Да, я маленькая, но бойкая. И еще я кругленькая, но прямолинейная. Такая я и пошла в театр. И прямо им сказала: - Хочу играть в вашем театре. - Играйте. – ответила вполне добродушно встретившая меня женщина. - Так берете? – нет, не смогла я справится с волнением, и голос мой радостно аукнулся, но тут же рухнул, споткнувшись о первую картину, неизвестно, чьей нечеловеколюбивой рукой повешенную в холле. - А чё не взять? Берем. “И откуда такие добрые! И остались еще такие славные!” – пронеслось в голове, меж тем, как тело стремительно неслось через холл. - Куда? - Дак на сцену же! – бросила я через плечо. – А где она, кстати? Но совершенно некстати в театр вошли какие-то люди, и тетенька так увлеклась ими, что и думать забыла о восходящей звезде местной сцены. Что до меня, так передо мной уже распахивались и запахивались две бордовые кулисы. Я дошла до лестницы и огляделась. Потом спустилась вниз и снова огляделась. Чур меня! Плюнув три раза через плечо и повернувшись к оставшемуся пролету спиной, я стала медленно спускаться вниз. Спиной я чувствовала театральный воздух, но ожидаемой щекотки грима почему-то не было. Нет. Щекотка была. Я резко повернулась и уперлась глазами в чей-то ус. ”Вот еще!“ – подумала я и дернула плечом. - А чего спиной? – насмешка, однако, добродушная. Я это дело четко секу. - А кошка. – и не буду я с тобой больше разговаривать! Может, ты и вовсе монтер. Мало ли в театре обслуживающего персонала? - Так нарисованная же. - Зато примета жизненная. Вы кто? – без плавного перехода вдруг вырвалось у меня. - Исполнительный директор. “Надо же, отгадала! Директор, конечно, не монтер, но ведь исполнительный же. Посмотрим, как исполнительно он будет хлопать на моем бенефисе, или как это называется“. И ушла. Вернее, пошла дальше. А дальше начались какие-то стены, размалеванные красками и надписями. Не буду читать. Как говорится, что было, то было, а кто старое помянет, тому глаз вон из театра. Конечно, откуда им было знать, что я сегодня приду? Вот только, как они сюда еще одну стенку всунут? Для меня, в смысле. В конце коридора были железные ворота. Туда-то я не пошла: раз ворота железные, значит, там реквизит. А зачем мне реквизит, если сцены душа просит? Я свернула направо. Мамочки мои! А накурено! А набросано! Палки, тряпки! - Ты кто? “Интересно, здесь что, все монтеры такие любопытные?“ – начала думать я, но додумать не успела. - Ты почему еще здесь? - Я .. это .. - Быстро на сцену! - А это ...грим? – но я уже бежала и бежала, куда глаза глядят. Ну не могла же я признаться второму встречному монтеру, что не знаю, где сцена!! Человек меня за актрису принял! Без грима даже! Пока я бежала, где-то сбоку раздался гром аплодисментов и крики “Браво!”. Надо же! И как они меня увидели! Я не останавливалась, потому что настоящую актрису ничего не может остановить. Даже смерть. Хотя, в принципе, если бы я остановилась на минуточку, буквально только цветы взять, ничего бы, наверное, не случилось. И вдруг! Вдруг я увидела сцену. И женщину в луче света. Она говорила стихи, и плакала, и старалась не плакать. И всхлипывала, и старалась не всхлипывать. Но я видела, что она должна сделать что-то, чего делать ей вовсе не хотелось. Так страшно было смотреть. Дети это ее, что ли? Убить она их, что ли хочет? Она, эта женщина, два раза меня обманула. Она что-то говорила, и играла с детьми, и потом что-то говорила, только дети уже не двигались. Убила! А, нет ещё. Потом она стала красить помадой веки. “Неспроста!“ – подумала я. Столица всё-таки. Знают, наверное, как помадой пользоваться. Но вот вышла уборщица, судя по всему, и стала конфетные фантики убирать. И кричать. А женщина застыла на мгновенье: как-то отчуждённо послушала крик, к ней не относящийся, ее не оглушающий, и вернулась к пудренице. Так сердце вздохнуло, просто душераздирающе, от того, как прекрасна она была в своей отрешенности от содеянного. Так невинна. И не видна вина ее страшная. Но и в этот раз обманула она меня. В последний раз она появилась где-то под потолком, похожая на циркачку и Василису Прекрасную – все вместе. А дети, убитые наконец, болтались в ее руках сильно подросшими куклами. Что за дивная мука! Что за сладкая пытка! Смотреть и смотреть на эту женщину, раздираемую ровно пополам любовью и местью. И еще что-то, правда, не совсем человеческое, осталось посередине. Вот это “что-то” и билось так же, как жилка на ее шее. Думаю, сердце у нее билось тоже гекзаметром. Не смогла бы я так обнажить натуру, что тем более сложно, что натура-то ведь не ее. Она – только губка: вобрала в себя, нажали, так и получайте всё, что притаилось в самом начале и так наводняет меня теперь. Хотя, начало-то я и не смотрела. В общем, мама, останусь я здесь, пока не выгонят. Точнее, пока не найдут. Твоя (даже смешно) Фрося Бурлакова. |