ЛЮБИТЬ ЧЕЛОВЕКА

 

Вам когда-нибудь было хреново?

Нет, ни просто плохо, ни тоскливо, ни поганенько, а именно хреново – до такой степени, что в голову начинают лезть отчаянные мысли

В то злополучное лето несчастья сыпались на меня как сера и пепел на Содом и Гоморру. Меня вытурили с работы, залили соседи сверху, кинул на пятьсот баксов друг и выставила за дверь моя ненаглядная.

Так я оказался без денег, друга, любимой женщины, один на один со своими проблемами в испохабленной грязными разводами по стенам после учиненного мне потопа квартире, которая, откровенно говоря, и до этого пребывала ни в лучшем виде.

Сначала было ни так гадко – я еще надеялся, что друг вспомнит о чести, баба разжалобиться, а соседей приструнит участковый, и они кинут мне пару сотен в качестве компенсации за причиненный моральный и материальный урон. Но время шло, и я постепенно начал осознавать, что своими жалкими претензиями на оскорбленное достоинство и поруганную веру в справедливость я лишь раздражаю окружающих. Все мои попытки напомнить о себе – униженном и оскорбленном – натыкались на садистское игнорирование или склочный отпор. В конце концов, я плюнул на всех этих выродков рода человеческого, - плюнул смачно, от всей души, вложив в этот плевок все свое негодование и презрение к этим жалким людишкам, - и заперся от жестокостей мира в своей однокомнатной конуре.

Так, в совершенном одиночестве, с отключенным телефоном и мстительно орущим день и ночь магнитофоном, я провел целую неделю, дымя дешевыми сигаретами, попивая сначала винцо, потом чай, а под конец воду из-под крана, питаясь скудными запасами провизии, а главным образом – уязвленной в самое сердце гордостью.

И вот настал день, когда и гордость моя иссякла. Я выключил маг, который уже начал дымиться, снова подключил телефон, изрядно поковырявшись прежде над его вырванной с потрохами розеткой, и уселся перед ним в немом ожидании, как тот чукча из анекдота.

Я ждал добрых вестей от мира, соболезнования, пусть и запоздалого, элементарного участия. Я надеялся, что хоть кто-то на этой сраной планете обеспокоиться моим недельным отсутствием и отзовется на мой беззвучный вопль о помощи. Ведь, кроме друга-предателя, были же у меня и другие кореша, с которыми я ни раз ел, пил, ходил по бабам и даже дрался за компанию. Ведь кроме той сучки, променявшей меня, молодого и красивого, на золотозубого плешивого ларечника, были в моей загульной жизни и другие бабы, которых я развлекал, одаривал презентами и трахал в поте лица. Ведь были, наконец, родственники, в которых должна была зазудеть настороженно кровь в виду моего недельного гробового молчания, намекая им на опасность непредвиденных расходов в связи с возможным несчастным случаем и последующими приятными хлопотами по вступлению пусть и в скромное, но наследство.

Телефон молчал. Никому не было до меня дела. Этот долбанный мир, эти зверьки, которым еще вчера всем было от меня чего-нибудь да надо, напрочь забыли о моем существовании.

Вот тогда мне и стало хреново.

Я лежал в темноте, уткнувшись лицом в подушку, вдыхая спертый запах безграничного отчаяния и нежно пестуя в разбитом сердце прорастающую крапивой злобу. Во мне крепла ненависть. Во мне поднималась сокрушающей волной дерзость. И в какой-то момент я почувствовал в себе силу, способную сшибить любую гору, разодрать в клочья горизонт, разнести на осколки это лживое хрустальное небо…

Я вскочил с кровати, накинул ветровку и, сграбастав со стола последние деньги, вышел в ночь.

 

Все было в этом мире как прежде, – также блядски-призывно переливались огнями рекламы, сновали машины, толкались люди, - только я был другой. Этому городу предстояло заново познакомиться со мной – потерявшим добродушную невинность и обретшему холодную ненависть. И я ему не завидовал.

