В тот год, когда ко мне пришло понимание, что смиряться с несовершенством мира далее невозможно, я отправился в Центр Поиска Себя. Сокращенно - ЦПС. Об этом заведении прочитал в газете бесплатных объявлений, потом долго взвешивал - а стоит ли. Но уж слишком прельстило название: поиск себя был в то время первоочередной задачей. До места дислокации добирался автобусом.

- Брат, давно оборзел? - раздался над ухом голос накаченного товарища в белой майке навыпуск.

- Около месяца... - честно ответил я. А почему бы не ответить?

- А что, поэтому место не уступаешь? В лесу живешь? - думаю, хуже. В зверинце.

Нужный дом оказался прехорошеньким особнячком из красного кирпича за кованым, ажурным забором. Калитка отрылась с тонким скрипом. Я вошел в светлый холл и огляделся. Стойка с привычно безлико-красивой девушкой отсутствовала. Едва я сел на скрипящий кожаный диван, как ко мне подошел седой человек в очках в роговой оправе.

- Пройдемте, - бросил он мне.

Я поймал едва не упавшее слово на лету и двинулся за ним. По мраморным глянцевым плитам, отражающим наши силуэты, мы добрались до "кабинета действия".

- Заходите, - сказал мне мой проводник.

Я зашел. Повсюду стояли, висели и лежали мигающие и жужжащие приборы.

- Садитесь на этот стул, - предложили мне. На соседнем устроился сам доктор.

- В чем заключается ваша проблема? - спросил он.

- Пожалуйста, скажите, как можно продолжать жить? Мириться с тем, что творится вокруг, больно и отвратительно. Я живу, а значит, вижу, что все не так. Что нельзя высказывать свое мнение. Что ничего не изменишь законным путем. Что старики реально просят подаяние на улице, а их дети побоями отбирают у них вырученные деньги. Что справедливость задушилась на собственных волосах. Наши люди пока еще подобны стаду баранов, и борьба у нас невозможна. И "проповедовать" правду нельзя. Именно в такой осаде начинаешь осознавать смысл фразы "деньги правят миром". Эта такая Истина, что она с большой буквы. Не знаю, чем все кончится. То ли самоубийством, то ли принятием этой игры. Но второе будет равноценно первому... - я выдохся после своей яростной тирады.

Доктор глубокомысленно помотал головой и сказал:

- Единственное, что мы можем вам посоветовать - это путешествие внутрь себя. Вы согласны?

- Я на все согласен.

- Так вот сразу? - доктор поправил очки.

- А чего тянуть? - ответил вопросом на вопрос я.

- Ладно, подпишите соглашение... - он протягивает мне стопку бумаг и я, не глядя, подписываю.

- Да, вам действительно нужна наша помощь, - говорит он мне.

- Я знаю, - улыбаюсь в ответ я.

- С вас пять тысяч сто восемьдесят, - напомнил он мне о товарно-денежных отношениях.

Я полез в карман за названной суммой. Расплатившись и получив квитанцию, я выжидательно посмотрел на него.

Доктор надел на меня белый пластиковый шлем и нажал на кнопочку. Так я и оказался в Городе...

***

Когда на землю опустилась Тьма, я сидел на кухне и пил кофе. Мне не спалось, и поэтому я видел ее приход. Сквозь жалюзи было видно, как одна за другой пропадают на небе звезды. Тьма шла с запада. Чтобы удобнее было наблюдать за нею, я выключил свет, и стекло перестало бликовать. Думаю, меня спасла бессонница. Я должен быть благодарен этому зверю, вытягивающему из тебя с жестокой медленностью последние капли сна. Тех, кто спал, Тьма поглотила без остатка, вливаясь в их неспособный к сопротивлению мозг. Как я узнал позже, они стали марионетками, напоенными ее алогичным, невероятно расплывчатым, как воловий язык и древним разумом. Они садились в своих постелях, открывали белые, тускло светящиеся животные глаза, и выходили на улицы.

