Мы шли по улице Марата, потом свернули на Кузнечный. - Смотри, здесь жил когда-то Достоевский. – кивнул Андрей на большой старинный дом. - Знаю. Здесь его музей, - зевнула я. – Пошли домой. - Почему ты все время хочешь домой? Хоть раз погуляем. - Холодно уже. Он снял куртку, небрежно бросил мне на плечи. Я знала, что ему тоже холодно, но куртку обратно не отдала. Хочет гулять – пусть гуляет. Он о чем-то задумался и пошел вперед – ссутуленный, абсолютно лысый. Старше меня на шесть лет. Пьяница. В голову лезло только плохое. Нужно было срочно вспомнить что-нибудь хорошее, а то дома будет очередной скандал. Крым! Мы были в Крыму в этом феврале. Немного опоздали, попали в разгар циклона. Было прохладно, чуть больше нуля. Но все равно – море, камни. Я с детства любила море и камни. И миндаль уже к тому времени зацвел. Мы с Андреем тогда безумно любили друг друга. Я не понимала, как это происходит, но то, что происходило, было похоже на какой-то неведомый полет, будто в небесах разверзлась дыра, и я сквозь нее вижу ту эйфорию, в которой была раньше, до жизни на земле. Он испытывал что-то подобное. Я это видела в его глазах. Его карие, чуть раскосые, вечно печально-мутные глаза теперь светились! - Я люблю тебя, - шептал он мне во влажном воздухе Крымской ночи, неуловимо касаясь губами мочки уха, - Я как на Американских горках – у-уух! Он хватал меня на руки и выносил на балкон виллы, в которой мы жили. Перед нами простиралось темное, тяжелое море, над нами – полное звездных точек небо, а внутри нас огонь – который, как тогда казалось, не прекратится никогда. - Навсегда, - шептал он. - Навсегда, - отвечала я. Вилла, по сути, была частной гостиницей, кроме нас в ней никто не жил. Вернее, внизу, на первом этаже, в сауне жил некий Дима, тридцатилетний парень, здоровый, искренний и слегка глуповатый. Мы часто по вечерам спускались к нему погреться. А потом, визжа и отфыркиваясь, бежали по прибрежным камням к морю и окунались в леденящие волны. Дима встречал нас после моря с нагретой сауной, как гусей загонял в парилку, и мы снова жарились, прижавшись друг к дружке, словно символ дружбы народов: у Андрея кожа белая, как молоко, мои же южные крови подарили мне смуглый, коричневатый оттенок. Где вы так загорели? – этот вопрос уже стал привычной для меня идиомой. Когда мы выбегали снова, нас уже ждал ящик холодного пива и гитара. Дима, как сказочник, предоставлял нам все радости жизни: его природная доброта давала ему прочувствовать нашу любовь, и он поддерживал ее, как небывалое чудо. Пили пиво, Дима пел местные, украинские песни, потом гитара попадала в руки к Андрею. Он играл божественно. Его белые тонкие пальцы скользили по грифу. - Образование, - довольно, с чуточкой белой зависти приговаривал Дима. Да, у Андрея было музыкальное образование. Он играл только то, что мог каким-то образом «снять» , импровизировать не умел. Прямо пропорционально исчезающему пиву - Андрюшины глаза гасли, речь становилась бессвязной, и Дима, закаленный на Крымских глинтвейнах парубок, хватал моего ненаглядного подмышки и тащил наверх, в кровать. С таких моментов начался конец эйфории. Андрей свернул на Владимирский, дождался меня. - Зайдем куда-нибудь, поедим? Поедим - это значило выпьем. - Лучше домой? У нас ужин. - Опять домой? – его раскосые глаза вспыхнули еще более коричневым огнем. – Ты хочешь постоянно быть дома? Он больше не любил меня. Я это знала, но ничего с собой поделать не могла. Мое чувство, хоть и притупилось, но оставалось на месте. Тем более я знала, что он беспомощен в своей зависимости, и я ему нужна, как поддержка, опора, как.. Нужна, и все тут. И я была рядом. Зашли в какой-то бар. Он заказал графин водки и сухое вино для меня. - Будешь есть? - Буду. Пока я копошилась в меню, украдкой поглядывая на цены, он уже выпил водки, и теперь сидел, разглядывая меня, как изваяние в музее восковых фигур. - У тебя нос кривой, - сказал он, подпирая свой лысый череп рукой. - Знаю, - не поднимая головы, ответила я. Потом отложила меню и добавила: - Зачем об этом говорить, ты же знаешь, что в прошлом году мне его сломали. Он еще налил водки. - А в Крыму ты вывихнула палец. – он выпил. – А в прошлом месяце ты лежала с ангиной в больнице. - И что? – я залпом осушила бокал. - Мне надоели твои больницы, вот что. У нас в доме пахнет аптекой. - Все люди болеют. - Не все. Я не болею. - Болеешь, - я кивнула на графин. Он рассмеялся. - Это не болезнь – это прихоть. - Болезнь. - Ты ведь будешь еще вина? - Буду. - Ну, так чем же ты отличаешься от меня. - Я выпью вина, поем, и завтра у меня все будет нормально. - А у меня что-то будет ненормально? – он ухмыльнулся своей кривой ухмылкой. - Завтра