Я плыл сквозь праздную толпу, рассекая ее своей дерзостью, как эсминец - флот туземных джонок. Люди шарахались от моего остекляневшего взгляда и диковатого вида, безошибочно угадывая скрытую неприятность. Наверное, я им казался обкуренным отморозком с перочинным ножиком, истерично зажатым холодными пальцами в провонявшем спермой и мочой кармане. Что ж, они были почти правы. В голове моей дымились ядовитые испарения гниющих остатков человеколюбия, а кулак мой сжимал последние рубли, приготовленные для расчета за все мои будущие безумства.

Прежде всего, необходимо было выпить. Я чувствовал гложущее желание залить жар души каким-нибудь холодным пойлом, желательно – покрепче. И я без раздумья нырнул в первый же подвернувшийся подвал, оказавшийся довольно приличным баром, где сразу пристроился к стойке.

Вечер был в самом разгаре. Надсадно гремела музыка, мельтешили цветные огни, пахло спиртным и распаренными женскими телами, источавшими удушающие запахи духов, дезодорантов, кремов и склизких прокладок. В другое время я бы, возможно, трясся с этими уродами в едином животном клубке, нацелившись на какую-нибудь симпатичную шлюшку, наглотавшуюся колес, и чувствовал себя до идиотства счасливым. Но сейчас я смотрел на этот экстатичный канкан глазами человека, познавшего цену лживым улыбкам и предательским рукопожатиям. Мое высокомерное злорадство, вознесшее меня над этими дегенератами силой высшего знания о подлой сущности мира и человека, давало мне право смотреть на этих двуногих амеб с уничижительной жалостью.

Я повернулся спиной к их агонии и, требовательно постучав пальцем по стойке, заставил обратить на себя внимание прыщавого бармена в тюбетейке.

- Водки? – Понимающе спросил узкоглазый, споткнувшись прищуренным взглядом о мою убийственную улыбку, и тут же, поняв неуместность вопроса, опрокинул с высоты плеча прозрачную струю в стограммовую рюмку, наполнив ее почти всклень. Одним движением, словно автомат, он подвинул мне стекляшку, умудрившись не пролить ни капли, и удовлетворенно усмехнулся.

Водка подействовала успокаивающе. Я слегка расслабился и начал озираться по сторонам. Справа от меня стояла парочка. Ближе – он, молодой и кудрявый, а рядом – она, костлявый ребенок с бритым черепом. Пара пребывала в нокаутном засосе. Я успел досчитать до ста двадцати трех, прежде чем они, наконец, разлепились. « После таких засосов сразу беременеют!» – Подумал я с восхищением, вытаскивая из пачки «Давидоф», бесхозно лежащей на стойке, длинную сигаретку. Кудрявый обернулся, глянул на меня укоризненно через плечо, но промолчал.

- Еще сто! – Приказал я бармену, перехватив его настороженный взгляд.

Азиат чуть поморщился, но все же повиновался. Однако рюмка моя на этот раз была наполнена нарочито медленно и всего на три четверти объема. Мне это не понравилось, но я сделал вид, что не заметил его лакейского вызова – причина для мордобоя была слишком незначительной, да и затевать дебош с обслуживающим персоналом было как-то несолидно, что ли.

Пока я так раздумывал, к стойке подлетела девица в коротеньком золотистом платьице, больше похожем на комбинашку, и плюхнулась на стульчик слева от меня. Эдакая дюймовочка с ярко рыжими прилизанными волосиками, обрезанными косо под самый затылок. На лице ее горели крупные веснушки вперемежку с косметическими блестками, открытые плечики лоснились подсыхающим потом, а на ручках погромыхивали пластмассовые браслетики. Особую сексуальность придавали ей задиристый носик и маленькие титечки остро бугрящие тонкую ткань платьица.

« Настоящая spice girl!» - Отметил я про себя, почувствовав моментальное возбуждение от соседства со столь пикантным существом.