В Городе с приходом Тьмы моментально пропало электричество, но фонари не были нужны. Необъятное тело Тьмы освещали тысячи пустых глаз. Те же, кто не спал, с отрешенностью ведомого на казнь смотрели на происходящее. Я откуда-то знаю, как чувствует себя человек с занесенным над его головой топором. Ему решительно все равно, что будет дальше. Он уже не принадлежит нам, он подал руку прекрасной госпоже с тонкими чертами лица, с узкими губами монахини. Ее умные темные глаза смотрят ему в душу, и в первый раз в жизни человек снимает с себя ненавистную маску человека... Соседи начали выходить во двор, и я увидел, как извивается Тьма. Она похожа на желе, дрожащее и немного мерцающее, она бликует и жирно блестит. Я делаю еще один глоток кофе и задумываюсь над забавным парадоксом - гадостная Тьма мира и живительная чернота кофе. Забавно все это. Безумному разуму только дай повод - и в любой ситуации найдется что-нибудь забавное. К тому же Тьма - слишком страшная штука, чтобы говорить о ней серьезно. Детские качели цвета фуксии и пара лавочек, стоящие в середине двора, находятся в теле Тьмы, и сквозь ее призму выглядят инфернально - как средневековые орудия пыток. Мне остается только покрепче вцепиться в чашку и ждать. Ожидание, в сущности, не страшнее дыбы.

Люди со светящимися глазами вдруг оживляются. Стоит, наверное, встать и посмотреть в другие окна, но мне страшно настолько, что я предпочитаю оставаться на месте. А люди встают цепочкой и приступают к горловому пению. Сволочь-Тьма! Я всегда боялся этих звуков. Они напоминают мне о существовании высших сил, способных обладать нами, об иных цивилизациях и еще бог знает о чем, смущающем мозг. Впрочем, пришествие Тьмы есть ничто иное, как доказательства существования Высшего Разума... Хотя стоп! Тут я вижу хвостик невесть откуда появившейся в моей голове мыслишки. А ПРИХОД ли это Тьмы? Возможно, именно сейчас я просто УВИДЕЛ ее, и люди эти всегда были ее рабами, только в более удачных одеяниях. А под Тьмой подразумевать можно что угодно - хоть мировой капитализм, я не против. Главное, что эта сила, объединяющая людей в единую систему и лишающая их разума. Горловое пение все громче. Я догадывался, что Тьма любит дешевые спецэффекты, но чтобы настолько...

Тут я слышу стук в дверь. Сердце совершает головокружительный кульбит в пятки. Я встаю с подоконника и на трясущихся ногах выглядываю в коридор. Там спокойно, и я отваживаюсь подойти к входной двери. Стучат довольно требовательно. Я смотрю в глазок и вижу на лестничной клетке милого интеллигентнейшего старичка с верхнего этажа. В шляпе, черном пальто и красном кашне. Я нередко совершал опустошительные набеги на его библиотеку. Он истово барабанит мне в мою дверь, и темные очки подпрыгивают на его носу в такт ударам. Максим Максимович Исаев, вы многому меня научили. Темные очки во Тьме? Старик надел их, чтобы скрыть свет глаз-гнилушек. Я отшатываюсь от двери, и вовремя - у меня есть счастливая звезда. Старик втыкает в замочную скважину длинный тонкий и узкий нож и долго шерудит им в поисках меня. Не найдя, начинает петь горлом. Если бы я был верующим, я начал бы призывать своего бога.

