Аутодафе

 

Утро полыхало всеми своими чудовищно яркими красками. Это буйство начиналось где-то у темно-серой линии горизонта, изуродованной многоугольниками полуразрушенных зданий, и медленно, словно нехотя, переползало вслед за огромным шаром светила наверх, на голубой купол неба. Облака, испещренные искорками «высоких» молний, отливали зеленым, по краям более насыщенным, в середине приближающимся к неестественно белому, искристому. Ветер, по утру как всегда южный, комкал их причудливые формы, заставлял наползать друг на друга, дурачился, судя по всему. К вечеру он обозлится и пригонит сюда дождь.

-Будет дождь, а, Сесиль? – спросил я, бросая взгляд вверх из-под бетонного навеса. Внизу, на расстоянии в тридцать этажей, все казалось настороженно застывшим. Однако это было не совсем так. Просто, как и заведено в природе, ночная жизнь понемногу замирала, а дневная, в большинстве своем панцирная, в это время еще не успела толком проснуться. Я, допустим, тоже еще потягивался, продирая сонные глазенки, а вот Сесиль сладко позевывала после своего ночного дежурства.

Я склонился над парапетом, стараясь не слишком высовываться, и сплюнул. Капля сверкнула в лучах солнца маленькой звездочкой и понеслась к земле. На уровне седьмого этажа она, повинуясь возросшей силе тяготения, расплющилась, ускорилась и ударила в землю десятком маленьких брызг. К месту падения тотчас, появившись словно неоткуда, рванули хищные тараканы, но, не найдя на этот раз ничего съестного, недовольно заскрежетали жвалами и расползлись по укрытиям. Я расхохотался.

-Ладно, вечером их покормим. Ты насчет дождя надумала? – повернулся я к Сесиль, грациозно изогнувшейся на своем диванчике в глубине зала. Она недовольно поморщилась, в смысле «не приставай», и отвернулась. Я пожал плечами. Когда много времени проводишь вдвоем, начинаешь понимать друг друга с полуслова, полувзгляда, но иногда все же так хочется поболтать! Даже не о чем. В этом смысле очень жаль, что Сесиль не могла разговаривать.

Я спустился на одиннадцатый этаж, к холодильникам, и набрал себе поесть. Мясные консервы уже поднадоели, да и немного побаливала голова после вчерашнего, поэтому я ограничился нетяжелой пищей – сушеными фруктами и желе. Растопив остатками офисной мебели небольшой костерок на бетонных плитах, я налил в миску дождевой воды из ведра и сделал себе чай. Потом пришлось убрать то, что осталось после ночных сражений моей умницы Сесиль. Тушки животных я с помощью ножа разделал и рассовал по холодильникам, а ту часть, что не влезла, скинул в шахту лифта, с удовольствием прислушиваясь к утробным чавкающим звукам внизу. Нижние этажи супермаркета были надежно защищены. Эта зверюга еще нас с вами переживет ….

Оставалось проверить крышу. В прежние времена небоскребы делали надежно, и поэтому только чрезвычайные происшествия вселенского масштаба, вроде каменного дождя или метеоритного ливня, могли пробить в крыше отверстия, достаточные для проникновения внутрь врагов. Хищные небесные твари, летающие ночью, не раз пытались пробиться сквозь укрепленные мною перекрытия, но их мощи для этого явно не хватало. Тем не менее, когда речь идет о твоей жизни, становишься особенно дотошным, поэтому я обошел по периметру весь верхний этаж, скурпулезно осматривая трещины на потолке и проверяя особенно подозрительные места ударами палки. Только убедившись в неприступности наших бастионов, я вновь спустился на «жилой» этаж.

Сесиль спала, мягко посапывая, иногда чутко вздрагивала всем своим великолепным телом. Я долго стоял рядом и молча любовался ее сном. Постепенно желание пересилило нежность, я прилег рядом и начал ласково поглаживать ее по спине, медленно продвигаясь к промежности. Сесиль томно застонала во сне, а тело начало реагировать на ласку мелкой дрожью. Спустя три минуты, не в силах сдерживаться, я прислонился к упругой, теплой коже вплотную, чувствуя, как мое желание приобрело конкретные формы и цели. Когда я вошел в нее, Сесиль задышала часто-часто. Она чуть повернулась, раздвинув бедра и запрокинув голову, так, что я смог видеть, как быстро ходят белки ее закрытых, миндалевидной формы, глаз. Я взял у нее все, что может дать самка самцу, и отвалился, тяжело дыша. Сесиль свернулась клубочком. Она так и не проснулась.

Спустя полчаса я снова вышел на балкон и закурил. Яркий полдень затопил Минск всепроникающей жарой, которая спадала лишь на высоте девятого-десятого этажа. Здесь, выше порога давления, было всегда прохладно, хотя на поверхности земли температура могла достигать порога жизнеспособности некоторых организмов. Пары влаги, накопленной за ночь зелеными листьями мощных растений, покрывших две трети территории города, поднимались вверх тонкими струями. Грибовидные облака, питаемые ими, повисли над каждой из резерваций белесым покрывалом, медленно таявшим под жгучим светом. Так от солнца защищалась флора. Фауна же, как я знал, в это время просто пряталась в подземельях и подвалах, где еще сохранилась малейшая спасительная тень. Пары асфальта долетали даже сюда, и от них становилось труднее дышать, но уходить сейчас мне не хотелось. Огромные бутоны стеновых цветов давали достаточную защиту от вредных испарений и световых потоков, льющихся с неба. Вспомнив о своих обязанностях, я выплеснул, не глядя, два ведра непригодной для питья воды по обе стороны балкона. Чашечки цветов судорожно сжались, впитывая драгоценную влагу, и благодарно распрямили всю листовую поверхность. Тени стало больше.