Девица стрельнула в меня своими огромными стрекозьими глазками и отвернулась к бармену, который уже начал сооружать для нее какой-то замысловатый коктейль. Левая рука восточного красавца порхала в воздухе, жонглируя шейкером, а правая быстро и уверенно сновала между кофейником, блюдцем с шоколадно-ореховой пудрой и соковыжималкой. Девушка напряженно наблюдала это шаманское действо, как загипнотизированная, а я любовался ею, и мысленно сравнивал с теми бабами, которых когда-то имел. Нет, признался я себе после детального осмотра, такой экзотичной бабочки в моей коллекции еще не было, увы.

- Что смотришь? – Неожиданно обернулась дюймовочка и слегка передернулась, словно стряхивая со своего кукольного тельца мои бесстыжие взгляды. – Ты кто такой здесь?

- А что? – Невинно улыбнулся я ее нахмуренным бровкам.

- Ничего. Ты бар с пивнушкой не перепутал? Дядя.

Как раз в этом момент я поднес водочку к губам и чуть не поперхнулся от столь неожиданной тирады. Пока я судорожно подыскивал слова, чтобы осадить эту малолетнюю нахалку, она уже надела на растопыренные пальчики бокал со своим супер-коктейлем и, прежде чем окончательно упорхнуть, прошипела:

- Ну и разит от тебя! Ты б хоть мылся иногда.

Ну, вот что я ей мог ответить? Вполне возможно, что от меня воняло после семи дней отчаянного затворничества. Но разве я был в этом виноват? Разве я виноват, что меня никто не любит, а я всех ненавижу и поэтому мне все равно – воняет от меня или нет?!..

От обиды я даже поставил недопитую рюмку на стойку.

Пока я пытался проглотить липкий зловонный пузырь, как-то неожиданно образовавшийся в глотке, из пульсирующей колкой темноты и ватного гвалта прямо на меня выплыла обезжиренная дама среднего возраста, плотно обернутая в черную материю с узкой дырочкой для хрящеватой шейки. Губы у дамы были ниточкой, а глаза злые, как у немецкой овчарки.

- Это ты здесь наших девочек обижаешь? – Спросила дама, нацелив на меня когтистый палец.

Она опытным взглядом окинула меня снизу вверх, словно просканировав, и подвела итог:

- Я вам настоятельно советую покинуть наше заведение. Он заплатил? – Строго спросила она у бармена.

Азиат на секунду замялся и почему-то утвердительно кивнул.

- Так вот, допивайте свою водку, и чтобы через пять минут вас здесь не было.

Из того, как она величественно повернулась ко мне спиной и прошествовала сквозь беснующуюся толпу, умудрившись ни до кого не дотронуться, можно было понять, что в этой подвальной сказке она главная фея.

Я в недоумении посмотрел на бармена – по странной иронии, этот человечек оказался единственным, кто меня здесь хоть как-то воспринимал. Парень слегка пожал плечами, мол, ничего не поделаешь, и выразительным движением бровей указал куда-то в зал. Я снова обернулся и увидел богатыря Добрыню Никитича величаво парящего своим культуристским бюстом над пляшущей толпой. Тяжелым, как кувалда, взглядом исподлобья этот детина словно выдавливали меня к двери.

«Ха! – Нервно усмехнулся я. – Видали мы таких! А вот не пойду я никуда! Имею право!»

Я храбро продержался минут семь и постоял бы еще пару минут, если бы буквально спиной не почувствовал какое-то угрожающее движение.

- Сколько с меня? – Небрежно спросил я.

- Сегодня за счет заведения. – Ответил бармен, и в его голосе мне почудилось неуверенное превосходство.

«Ну и хрен с тобой! – Незлобиво ругнулся я про себя, демонстративно смахнул со стойки приглянувшийся мне «Давидоф», сунул в карман и двинул к выходу.

