Часть 3

 

Разрешается убить королеву

 

 

Глава 1

 

Н

а лужайке под окнами королевских покоев на пыльной траве лежали пятна тусклого солнечного света. Стоял ноябрь 1313 года.

Много воды утекло за два года. В мае судилище над тамплиерами, грандиознее которого не знала история (ибо Ногаре привлек к делу более десяти тысяч обвиняемых и пятидесяти тысяч свидетелей), завершилось казнью Жака де Моле и четырех монахов. Обвиненные в ереси и мужеложстве, они были сожжены живьем на острове Ваш. Однако этой разветвленной – финансовой, военной и одновременно религиозной – организации еще не настал конец. Двоевластие еще целый год призраком стояло перед глазами Филиппа Красивого; этот укрепивший королевскую власть во Франции, безжалостный и великий король жаждал довести дело до конца – до упразднения ордена тамплиеров. Политика, финансы, и даже религия должны быть в руках единого владыки; история доказывает, что иначе государству конец, а значит, страшные труды короля и Ногаре не пропали даром. И все же эти несколько лет так запомнились несчастным французам, что они навсегда вычеркнули их из своей истории…

Король смотрел на сожжение с внешней галереи дворца Людовика Святого; за его спиной кто-то плакал, кто-то молился, Людовик Наваррский безудержно хохотал. А рядом с королем стояла молодая королева Наваррская, и в ее потемневших глазах плясал огонь. Филиппу Красивому думалось о крепкой короне на челе Капетингов. Он бросил народу – несчастнейшему, измученному французскому народу – эту кость, этих стариков, объявленных виновниками всех бед; и теперь его неприятностям наступил конец. Рано или поздно все – и даже Карл Валуа – поймут, что так было нужно для упрочения верховной власти. А Маргарита Наваррская думала совсем о другом…

 

 

Итак, был ноябрь 1313 года. Маргарита стояла у окна и смотрела в сад. Прямо перед нею на маленькой залитой солнцем лужайке Филипп д'Оне водил по кругу пятнистую английскую пони. Он крепко держал повод у самых губ лошадки, и ей приходилось ступать так, словно на ее широкой спине находилось Бог весть какая драгоценность.

На спине у пони в высоком седле, держась за высокую украшенную золотой лилией луку (подарок короля), сидела трехлетняя девочка. Сидела она ровно, но свободная рука конюшего все равно то и дело щекотала хлыстиком ее спинку, заставляя выгибать ее, поднимая голову. Малышка Жанна, малолетняя принцесса, обожала занятия верховой ездой, к которым мать приучила ее с тех самых пор, как девочка начала сидеть. Никому, кроме Филиппа, Маргарита не доверяла свое дитя, и сейчас, терпеливо вышагивая у стремени, Филипп размышлял о том, что пройдет немного времени, и он станет подавать стремя этой принцессе и исполнять ее приказы, все еще ломая голову – не его ли дочь наследница престола Франции и Наварры…

Жанна в равной мере могла быть и его дочерью, и Людовика. От Маргариты она унаследовала лишь высокий лоб, густые, красиво загнутые ресницы, карие глаза и привычку глядеть исподлобья. Носик у нее был тоненький, чуть вздернутый, рисунок губ прихотлив, а смуглое личико обрамляли пепельно-золотистые волосы. В седле Жанна держалась очень хорошо, - вероятно, тоже чей-то дар, - и очень старалась следовать советам конюшего. Она почти не видела отца (Людовик считал, что от маленьких детей неприятно пахнет), мать свою любила и побаивалась, а этого уютного человека помнила с тех пор, как вообще начала что-то осознавать. К его успокаивающему голосу и ласковым, никогда не сердящимся зеленым глазам Жанна привыкла с колыбели. Он всегда готов был прийти ей на помощь в ее очень важных детских бедах – если мячик укатился в пруд, если щенок, лизнув, напугал ее, если Маргарита, которая была с нею слишком строга, прогнала ее прочь. Жанна уже знала, что мать часто бывает нездорова, и ее лучше лишний раз не беспокоить. А Филипп старался всегда быть поблизости и, издали завидев его прихрамывающую походку, Жанна срывалась с нянькиных рук и спешила поделиться своими заботами и радостями. Ребенок, чувства которого трудно обмануть, без оговорок, по-настоящему, уважал лишь двух человек – тех, кто опять-таки безо всяких оговорок любил ее: Филиппа д'Оне и Анну д'Арманьяк. Некрасивая фрейлина сама выпросила у Маргариты разрешения быть камеристкой при Жанне, обосновав это тем, что в ее семье много маленьких, и она привыкла возиться с ними. Таким образом, девочка была хотя бы с этой стороны не обделена любовью и почти материнской нежностью.

Когда Филипп оставался вдвоем с маленькой принцессой, он забывал обо всем на свете; вот и сейчас на лице его застыло выражение тихого счастья, и он изредка косился на Жанну, улыбаясь девочке. Зная, что у Маргариты тяжелый и взбалмошный характер, который, как это ни прискорбно, отразился на ее отношении к дочери, Филипп старался по возможности окружить малютку теплом и заботой. Вот так и получилось, что для Маргариты Жанна была игрушкой, время от времени мешавшей ей спокойно жить, а для Филиппа – средоточием всей жизни. По крайней мере, эта маленькая девочка отвечала на его любовь искренней, неподкупной привязанностью, без лицемерия и коварства…

Из-за угла здания вышла Анна; завидев ее, Филипп нехотя остановил лошадку. Жанна капризно выпрямилась в седле, но, оглянувшись, улыбнулась и протянула руки к молодой нянюшке. Та, ласково прижав девочку к груди, унесла ее в дом; Филипп, поглядев им вслед, неторопливо повел пони в конюшню.

Маргарита отошла от окна. Это была все та же прежняя Маргарита, и даже материнство, как на то надеялся Филипп, не добавило ей мягкости и спокойствия. Скорее наоборот, почувствовав себя увереннее, молодая королева стала еще несноснее. Очень часто теперь Филипп задавал себе один и тот же вопрос: любит ли она его и любила ли когда-нибудь вообще. Как ни силился, он не мог припомнить, чтобы Маргарита хотя бы раз за эти четыре года произнесла простые слова: «я люблю тебя». И теперь он ревновал ее не только к Людовику: ему казалось, что если она не отказывает в близости ему, то на его месте вполне может быть и кто-то еще; тем более, что виделись они теперь все реже и реже, несмотря на то, что Филипп продолжал нести дежурства у ее дверей.

Ему было от чего терять голову: к двадцати двум годам красота Маргариты расцвела. Невысокая и гибкая, с темно-каштановыми волосами и золотистой кожей, с ласковыми блестящими глазами, заглядывавшими в самую душу, с безупречной фигурой, она сводила с ума встречавших ее мужчин. И все же она оставалась образцом добродетели: у нее был только один любовник. Она по-прежнему была верна своему Филиппу.

Только времена изменились: королева все менее охотно бросалась в авантюру. Ее можно было обвинять в невнимательности к дочери, - однако она очень хорошо понимала положение маленькой принцессы, и ради нее готова была забыть собственные личные интересы. Жанна должна была разом взойти на два престола – ведь кроме нее, у Наваррской королевской четы не было больше детей. Воспоминания о тяжелой беременности наполняли Маргариту таким страхом, что она не желала повторения, тщательно предохраняясь. Теперь королева Наваррская все больше думала о крепости короны на своей голове, и небезосновательно: ей, которую и прежде обвиняли во всех смертных грехах и Карл Валуа, и Людовик д'Эвре, и оба младших принца, доверяли все меньше и меньше. Даже муж, успокоившийся было после рождения Жанны, нет-нет да и отпустит неуклюжую шуточку по поводу копившихся при ее дворе «печальных рыцарей»; шутки эти в устах Людовика Наваррского отдавали могилой. Ни в коем случае нельзя давать мужу повод ненароком – по скудости ума – пошутить по поводу внезапного появления на свет маленькой принцессы…

Возможно, именно это неясное ощущение сгущавшихся над головой туч заставляло Маргариту отталкивать от себя поднадоевшего любовника. Возможно, Маргарита и Филипп, оба уставшие за пять лет от постоянных страхов, от необходимости следить за выражением лица и контролировать себя даже во сне, и сами начали допускать ошибки. Как легко было преодолевать риск тогда, в ослеплении внезапно упавшей на голову страсти, и как тяжело делать это сейчас, когда любовь вошла в привычку, а необходимость скрываться от света – в обременительную обязанность. Маргарита все чаще бывала не к месту раздраженной, а ревнивые выходки Филиппа стали привлекать внимание фрейлин. Тайна готова была выйти наружу, но они словно не замечали этого, стараясь укусить друг друга побольнее, словно это могло помочь умирающей любви. И любовь, отчаянно цепляясь за жизнь, в последней своей агонии грозилась выдать с головой потерявших осторожность.

