Ей-Богу, ваш покорный слуга в жизни не читал более доброй книги. В нынешнем углекислом литературном пространстве она смотрится белой вороной. Ну, и что? Чёрных ворон там сегодня и без неё предостаточно.

Речь идёт о мемуарах Маргариты Волковой-Мендзелевской, посвящённых собственной матери. Вот, тебе, читатель, приходило когда-нибудь в голову написать восхищённый панегирик своим родителям? Видишь, ты смущённо задержался с ответом. А Волкова-Мендзелевская и написала, и издала. И сумела удвоить в слове не только каждый шаг и день жизни своей матери, но извлечь на читательскую поверхность целую атлантиду человеческих существований. Честное слово, книге можно присвоить минвузовский гриф "История советского музыкального искусства" и рекомендовать в качестве учебного пособия. Десятки, если не сотни персонажей, прецизионная фактография, тщательно прописанные интерьеры и портреты ведущих деятелей сов-муз-культуры - и всё это с симпатией, или во всяком случае без той ехидно-разоблачающей интонации, которая почти обязательна в сегодняшней мемуарной литературе о советском прошлом. Иногда, впрочем, в книге встречаются трюизмы типа "лживая советская действительность", но они побеждаются её общим жизнеутверждающим пафосом.

Ну, вот, например:

 

«У нас в доме было несколько одушевлённых и неодушевлённых реликвий:

1. Профессор Генрих Густавович Нейгауз, у которого мама оканчивала консерваторию и чей портрет всегда висел в том классе, где мама работала.

2. Святослав Теофилович Рихтер — гениальный пианист двадцатого века, — с которым мама вместе училась, тесно общалась в годы учёбы и очень этим была горда. Она поклонялась ему и считала его лучшим пианистом века. Портрет С.Рихтера всегда стоял на нашем рояле. В доме у нас был культ Рихтера.

3. Московская консерватория, её alma mater, перед которой она благоговела, которой восхищалась и считала лучшей консерваторией мира.

4. Москва. Этот необыкновенный город, который сформировал и обогатил мою маму, подарил ей счастливую возможность окунуться в необыкновенную музыкальную атмосферу и радость общения с многими прославленными музыкантами. Она считала, что Москва — это музыкальная Мекка мира.

5. Книга Г.Г.Нейгауза «Об искусстве фортепианной игры». Она всегда лежала открытой на маленьком столике у рояля. Мама знала её наизусть, но постоянно продолжала читать».

 

Или вот, например:

 

Счастливое московское студенчество 30-х–40-х годов! Будущая наша замечательная музыкальная элита. Я назову некоторых маминых консерваторских друзей и приятелей, с которыми она тесно общалась в те годы: Яков Зак, Теодор Гутман, Аза Аминтаева, Мариэтта Азизьбекова, Виктор Родович, Лина Просыпалова, Лина Винокур, Аля Ширинская. Евгений Крестинский, Ирина Дубинина, Анатолий Ведерников, Арно Бабаджанян, Назиб Жиганов, Леонид Живов, Евгения Сейдель, Евгения Кулакова, Мария Штильман, Наум Штаркман, Борис Алексеев, Дмитрий Блюм, Евгения Калинковицкая, Леонид Зюзин, Софья Хентова, Ирина Цветаева, Татьяна Кравченко, Вера Хорошина, Николай Братенников, Борис Скобло, Валентин Берлинский, Евгений Рацер, Элла Альтерман, Нина Бенатян, Исаак Кац, Павел Месснер, Галина и Юлия Туркины, Абрам Литвинов, Лия Шварц и многие-многие другие.

 

И так о каждом или почти о каждом фрагменте культурной жизни советской атлантиды. Но особенно поражают отклики о творчестве горячо любимой мамы, собранные авторессой со всех концов земного шара. Они занимают едва ли не треть мемуаров. Кого здесь только нет! Россия, Белоруссия, США, Германия, Голландия, Израиль. Воспроизведено буквально всё, что когда-нибудь где-нибудь сказал доброе слово о героине мемуаров. Перечислены их имена, охарактеризованы их собственные пути в искусстве - с неизменными суффиксами в превосходной степени.

Ваш слуга от музыкальной жизни бесконечно далёк. Его эрудиция в этом смысле равна нулю. Но именно поэтому прочёл и даже перечёл книгу Маргариты Волковой Мендзелевской с неослабевающим интересом. А потому что помимо специфически "музыкологического" она наполнена ещё и обильным "человековедческим" материалом. "Людям музыки" там уделено не меньше внимания, чем самой музыке. Боже, как всё-таки, оказывается, своеобразна, ни на какую другую не похожа эта среда! Какие индивидуальности, какие характеры её складывают! На основании прочитанного рискну утверждать, что писательский парнас, где вот уже несколько десятилетий имею пребывать, не даёт такой богатой палитры человеческих отношений. Там властвуют ревность и зависть. Наличествуют они, конечно, и в мемуарах Волковой-Мендзелевской, но в исчезающе малой пропорции.