Возносился из подвала я не так уж и стремительно, однако умудрился сбить у самой двери какого-то хмыря в рубахе нараспашку. От легкого толчка бедняга опрокинулся навзничь, громыхнув со всего размаха по асфальту авоськой с пустыми бутылками.

«Блин, ты еще! – Успел возмутиться я, переступая через поверженного. - Ночью! С бутылками!»

 

Я был зол. Я был еще злее, чем полчаса назад. Но злость эта была какая-то истеричная. Может быть, я злился на себя? Может быть, лучше было бы, чтобы мне набили морду?

Я шел быстро и долго, пока совершенно не выдохся. Два последних дня я почти не жрал. А тут еще двести водки. Меня все вокруг ужасно раздражало – яркие огни, шум, который то вдруг утихал, то становился невыносимо громогласным, улыбки прохожих. Словно в насмешку, навстречу мне попадались лишь симпатичные улыбчивые лица, и в этой нарядной беспечной ночной толпе, я казался себе мрачным уродом, квазимодой с безобразным ежом вместо сердца. У меня, и правда, начало противно покалывать где-то меж ребер.

Я остановился у пылающей витрины ночного магазина и закурил в надежде отдышаться, как загнанный зверь, но не прошло и минуты, как я услышал заискивающий тенорок:

- Сигареткой не угостишь?

Передо мной стоял мужчина с лицом острым, как топор, в широченном, как сарафан, плаще, и в шляпе, ухарски сдвинутой на затылок – ни дать ни взять почтальон Печкин. Я молча протянул ему сигарету. Он нежно взял ее, зачем-то понюхал, и сунул за ухо.

- Бабу хошь? – Спросил он уже по-свойски.

- Чего? – Удивился я.

- Ну, телку. На любой вкус. Есть малявки, а есть и постарше. Не дорого.

- Чего?!..

Я схватил его за грудки и с силой оттолкнул, хотя мне ужасно хотелось стукнуть что есть мочи кулаком по его дурацкой шляпе, сбить его с ног и потом долго и упорно пинать, наступить на горло и раздавить кадык, схватить за волосы и тыкать, тыкать мордой о чугунную урну…

Мужчина отлетел метра на три, но устоял.

- Ты чего? – Взвизгнул он по щенячьи. – Совсем ошалел?.. Развелось маньяков!

И он пошел от меня, оглядываясь…

 

Я свернул в переулок. Здесь было темнее и тише. Я просто шел и грустил. Я шел и думал, что если вот так идти и идти, то, может быть, я когда-нибудь дойду до такого места, где мне будет ни так скверно. Это была глупая мысль. Судьба, как приблудная собака, то бежит впереди нас, то плетется где-то позади, но всегда – рядом. Но мне хотелось верить, что этот назойливый пес выдохнется раньше, чем я сдохну, и все же отстанет, сгинет в темноте, унюхав где-то в другом месте сладкий запах готовой падали.

Внезапно я услышал топот и злые крики.

- Стой!.. Стой, гад, хуже будет!

Навстречу, из-за припаркованной к узкому тротуару машины, выбежал какой-то парень и пронесся мимо, обдав меня диким страхом. Затем выскочили еще двое.

Удар - и я вырубился…

 

Я очнулся минут через пять. Собственно, я и не отключался, как мне показалось: мгновенье боли, красная вспышка перед глазами – и вот я сижу задницей на асфальте, прислонившись к стене, и растираю ладонью по лицу густую кровь. Над левой бровью саднит. В голове легкий гул, как в зале ожидания в аэропорту. Хорошо, что меня стукнули набегу, и удар пришелся вскользь, иначе бы я так легко не отделался. Но крови много. Откуда столько крови? Наверное – кастетом.

Я стянул ветровку и вытер сначала руки, а затем, свернув чистый уголок тампоном, начал промокать лицо, стараясь не размазывать.