И снова Маргарите приходилось проявлять осторожность за двоих, сдерживая неуемный пыл своего любовника. Филипп Готье д'Оне становился все несноснее и обидчивее; это усугублялось тем, что он уже не мог так часто лицезреть свою Маргариту; год назад он окончательно занял свое законное место телохранителя при молодом короле. Старые раны забылись, теперь Филиппу приходилось в полной мере исполнять свою службу, и служба эта весьма часто мешала свиданиям. В отношениях с Маргаритой он совершал ошибку за ошибкой, ибо чувствовал себя изможденным. Неуверенность в чувствах Маргариты, ее капризы и причуды, долгие ожидания встреч, разлуки во время несения придворных обязанностей, торопливые поцелуи мимоходом, - словом, все то, что наполняло его душу сладким томлением в первые месяцы любви, - теперь вызывали в нем лишь уныние и ярость. Сколько раз он обещал себе жениться на Летиции де Ногаре (она все ждала его, не желая упускать столь выгодную партию), уехать в Оне-ле-Бонди и до конца дней своих разводить там скаковых лошадей… Но нет, стоило ему краем глаза увидеть кончик платья своей королевы, как сердце его вновь переполнялось радужными, но – увы! – несбыточными мечтами. Слишком много лет отдано ей, слишком много надежд, слез, крови и радости брошено им на алтарь любви, лишенной тщеславия, - все это не давало ему окончательно порвать с чудовищем, которое нет-нет да и выглядывало (теперь он видел это отчетливо) из темных зрачков Маргариты.

Итак, любила ли она его – неизвестно. И сама Маргарита не смогла бы ответить на это с уверенностью, хотя не мыслила – быть может, по привычке – своей жизни без его преклонения. То, что она до сих пор не сменила любовника, еще не было признаком ее глубокой привязанности: просто-напросто Маргарита была ленива. К тому же она вполне довольствовалась нечастыми свиданиями, даже приветствовала то, что они случались все реже; как женщине, ей этого вполне хватало – когда страсть улеглась, молодая королева с удивлением обнаружила в себе отсутствие вкуса к плотским удовольствиям. Но это вовсе не значило, что она не скучала по своему Филиппу и не нуждалась в нем, – но если Филиппу для ощущения счастья нужно было обладание, то Маргарите – напротив – хватало ласкового слова, прикосновения, торопливого поцелуя или просто взгляда. Его зеленые глаза все так же дарили ей недостающую нежность и согревали душу. Лишь изредка – после долгого перерыва – она чувствовала в себе что-то похожее на страстное влечение. И это было хорошо, ибо, потеряй разумная Маргарита голову так же, как ее любовник, - возможно, история эта окончилась бы гораздо раньше.

Вполне понятно, что нормальный мужчина, терявший голову от одного только прикосновения к ее коже, время от времени впадал от всего этого в неистовство; тем более, что Маргарита, как и прежде, с радостью предоставляла в его распоряжение всю себя – когда ему удавалось завладеть ее вниманием, и объятия ее были все так же горячи.

Любил ли он ее?.. Увы, несмотря на все вспышки гнева, на подозрения и оскорбления, Филипп продолжал обожать коварную мучительницу и все ждал, когда же она станет ближе и нежнее, когда наконец раскроет перед ним свою мятущуюся душу, когда заговорит с ним о любви. Ибо, вкушая радость обладания телом, Филипп так и не узнал до сих пор, что за женщина раскрывает ему объятия, что она думает о нем и думает ли. Маргарита могла поставить в тупик даже Лидию, что же говорить о нем, довольствовавшемся случайными свиданиями?!.. Смотреть на нее было больно до слез, но, ослепляя, она не согревала, оставаясь для Филиппа такой же загадкой, как и десять лет назад, когда он впервые увидел ее.

 

 

В стороне от скакового поля, на лужайке Пре-о-Клер, упражнялись в фехтовании десяток юношей – оруженосцев и пажей, – среди которых находился и шестнадцатилетний Антуан де Сен-Симон. Филипп полулежал на травке в тени дерева; рядом с ним стояла корзина, из которой торчали узкие горлышки винных бутылок. Земля была уже холодной и не тянула в дремоту. Полузакрыв глаза, молодой рыцарь вслушивался в монотонный, как в кузнице, лязг оружия о железные нагрудники и резкие выкрики наставника. Наставником этим был не кто иной, как Реми де Лонгвик, и его резкий голос то и дело доносился с дальнего конца площадки:

= Руку крепче, Монморанси; клинок – не дамская прялка!

= Эй, не дремать там, справа!

= А ну-ка, на счет «раз»!..

= Сен-Симон, ты пока еще не на турнире!

= Ну, кто там скалит зубы, точно боевой конь?!..

Наверное, Филипп все же задремал, ибо из оцепенения его вывел звук шагов подходившего Реми. Упав рядом с Филиппом на траву, он первым делом развязал шнуровку на груди и пригладил взъерошенные потные волосы.

= Меня тошнит от этих оболтусов, - пожаловался он и внимательно посмотрел на Филиппа. – Пошли, утопимся, - предложил он после осмотра.

Филипп открыл один глаз и посмотрел на лужайку, где продолжали лениво размахивать короткими мечами мальчишки.

= Когда я был чуть помладше этих ребят, - проговорил он со вздохом, - мы с пяти утра зубрили латынь под руководством мессира Ногаре.

= А меня ежедневно драли, - отвечал Реми, - ибо я вместо того, чтобы учиться благородному делу конного боя, удирал в виноградники охотиться с соколом.

= А потом я попал сюда, - Филипп двинул кулаком по земле.

= А когда тебе было столько же, сколько им, ты уже залечивал раны, которые нынешним юнцам и не снились.

= И все же… - Филипп зевнул.

= И все же, - подхватил его друг, - вот мы, видавшие виды ветераны, увенчанные лаврами и дюжиной никому не интересных боевых отметин, валяемся под деревом и любуемся на этих безмозглых юнцов, каждый из которых как царедворец стоит четырех таких, как мы. Доставай шампанское, дружище.

= Это не шампанское, - Филипп потянулся и хрустнул суставами, но вино передал. – Это бордо.

= Ну и ладушки, - Реми зубами вытащил пробку и глотнул из горлышка. – А хорошее бордо.

= Мне его присылает отец Антуана из провинции. Так вот насчет мальчиков…

= Или девочек, - Реми прищурил глаз, обращенный к бутылке. – Как поживает твоя воспитанница?

= Спит, - Филипп поднял голову и озабоченно поглядел на окошки Наваррского дворца, видневшиеся над деревьями. – Плохо спать стала – все время беспокоится…

= Пусть об этом думает ее мать, - пожал плечами Реми.

= Я бы ни за что не поверил, что Маргарита ей мать, если бы своими ушами не слышал, как она рожала, - с горечью проговорил Филипп.

Реми оторвался от бутылки и внимательно посмотрел на него.

= Что, Маргарита снова за свое? А на прошлой неделе…

= Вот именно что на прошлой неделе! – Филипп со злостью выплюнул пробку своей бутылки и в свою очередь щедро приложился к горлышку. – Я не видел ее вот уже восемь дней.

= Ну что ж, - глубокомысленно заметил Реми. – Маргарита такая же, как и большинство женщин: она страстно желала тебя в те дни, когда ты страдал по ее вине, а теперь ей это наскучило. Теперь ей нравится терзать тебя; надо сказать, у нее это превосходно получается судя по тому, как ты дергаешься.

Филипп отнял бутылку от губ, чтобы перевести дыхание.

= Раньше она хотя бы нуждалась во мне, - сдавленно выговорил он. – А теперь я только и делаю, что жду, когда ей загорится… Для другого я, видно, теперь и не подхожу.

Реми покачал головой.

= Мне кажется, - тихо сказал он, - что ты должен порвать с ней. И чем раньше, тем лучше. Думаю, сейчас самая пора. Ты заигрался: не проиграй хотя бы свою жизнь, уйди с чем пришел.

Филипп потер глаза.

= У меня никогда не хватит на это мужества. Один ее взгляд связывает меня по рукам и ногам.

= Взгляд, которого ты ждешь неделями?! – Поднял брови Реми. – Каким ты был и каким стал: она выпила всю твою кровь, Филипп. Пойми же – мучить тебя является частью ее повседневной жизни; если бы не твои страдания, то наслаждение твоей же любовью было бы для нее неполным. Я давным-давно говорил тебе, и ты это понимал: Маргарита не умеет любить. Она может быть влюблена, даже ослеплена страстью, - но душа ее пуста и бедна, как у любого Капетинга. Вот ты говоришь – раньше. Ты вспомни, Филипп: раньше все было так же. Маргарита не изменилась – изменилось твое отношение к ней и к ее поступкам. Вот и все. Ты стал умнее.

Филипп задумался. Может быть, Маргарита и раньше обходилась с ним так, как теперь; просто те далекие дни – словно в прошлой жизни! – были исполнены для него неземного блаженства, он прожил их словно в угаре. Сколько дней ему приходилось терпеть ее ледяную надменность четыре года назад – лишь для того, чтобы она позволила ему прикоснуться к ее платью!.. Сейчас ему было мало секундных поцелуев, торопливых объятий. Они способны были сгубить любовь, их не хватало для того, чтобы поддерживать ровное горение этого хрупкого костра; ему хотелось видеть ее постоянно, чтобы жить… Но коварная и эгоистичная королева Наваррская, казалось, вовсе не думала о том, что он чувствует. Филипп, видимо, и впрямь поумнел. И капризы Маргариты, и ее сумасбродство перестали быть для него милыми и очаровательными – они стали тем, чем всегда были на самом деле, и он только теперь начал понемногу понимать, что Маргарита совсем не та, чей образ он создавал в своем воображении все эти годы… Неужели Реми понял это раньше него – в те самые далекие дни, когда уступил ему право служить ей?.. Какой же он дурак, дурак с самомнением…

Видимо, последние слова Филипп произнес вслух, так как Реми, залпом расправившись с остатками вина, повернулся к нему:

= Нет, Филипп. Просто-напросто ты все это время любил ее – любил и за нее и за себя. Но всему есть предел. Остановись, пока не поздно.