Погрузиться в пучину отчаяния под вопли обезумевших соседей мне помешал чей-то топот, гулко отражающийся от стен пустой квартиры. Это начали оживать вещи. Тьма вливается сквозь оконные щели в квартиру и напитывает их собой. Первым подо мной начал двигаться ковер. Я чувствую его упругую силу под собой, и тяжело топает диван, изгибая свою волчью спину. Я осторожно смотрю в глазок. Дед вошел в подобие религиозного транса. Я чувствую, что за мной ведут прицельную охоту. Сегодня я нужен Тьме, и она не постоит за ценой. Легкие шаги армии сувениров уже за моей спиной. Боги, боги! Куда бежать?! Я хватаю с тумбочки темные очки, натягиваю капюшон и выкатываюсь из квартиры, захлопнув за собой дверь. Конфликт между совестью и жаждой остаться собой разрешился не в пользу совести. Вот я и попал во вполне экзистенциальистичную ситуацию - а как всегда хотелось... Я обеими руками с силой толкаю деда в пролет. Он зацепляется красным шарфом за перила и повисает. Ноги его дергаются недолго, он даже не пытается спастись. Я с равнодушием смотрю на "свой" первый труп и отмечаю, что язык у висельников действительно синеет. На каких удивительных мелочах зацикливается в критических ситуациях человек! Тьма даже не замечает этой потери. У нее еще много "солдат анархии".

Продолжая думать о языке, я сбегаю вниз по лестнице. У меня нет никакого плана, я буду импровизировать. Вы хотели войны, миледи Тьма? Будет вам война. Даже крохотный камешек, попавший в отлаженный механизм, способен уничтожить его. Перед подъездной дверью я замираю. Как мне не стать жертвой всех оболваненных? Выход один - притвориться одним из них. Я замечаю, что тело работает как бы отдельно от меня, не дожидаясь приказов разума. С удивлением я смотрю, как поднимаюсь на свой третий, отвязываю старика и втаскиваю его на площадку. Он очень тяжелый, и мое тело напряжено до предела. Мои руки снимают с него верхнюю одежду - шляпу, пальто, кашне, мокрое от его слюны и одевают все это на меня. Рубаха на груди деда расстегнута, и я вижу на коже подобие татуировки. Услужливые руки рывком расстегивают рубашку, и пуговицы весело прыгают по ступенькам вниз. Это не татуировка, это что-то, напоминающее витилиго. Только пятна - черные. Я корчу рожу и скашиваю глаза к переносице. А какая была идея! Татуировка-путеводитель... Впрочем, насчет путеводителя я не так уж и ошибался. Пятна сложились в расплывчатую, но все же понятную картину. Это карта Города. И крестом на ней обозначен цирк. Я перестаю косить, и пятна вновь становятся пятнами. Черт, эта карта - что-то вроде символа "свой". Как не прискорбно, но мне придется поглумиться над трупом глубокоуважаемого Аристарха Германовича. Я долго думаю, где взять нож. В квартиру вернуться не получиться. Что ж, будем действовать по старинке. Я окончательно сжился с образом ядреного спецназовца, и мне нравится шальная сила, наполняющая меня. Я беру бутылку из-под пива, стоящую на площадке у соседских дверей и разбиваю ее о перила. Потом острым краем долго пилю обвисшую старческую кожу, чтобы не повредить карты. Оторвав, наконец, ее, вытираю о рубашку деда и кладу в карман пальто. Теперь я полностью экипирован. Я откопал свой маленький, но личный томагавк и вышел на тропу войны.