Встал, слегка качнуло, пошел. Кровь все еще сочится. На ходу прикладываюсь к ране. Тщательно вытираю в последний раз руки и зашвыриваю ветровку, ставшую липкой, в темный подъезд…

Впереди свет. Выхожу на маленькую безлюдную площадь со сквериком. На углу скверика ларек. Покупаю минералку, отхожу в сторону и мою руки и лицо. Рана слегка пощипывает. Остатки воды выливаю в усохшую глотку. Сажусь на скамейку. Выкуриваю подряд две сигареты. Обстоятельно, с каким-то угрюмым наслаждением. Внутри пустота, как будто меня выпотрошили и набили опилками. Как чучело. Я и есть чучело. Постепенно цепенею. Сижу, уткнувшись взглядом в землю…

 

- Привет. – Явно недовольный голос откуда-то с неба.

Перевожу взгляд чуть левее – новые красные туфли. Скольжу взглядом вверх – голые ножки, чуть пухленькие, красный плащ с перламутровыми застежками и - гипсовая маска: две дыры наверху и одна – посередине - внизу.

У меня глюки?

- Ты «голубой»? – Спрашивает маска все еще недовольным голосом.

- Я побитый. – Отвечаю я честно.

Теплые, чуть шершавые пальцы бесцеремонно поднимают мою голову к свету – за подбородок.

- Да ну, ерунда. Царапина!.. Так ты «голубой»?

Вглядываюсь. Две дыры наверху постепенно превращаются в два вполне симпатичных глаза – ни то серые, ни то голубые. Дыра внизу – губки «бантиком», ярко красные, «под цвет».

- А ты гейша? – Спрашиваю на полном серьезе.

В ответ - хохот, простодушный, заливистый, с едва различимым подхрюкиванием.

- Насмешил! – Говорит женщина, отдышавшись. – Гейша!.. Ладно, пойдем!

Теперь голос веселый и в тоже время требовательный. Она даже слегка тянет меня за локоть.

- Куда? – Спрашиваю, ничего не соображая, но встаю.

- Да здесь близко.

Она сразу берет меня под руку и по-хозяйски прижимается. Она высокая, с меня ростом, из-за этого ее полнота смотрится приятно. Да и на ощупь она ничего – упругая.

Выходим по боковой дорожке из сквера, переходим улицу, пара десятков шагов и входим в ярко освещенный чистенький подъезд. В полном молчании поднимаемся на третий этаж. Она вытаскивает ключи.

- А ты не дерешься? – Взгляд у нее лукавый, но добрый.

Пытаюсь в ответ улыбнуться. Видно, у меня не очень получается, потому что она слегка морщится, но, махнув рукой, говорит:

- А, ладно. Будем надеяться…

На что она надеется? Я уже ни на что не надеюсь. Мне все равно.

Уже с порога видно, что в этой квартире живут обстоятельно. Мебель добротная, все в ажуре, все блестит. Паркет пахнет свеженатертой мастикой.

- Водку будешь? Не замерз? – Спрашивает она почему-то шепотом.

- Не-ет. – Отвечаю брезгливо. – Только не водку!

- Ну и ладно, потом. – Легко соглашается она. Срывает с себя плащ и тянет меня за собой.

Она очень нетерпелива. Только когда она начинает меня раздевать, медленно, бережно, как ребенка, я начинаю понимать, что ей от меня надо. Но мне этого не хочется. Мне ничего не хочется. Хотя она и симпатичная. И еще молодая. Ну, может, чуть старше меня. И чем больше она разоблачается, тем красивее и моложе становится. На ней уже ничего нет. Что-то во мне начинает шевелиться. Что-то внутри начинает оттаивать. Она подошла, прижалась. ГОРЯЧАЯ. ГЛАДКАЯ. АРОМАТНАЯ. ЖЕНЩИНА.

- Выключи свет. – Говорю я ей.

- Не-а. – Шепчет она мне в ухо. – Я люблю при свете.