Филипп снова хлебнул вина и вдруг вспомнил майское утро на берегу Визоны, и упавшую в траву голубую шапочку с пером цапли, и ее распахнутые, полные неподдельного счастья глаза, в которых кувыркались ласточки…

= Что ты, дружище!.. – Испугался Реми и, швырнув бутылку в траву, принялся рукавом неловко вытирать слезы, покатившиеся по лицу друга. – Что же она с тобой сделала...

Филипп отстранился, поднялся и с тоской посмотрел на окна дворца, где прошли десять самых счастливых лет его жизни.

= Антуан! – Крикнул он.

Реми с испугом взирал на него снизу вверх. Юноша бросил меч и подбежал к своему господину, изумленно таращась на следы слез.

= Антуан, - Филипп махнул рукой, утверждаясь в своем решении. – Приготовь мне выходной костюм и коня – не Беовульфа, а Вепря, - он поморщился: это был конь, подаренный Маргаритой. – Затем узнай, где сейчас мессир Ногаре, и предупреди его, что я хочу нанести ему визит.

Кивнув и повторив задание, юноша убежал.

= Когда ты сделаешь его оруженосцем? – Кивнул Реми ему вслед.

= На это нужно разрешение Людовика, а тот утверждает, что рано мне обзаводиться собственным оруженосцем. Понимаешь, я ведь сам не гвардеец.

Реми почесал переносицу, удивленный таким порядком.

= Значит, едешь к Ногаре?

= Да.

Странное дело: как только Филипп принял решение, ему стало легче дышать. Все вдруг сделалось простым и ясным; даже образ Маргариты маячил где-то на краю сознания, не причиняя – впервые за много лет – острую боль.

Он поднял с травы корзину и обе бутылки, попрощался с Реми и собирался уже идти к себе, как на краю лужайки показалось голубое платьице. Филиппа обожгло – так, что он выронил корзину; сердце его сжалось от страха и надежды.

= Мессир Готье д'Оне! – Замахала издалека фрейлина Маргариты. – Ее высочество зовет вас!..

Этих слов хватило, чтобы Филипп разом забыл все: и обиду, и негодование, и разговор с Реми, и даже решение, которое принял минуту назад. Он торопливо пошел за семенящей по дорожке фрейлиной, приглаживая волосы; Реми, глядя ему вслед, горько покачал головой и поднял уроненную Филиппом корзину. Болезнь была неизлечима.

 

 

Фрейлина оставила Филиппа в прихожей, где скучал Колен де Монморанси. Тянулись минуты; Филипп начал нервничать и от нечего делать заговорил с пажом. Колену не хотелось менять привычный уклад жизни, и в свои семнадцать лет он все так же исполнял приказания королевы Наваррской; к тому же при дворе все не находилось рыцаря столь отважного, чтобы взять его к себе в оруженосцы.

= С поручением или так? – Поинтересовался Колен с подоконника, на котором сидел, наблюдая за резвящимися на лужайке фрейлинами.

= Ее высочество позвала меня, - пожал плечами Филипп.

Паж-переросток недоверчиво и насмешливо оглядел его с ног до головы.

= Сама?! – Протянул он. – Неужели кто-то помер?..

Будучи не в настроении вести беседу в таком тоне, Филипп отошел к противоположному окну, выходящему на реку.

Послышался шум, и во внешних дверях показался Антуан. Он выглядел запыхавшимся.

= Мессир, - обратился он к Филиппу. – Мессир Ногаре просит извинить его, но он не может сегодня вас принять: сегодня состоится Королевский совет по поводу упразднения ордена тамплиеров…

= Хорошо, Антуан, - ответил задумчиво Филипп, переваривая новость. – Ступай к себе.

Юноша бросил на Колена хмурый взгляд и убежал.

Значит, и Людовик будет у короля; повестка дня весьма серьезна и может надолго задержать его… Филиппу стало жарко. Неужели королева Наваррская зовет его для того, чтобы сообщить, что она сегодня свободна?! «Нет», - строго напомнил он себе. – «Нельзя давать ей возможность снова заманить меня в ловушку».

= Надеюсь, в этот раз все наши вазы останутся в целости, и ее высочеству не придется лить слезы?.. – Ядовито осведомился вдруг Монморанси, ни к кому вроде бы не обращаясь.

Филиппа бросило в холод от сдерживаемой ярости, и он сжал кулаки. Мало того, что Маргарита снова играет с ним в кошки-мышки – с нее станется продержать его в приемной часа два, – так еще и этот рыжий оболтус, которого он недавно таскал за вихры, издевается над ним. С другой стороны, что взять с юнца: опытным нюхом парень чует настроение своей госпожи. Попробовал бы он несколько лет назад вести с Филиппом д'Оне столь презрительный разговор: Маргарита оставила бы от него рожки да ножки. А теперь все дозволено… И снова холодная ярость захлестнула молодого рыцаря, и он поклялся себе, что только увидит ее, как сразу же скажет, как осточертели ему ее глупые выходки, ее жеманство, ее редкое и высокомерное снисхождение; как он презирает все это в ней и как ненавидит мучительницу… Любовь, скажет он, - такая, какую питал он к ней все эти годы, - не может жить там, где только один человек любит и терпит, и ждет короткого свидания. Он скажет, что ему не хочется больше вымаливать крупицы любви как милостыню…

В этот самый момент гобелен, скрывавший гостиную, приподнялся, и фрейлина поманила его за собой. Сердце молодого рыцаря тяжело забилось, во рту пересохло; он шел, припадая на раненую ногу больше, чем обычно, как в тумане проходя из комнаты в комнату. На пороге опочивальни фрейлина оставила его. Бог мой, неужели Маргарита вновь потеряла голову и примет его наедине?! Филипп глубоко вздохнул, крепко напомнил себе, что собирался сказать коварной, и вошел – словно нырнул – в густые волны жасмина.

Он сразу увидел Маргариту – на нее падал косой луч из окна. Она сидела к нему спиной, и белокурая красавица Натали де Брессон медленно расчесывала ее потрескивавшие под роговым гребешком волосы. Филипп разочарованно поморгал, хотя ему и стало легче – хорошо, что она хоть помнит об осторожности. Почему он решил, что, как и прежде, застанет с Маргаритой одну только Лидию? Как мог он сказать все нужные слова при этой жадной до сплетен девице?..

Натали покосилась на Филиппа и вновь занялась волосами Маргариты. Королева Наваррская молча и исподтишка изучала своего рыцаря из зазеркалья, давая ему время хорошенько рассмотреть ее. Она достаточно изучила мимику своего любовника, чтобы почуять в выражении его лица угрозу, и постаралась потянуть время, давая ему успокоиться. Уловка удалась. Прошло не больше минуты, как Филипп позабыл все обидные слова.

Уже неизвестно сколько сотен раз, присутствуя при утреннем туалете королевы Наваррской, Филипп неизменно задыхался от счастья и удивления, что это прекрасное тело принадлежит ему. Не отрываясь смотрел он на вынырнувшую из складок батистовой сорочки гладкую ногу, поставленную на скамеечку, на плавный изгиб шеи под приподнятыми волосами, на полускрытую прозрачной тканью манящую грудь. Голова его кружилась, ему хотелось одного: чтобы она выгнала фрейлину и прижалась к нему всем своим мягким, податливым, гибким, как у кошки, телом. Но, казалось, она даже не смотрела на него.

Глаза Маргариты чуть прищурились, словно она прочла его мысли, да так оно и было: жестокая королева читала в честных, не умевших лгать глазах своего любовника как в раскрытой книге. Она потянулась, вытянув вперед ладони; низкие проймы сорочки обнажили для него, глядящего сзади, округлую грудь. На лице Филиппа отразилось отчаяние, и Маргарита решила, что хватит.

= Я позвала вас, мессир, - неторопливым грудным голосом произнесла она, – чтобы попенять вам. Вы, вероятно, забыли свои обязанности…

Филипп изумленно округлил глаза.

= Вы должны были доложить мне, как обычно, как прошел урок у ее высочества, - продолжала Маргарита, упиваясь его замешательством. – А вместо этого вы отправились в сад, где распивали вино в самое неподходящее для этого время. Людовик сегодня не нуждается в ваших услугах – это его дело. Но я, - она повысила голос, - пока еще не отпускала вас со службы сегодня.

Она еще раз взглянула на несчастное лицо Филиппа и быстро опустила глаза, сделав вид, что перебирает безделушки, лежащие на столике. Теперь вместо того, чтобы обрушить на нее праведный гнев, влюбленный рыцарь готов был на что угодно, лишь бы заслужить прощение. Королева Наваррская торжествовала победу.

= Итак, мессир, - надменно произнесла она. – Я жду от вас объяснений и доклада.

Филипп прокашлялся и прошел вперед, стараясь держаться так, чтобы его отражение в зеркале было заслонено от Брессон спиной Маргариты. Он заговорил почтительно и равнодушно, тоном отлично вышколенного придворного; поведал королеве о том, как провел это утро, и о том, какие успехи сделала малютка Жанна. Но его молившие о любви глаза жадно искали глаз Маргариты, и выражение их говорило само за себя.

