Ну чтож… С Божьей помощью начнем….

Да поймет хоть кто-нибудь!…

 

Я это почувствовал, когда бежал… Бежал из страны, о которой мечтал все свои институтские годы. Страны, о которой грезил, и которой был тогда, да и сейчас тоже, готов посвятить самого себя. Но я бежал, бежал не оглядываясь, боясь не смерти, которая через два дня заполнит эту страну, а страшась того, что разверну на шоссе свою «Camry» и рвану назад, ибо должно мне быть там. Но noblesse oblige и коль экселенц сказал «Вон отсюда» - значит вон.

Я не помню всей дороги, помню только 19 почти одинаковых машин в красивом шахматном порядке следующих к границе. Разговоры по рации были запрещены, только головной колонны, пузатый усач, мог выходить на связь. Странно, машин в колонне 19, и мой позывной по радиочастотам девятнадцатый (а может мой номер был 21 - память стерла). Что сие означает? Я жалел. Но жалел не о том, что уезжаю, я знал, как знаю и сейчас, что вернусь туда, просто тогда еще не настало мое время, а жалел я о том, что рядом со мной не тот, кого я хотел бы видеть. Тот, кто должен был быть рядом ехал через две машины впереди меня и я надеялся, что он тоже сожалел, что мы не в одной машине. Когда-то, я слышал, это называли дружбой…

Колонна остановилась на «пописать». Я вышел и, пожалуй, впервые ощутил пустыню. Тогда-то это и произошло. Оно длилось мгновение, нет меньше, но в тоже время «это» длилось бесконечно. Я так и не «сходил по маленькому», а просто простоял 10 минут на обочине глядя туда, где пески целуются с небом. В машину я сел уже другим человеком…

Теперь я знал, что я есть на самом деле. Аз есьмь пустота. Во мне не было ничего – вот она сила пустыни. Эта могущественная воля за какое-то мгновение перевернула мою жизнь, и я не знал к добру это или нет. Я потерял все - надежду, любовь, сомнение, жалость, доброту, ненависть, гордость, отзывчивость, амбиции, стремления – все, вообще все, до самого, до дна. Пустыня прочувствовала меня и забрал все то, что тяготило слабую, как трудно в этом признаться, душу. Я был черной дырой, теперь не было ничего в этом мире, чего я бы не смог поглотить. Поглотить, даже не заметив. Я был самой пустотой. Пустыня выскребла меня до основания, забрав всю мою сущность, заполнив ее божественным НИЧЕМ. Я ехал и понимал, отныне я все и ничто – отныне я пустыня.

 

…За те недолгие пять месяцев, что я провел в Москве, я наделал многое. Я делал отвратительное и не чувствовал, что это отвратно, я делал доброе и не чувствовал, что это добро… Я вообще перестал чувствовать что-либо. Нет, я чувствовал боль, как если поднести руку к огню, то я мгновенно ее отдергивал, но иначе, так как я чувствовал раньше, я уже не умел. Я был пуст. Для меня перестали существовать чужие чувства, которые я раньше так боялся обидеть, и они (чужие чувства), словно мотыльки на свет, потянулись ко мне со всех сторон, растворялись во мне без следа и моего сожаления. ….

 

 

Я понял весь ужас и всю радость, произошедшего со мной, слишком поздно. Вчера, находясь там, где не должно мне быть, я взял две бутылки местного вина и уехал в пустыню. Это была совсем другая пустыня, совсем чужой страны, даже чужого континента… И я вопрошал ее… И вопрошал снова… И я пил… И пил еще…И опять вопрошал…

И теперь я сижу на чужом песке, чужой страны, пью чужое вино и знаю, что быть мне одному, и возвращаться в дом, в котором никто меня не ждет, и спать в постели, которую для меня никто не греет до тех пор, пока не вернусь я в ту чудесную страну, о которой мечтал и грезил все институтские годы. Пока не увижу я вновь ТОЙ САМОЙ ПУСТЫНИ, и пока не отдаст она мне МЕНЯ.