Теперь что касается собственно литературных достоинств книги. Чувствуется, что автор совершенно не в курсе новейших писательских технологий и вообще от профлитературной тусовки далек так же, как от музыкальной - автор этих строк. Хорошо это или плохо? В случае Мендзелевской - хорошо. Для неё главным было сплести венок любимому человеку, а для этого знания литературной коньюктуры не требуется. Мы не найдём в книге никаких новомодных сюжетно-стилистических изысков, никакого сорокинско-ерофеевско-приговского сюра, она написана чистоплотным, "человеческим" языком и адресована… Вот именно, кому она адресована? Нам кажется, автор не задавался таким вопросом. Зато получилось предельно искреннее и именно этим интересное повествование о жизни отдельного человека в контексте эпохи. И какое жизнедышащее! Ну, посудите сами:

 

«Проснувшись следующим утром в плацкартном вагоне плохо отапливаемого поезда, дедушка и мама вышли на платформу и влились в стремительный вокзальный поток большого столичного города. Озорные крики розовощёких продавщиц, бойко торгующих горячими пирожками, колоритные цыганки в широченных цветастых юбках с маленькими детишками на руках: «Погадаю! Предскажу судьбу!», толчея, невидимый громкий голос «справочного бюро», вещавший из всех репродукторов, куда и когда уходят или приходят поезда, кто и где потерялся, кто и где кого-то ожидает. Бегущие носильщики, расталкивающие людей своими нагруженными телегами, запах паровозных топок, гудки, смех, крик, песни! Тысячи слов и звуков слились в неповторимое разноцветное многоголосье Белорусского вокзала. Всё двигалось, журчало, переливалось, создавая ни с чем не сравнимый, красочный живой человеческий калейдоскоп. Огромные здания, рядом с которыми ощущаешь себя букашкой, разноцветные трамваи, расползающиеся по всему городу. Бегущие, куда-то спешащие люди. И грохочущее метро! Боже! Движущаяся лестница! Надо быть осторожней! Быстрее на неё вскочить, быстрее соскочить. А красота подземных станций! Как всё это было ново, необычно, волнующе! Москва жила своей стремительной, яркой, кипящей и сложной жизнью. Девушка из провинции волею судьбы влилась в этот ни на что не похожий вихрящийся водоворот».

 

Мастерская литературная зарисовка, не так ли? "Как будто бы сам написал". Честное слово, если бы Белинский был жив, посоветовал бы ему включить это место в свои знаменитые "Физиологические очерки" о таких же вот разночинных углах и уголках России.

И таких сценок-зарисовок в книжке Волковой-Мендзелевской множество. Повествование о музыке и матери постоянно перемежается повествованием о времени и стране. Все эти житейские одиссеи описаны с непременным и равноправным вниманием. Воспроизведена автобиографическая вертикаль нескольких поколений семьи Мендзелевских. Их многотрудные судьбы тоже перетёрты в пальцах уважительной авторской памяти.

Но главное в мемуарах (и в жизни мемуаристки) всё-таки музыка:

 

«Когда спрашивают, в каком возрасте меня стали учить играть на рояле, всегда трудно ответить. Если говорить правду, то, скорее всего, с моего зачатия. Любое пространство, где находилась моя мама, было всегда заполнено музыкой. С первых секунд своего существования я была погружена в прекрасный мир звуков, ибо каждая клеточка маминого тела жила им. Помню, что она будила меня, вместо будильника, музыкой, и засыпала я после обязательного маминого вечернего концерта, дававшегося специально для меня вместо привычной для детей сказки. Утром звучали обычно в её исполнении Полонез ля-бемоль мажор Шопена, «Порыв» Шумана, главная тема из концерта си-бемоль минор Чайковского, «Спортивный марш» Дунаевского и другая музыка энергичного характера. Ежедневный мамин вечерний концерт длился минут двадцать-тридцать. Самыми любимыми моими вещами были прелюдии ми-бемоль минор и си-бемоль минор из «Хорошо темперированного клавира» Баха, «Лунная соната», финал сонаты № 17 и Багатели Бетховена, Вечерняя серенада Шуберта, ноктюрны (их мама играла почти все), вальсы, мазурки, прелюдии, экспромты, Баллада соль-минор, отрывки из фортепианных концертов Шопена, Утешения, вальсы, этюды «Шум леса», Ре-бемоль мажорный, «Хроматический», «Погребальное шествие», отрывки из рапсодий и концертов Листа, фрагменты сонат и фортепианного концерта Шумана, «Элегия», «Баркарола», этюд соль-минор, прелюдии соль-мажор из ор. 23, соль-диез минор из ор. 32, Музыкальные моменты (особенно помню ми-минорный!), отрывки из фортепианных концертов Рахманинова. А также произведения «лёгкого» жанра, любимого мамой: «Колыбельная Светланы» из кинофильма «Гусарская баллада» Т. Хренникова, «Лунный вальс», «Школьный вальс», «Как много девушек хороших» Дунаевского, песни военных лет — «Катюша», «Синенький скромный платочек», «Вечер на рейде», «Бьётся в тесной печурке огонь», «Жди меня, и я вернусь»; старинные русские романсы — «Гори, гори, моя звезда», «Я встретил вас», «Только раз бывает в жизни встреча», цыганские романсы «Цыганская венгерка», «Две гитары», «Цыганочка» и многое другое. Мамин репертуар был весьма обширен и постоянно обновлялся. Я слушала со слезами на глазах, с комком в горле, ни за что не хотела спать, просила ещё и ещё играть. Порою этот концерт продолжался и час, и более. Мама теряла счёт времени, забываясь в музыке, и не могла остановиться. С сожалением я отворачивалась к стенке, когда музыка стихала, но заснуть сразу не могла. В голове звучали чудесные мелодии, переплетались кружевные звуки, рождённые колдовством маминых рук».

