вдруг школьница сорвется с уроков и застукает их на горячем…

 

Встречи под всевидящим оком дочери теряли остроту, и грозили полностью прекратиться, но она не вправе была упрекнуть своего мужчину в охлаждении, такое мало кто мог выдержать…

Однажды любовник не пришел, как договаривались.

Не знала, что и думать, спросила у дочери – та с невинными глазками ответила, мол, тебя не было, пришлось самой объясняться с ним по телефону.

Боже, что она ему наговорила? Может, пригрозила, что сообщит жене?

Стала выяснять – ответил, что встречаться у нее пока не следует, придется подождать лета, просто будут гулять, сидеть в кафе, ходить на концерты. Легко ему говорить, имея жену под боком (он уверяет, правда, что не спит с ней), а что делать ей?..

Короче, встречи прекратились.

 

На дочку она уже смотреть не могла – все в ней раздражало, отношения натянулись, как струна.

Как-то девочка попросила об одолжении – собрать у себя одноклассников.

Получила в ответ:

– После того, что ты сделала, еще смеешь просить такое?

Дочка ушла в себя, замкнулась, что-то замыслила. И выдала:

– Я решила жить у папы, он не возражает.

Ожидала, что ее станут отговаривать, в ответ услышала безразличное:

– Как хочешь.

На следующий день девочка стала собираться, разбросав по квартире вещи, демонстрируя свою решимость. Она же просто ушла из дому, предоставив дочке самой разбираться.

У выхода из парадного столкнулась с бывшим мужем. Тот с вызовом посмотрел на нее.

Вежливо поздоровалась и прошла мимо, отринув всякие его намерения выяснять отношения.

 

В Новый год лелеяла одиночество, ощущая себя всеми покинутой.

Дочь не позвонила, не поздравила, и сама не стала ей звонить.

Было несколько звонков от подруг и звонок от любимого.

Он поздравил ее, ожидая приглашения, шага к примирению, а она ждала от него хоть каких-то ласковых, нежных слов – не дождались оба…

Никого не стала приглашать.

Поздравила себя с Новым годом. Выпила в гордом одиночестве бутылку шампанского – не опьянела, лишь впала в слезливость.

Нестерпимо захотелось любви и ласки.

Легла, выключила телевизор.

Сон ли явь? Пригрезилось…

Ласковые руки, умелые губы, поддразнивая, блуждают по телу, вовлекая в чувственную игру “горячо-холодно”. Замерла в ожидании...

Дрогнула, затрепетала, захлебнулась стонами. И, забыв о притяжении, приподнялась над землей, поплыла, покачиваясь, исчезая, растворяясь – вот она вершина блаженства, столь невыносимого, что нет сил удержать полет.

А жаль!

Срыв в пике, удар оземь – разлетелась осколками наслаждения, рассыпалась серебром колокольцев, гулом колокола…

Нехотя обретала себя – истома, успокоение, умиротворенность – удивительное состояние, пожалуй, самое замечательное, из того, что дано испытать…

Но ведь нет ничего этого, нет!..

 

…Как она пережила зиму?

…В начале весны прошел ровно год со дня их знакомства.

Позвонила, теряя гордость, не в силах удержаться.

Не скрыл радости и он, но, натолкнувшись на вежливость и показное спокойствие (чего это ей стоило!), поник, в голосе проявились официальные нотки, разговор не склеился.

Ни он, ни она так и не поступились, не сделали этот шаг навстречу…

 

Через неделю “бывший” привез дочь и со словами:

– Разбирайся с ней сама, – укатил на машине.

Девочка была тиха и задумчива, и вела себя, как побитая собачонка.

Она же, забыв все, обиды и непонимание, бросилась навстречу в неудержимом порыве, не сдерживая слез радости…

Ничего не расспрашивала, дочь сама призналась, что была поставлена “там” в очень жесткие рамки.

Решили отпраздновать примирение.

Долго сидели за столом, говорили, молчали.

К завершению праздничного ужина дочка попыталась объясниться:

– Мама, прости, не знаю, что со мной было, я очень ревновала тебя, очень. Но после того, что я испытала у папы!

Я столько передумала. Обещаю, что никогда больше не буду мешать, ты еще молодая и красивая, и имеешь право на счастье.

– ???

– А где он?

– Мы расстались.

– Из-за меня?

– Да.

– Ты его еще любишь?

– Умираю!..

…Она мыла посуду после ужина, на душе было безразлично спокойно.

– Мам, тебя к телефону.

Это был он.

Она не знала, что дочь сама позвонила ему.

Он что-то говорил, оправдывался.

– Приезжай, я уже не могу! – Тихо, почти шепотом прервала она его…