Я сидел на пирамиде ящиков из-под пива и смотрел, как под воздействием давления и температуры рушатся небоскребы. Сначала раздается звук. Низкий, упругий, он сдавливает виски невидимыми ладонями. Потом один из прямоугольников зданий начинает вибрировать, наконец, не теряя формы, подкашивается и рушится, сопровождаемый отдаленным гулом. В день такое бывает и два, и три раза. Сегодня был поставлен рекорд – пять. Клубы пыли диаметром не менее километра поднимались в воздух при падении каждого здания, но на расстоянии масштабы катастрофы казались мелкими, игрушечными, и потому не вызывали ни сожаления, ни страха. Я не знал, жили ли в каждом упавшем небоскребе люди, как не знал, когда придет и наша очередь. Тем более, когда это случится, я ничего не успею почувствовать.

С грустными мыслями я натянул на окно сетку от комаров на случай дождя и лег рядом с Сесиль, но заснуть не смог. Она тревожно дышала рядом, видимо, под впечатлением от сновидений, а я, уставясь в стену, разукрашенную моими рисунками, размышлял о прежней жизни – той, до Взрыва.

Странно, насколько мы, люди, не ценим самых обыкновенных вещей в тот момент, когда они незаметно существуют рядом, поддерживая необходимый уровень комфорта и душевного равновесия. Мы рождаемся и растем в обществе, воспринимая стандарты этого общества как само собой разумеющееся, не находя ничего особенного в том, что и как творится вокруг нас. Эти вопросы даже не приходят к нам в голову. Не приходят до той поры, пока не нарушается хрупкое равновесие где-то там, сверху. Пока силы, масштабы которых не понятны нашему разумению, в одно мгновение не рушат наш мир – походя, случайно, не задумываясь. Для этих чудовищных сил мы, возможно, незаметны, так, как и прочие микросущества, в свою очередь, - для нас. И когда мы оказываемся в роли обиженных и угнетенных – только тогда начинаем понимать, что потеряли. «Неудачи делают нас человечней», -как сказал кто-то из великих до Взрыва.

Я рывком поднялся и, подойдя к стене, изо всех сил ударил кулаком по полыхающему на ней изображению оранжевого солнца. Чтобы усилить боль в костяшках, я резко провел внешней стороной ладони по шероховатой поверхности и отошел к окну, рыдая. Откупоривая бутылку, я молился, чтобы не проснулась Сесиль.

Вот допустим, Сесиль. Я люблю ее, даже несмотря на то, что мы такие разные, у нее хватает и недостатков, и капризов, и странных мыслей, которые я уже почти научился угадывать. Могли бы мы встретиться и быть вместе ДО Взрыва? Однозначно – нет! И только поэтому я могу быть благодарен тем высшим силам, которые все именно так и устроили, даже ценой смерти девяти миллиардов других людей.

А был ли он, этот Взрыв? Память моя сегодня искусственно привязана к тем событиям, которые составляют основу существования. Самые простые события, самые маленькие радости, которые я научился ценить в новой жизни, заслонили события той далекой истории, свидетелем которых я был. Теперь я не помнил вещи, случившиеся где-то даже неделю назад! Вы спросите, почему? Я НЕ ХОТЕЛ ИХ ПОМНИТЬ!! Зачем терять счастье, постоянно мучаясь не самыми радостными воспоминаниями? Мой город, мое жилище, моя Сесиль – то, что вокруг, это – НАСТОЯЩЕЕ! Жить одним днем, верить в него и чувствовать, как время грохочущими шагами-секундами продирается сквозь тебя, доказывая тем самым твое существование – вот что значит ЖИТЬ!..

Спустя еще некоторое время, когда солнце уже касалось краем горизонта, я сидел и читал Библию. Передо мной, раскинувшись панорамой с высоты птичьего полета, лежал родной город – МОЙ город. И так будет до тех пор, пока я не увижу второго человека в этом городе. Я перелистывал ветхие страницы, запачканные катышками крови еще с тех времен, которые предпочел забыть. Я пальцами ощущал хрупкость страниц, как ощущал и безвозвратность самого волшебного мгновения. Дрожание пальцев – трепет души. Иногда я останавливался - перед абзацами, которые знал наизусть, и тихо напевал себе под нос тексты, смысл которых уже начал ускользать от моего сознания.

Дождь так и не пошел. Небо, бросив вниз несколько разноцветных капель, смущенно окрасилось в пурпурные тона и теперь удивительно блестело от множества падающих звезд. Западный ветер иногда врывался на балкон с роем огромных снежинок и одевал меня в подобие савана. Я подставлял лицо навстречу солнцу, кожей ощущал давление его ладоней, и пламя –живительное и яркое, такое, что зрачки начинали болеть от невыносимого напряжения. Жизнь входила в меня с этой болью и оставалась гореть костром внутри, подпитываемая сотнями внешних ощущений, каждое из которых было бесценно.

Проснувшись, подошла Сесиль и, тонко чувствуя настроение любовника, мягко положила мне голову на плечо. Тихая, волнующая грусть!.. Я давно ценил именно такие чудесные мгновения. Кроме того, я знал, что их оставалось впереди еще бесчисленное множество, и потому любил самозабвенно, безвозвратно, не задумываясь. Любил – так, как и жил…

Человек и кошка молча смотрели на умирающий город.

 

 

 

4-12 июля 2005г.