 

Мы, кажется, преступаем все дозволенные пределы цитирования, но здесь тот случай, когда "умри Денис, а лучше автора не напишешь". Ну что прикажете делать с тким, например, изощрённо-образным музыкально-метафорическим отрывком:

 

«— Посмотри, в природе нет ничего одинакового. Похожее — да, но не абсолютно повторяющееся. Так и в музыке! Ты должна найти разнообразие везде, где есть угроза однообразию. Например, первая мелодическая реплика в правой руке. Она встречается много раз, а потом ещё в точно повторяющейся репризе. Найди в ней сама разные интонации. Например: всё только в пиано, или общее crescendo с первой ноты до последней, или небольшое crescendo к третьей доле, а потом оно как бы истаивает в четвёртой доле. Поищи сама, найди, может быть, ещё и другие варианты звучания этой фразы. В средней части та же проблема: три почти одинаковых эпизода. Найди в них различие. Тебе помогут и динамика, и темповая свобода, и педаль. Ты можешь прибегнуть и к ritenuto, и к accelerando, и к неожиданным цезурам. Но надо, чтобы всё было гармонично. Если где-то ускоряешь, нужно найти места, где ты «отдашь» назад, чтобы темп в сумме остался прежним. Так сохраняется стройная форма. Обилие бесконтрольных замедлений и ускорений разрушают её.

…Вначале твоя первая октава соль-диез звучит жидко. Возьми сначала педаль, открой демпфера. А теперь играй. Слышишь, какое объёмное форте? И не надо напрягаться, звук утрировать. Все струны открыты, и обертоны помогают тебе.

…Как бы ты хорошо ни играла мелодию, главное здесь — левая рука, её поддержка. Бас — гармоническая основа, без него всё рушится. Представь себе дом без фундамента — он упадёт. Так и в музыке. Бас и арпеджированный аккомпанемент кружевом опоясывают мелодию. И без этих важнейших помощников она звучит одиноко и сиротливо.

…В средней части — Largo — обрати внимание на лиги в мелодии. Следуй им — они придают особую выразительность. Шопен хотел именно так разделить мелодию — это своеобразное средство выразительности.

…Педаль — большой помощник. Но надо уметь ею пользоваться. Играй сначала в очень медленном темпе, когда начинаешь работать с педалью. Меняй её на каждый бас новой гармонии. Остановись, убедись, что бас попал на педаль, что всё звучит чисто, потом играй дальше. Не жалей на это времени. Это не механическая работа, здесь задействованы уши — «тонкие» уши облагораживают педаль, они залог успеха».

 

Талантливый текст, правда? Даже автор этих строк, которому слон на ухо "с момента зачатия" наступил, кое-что понял. А ты, читатель?

Но каждая уважающая себя рецензия должна содержать в себе ложку дёгтю. Не будем отступать от традиции и констатируем, что продолжением несомненных достоинств книги Маргариты Волковой-Мендзелевской являются столь же огорчительные её недостатки. Восхищённые интонации, возникающие одновременно с появлением на сцене очередного персонажа, начинают в конце концов надоедать. Повторяем, этих персонажей сотни. В какие-то моменты мемуары превращаются в подобие телефонной книги под названием "Музыкальная Москва". Н. И. Степанцова, автор "Предисловия" к мемуарам, выразилась в этом смысле неожиданно точно: "/…/Раскрываются страницы блистательной, бьющей ключом, столичной московской жизни конца 30-х - 40-х годов, а также 60-х и 70-х, с мельканием знаменитых имен и образов: Э.Гилельса, Я.Зака, Г.М.Когана, Т.Кравченко, Я.Мильштейна, М.Ростроповича, Я.Флиера В.Берлинского и многих других".

Вот именно, "с мельканием" и, вот именно, "и многих других". Стремление никого не забыть, всех похвалить сыграло с мемуаристкой злую шутку. Похвалы становятся вынужденно однообразными, их эффект аннигилируется, перестаёт восприниматься.

…Влив обещанную ложку дёгтю в бочку мёду, завершим на этом свою небольшую рецензионную минидиссертацию.

Маргарита, из далёкого Львова - искренний привет!

 

В Сердюченко, доктор филологических наук.