“А на двадцать первый год после войны, в июне, выпал снег и лежит долго. Снова рыба придет лишь по теплу, а опоршики* (*рыбаки (русск.)) -- не раньше конца лета”.

Антипов закрыл книгу с названием “Ведомости” и отложил на этажерку. Надел колпачок на ручку и спрятал ее в пенал, потом прикрутил лампу. “Эхе-хе, -- думал он, -- дела государственные…” В окно едва сочился утренний свет. Начинался день. В доме еще спали. Покрякивая, одевался: штаны, рубаха, свитер. Носки протерлись на пятке. Полез за другими шарить в шкафу. Разбудил Наталью.

-- Ты чего? – Сонное, мятое лицо дохнуло теплом и желаньем.

-- Так… гм… гм… -- соображал, нырнуть ли под мягкий бок?

-- Внизу, под трусами, -- догадалась она, поворачиваясь к стене.

Вышел в сени. Как у хорошего хозяина дверь даже не скрипнула. Подумал мгновение, что надеть? Сапоги или валенки? Надел яловые. Вышел на свежий воздух. От коровника тянуло навозом и прелой соломой. Ночью снег падал хлопьями, теперь стал влажным и тяжелым. “Это хорошо…”, -- думал он, привычно орудуя широкой фанерной лопатой. Слегка прошелся вдоль ящика с углем, проложил дорожку к сараю, где хранился запас поленьев, вернулся, одним махом очистил крыльцо и убрал снег с дорожки до ворот. Пора было топить печи.

По небу плыли тучи -- тяжелые, низкие. Залив в низине прятался за пеленой тумана. Крыши чернели – сырые, набухшие, так и не высохшие после слякотной весны.

Антипов постоял, опершись на лопату. Кто-то протопал не по улице, а ниже, между домами.

Должно быть, Васька-пекарь, спешил на пристань за утренней мойвой. Отбросил желание присоединиться. Дел полон рот.

Вернулся в дом и прошел на детскую половину.

-- Юрка, Семен! Подъем!

Сыновья спали на армейских койках. Заканючили, протирая глаза:

-- Спать охота, батя…

-- Пора скотину кормить.

Больше он их не увидит. Даже на завтрак не явятся. Убежали по своим делам. Выпросили у матери по куску хлеба. Каникулы. Школа на замке.

-- Не забудь воды наносить, -- сказала Наталья, убирая посуду, -- стирать буду...

В ворота забарабанили. Явился староста, Сашка Меньшов.

-- Заходи, гостем будешь, -- пригласил в горницу.

-- Дык а-а-а…

Топтался у порога, выкатив бесцветные глаза.

“Видать, с перепою”, -- решил Антипов.

-- Опохмелишься?

-- Дык… с удовольствие, но не могу! Посланник прибывает…

-- Так бы сразу и сказал.

Усердие у Меньшого всегда просыпалось вместе с чувством вины.

-- Дык… я того… -- оправдывался он.

В горницу вкатился младший, Семен.

-- Батя, батя! Перевоз! Перевоз!

-- Знаем, знаем. Александр Данилыч уже донес. Запряги Гришку в новую пролетку.

-- Ура!!! – Семен все понял.

Сам вышел в другую комнату переодеться в новую черную пару, белую рубашку и галстук. Под шкафом нашарил ботинки с квадратными носками. С сомнением покрутил и стал втискивать в них ноги. Под конец надел непривычно узкое пальто. Долго решал и выбрал поновее -- серую кепку.

Через десять минут они вместе с Семеном и Меньшовым, от которого приятно пахло водкой и огурцом, тряслись по каменистой дороге вначале по центральной улице, потом уже по совершенно непроезжей части деревни вокруг болота, и наконец, открылся залив и причал, к которому уже подходил “Пророк Мухаммед”. Дым валил из черно-зеленой трубы. Архипов еще помнил времена, когда пароход носил гордое название “Илья Репин”.

Обычно на официальные встречи сыновей не брал, а здесь решил: пусть хоть один из них посмотрит на пароход – цивилизация, все же.

Свято соблюдая церемониал, посланник-татарин выехал на белом коне. Конь нервничал, бил копытом о настил причала.

Торжественно заговорил:

-- Велено тебе явиться к Наместнику немедля!