***

Время остановилось. Никогда бы мне не пришло в голову, что это так страшно. Только гортанные вопли и колыхание Тьмы, и все неизменно - навсегда. Пахнет гарью и потоки теплого воздуха бьют в лицо. Я иду, прижимаясь к стенам домов. Они приняли меня за своего, я проскользнул мимо сауроньего глаза Тьмы. Одежда бедного старичка мне маловата и безбожно давит в плечах, и я думаю об этом с особой тщательностью - чтобы не думать о близости конца. В сущности, мысли только мешают человеку. Когда-то я думал слишком много и едва не соблазнился призывно покачивающейся над стулом змеей петли. Мысли подобны болотным огням. Они заманивают неопытного путника на нехоженые тропы и толкают в самые глубокие трясины познания. И невозможно ответить, засасывает тебя или нет - человеку не дано чувствовать опасность, исходящую от теплой серой жижицы мозга. Наш жизненный путь выстлан костями прошедших здесь ранее, и каждую минуту кто-то падает, чтобы больше никогда не подняться. Но надо идти, как не тянут меня неверные огоньки. Просто - идти из любопытства, потому что других направляющих у меня нет. Есть, наверное, те, кто дошел до конца, а не умер в пути, как все мы. Но люди называют их пророками и святыми, вознося так высоко, что бесполезно равняться. А поганый тракт, стелящийся по болотам, по вересковой пустоши жизненной суеты никогда не кончается, потому что не может кончится дорога. Она плавно перетекает в другую...

Мои ленивые рассуждения прерывает стайка молчаливо-радостных детских пупсов. Они выбежали из настежь распахнутой двери подъезда, из темного нутра дома и ротики их измазаны чем-то красно-коричневым. Я уверяю себя, что это варенье. Клубничное. И молюсь богам всех известных мне пантеонов, чтобы это действительно было так. Один из пупсов поворачивает в мою сторону голову и что-то прикидывает. Потом, не найдя опасности, убегает, переставляя свои кривые ножки, вслед за своими. На его пластмассовом розовом тельце бликует свет глаз стоящих повсюду людей. Холодный пот медленно высыхает... Знаете, а ведь ничего, в сущности, не изменилось. В чем разница между прошлым и настоящим? Оболваненные люди, механизм, который их удерживает в послушании, ужасы, творимые подобием людей - теми же пупсами... Я все уже видел это. Начиная со дня рождения. Мир - калейдоскоп, но со своеобразными стеклышками мерзости. И каждый из смотрящих в трубу сам по себе является стеклышком. Что-то я от страха разумничался. Правильно, картину мира сохраняет его восприятие, вот я и проговариваю вслух свои мысли, чтобы не раствориться сахаром в кипятке ужаса. А вообще достал меня уже этот самоанализ! Я буду идти к цирку без мыслей, размышляя о макраме, например. Что может лучше удержать мир в равновесии?

Цирк в Городе построен на горе, и уродливым фурункулом нависает над парком у подножия. В его окнах горит свет. Я по тонким парковым тропинкам, извивающимся между темными и мшистыми стволами деревьев пробираюсь к вершине. Тьма еще не доползла до парка, и здесь я чувствую себя спокойно и легко. Здесь мне кажется, что я больше не способен убивать. Ночью идти между деревьями, зная, что за спиной рушится мир - это одно из тех маленьких удовольствий, которое я могу себе позволить. Я обнимаю ствол ближайшего дерева и дотрагиваюсь щекой до его коры. Дерево меня понимает - оно просто хочет жить. И оно дает мне сил, как я фантазирую себе. Ведь так хочется искать союзников в тылу врага... Тут вдруг все становится черным, и я закрываю глаза.

***

Очнулся я на арене. Пахнет конским навозом, опилками и людским потом. Я фокусирую зрение и обвожу взглядом вокруг себя. Горит костер, вокруг него сидят и лежат люди - около пятнадцати, по-моему. На креслах в зрительном зале тоже люди - их гораздо больше, они спят или засыпают. Рядом со мной сидит женщина в длинной черной юбке и с русыми волосами под черно-синей косынкой. Я смотрю на нее столь пристально, что она оборачивается и смотрит на меня.

- Здравствуйте, - решаю не лезть в бутылку я.

- И тебе не болеть, - хмуро отвечает она. Я сажусь и трогаю жестоко болящую шишку на затылке. На меня устремляются десятки взоров.

- И кто мне по башке дал? - интересуюсь я.

- Ты - лазутчик? - спрашивают меня в лоб.

- Барышня, кто так работает? Если бы я был лазутчиком, разве я признался бы? - говорю я как можно мягче. Не хватало еще, чтобы меня здесь убили.