Она слушала, прикрыв глаза ресницами и чуть откинув голову, чтобы фрейлине было удобнее укладывать на затылке перевитые лентами косы. Она ни разу не пошевелилась, ни разу выражением лица не продемонстрировала своего отношения к его словам, и неизвестно было – слушает ли она его. Филипп почувствовал, как в нем снова закипает ярость. Она завлекла его как обычно, окутала ароматом жасмина и манящими линиями полуобнаженного тела. Он снова оказался слишком слаб, чтобы противостоять ее чарам. «Бесстыжая, бессовестная, злая!..» Он бросил бы эти слова ей в лицо, если бы фрейлина нет-нет да и не взглядывала на его отражение из-за высокой прически королевы. Ловя пристальный взгляд голубых глаз Натали, Филипп старался держать себя в руках: он уже совершил глупость, войдя сюда с обличающим выражением лица, и эта девица поймает и запомнит любое его движение, выкажи он сейчас обуревавшие его чувства.

= Так зачем вы пришли сюда? – Не поднимая ресниц, проговорила вдруг Маргарита.

Филипп остолбенел и от негодования потерял разум.

= Вы же сами приказали мне явиться, послали за мной фрейлину!

Его голос прозвучал чересчур резко и обиженно; Натали обернулась и удостоила его внимательным взглядом через плечо. Маргарита открыла глаза и долго смотрела на отражение покрасневшего от негодования и смущения Филиппа. Он уже сожалел о том, что позволил себе вспылить, и выглядел подавленным.

Она снова потянулась и обратилась к Натали:

= Душенька, подите поторопите Лидию: мне срочно нужно мое платье.

Поклонившись королеве и положив на столик оставшиеся шпильки, Натали с гордо поднятой головой проплыла мимо Филиппа в гардеробную. Маргарита поднялась с пуфика и прошлась по комнате.

Оказавшись между Филиппом и окном, она вдруг подняла голову и впервые за утро одарила его прямым взглядом. Молодой рыцарь вздрогнул всем телом и окунулся в бездну ее колдовских вишневых глаз. Он знал, что Маргарита смотрит такими глазами на всех и вся – на людей, собак, деревья и облака, - но не мог вырваться из плена этого ласкового взгляда, растопившего его сердце, словно снег на солнце, окутывавшего теплом и радостью. «Я твоя», - говорил этот взгляд, но стоило Филиппу, как во сне, протянуть к ней руки, как она резко отвернулась и показала на окно:

= Пожалуйста, мессир, раздвиньте шторы.

Он повиновался; шагнув к окну, он вдруг почувствовал, как теплые пальцы Маргариты крепко сжали его ладонь и тут же отпустили. Этого прикосновения хватило, чтобы окончательно швырнуть Филиппа в реальность – реальность, немыслимую без нее.

Она тут же отошла, заглянула в соседнюю комнату и вернулась, наблюдая за Филиппом. Его широкоплечая фигура резко выделялась на фоне бившего в окно ослепительного света, и сердце Маргариты сладко заныло.

= Да нет же, мессир, не так! – Капризно окликнула она его и подошла ближе, словно бы для того чтобы показать, как привязывать штору.

Ее плечо коснулось его плеча.

= Терпение, Филипп, - еле слышно прошептала она.

Он резко обернулся; глаза его заблестели.

= Почему так долго?! – Шепотом спросил он.

= Вот теперь хорошо, - громко проговорила Маргарита, бросив на него внятный предупреждающий взгляд. – Филипп, вы сегодня понадобитесь графине Пуатье: она просила переставить сундуки в ее гардеробной. Никто из наших рыцарей не может больше похвастаться такой силой, как у вас…

Она приласкала взглядом его широкие плечи с буграми мышц, и Филипп, которому этот взгляд обещал наслаждение, задрожал от радости.

= Значит, я все еще нужен тебе? – Одними губами произнес он.

= Вы свободны, мессир, - Маргарита отвернулась от него и улыбнулась вошедшей в опочивальню Лидии.

= Я увижу тебя сегодня вечером? – Он не мог заставить себя уйти вот так и позволить ей продержать его на расстоянии еще Бог весть сколько времени.

= Сегодня я занята, Филипп, - Маргарита подошла к Лидии и принялась неторопливо одеваться.

Кровь снова бросилась в голову Филиппа.

= Чем занята? – Хрипло выдохнул он.

Она хотела было сказать правду – что одна из ее придворных дам, Агнесса де Сен-Поль, пригласила ее на праздник по поводу крестин своего первенца, - но искаженное ревностью лицо Филиппа остановило ее. Ее кольнуло негодование – с чего это она должна оправдываться перед ним?!

= Я иду в гости, - кокетливо пропела она.

= К кому?

= Не скажу.

= К Лонгвикам?! – Ослепленный гневом Филипп не понимал даже, что говорит: ему казалось, что весь мир ополчился против него; даже старый друг что-то больно уверенно уговаривал его расстаться с Маргаритой…

= Какая тебе разница? – Непритворно удивилась Маргарита.

= Скажи! Людовик сегодня на Совете по поводу тамплиеров, и у тебя есть время побыть со мной, а вместо этого – ты идешь в гости! – Оскорбленно шептал Филипп.

= Ты невозможен! – Воскликнула королева Наваррская. – Я рискую ради тебя всем, всем, а ты … Ты продолжаешь ревновать и жаловаться!

= Хочу напомнить, - ядовито парировал Филипп, - что я тоже кое-чем рискую.

Маргарита мягко отстранила Лидию, зорко следившую за дверью, и повернулась к Филиппу. С его губ срывались гневные слова, но лицо его, так и не научившееся притворяться, было несчастным, и в глазах билась мольба о пощаде. Как он был красив, и как трогательна была его мука! Заглянув в эти зеленые глаза, Маргарита вдруг явственно поняла, как она скучала по нему все это время и как жестоко издевалась над ним сейчас. Она тихонько подошла и погладила его по щеке, еще носившей следы от плетки покойного герцога Робера.

= Не сердись, - промурлыкала она шепотом. – Возможно, я возьму тебя с собой.

Он опустился на колени и поцеловал краешек ее платья, и сердце Маргариты потеплело: ей показалось, что теплый ветер далекого майского утра на берегах Визоны на миг коснулся ее щек, вернув то самое первое ощущение радости и любви. Когда Филипп поднялся, она смотрела на него с нескрываемой нежностью.

= Ступай к себе; графиня Пуатье позовет тебя.

 

 

Глава 2

 

П

роходя мимо Монморанси, проводившего меня (я это увидел краем глаза) внимательным и полным презрения взглядом, я изо всех сил постарался придать своему лицу угрюмо-обреченное выражение, словно королева Наваррская дала мне неприятное и обременительное задание. Я надеялся, что ни взгляд, ни походка не выдадут моего счастья: я понял, что зря обвинял ее во всех смертных грехах; конечно, Маргарита скучает по мне, только осторожность мешает ей в этом признаться.

Раз она обещала, то обязательно позовет меня еще раз сегодня. Конечно, ее бархатные глаза столько раз обманывали меня, – но никогда за последние годы Маргарита не смотрела на меня с такой нежностью. И мне хотелось верить ей…

Антуан обедал, сидя за моим столом, и мне потребовалось время, чтобы вспомнить, насколько отличается представление Маргариты о времени дня от распорядка жизни нормальных людей.

Мой будущий оруженосец смотрел на меня с плохо скрываемым осуждением, и когда я поинтересовался, в чем дело, выпалил:

= Вы всегда возвращаетесь от нее словно помешанный! Вы позволяете ей мучить себя, а она просто надменная, распутная дрянь, увертливая, как угорь!..

«Надеюсь, что я не сломал ему челюсть», - думал я секунду спустя, с сочувствием глядя на распростершегося на полу Антуана. Рядом валялась недоеденная краюха хлеба, все вокруг было забрызгано мясной подливкой. Мой паж смотрел на меня снизу вверх со страхом и раскаянием.

= Прибери все, - я подошел к сундуку с одеждой и принялся переодеваться. – И, надеюсь, впредь ты будешь потщательнее подбирать слова, когда говоришь о королеве Наваррской.

Он кивнул, неуклюже поднимаясь. Я потер руку. Никогда в жизни я не поднимал ее на невиновного, а тут мой собственный паж, все преступление которого состоит в том, что он предан мне и страдает, когда мне причиняют боль. В первый раз у него вырвались такие слова, - все это время он мужественно и молчаливо терпел вместе со мной все мои муки.

= Потом спустись на кухню и возьми себе еще одну порцию жаркого: скажи, что для меня.

Он подошел ко мне с сокрушенным видом и опустился на одно колено:

= Вы прогоните меня, сударь, да?

= Не говори глупостей, - я потрепал его по плечу. Сегодня я был готов простить весь мир: ведь Маргарита сама намекнула мне на возможность свидания!

И даже таскание тяжелых сундуков под капризным оком помешанной на порядке Жанны Пуатье показалось мне необременительным и даже забавным занятием.

 

 

Я последовал за камеристкой графини в ее апартаменты. Жанна вышла мне навстречу, протянув обе руки; мне льстило ее расположение, хотя я все никак не мог забыть ее слов в тот день, когда родилась маленькая принцесса Жанна. Возможно, поэтому я немного робел ее с тех пор.

Жанна показала мне ключи от сундуков и повесила их на пояс камеристке. Разъяснив все то, что я должен был сделать, она отправила нас в гардеробную, служившую одновременно ее сокровищницей и помещавшуюся в одной из угловых башен, этажом ниже ее спальни. У Жанны не было таких просторных апартаментов, как у Маргариты, и ее приданое ютилось там, где у королевы Наваррской гладилось белье да хранились травы для разных нужд.