От ее легких, воздушных поцелуев мне становится жарко. Она целует меня в основание шеи, там, где ключица, а потом начинает целовать все выше и выше. Я тоже ее целую – куда-то в ухо. Это, наверное, для нее как сигнал атаки – и она осторожно опрокидывает меня на кровать…

 

Мы лежим на спине, расслабленно раскинув ноги, моя рука у нее на животе – она играет моими пальцами.

Можно представить, как мы выглядим со стороны: два голых тела, две неподвижные плоти, чуть желтоватые под ярким светом люстры. Одна – худая, с признаками легкого истощения, с остро выдающимися ребрами, плоской грудью средней волосатости, костистым, как у рыбы, черепом и впалыми чахоточными глазницами. Другая – сочная, с нежным слоем подкожного жирка, настолько гладкая, что даже отражает свет, вызывающая смутные каннибальские чувства. Особенно меня изумляют ее груди. Они не маленькие, но, когда она лежит на спине, они не расползаются жиденькими блинами, не заваливаются на бок, а продолжают стоять торчком. Она похожа на каменную бабу из скифских курганов – плотоядная и плодородная. Она земля, а я пахарь. Я выдохся, но мне хорошо. Я испытываю непередаваемое умиротворение, как бродяга, рыскавший всю жизнь по шатким океанам и обретший, наконец, надежный причал. Но меня все еще слегка укачивает. Хочется закрыть глаза и забыться этим мигом, в котором мне так уютно. Но я боюсь ее потерять, боюсь, что, снова открыв глаза, не найду ее рядом – и я крепко сжимаю ее пальцы. Она сразу наклоняется надо мной. Целует в подбородок, касается шелковистым пальцем до моей рассеченной брови, приникает ласковыми губами к ранке.

- Бе-едненький! – Мурлычет она жалостливо. – Побили мальчика злые хулига-аны. Жаль, меня там не было – я бы им показала… Хоро-оший, до-обрый, краси-ивенький…

Мне совсем не смешно. Я действительно чувствую себя сейчас и добрым, и красивым. Она успела наговорить мне столько приятных слов, предоставила столько доказательств своего безграничного восхищения, служила мне с такой иступленной покорностью, что я просто не могу ей не верить.

- Отдыхай! – Приказывает она мне и, крепко поцеловав в губы, куда-то отлетает.

Шум воды в ванной, позвякивание и погромыхивание посуды.

Она появляется в дверях и зовет с порога:

- Пойдем перекусим? Я там кое-что приготовила.

Странно, но мне не хочется есть. Но она ждет, и я неохотно встаю, натягиваю джинсы на голое тело и иду за ней.

Она в стареньком халате без рукавов, хлопочет между плитой, холодильником и столом. Передо мной появляется тарелка с пельменями, вилка, ложка, рюмка, ломоть ржаного хлеба, щедро намазанного маслом.

- Бери сметану. – Говорит она.

- А майонеза нет? – Спрашиваю я. – Люблю с майонезом.

-Есть, а как же. – Она достает из холодильника майонез, ставит передо мной и снова садиться, терпеливо ожидая, когда я начну есть.

- Разливай что ли? – Предлагает она.

- Спасибо. – Говорю я вместо тоста.

Холодная водочка проскальзывает не без проблем: я слегка поперхнулся от ее обжигающей крепости, и спешу закусить малосольным огурчиком. Постепенно втягиваюсь в процесс – пельмени отменные, домашние, а ни какие-то полуфабрикатные. Она тоже ест, с интересом поглядывая на меня.

- Ты женатый? – Спрашивает она.

- Нет.

- Работаешь?

- Нет.

- Понятно. – Сочувствующе вздыхает она.

- А ты? – Спрашиваю, хотя ответ очевиден.

- Не работаю, но замужем.

- И где он?

- В командировке. – Усмехается она. – А где ему еще быть.

Она забирает у меня пустую тарелку, и ставит другую – с котлетами.

Я снова разливаю.

- Он у меня пожарник. – Говорит она. – Сегодня должен приехать.