“Чего это он?” – удивился Антипов. Татарин-посланник был его хорошим знакомым. Не далее, как месяц назад они пили у него дома сивуху, и после каждой чарки Посланник приговаривал: “Аллах о сивухе ничего не знал, значит, можно…” и закусывал холодцом, накануне сваренным Натальей.

Ничего более не добавив, посланник как был на коне, развернулся и въехал назад на пароход.

Стоящий поодаль Васька-пекарь, исполняющий обязанности караульного, сняв шапку, подал голос:

-- Слышали, чего сказал?..

-- Да слышал… -- Антипов почесал затылок. Кепка едва не упала на сырой причал. – Придется ехать.

Посланник нетерпеливо расхаживал по палубе. Пароход дал гудок. Капитан-немец, отсалютовал рукой. Жест мог обозначать все что угодно -- не только приветствие, но и желание предостеречь – сам был подневольным. “Эх… была, не была!..” – решил Антипов.

-- Семен! Поедешь со мной, большой город покажу. А ты, Данилыч… -- Антипов отдавал распоряжения, пока сын в полосатой караулке менялся верхней одеждой с Васькой-пекарем (в своей повседневной ехать было срамотно), -- остаешься за старшего. Смотри, если что!...

-- Я их всех построю! – заверил его староста. – Они у меня… ты ж знаешь…

“Знаю, знаю, -- подумал Антипов, ступая на сходни, -- других нет”, -- имея ввиду, что Александр Данилович был скор на расправу и малость нечист на руку, и на него часто жаловались. Да мужиков осталось -- кот наплакал. Вот разве что сыновья поднимутся. Для этого и строил такие дальновидные планы и решился, несмотря на хмурого Посланника и странное поведение капитана, взять сына с собой. Ближайшая столица как никак.

Место им отвели в каюте второго помощника. Бросив сыну:

-- Поменьше крутись на палубе, -- пошел на разведку к Посланнику. Но тот ничего не знал. Даже первача не отведал. Сидел в собольей шубе, как бурундук, жевал кончики усов да позевывал. “Война, что ли?” – гадал Антипов и пошел к немцу. Тот степенно опрокинул две стопки и сообщил, что ничего решительно нового в соседнем государстве не произошло, разве что телевидение и радио вводят, но только по два часа в сутки, и на арабском. Антипов вовсе расстроился. И на кой ляд нам арабский? Ни о чем плохом думать не хотелось. Вдруг молнией сверкнула мысль: “Зря Семена взял! Зря! Если под горячую руку попаду, то и ему несдобровать”. Но было поздно. От острова их отделяла темная вода. Полосатая будка под вялом шевелящимся триколором одиноко торчала на причале. Антипов стоял, опершись на поручни и поставив ногу в клюз, – основательно качало. От носа вдоль бортов бежали светлые струи. Пахло рыбой, смолеными канатами и морем. Так ничего и не решив, пошел спать. Семен валялся в лежку. Стыдясь показать отцу слабость, молча страдал от морской болезни, отвернувшись к стене.

Мурман-сарай встретил их холодным мелким дождем. Посланник-татарин, не попрощавшись, отбыл на “мерседесе”. Коня под уздцы увели слуги. Капитан-немец махнул на прощанье рукой – завтра ему в Гамбург-кале идти.

Они обошли морской вокзал и ступили на железнодорожный мост.

-- Вот это, сынок, и есть железная дорога, -- показал Антипов.

-- Где-где?..

-- Видишь, рельсы, а по ним состав с паровозом бегает.

-- Здорово! – воскликнул сын.

“Дурак я, дурак, -- тоскливо думал Антипов, -- чем хвастаюсь!?”

Пройдя мост, попали на привокзальную площадь. Сам вокзал, выкрашенный в темно-зеленой цвет, остался за спиной. На его шпиле красовался облупившийся полумесяц.

Семен удивленно крутил головой:

-- А это что? А это?

-- Это такой туалет, чтобы по нужде сходить, надо спуститься под землю, -- пояснил он сыну.

-- Чудно, – удивлялся Семен.

-- А это многоэтажный дом…

-- Читал я о них… -- вздохнул сын. – Скучно, поди, в них жить.