Я вошел в гардеробную. Камеристка быстро помогла мне разгрузить сундуки, которые я должен был переставить, и исчезла. Я остался один и, оглядевшись, загрустил. Работы предстояло много: графиня Маго хорошо снарядила дочку, когда отдавала ее замуж, и с годами стараниями Филиппа Пуатье приданое Жанны увеличилось стократ. Сундуки громоздились вдоль стен; некоторые были огромны, подобно каминам, другие – маленькие – стояли прямо на них. Меж ними застыли золотые шандалы с огарками свечей; некоторые сундуки были покрыты шкурами ягуаров и тигров, подобно скамьям, а возле них стояли изящные столики и лавочки. Видно было, что хозяйка проводит здесь много времени, разбирая и перебирая свои сокровища. Длинные ряды сундуков и ларцов высились вокруг меня, освещаемые скупым светом, проникавшим в узенькое оконце-бойницу, прорезанное в стене в виде воронки и забранное решеткой. Ну что ж, если я хотел успеть сегодня повидаться с Маргаритой, я должен был успеть все закончить до заката. Я больше не питал иллюзий в отношении графини Пуатье с того памятного разговора в Венсене; если она пригласила меня в свои апартаменты, то уж не для развлечений.

Значит, я должен снять кованый ларец с того длинного сундука и переставить его на каменную скамью в одном из углов комнаты. Я поднял тяжеленный ларец и отправился с ним в направлении скамьи, что располагалась в самом темном месте, под маленьким балдахином из потускневшего темного бархата. Видимо, здесь были особенно сырые стены. На каменной скамье лежала шкура барса; я пожалел ее и поставил ларец на стоявший рядом столик. Потом не удержался и погладил шелковистый мех.

Вернувшись на середину комнаты, я только принялся освобождать от тюков ткани следующий сундук, как внимание мое привлек посторонний звук, исходивший от спрятанной в стене лестницы. Мне послышалось, что скрипнула дверь, и спустя несколько секунд в темном проеме винтовой лесенки появился расшитый золотом подол тяжелого платья и узкий лайковый башмачок. Решив, что явилась Жанна, любившая наблюдать за уборкой, я кинулся к лестнице и протянул ей, еще невидимой за опорным столбцом, руку для поддержки.

На мое запястье легла прохладная ладонь; я почувствовал тонкий знакомый аромат жасмина раньше, чем осознал, что происходит: словно в роскошном и несбыточном сне я смотрел, как из стены ко мне постепенно спускается королева Наваррская.

Маргарита пригнула голову, проходя в низенькую арку, и приветливо улыбнулась мне.

= Я думала, что найду здесь Жанну, - она огляделась. – А где она?

Значит, не меня она искала! А я-то на миг подумал, что ко мне вернулась прежняя Маргарита. Она отпустила мою руку и с любопытством прошлась по сокровищнице. Я не спускал с нее глаз.

= Сколько добра, - с завистью проговорила она наконец. – Жанна должна была понимать, что тебя нельзя слишком уж утруждать. Прости Филипп, я не знала, что здесь столько всего.

Она поджала губы, явно осуждая графиню Пуатье.

= Да тут и троим таким, как ты, работы вдоволь, - недовольно продолжала она. – Я пришлю еще кого-нибудь…

С этими словами Маргарита решительно направилась к лестнице. Я не верил своим глазам: она собирается уйти вот так, не воспользовавшись тем, что мы одни, не сказав мне ни слова на прощанье?!

= Подожди! – Я рванулся и, схватив ее за локоть, развернул к себе.

Ответом мне был недоуменный и гневный взгляд; королева Наваррская осторожно отобрала руку.

= И что ты себе позволяешь? – Громким шепотом осведомилась она. – Я пока еще не давала тебе повода хватать меня, как уличную девку. По какому праву ты сделал мне больно, хотела бы я знать?..

Она потерла руку и, приподняв упрямый подбородок, принялась ждать ответа. Я рассвирепел.

= По какому праву, ты спросила? По праву того, кто сильнее; по праву того, кто терпит твои выходки и остается твоим слугой. А впрочем, - я махнул рукой, - отправляйся куда хочешь; до королевского совета у тебя еще есть время уделить внимание своему мужу. Ступай, у меня, как ты изволила заметить, много работы.

Я отвернулся и вновь занялся сундуками, но Маргарита не уходила. Она стояла в нерешительности под аркой, ведущей на лестницу, и, казалось, размышляла, изредка оглядываясь на меня. Я делал вид, что не замечаю ее. В конце концов я так увлекся одним особо упорным сундуком, что на какое-то время и впрямь забыл о Маргарите. А вспомнив, решил не оборачиваться: к чему тешить себя надеждой, если она наверняка давно ушла. И в этот момент ласковые руки коснулись моих плеч.

Я дернулся, обернувшись. Маргарита стояла передо мной, и вид у нее был смущенный. Увидев это, сердце мое подпрыгнуло от радости, но я усилием воли взял себя в руки: теперь я был хозяином положения.

= Вы что-то забыли, сударыня? – С ледяной вежливостью осведомился я.

= Разве ты не обнимешь меня, Филипп? – Прошептала она, подняв ко мне лицо с широко распахнутыми глазами. На дне этих глаз я увидел разгоравшийся огонь, или я не знал Маргариту.

= А по какому праву я должен вас обнимать, мадам? – Я постарался придать своему тону равнодушное выражение: теперь, раз она пришла сама, я хотел помучить ее.

Но в душе моей все пело, и маленькая чертовка прекрасно это видела по моему лицу. Она зябко обхватила себя за плечи:

= Как здесь холодно и сыро, ты не находишь?..

= Ничем не могу помочь, мадам, - я развел руками. – Можете одеться, если хотите, - здесь вдоволь всего, - а можете идти к себе и греться у камина. Смотрите сами.

Я снова отвернулся от нее, но Маргарита обняла меня за талию и, развернув к себе, снова заглянула в глаза:

= Что с тобой, милый? Что-то не так?.. Ты хочешь, чтобы я ушла?

Я не мог спокойно смотреть на эти блестящие глаза, затененные пушистыми ресницами, на полуоткрытые, чуть вздрагивающие ждущие губы. Я сглотнул застрявший в горле комок.

= Зачем ты мучаешь меня? – Прошептал я. – Отпусти меня, пожалуйста, я больше не могу так. Я устал все время ждать и терпеть твою жестокость, твои капризы, твое вероломство.

Ее губы задрожали сильнее, а глаза словно подернулись перламутром. Она моргнула, и на кончиках ресниц повисли жемчужные капельки. Но Маргарита молчала.

= Ты нарочно заставляешь меня страдать, - продолжал я, не в силах остановиться. – Тебе нравится видеть меня у своих ног, растоптанным и покорным. Но я ведь живой, Маргарита, и я не могу так жить. Я не понимаю тебя и никогда уже не пойму; но, наверное, именно поэтому я так мучительно люблю тебя!..

Она судорожно вздохнула и засмеялась сквозь слезы своим обычным воркующим смехом – словно в стеклянном кувшине перекатывались мягкие восковые шарики.

= Все-таки любишь? Любишь меня?.. – Она жадно заглядывала мне в глаза. – Филипп, если бы ты знал, как мне нужна твоя любовь!..

Она дернула покатыми плечами и привычным жестом скинула с них меховую пелерину; тяжелое платье потянулось за нею и с грохотом обрушилось к ее ногам. Маргарита вышагнула из него, отбросив его туфелькой, и я увидел ее обнаженное смуглое тело; больше я ничего уже не видел и не понимал.

= Согрей меня, – прошептала она.

Я порывисто обнял ее, вздрагивавшую от холода и сдерживаемой страсти: Маргарита распалялась внезапно и стремительно. Подняв ее на руки, я отнес мою королеву в дальний угол и опустил на ту самую шелковистую шкуру барса.

Неужели это она изводила меня все это время, неужели это она делала мое существование медленной, изощренной в своей жестокости пыткой, неужели порвать с нею я клялся себе только сегодня утром, - с этой удивительной женщиной, которая так покорно замерла в моих объятиях – нежная и дрожащая?!.. Я исступленно целовал такое знакомое, родное, любимое тело, ее губы, ее руки, обвивавшие мои плечи. Я так боялся поверить в это внезапное счастье, что, прервав ласки, крепко обнял ее, зарылся лицом в теплые ароматные волосы.

= Порой мне кажется, - прошептал я ей на ушко, - что я обожаю тебя тем больше, чем больнее ты ранишь меня.

Она снова тихонько засмеялась и, сладко потянувшись, выгнулась в моих руках; словно отвечая, пробежала пальчиками вдоль старого рубца на моей спине. Я задрожал от нетерпения и сжал ее так, что она сдавленно вскрикнула и принялась жадно, исступленно целовать меня, словно вознаграждая и меня и себя за долгую разлуку. И снова счастье оглушило меня, и снова она дарила мне почти невозможное, безумное наслаждение; распахнувшись навстречу моему телу, как цветок, она смотрела мне в глаза своим странным взглядом, и я знал, что она со мной, что она разделяет все мои ощущения, мою страсть, мою боль, мое блаженство… В этот краткий миг я почти верил, что она любит меня.

Маргарита приподнялась на локте и ласково, еще чуть подрагивавшей рукой, погладила мой лоб, убрала с глаз слипшиеся от пота волосы. Я в изнеможении улыбнулся ей.

= Мы простудимся, - еще не остывшим задыхающимся голосом проговорила королева и, стянув с соседнего сундука бархатное покрывало, натянула его на себя и на меня.