- Да или нет?

- Нет. Я не лазутчик Тьмы, у меня не светятся глаза, - объясняю я.

- Тогда почему от тебя пахнет ими?

- Я убил одного из них и надел его костюм, чтобы дойти до вас.

- Откуда ты знаешь о нашем убежище?

Я молча достаю из кармана кожу старика. Она мокрая от крови и липкая. Женщина брезгливо одергивает руку. Я хмыкаю и разворачиваю ее перед ней. Пятно несколько поблекли.

- Скосите глаза и смотрите сюда, - говорю я. Женщина видит карту и удивленно раскрывает рот.

- Мы ловили марионеток, и у каждого из них были такие пятна... Но мы не думали...

- Из чего делаем вывод, что Тьма о вас знает, - уточняю я.

Женщина встает, говорит кому-то принести мне еды и хватает рупор.

- Она знает! - кричит на весь цирк.

Плачут проснувшиеся дети, группа людей (видимо, местный орг.комитет) подбегает к нам.

- Это свой, - говорит она, показывая на меня. Люди на меня даже не смотрят. Самый мрачный мужчина в трениках говорит женщине:

- Клавдия Семеновна, будем биться до смерти.

- Эх, Коля, а нам ничего больше не остается. Смерть лучше все же, чем Тьма. Все мы попадем на небо, к Господу...

В сложную минуту человека спасает вера. Вера хоть в бога, хоть в построение коммунизма.

- Тогда я скажу готовиться?

- Скажи, Коля, и вы все скажите... - Клавдия устало садится в опилки.

Какой-то шустрый юноша приносит мне банку тушенки и ложку. Я отдаю это ему обратно - мне не хочется есть.

- Послушайте, способ должен быть...

- Я его не знаю.

- А кто знает?

- Дед Пихто.

- А... - разочарованно тяну я.

- Нет, я серьезно. Дед Пихто - реальный человек. Но мы думаем, что он умер.

- Почему?

- Он вышел искать живых в соседний дом и до сих пор не вернулся.

- И вы не выходили его искать?

Клавдия вскинула на меня глаза:

- Отсюда нельзя выходить. Тебя поглотит Тьма, она уже совсем близко...

- Бросьте, Клавдия. Я пошел, - говорю я, гордясь до посинения своим мужеством, - Только нож на всякий случай дайте.

Она достает из голенища сапога обыкновенный кухонный нож. Да, мы живем в глубоком Средневековье. Время уже давно остановилось. Я беру холодное оружие и иду к дверям цирка.

- А что же дед Пихто вам не сказал способа? - оборачиваясь, спрашиваю я.

- Не захотел.

- Как?!

- Так. Уперся рогом. Сказал, что "всяким амебам бездеятельным" он тайну не выдаст.

- Он психически ненормален?

- Все мы здесь, дитя мое, немного не в себе... - цитирует чеширского кота Клавдия и захлопывает за мной двери. Я вспоминаю, что оставил кожу в цирке, но возвращаться - плохая примета.

***

Дом около цирка был только один - новостройка этажей в двадцать. Я подумал о том, что лифт не работает, и моего энтузиазма чуточку поубавилось. До места я добирался короткими перебежками и прислушивался - Тьма действительно была совсем близко. Палисадник у дома напоминал цветы на могиле. Я покрепче сжал нож и вошел в подъезд.

- Стоять, - раздалось у меня над ухом.

- Стою, - ответил я.

- Все, можешь двигаться. Слуги Тьмы не говорят, - за подъездной дверью прятался мальчик.

- Ты что тут делаешь? Тьма на подходе! Давай отведу тебя в цирк.

- И не подумаю. Они все там хотят принести себя в коллективную бессмысленную жертву.

- А тут ты станешь болванчиком.

- Нет, я вовремя покончу с собой.

Разумный юноша. Впрочем, наплевать.