Пожарник? В командировке? Я пытаюсь представить ее мужа. Вот он, стоит, в длинном оранжевом плаще, в каске, с багром в руках, посреди бушующей тайги. А я тут – с его бабой, ем пельмени. Мне немного стыдно. Но я пытаюсь мысленно отшутиться от ни к месту проснувшейся совести: «Надеюсь, он не берет домой рабочие инструменты?»

- Он у меня майор. – Говорит она, безошибочно угадывая мое смущение. – В управлении работает. Ездит с инспекциями. Да ты не бойся, он никогда не заявляется с утра.

- А дети где? – Спрашиваю глупость.

- Нет детей. И не будет. – Отвечает чуть похолодевшим голосом, и начинает убирать со стола. – А ты доедай. Не люблю, когда оставляют в тарелке.

Я поспешно заглатываю остатки котлеты. Вытираю губы салфеткой, подхожу к ней, стоящей у раковины, и обнимаю.

- Ты очень вкусная – Говорю, целуя в шею.

- Я такая. – Говорит она удовлетворенно, томно выгибая шею для нового поцелуя. – Душ прими пока.

 

Как приятно проснуться в чистой постели.

В соседней комнате жужжит пылесос. Хозяйственная. Наводит марафет к приезду мужа.

«Любит она его. – Отмечаю для себя уверенно». Я ему немного завидую. И ей. Им наверняка хорошо вместе, не смотря ни на что.

Пора уходить.

Мы прощаемся.

- Дашь телефон? – Спрашиваю без особой надежды.

- Нет. Ни к чему это. Хорошего понемногу. Закрой глаза.

Я послушно закрываю глаза, и она по-матерински целует меня в лоб. Одновременно я чувствую ее руку, проскользнувшую в карман моих джинсов.

- Это зачем?

- Только не начинай, ладно? Ты ведь не работаешь.

«Это уже слишком. – Думаю про себя с неловкостью».

Но мне неохота с ней спорить, не хочется ее обижать - она ведь от чистого сердца.

- Слушай, а почему ты меня за «голубого» приняла? – Спрашиваю неожиданно для себя.

Очевидно, вопрос этот всю ночь беспокойно ворочался в моем подсознании.

- Ах, - улыбается она смущенно, - это наш скверик педики облюбовали. Вот я и подумала. Извини.

- Ладно, иди уже. – Подталкивает она меня к двери. – У меня еще полно дел.

 

День сегодня очень светлый, воздух прозрачный, как после дождя.

Я бодро шагаю в толпе, подстраиваясь под ее суетливый ритм. Смотрю перед собой и улыбаюсь. На некоторых лицах ответная улыбка. Но большинство меня просто не замечает. И не надо. Мне достаточно тех немногих улыбок, что я зажег, чтобы не терять мелодии, которая звучит во мне – скрипки и флейты, что-то воздушно-озорное, как крем-брюле. Хотя я, вообще-то, люблю рок.

Кстати, о креме, а не купить ли мне тортик?

Я захожу в магазин и покупаю большую «Сказку». Расплачиваюсь крупной купюрой и получаю взамен целую кучу мелочи.

Ближе к дому, настроение немного падает. Ничего, думаю, взбадривая себя, сейчас приду, окна - нараспашку, вооружусь веником и шваброй и устрою парко-хозяйственный день по полной программе.

У подъезда бабки на скамеечках, в ответ на мое «здрасьте», молча кивают и провожают любопытно-встревоженным взглядом.

Взбегаю на третий этаж - это еще что?

У моей двери топчется целая куча народа. Здесь все: друг, тетка с дочерью, участковый и даже соседи сверху.

Друг, с растерянным лицом и неуверенно распростертыми для объятий руками, спускается навстречу:

- Слушай, придурок, ты где проподал? Мы тут уже и не знаем, что делать. За слесарем послали.

- Да никуда я не пропадал. Живой, как видите. Вот, за тортиком выходил. Как знал, что гости придут.