ты утром будешь мучаться, пока не выпьешь снова. И вечером… Принесли вино и еще один графин. - Послушай, дорогая, тебе не скучно, оттого, что ты все знаешь? - Я далеко не все знаю. Иногда мне кажется, что я вообще ничего не знаю. - Тогда зачем ты говоришь мне, что со мной будет? Что будет – то будет. Об этом не знает никто, кроме Господа. Но ты не крещеная, вот и ответ на все твои больницы. Внутри меня все закипало. Когда пьяный Андрей начинал обвинять меня в безверии, мне становилось тошно. - Каждый волен обращаться к Богу, когда подходит его час. Я верю в Бога. Только понимаю его по-своему. - Вот-вот, - кивнул он, пережевывая только что принесенное горячее, - Ты все делаешь по-своему, и думаешь, и чувствуешь. У тебя на вершине - Ты сама. А у меня Бог. - И что? - Ничего. Тебе ломают носы, ты падаешь, калечишь пальцы и валяешься по больницам. - А тебе? - Мне ничего не ломают, - он был ужасен в эту минуту, мне захотелось убежать, но я осталась сидеть, ковыряя вилкой вареного судака. – Ни-че-го. Я поняла, что сегодня предстоит адово пекло. Будут крики, Андрей соберет уйму собутыльников, будет всех поить водкой, а в промежутках рассказывать, какая я нехорошая, практически ведьма, а все из-за того, что не покрестилась в церкви. Собутыльники, алчно поглощая водку, будут кивать, рассуждая полумертвыми языками о православии, христианстве. А потом он начнет меня выгонять. И оскорблять тоже начнет. Я посмотрела на Андрея. Он жадно разрывал зубами мясо, как хищник, изголодавшийся после перехода через горы. Он и не думал обо мне. Он не помнил меня в этот миг. Мы были незнакомы. - Здравствуйте, - сказала я, - Можно посидеть за вашим столиком? Он с трудом сфокусировал взгляд на мне - видимо, сейчас я представлялась ему каким-то расплывчатым изображением женщины. - Можно. Вас чем-нибудь угостить? – спросил он, плетя слова, как лапти. - Спасибо. Вы здесь один? - Да, я всегда один. - Как волк? – я отпила вина, - Одинокий волк. - Тебя как зовут? – глухо проговорил он. - Маша. - Пойдем, Маша, ко мне. Я молчала. Он расплатился. Я помогла ему выйти из бара, поймала машину, и скоро мы были дома. Мои предсказания были точны и до мелочей правильны. Андрей сел, вернее, привалился к телефону и стал названивать каким-то людям, и вскоре эти люди стали приходить, каждый – с бутылкой, и они пили водку, и Андрей обнимал меня и говорил, что наконец-то познакомился с нормальной бабой, без амбиций, и что он меня любит. Собутыльники кивали – они знали меня, и думали, что мы с Андреем играем в странную игру. Да, по сути, это была игра. Я была на сцене. Андрей – в другой плоскости, на которой балансировал совершенно один, и это тоже являлось представлением – цирковым. А потом он утащил меня в спальню, и была пылкая, пропитанная перегаром, ночь. И я знала что сейчас, в другом измерении, будучи неспособным попасть в эту реальность , он любит не меня, он любит какую-то другую женщину, нормальную бабу, без амбиций и, скорее всего, крещеную. Я почти всю ночь не спала – под звуки продолжавших банкет собутыльников, которые громко включали одну и ту же песню, и я даже один раз вышла, попросила сделать потише. Потом они и вовсе затихли. Я провалялась до рассвета, прячась за подушками от Андрея, его храпа и пьяного бурчания. Потом я встала, оделась, прошлась по квартире, натыкаясь на валяющиеся спящие тела, поставила чайник. Затем услышала слабый стон: - Марина… Я прошла в спальню. Андрей лежал, скрючившись от невыносимых похмельных мук. Мне было жалко его, но я уже приняла решение, и отгоняла жалость, как назойливую слабость. - Марина ушла, - сказала я, - Сегодня ночью. - Куда ушла? - Навсегда. - Ты что говоришь ? – его лицо было синеватого оттенка, хотя, быть может, это был отсвет от гардин. - Меня зовут Маша. Мы провели с вами ночь, и мне пора домой. - Останься… - Вам что-нибудь нужно? – холодным тоном поинтересовалась я. - Выпить. – глухо ответил он, глядя на меня. Я принесла ему водки и какой-то еды. Он поглотил все это здесь же, в постели. - А Марина… - Извините, но Марина ушла. А вас я не знаю, и вы мне не нравитесь. Меня зовут Маша. Прощайте. Он не пошел за мной. Он ничего не понял. Он никогда не понимал моих перевоплощений, только раньше я это делала незаметно, а теперь – скрываться было уже ни к чему. Я вышла на Невский. Было раннее утро. Редкие прохожие. Холодное солнце. И свобода. Привкус далекой любви еще танцевал на кончике языка, обвивал шею, но мое решение было четким и беспристрастным. Когда мы познакомились с Андреем, меня звали Ольга. Мариной я стала, когда мы уезжали с Крыма. Теперь я была Машей. И шла по Невскому проспекту, в мыслях о том, что нужно на днях сходить в церковь. |