- Слушай, ты не видел деда Пихто?

- Он умирает на третьем этаже. Его растоптал комод.

- Быстро веди меня к нему.

- Ты что, за тайной пришел?

- А зачем еще?

- Я думал - из благородных побуждений: деда Пихто спасти.

- С благородством сейчас туго. Заканчивай болтать, времени почти нет.

- Пока человек жив и его ждет живой - слишком поздно не бывает, - ответил мальчик и все же повел меня.

Слишком много ступеней. Слишком давит воздух. Как интересно - быть проклятым...

Дед Пихто лежал, привалясь к стене, и на груди его наливалась кровью и стекала продавленная комодом рана. Он был бородат, крючконос и худ. Его лицо напоминало нож. Он бредил.

- А может, есть еще в объятиях ночи та звезда, что подарит мне надежду? Я зажигаю пламя в других - не дай же погаснуть мне самому, моя Звезда. Ты - в холодной невесомости, я - в плену колючих взглядов. За что, моя Звезда, не любят нас? Здешний ядовитый воздух странно действует на мозги: ты мерещишься мне все ярче. А может, если всей душой поверить в тебя, ты действительно появишься? Потолок моей душной комнаты разверзается под страждущим взором, и воспаленной душой я вижу Свет. Звезда моя, а достоин ли я? Пойдут ли за мной? Я брежу, прости. Судьба каждого верного идеалам - отбросить сомнения. Самые правильные слова произносятся шепотом, самые добрые дела вершатся невидимо. Звезда моя, Звезда, я вижу Путь. Путь того, кто выбрал своим уделом помощь бессильным. Темница моего тела больше не страшна душе, сковывающее руки кандалы спали. Уже перестали болеть следы истязаний неразумных детей моих. Это сон уставшего разума - ты становишься прекрасной Девой, приближаясь ко мне. Спасибо тебе, Сестра. Теперь я не одинок. Я ВИЖУ.

Он действительно открыл глаза. Они светились, но гораздо ярче, чем глаза марионеток.

- Я мастер Мира, - представился он хрипло.

- А я так, погулять вышел... - оторопел я.

- Я нечто вроде сисадмина всего происходящего. Я сейчас умру, и ничего нельзя будет изменить.

- У меня два вопроса. Какого ты все это устроил и как изменить ситуацию? - спрашиваю.

- Отвечаю. Сисадмин делает то, что ему скажут, а не то, что он хочет. Это раз. А изменить ситуацию просто - нужно выдернуть шнур из розетки.

- Давай без метафор, а?

- Хорошо. Все это происходит в твоей голове. Чтобы мы все выжили - убей себя.

- Так если я убью себя - вас не будет... - почему-то меня даже не удивляет эта информация.

- Вот ключевая ошибка все творцов - думают, что без них их творение не выживет. Расслабься, бармалей.

- Так если я - творец, а ты - мастер мира, ты какая-то моя функция?

- Я типа совесть. А старый такой, потому что устал. Люди жестко эксплуатируют свою совесть и мы рано умираем... Кстати, ты был прав - внутри каждого человека система, с точностью воспроизводящая систему людей.

- Я такого не говорил.

- Значит, я думал о тебе лучше, - отвечает Совесть и больше уже ничего не говорит.

- А что же тогда Тьма? - спрашиваю я вслух, не обращаясь ни к кому.

- Тьма - это бессмысленность жизни. Как только человек признает, что жизнь его лишена смысла и что невозможно изменить мир - он погружается во Тьму, - отвечает мальчик.

- А ты кто? - напоследок интересуюсь я.

- Я - твой крохотный здравый смыл! - смеется мальчик и убегает.

О Какой звезде говорил Совесть? Что может быть святым для него? Честь? Долг? Предназначение? Хрен знает. Я втыкаю нож Клавдии в свое неподатливое горло, захлебываюсь собственной кровью, упиваюсь болью и открываю глаза над кружкой кофе.