Я протянул руки и еще раз обнял ее, заставил лечь; Маргарита свернулась в клубочек на моей груди, словно большой котенок.

= Я не должна здесь оставаться, - виновато улыбнулась она и потерлась щекой о мою щеку. – Хороший мой, нежный мой, мне пора.

Ее теплый мурлычущий голос проникал в самое сердце, заставляя подрагивать какие-то скрытые в нем потаенные струны. Я готов был бесконечно удивляться и обмирать от счастья, что она говорит этим голосом со мной, что именно мне королева Наваррская дарит этот затуманенный нежностью взгляд из-под ресниц. Я зажмурился, переведя дыхание, и попросил:

= Не уходи так скоро. Мы так давно не были вместе. Без тебя я умру.

Она шумно вздохнула и, порывисто сжав мои плечи, изо всех сил прижалась ко мне; ее сердце билось быстро и тяжело. Конечно, я понимал, что в любую секунду сюда может войти кто угодно, что риск был очень велик, но я боялся разжать объятия и позволить Маргарите упорхнуть.

Она полежала некоторое время, затаившись, затем осторожно, но настойчиво высвободилась и, снова приподнявшись, положила обе руки на мою грудь. На меня печально смотрело ее нежное лицо в обрамлении потемневших от ласк кудрей, выбившихся из прически.

= Ты не будешь больше сердиться на меня, милый?

= Только если ты не будешь так жестока со мной, как в эти последние дни. Ты довела меня почти до отчаяния, Маргарита.

Она хотела что-то ответить, но вдруг испуганно вскинула глаза и мгновенно побледнела.

= Так вот чем вы тут занимаетесь, мессир Готье д'Оне! – Услышал я нарочито строгий насмешливый голос Жанны Пуатье.

Маргарита нервно рассмеялась:

= Ну и напугала же ты меня, Жанна!

Та покачала головой и подняла с пола ее платье:

= Когда я говорила вот этому молодому человеку, что выхожу из игры, я вовсе не подразумевала, что вы должны ютиться здесь, где, между прочим, весьма легко подхватить лихорадку.

Выскользнув из-под покрывала, Маргарита грациозно, покачивая бедрами, подплыла к невестке и с ее помощью быстро оделась. Я с сожалением последовал ее примеру, про себя проклиная Жанну за ее вредную привычку появляться внезапно и не вовремя.

= Что, Маргарита, - негромко спросила графиня Пуатье, - твоя жизнь стала совсем невозможной?

Та вздохнула и оглянулась на меня.

= Вы никак не можете расстаться? Это становится слишком серьезно, – Жанна сокрушенно покачала головой.

Я подошел и, обняв Маргариту за талию, прижал к себе. Она вздохнула, прильнув к моей груди, но продолжала смотреть на Жанну. Очарование любви соскользнуло с нее, как покрывало; вишневые глаза снова смотрели трезво и тревожно.

= Когда король окончательно расправится с тамплиерами, он примется за тебя, - продолжала графиня, тяжело глядя в глаза Маргарите. – Я знаю, что говорю. Повсеместно ходят слухи о том что вокруг тебя что-то нечисто, а более чуткого уха, нежели у нашего короля, еще поискать… Все же придется вам, дорогие мои, остановиться и не делать глупостей. Хотя бы пока страсти не улягутся.

Маргарита с силой сжала мою ладонь своей ледяной лапкой и, подняв голову, с мольбой заглянула мне в глаза, словно прося прощения за предстоящие страдания. Тупая ноющая боль разлилась в моей груди, стало трудно дышать, а ноги одеревенели; на миг мне почудилось, что это было последнее свидание, и я готов был попросить Маргариту или Жанну всадить в меня кинжал, дабы поскорее покончить со всем этим.

Маргарита встала на цыпочки и, сжав ладонями мои виски, прижалась к моим губам долгим поцелуем, а Жанна уже тянула ее за руку:

= Пойдем, Маргарита… Пора.

Они исчезли, и только аромат жасмина напоминал мне о прошедших минутах счастья. Я сел на скамью, с которой мы только что поднялись, и погладил ладонью густой мех, еще хранивший тепло ее тела. Тупой комок в моей груди лопнул, и я почувствовал, как по лицу потекли слезы.

 

 

И снова потянулись полные повседневных забот и тревог бесконечные дни, и снова Маргарита, проходя мимо меня не удостаивала меня взглядом, и снова я злился на нее за ее жестокость и на себя – за малодушие, не позволявшее мне оставить ее. Вспышка страсти, так внезапно бросившая ее в мои объятия, улеглась и забылась, и Маргарита опять стала чужой и надменно-холодной; и я должен был терпеливо ждать, когда ее вновь озарит желание. Это было ненормально и противоестественно, и я твердил себе день и ночь, что так продолжаться не может. Но стоило ей на секунду одарить меня взглядом, как я забывал все и готов был целовать пыль у ее ног… Так проходили дни, недели, прошел месяц.

 

 

Глава 3

 

В

один прекрасный декабрьский день Филипп нес службу в приемной Маргариты. Это был особый день – его высочество король Наваррский изволил завтракать в покоях своей королевы. Видно, ему нужно было поделиться с женой какими-то своими мелкими невзгодами – придирками отца и подтруниванием братьев (как все скудные душой люди, Людовик был мнителен, и ему всегда казалось, что его хотят обидеть). Маргарита обычно молча выслушивала супруга, не слыша его и думая о своем, - но Людовик считал эту ее манеру удобной, так как она не задавала вопросов, не перебивала, а главное – не поучала его.

Итак, в гостиной лакомились копченым рябчиком; прислуживал Филипп самолично, ибо Людовик не выносил посторонних при приеме пищи, а Маргарита опасалась непредсказуемого нрава супруга. Поэтому она удалила своих дам – не дай Бог неуклюжая шутка или замечание Людовика заронит в чью-то слишком уж сообразительную головку зерно фантазий и предположений.

Ее опасения не были напрасными. Излив душу и успокоившись, Людовик Наваррский задумчиво посмотрел на свою королеву. Он чувствовал себя неловко в присутствии жены, и ему срочно нужна была новая пища для того, чтобы подавить это неприятное ощущение.

Размышляя, с чего начать, Людовик ссутулился над своей тарелкой. Филипп, наливая ему вино, через его голову взглянул на Маргариту. Королева Наваррская с легким выражением отвращения искоса смотрела на супруга, покачивая туфелькой. Домашнее платье, отороченное белкой, небрежно облегало ее плечи. Она не замечала его уже больше месяца, - но ничто не мешало конюшему смотреть на свою королеву. И он смотрел, и чем больше всматривался, тем больше замечал: и синеватые тени, лежавшие под глазами, и вздрагивавшие то и дело ресницы, и то, как она нервно постукивала пальцами по сердоликовому кубку.

= Мадам, - вдруг проговорил Людовик. – А куда вы дели того борзого щенка, что я подарил вам на годовщину нашей свадьбы?

Маргарита слегка вздрогнула и недоуменно взглянула на него; видно было, что она напряженно вспоминает.

= Отдала на псарню, кажется… Вы же знаете, что я не держу в своих покоях собак.

Этого было достаточно, чтобы Людовик вышел из себя. Он побледнел и отшвырнул от себя кубок. Глаза короля Наваррского метали молнии; он готов был уничтожить Маргариту на месте.

= На псарню?! – Он со свистом выпустил из себя воздух. – Борзого щенка – мой подарок?!..

Королева спокойно смотрела на него из-под полуопущенных ресниц.

= Но Людовик, - мягко проговорила она, и замедленная речь выдала ее крайнее волнение. – Где же еще должно находиться собаке?

Людовик некоторое время, задыхаясь, вращал глазами. Его взгляд выражал всю глубину обуревавших его чувств: ярости, обиды, ненависти.

Пытаясь вернуть мужу хорошее настроение, Маргарита склонила голову к плечу и улыбнулась ему. Но она перестаралась – это окончательно уничтожило в Людовике человеческий облик, и он заорал так, что зазвенели стекла:

= Убери эту идиотскую улыбку! Стерва!.. Значит, пренебрегаете моими подарками?!.. Ну хорошо! Нет, вы не на псарню его отдали, а этому вашему Лонгвику, вот куда! Я все знаю, все вижу, мадам!.. – Он потрясал перед носом откинувшейся в кресле жены длинным пальцем. – Ты… Ты… Распутница, шлюха!!!

Маргарита смотрела на него, чуть приподняв брови в легком удивлении. Она всеми силами старалась держать себя в руках. Никогда у нее не возникало такого непреодолимого желания убить Людовика, как сейчас. Королева стиснула в задрожавших от напряжения ладонях кубок с вином. Сдержаться и не бросить каменный кубок в искаженное лицо супруга Маргариту заставили две причины: во-первых, она хотела пить, а во-вторых, ей было жалко драгоценный кубок и собственные ковры.

Она осторожно выпила остаток вина (зубы постукивали о камень) и не сильно, рассчитанным движением швырнула тяжелый кубок в угол, сожалея, что не может бросить его в Людовика.

Он вскочил, уронив легкое кресло, и, нарочно пиная по дороге мебель, гордо выбежал из покоев.

Маргарита сидела некоторое время, тупо глядя на валявшийся у противоположной стены кубок. За ее спиной что-то зашевелилось, и королева вскрикнула от неожиданности: она забыла о том, что в гостиной находится Филипп, который в начале ссоры благоразумно спрятался в оконной нише.