“Твоя правда”, -- молча согласился Антипов.

-- Вот если бы блесен купить?

Антипов знал, что сын давно мечтает о спиннинге, но просить не решался. Не то чтобы он держал сыновей в ежовых рукавицах, просто не баловал.

-- За блеснами мы с тобой потом сходим, а вначале я тебя мороженым угощу.

И повел его на площадь Пяти углов, переименованную в площадь Чингиз-хана. В кафе Семена больше всего удивило полотенце-сушилка, которое включалось от сенсорного датчика. Из-за этого он руки три раза вымыл и высушил. Сел рядом – молодой, с открытым, приятным лицом.

“Трудно ему будет жить”, -- неожиданно для себя с жалостью подумал Антипов.

Сыну он взял три пирожных, три порции шоколадного мороженого и два чая. Сам повздыхал, глядя на “беленькую”, но не решился – на завтра у него была назначена аудиенция, и потому ограничился пивом и сухой рыбешкой. На них никто не обращал внимания. Кафе постепенно заполнялось местными татарами, женщинами в чадорах, а в центре зала сидели два араба в “кифу” -- широких, свободных одеждах – торговцы пряностями и шелком.

После он повел сына в магазин за блеснами. Набрали десятка два -- начиная с мормышек для зимнего лова и кончая большими “ложками”, на которые хорошо шла пикша и треска. Себе же присмотрел пятизарядный карабин. Повздыхал у прилавка и решил вначале испросить разрешения у Натальи. Побродили они еще по центру, залезли на сопку, чтобы лучше разглядеть телевизионную вышку, и сын сомлел окончательно – стал зевать, и они отправились в гостиницу.

Спать их определили в большую комнату, где обретались еще человек двенадцать то ли командировочных, то ли просто заезжих. В коридоре была душевая, и Антипов не преминул ею воспользоваться. Взял у горничной мыло, полотенце и с час блаженствовал под горячей водой, а когда вернулся, сын уже видел третий сон, прижимая к груди сверток с блеснами.

На утро он отправился в мэрию с тяжелым сердцем. Приняли сразу. Последний раз они виделись с Наместником лет пять назад. С тех пор много воды утекло, изменилось отношение и к малым странам.

Дело оказалось сущим пустяком. Вводилось всеобщее и полное образование. У него отлегло на сердце.

-- Что вас смущает? – спросил Наместник.

-- Не принято у нас так, -- ответил он, -- надо с народом посоветоваться…

Наместник поморщился:

-- Вы царь или не царь?!

-- Царь! – признался он.

-- Так в чем дело?! – И сунул ему под нос договор.

“А… была не была”, -- решился он.

Подписал под словом “Ознакомился”: Царь. Петр Васильевич. Подумал и добавил. Всея Руси. Год 2503 от рождества Христова.

Наместник забрал бумаги, не глядя, сунул в стол и повел в трапезную. Там среди бархатных подушек, скамей, укрытых коврами, искусственных фонтанов и диковиных дерев с райскими птицами был накрыт новомодных шведский стол, стояли два малых кубка с медовухой.

-- Выпьем за дружбу! – провозгласил Наместник. – Быть ей вечной и нерушимой!

Антипов чуть не сказал: “Спасибо”. Но свою порцию осушил махом. Повел плечами и приналег на закуску. Прикрывшись бархатной тряпочкой, Наместник тоже выпил. Долго вытирал вислые усы. Беседа приняла светский характер.

-- Построим интернаты... Бассейны с теплой водой… Присылайте ваших отроков учиться… дадим хорошее европейское образование...

-- С народом надо посоветоваться… -- степенно отвечал Антипов.

-- Верно-верно… -- соглашался Наместник, -- советуйтесь. Я вам больше скажу…

малые народы будут получать субсидии, мы ведь не варвары, мы толк в демократии понимаем…

“Так кто ж против”, -- с облегчением думал Антипов.

 

Поздно вечером того же дня вконец уставшие и продрогшие Антиповы дождались почтового катера. А когда вдали под незаходящем солнцем появился темный берег Кильды и они увидали огоньки деревни, а потом услышали пустынный и горький лай собак, оба испытали трепетное чувство, которой испытывают люди, возвращающиеся на родную землю.