= Ты не должна позволять ему так с собой обращаться, - назидательно проговорил он, подняв кубок и прибрав на столе.

Маргарита подняла к нему лицо. Щеки ее и губы были напряжены, - королева изо всех сил старалась не разрыдаться; стиснутые на коленях руки дрожали. Обида, нанесенная мужем, была больнее стократ оттого, что Маргарита понимала свою вину перед ним. Если раньше она терпела выходки Людовика, словно находясь над ними и презирая, то теперь каждое слово, каждый жест супруга ранили ее: сознававшая свой грех королева Наварры была беззащитна.

Но Филипп не видел этого и не замечал; в его душе бушевало негодование.

= Я тебя не узнаю, - отрывисто говорил он, занимаясь уборкой. – Раньше ты не так вела себя, а теперь позволяешь ему распускаться. Того и гляди, он начнет колотить тебя.

Маргарита улыбнулась уголком рта.

Филипп подошел вплотную и, упершись ладонями в подлокотники кресла, наклонился над нею.

= Чему ты улыбаешься? Тебя все это веселит?

Маргарита покачала головой.

= Нет. Просто нравится смотреть, как вы оба пытаетесь руководить мной.

Он метнул на нее свирепый взгляд.

= Если я не могу защитить тебя перед твоим мужем, Маргарита, то имей хоть каплю гордости и отвечай ему сама!

= Зачем? – Королева Наваррская снова улыбнулась одной из своих загадочных улыбок. – Филипп, дорогой, но ведь я виновата перед Людовиком. Разве ты станешь это отрицать? Значит, я заслуживаю такое отношение, и…

= Ах, вот какие мы теперь смирные!.. Ну тогда и целуйся со своим Людовиком!

Филипп в сердцах бросил полотенце на сундук и ушел, обуреваемый ревностью и гневом.

Этого Маргарита вытерпеть уже не могла. Уткнувшись лицом в ладони, королева зарыдала. Слезы текли между пальцами и портили шелк платья, а она все плакала и плакала, раскачиваясь в кресле, до скрипа сжимая зубы, и горько винила себя за то, что позволила себе попасть в зависимость к сразу двоим мужчинам. И раскаяние в содеянном рвало ее сердце: да, в декабре 1313 года измученная Маргарита жалела о том, что дала волю своим чувствам тогда, давным-давно, на берегу Визоны. Ей казалось, что она полностью пуста, и в уставшей изворачиваться душе нет больше места ни для каких эмоций и ощущений, только невыразимая тоска и разочарование. Господь с ним, с Людовиком, - во что превратилась она сама, если даже тот, кто когда-то казался ей лучшим из мужчин, считает себя вправе поучать ее и выходить из себя, когда она пытается противоречить…

 

 

Раздались быстрые шаги, и Маргарита поспешно вытерла слезы, обернувшись со злостью, готовая покарать того, кто станет свидетелем ее слез. Но это была маленькая Жанна.

Девочка по мере приближения к матери замедляла шаги и робко остановилась на небольшом расстоянии, удивленно разглядывая королеву. Она уже знала, что задавать вопросы матери нельзя, и только смотрела широко распахнутыми наивными глазами, чуть приоткрыв ротик.

= Ну и что вам нужно, Жанна? – Раздраженно бросила мать.

= Простите, мадам, - послышался от дверей голос Анны д'Арманьяк, и нянюшка, подойдя, положила руки на плечи принцессы. – Мадам, ее высочество очень хотела повидать вас, она надеялась, что вы уделите ей немного времени.

Маргарита недовольно посмотрела на дочь – та снова мешала ей остаться наедине со своими переживаниями. А маленькая, не по годам серьезная Жанна, - как все обделенные родительским вниманием дети, - внимательно следя за лицом матери, наладилась плакать.

Королева Наваррская поежилась: она боялась детских слез; лишенная возможности воспитывать дочь сама, она всегда чувствовала себя беспомощной перед маленьким кричащим монстром, не желавшим внимать голосу разума... Поэтому Маргарита поспешно протянула руки – слишком поспешно, напугав этим Жанну, - и притянула к себе упиравшуюся дочку. Она посадила принцессу к себе на колени и неумело поцеловала в прохладную, странно пахнущую, мокрую щечку.

Вытерпев это, Жанна соскользнула с ее колен и кинулась под защиту нянюшки.

= Если вы будете все время плакать, Жанна, - назидательно и строго произнесла Маргарита, - то вас никто не будет любить.

Малютка, которую и так-то мало кто любил, заревела от обиды. Анна взяла ее на руки и, испуганно глядя на королеву, прижала к себе. Девочка стиснула ручонками ее шею.

Хлопнула занавеска и появился Филипп; он остановился на пороге, с тревогой озирая всю сцену. На его лице было написано такое искреннее беспокойство и нежность – не к Маргарите, а к маленькой Жанне, - что королева Наваррская резко встала с кресла.

= Унесите ее, Анна, и приводите сюда только в том случае, если у ее высочества будет соответствующее настроение. Мне только ее выходок здесь не хватало. А вы, мессир, - она метнула испепеляющий взгляд в сторону Филиппа, - вообще не должны появляться, пока я вас не позову!

Молодой рыцарь молча посторонился, пропуская в прихожую Анну с принцессой на руках. Малышка потянулась к нему, и он осторожно погладил пухлую ладошку, словно опасаясь новой вспышки у Маргариты. Задвигая за ними тяжелые портьеры, Филипп долгим взглядом посмотрел на Маргариту: в его глазах было горькое осуждение, настолько горькое, что королеве стало страшно.

Быстрым шагом королева прошла сквозь гостиную в свой будуар и уселась за пяльцами – вышивание всегда успокаивало ее. Медленно двигая иголку сквозь толстый шелк, Маргарита думала о тяжелых вещах. Ее мучила совесть; конечно, маленький капризный ребенок кого угодно выведет из себя, но Маргарита в глубине души понимала, что капризы Жанны обусловлены необходимостью заслужить хоть какое-то внимание. Перед ее взором стояли карие глазенки, полные готовых пролиться слез и еще – обиды, нанесенной несправедливым гневом матери. Маленькая Жанна еще не понимала многих вещей, но одно усвоила уже очень хорошо: то, что ее не любят.

Сердце Маргариты заныло от жалости к дочери и запоздалого раскаяния. Ну конечно, Жанна не виновата в том, что в ней так и не проснулись материнские чувства. Вероятно, в ней вообще не живет любовь, раз она не может даже сама себе признаться – любит ли она Филиппа или Жанну… Конечно, она заботилась о будущем дочери, о ее здоровье, о надлежащем воспитании, - все-таки единственное родное дитя. Но ведь это еще не любовь.

От бабки и деда унаследовала Маргарита взрывной темперамент, опасный тем, что, загораясь мгновенно по той или иной причине, выжигал из души все иные чувства без остатка. Костер давным-давно погас, и опустошение все больше овладевало королевой… Мысли ее снова и снова возвращались к Жанне.

Разве ей позволено было кормить дочку грудью и вскакивать с кровати по первому ночному крику? Сразу после рождения девочку отняли у матери – так и было упущено драгоценное время… Так что кто виной тому, что Маргарита так и не научилась ощущать себя матерью? До сих пор самым сильным переживанием, связанным с Жанной, был ужас от перенесенной кое-как беременности…

Филипп мог сколь угодно упрекать ее в отсутствии любви к собственному ребенку, мог молчаливо презирать ее за это, - но как он может понять, что чувства, даже самые простые и естественные, не принадлежат королеве – так же, как и ее физическая оболочка.

 

 

Но неприятности Маргариты на этом не закончились. Только спокойное и неторопливое занятие начало возвращать королеве умиротворенное состояние духа, как появился паж и объявил, что ее хочет видеть мадам Жанна. Маргарита вздохнула – видимо, такой сегодня день, что ее никак не оставят в покое, - и кивнула.

Жанна Пуатье, уперев руки в бока, нависла над пяльцами, как наседка над цыпленком.

= Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? – Ни с того ни с сего начала она.

= В чем дело, Жанна? – Маргарита потерла виски.

= Бланка только что подарила своему Пьеру тот самый кошель, - помнишь, что вы получили в подарок от Изабеллы.

= Ах, вон откуда он взялся… - Протянула Маргарита. – Ну и что?

= Подарила потому что он якобы видел такой же в комнате у твоего Филиппа!..

Маргарите потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, при каких обстоятельствах ее кошель оказался у Филиппа; вспомнив, королева улыбнулась.

= Не вижу повода для скандала, - устало произнесла она и с тоской посмотрела на дверь, ведущую в спальню – ее привычное убежище.

= А я вот как раз вижу, - Жанна тяжело опустилась на мягкую банкетку. – Маргарита, это по меньшей мере неосторожно.

= Да кто знает, откуда у нас эти кошели? – Королева покачала головой и снова склонилась над работой. – Изабелла далеко, а ты ведь не выдашь нас.

Она искоса взглянула на графиню из-под пряди, упавшей на лоб.

= А, Жанна?..

= Ну вот еще, - фыркнула та. – Много радости мне будет признаваться в пособничестве вам обеим… И все же, Маргарита, я бы на твоем месте не стала бы так рисковать.

= Милая Жанна, - нараспев произнесла королева Наваррская. – Вот потому-то ты и не на моем месте, что не любишь рисковать.

Графиня Пуатье с улыбкой покачала головой и поднялась.

= Не приведи Господи тебе и Бланке сожалеть о том, что не последовали моим советам.

Маргарита с чувством всадила иголку в ткань. Ноздри ее трепетали, когда она, подняв голову, смотрела на невестку снизу вверх взглядом, пылавшим темным огнем.

= Тогда и ты, Жанна, вспомни, дорогая, - тихо и медленно проговорила королева, чувствуя, как в ее душе снова закипает ярость. – Вспомни, каковы были первые твои советы, которым я и Бланка последовали по глупости и молодости. И если мы с Бланкой будем вынуждены вспомнить о них – то не приведи Господи тебе, Жанна, горько пожалеть об этом.

Жанна взглянула на нее странно и, неторопливо повернувшись, вышла.

Вот теперь-то уж точно она в ссоре со всем миром… Иронично усмехнувшись, Маргарита с головой погрузилась в работу.

 

 

Одним из достоинств Маргариты было то, что она не умела долго злиться. Молодая королева была злопамятна, но отходчива, и уже к вечеру удивлялась на себя за то, что так обошлась со своими домочадцами, продемонстрировав перед ними испорченное настроение, а значит – свою слабость. Частично ее колола совесть, а частично - то, что, позволив себе распуститься, королева потеряла свое лицо. Перестав жалеть себя, она вспомнила о несправедливо обиженной дочке – и о Филиппе. Но она не умела просить прощения: маленькая Жанна все равно уже забыла обиду, думала королева, а Филипп… Она очень боялась, что он посмеется над ней, а этого она бы точно не стерпела.

Назавтра выпал снежок; спустя еще день весь двор отправился на охоту – в Фонтенбло затравили красного зверя. Маргарита увязалась за мужчинами для того, чтобы развеяться, но всю дорогу до леса ей казалось, что все вокруг показывают на нее пальцем. Но по большому счету никому не было до нее никакого дела, и она скоро это поняла; Людовик делал вид, что не замечает свою королеву, и Маргарита в конце концов убралась в конец процессии, туда, где и положено быть женщине.

Лисья охота – это не то, что на кабана; ей не сопутствует угрюмое молчание, когда каждый думает о том, пожалеет его сегодня Судьба или нет. Поэтому вокруг Маргариты бодро переговаривались, смеялись загонщики и егеря, собаки наполняли пустой до прозрачности лес веселым лаем, радуясь возможности размять лапы и нетерпеливо ожидая, когда им позволят попробовать заманчивый нетронутый наст.

Привстав на стременах, королева Наваррская рассматривала собак, чувствуя, как из глубины ее сердца тоже поднимается давно забытая радость, уходившая корнями в детство, когда отец брал маленькую Маргариту с собой на охоту, посадив в седло впереди себя. Она встретилась взглядом с Реми, и молодой егерь тепло улыбнулся ей. Королеве захотелось думать, что он стремился приободрить ее.

 

 

Доехав до места, охотники рассредоточились; Маргарита заняла место рядом с мужем, и к ним присоединился Реми, двое выжлятников со сворами, Филипп д'Оне, ни на шаг не отходивший от короля, и Антуан де Сен-Симон, старавшийся держаться поближе к егерю.

На лице молодого рыцаря было такое ледяное и сосредоточенное выражение, что Маргарите невольно подумалось об опасности, подстерегавшей Людовика на охоте, но она отбросила эту мысль: для этого ее Филипп, безрассудный в мелочах, был слишком благоразумен. Но, в конце концов, не все ли ей равно?..

Она отъехала чуть в сторону и остановила жеребца под раскидистой елью. С кряжистых темных ветвей на фландрское сукно ее упелянда, подбитого норкой, сыпался мелкий снег, а ноздри щекотал резкий запах мороза.

Людовик нервничал, в ожидании кусая губы и безо всякой надобности дергая повод своего жеребца; бедный конь вертелся на месте и ронял с губ клочья кровавой пены.

Опустив поводья, Маргарита наблюдала, испытывая то же напряжение, что и остальные. Реми, похлопывая хлыстом по голенищу сапога, медленно объезжал поляну, прислушиваясь к отдаленному шуму – где-то собаки, остервенело лая, гнали лису; им вторили далеко разносящиеся в замороженном воздухе крики загонщиков. Филипп, не проявляя интереса к происходящему, обрывал смолу с ели, то и дело поднося к носу липкие пальцы. Выжлятники, среди которых находился и Антуан, из последних сил держали на своре рвущихся собак, и страшно было смотреть на пышущие паром раззявленные черные пасти; собаки рвались молча.

И вот огненный комок прокатился по краю поляны; Реми пронзительно свистнул, и тотчас свора, все так же молча, ринулась в погоню. Но собакам, как на грех, попался на пути не успевший отъехать Людовик. Его и без того обозленный конь, увидев, как через его голову летит оскаленный пес, шарахнулся в сторону.

Людовику не везло по жизни. Только Маргарита и Филипп заметили, как съехало на сторону его седло по вине плохо затянутой подпруги – у молодого конюшего этим утром все валилось из рук. Оказавшись только одной ногой в стремени, бедный король Наваррский повис между конем и землей, под градом сыпавшихся из-под копыт комьев мерзлого грунта.

Конь Маргариты встал на дыбы; едва удержав его на месте, королева увидела, как безумный конь несет болтавшегося на его боку Людовика прямиком к возвышавшемуся справа от нее широкому вязу.

«Не промахнется», - со странным спокойствием пронеслось в голове Маргариты. - «Сейчас я стану вдовой».

Филипп, зазевавшийся на другом конце поляны, уже скакал наперерез, вздымая снопы снежной пыли.

«Не успеет».

Два коня разминулись, едва не задев друг друга грудью, и все увидели, как молодой рыцарь, прыгнув, кубарем покатился под ноги королевского коня. Еще секунда – и король Наваррский и впрямь никогда не стал бы Людовиком Сварливым. Неимоверным усилием натянув украшенный острыми пластинками повод, Филипп повис на морде королевского андалузца всем своим весом, и тот остановился, как вкопанный. Два круглых копыта обрушились в снег по две стороны от головы конюшего, и только одна из подков разорвала его рукав.

Людовик скатился с седла; к нему со всех сторон побежали люди. Маргарита, все еще медленно осознавая серьезность того, что могло произойти, медленно сошла с коня и приблизилась к сидящему в снегу Филиппу. Все-таки андалузец успел ударить молодого рыцаря; тот, не пытаясь встать, спокойно прикладывал комок снега к ссадине на лбу, и из-под его руки катилась за разорванный воротник струйка талой темно-розовой воды.

Маргарита остановилась и посмотрела на него; подняв голову, Филипп ответил ей рассеянным взглядом, - на самом дне его глаз угадывались печаль и вина. Что именно было причиной этого потаенного чувства вины, никто не знал; возможно, конюший, допустивший ослабление подпруги, уже сожалел о том, что так скоропалительно исправил свою удачную оплошность. Секунду назад Филипп слепо повиновался чувству долга; прав ли был он, в последний решающий момент заступив дорогу Судьбе? Не затаила ли она с тех пор обиды на глупого смертного? Возможно, он думал об этом. О чем думала Маргарита, пристально глядя в глаза своему любовнику потемневшими глазами?..

Оба молчали, глядя друг другу в глаза и пытаясь прочесть в них – что?.. Затем королева Наваррская вынула из поясного кошеля платок и все так же молча, наклонившись, отвела в сторону его руку со снегом и приложила платок к пострадавшему лбу. Ее глаза оказались совсем рядом; Филипп прочел в них понимание и благодарность, и ее жест сказал ему гораздо больше, чем все возможные слова.

Пока целая толпа приводила Людовика в чувство, конь его оказался предоставлен самому себе. Маргарита покинула Филиппа и подошла к андалузцу, в ужасе косившему на нее фиолетовый глаз. Пока никто не смотрел в ее сторону, она аккуратно поправила сползшее седло и, насколько могла, затянула подпругу. Покончив с этим, Маргарита вернулась к Филиппу, и ничто в ее лице не дало молодому рыцарю ни капли намека на ее отношение к случившемуся.

Королева подождала, покуда он поднимется и стряхнет с себя снег.

= Вы сможете помочь мне сесть в седло? – Обычным тоном спросила она.

Филипп повиновался; усевшись на коня, королева улыбнулась ему краем губ, и он понял: Маргарита убеждена, что произошедший инцидент – не случайность. Сердце его забилось: значит, она спасла его только что, приведя королевского коня в надлежащий вид, пока никто не заметил злосчастной подпруги. И пусть она думает, что только лишь благородство не позволило ему довести «план» до конца и избавиться от Людовика: зато их снова объединяла тайна, пусть даже та, которой не было.

На обратном пути в Париж Филипп, ехавший позади, видел перед собой только длинный, вышитый серебряными цветами, шлейф королевы, ниспадавший на круп ее коня, и думал: какая она чудесная, его Маргарита, какая умная и славная. Он восхищался ее решительностью и хладнокровием, спасшими сегодня его жизнь…

А Маргарита смотрела на дорогу и размышляла о том, какое важное событие могло бы произойти сегодня. И запоздалое волнение застилало глаза – как близко было исполнение ее желаний, и как ужасны могли бы быть последствия.

Двое мужчин стояли сегодня на краю могилы, и оба избежали ее.

 

 

Глава 4

 

В

сю ночь Филипп не спал; мысли его то и дело возвращались в прошедший день. Волчья шкура, служившая ему одеялом, сползла на пол, но, прикрытый лишь до пояса, молодой рыцарь не ощущал холода. Медленно ползли созвездия из одного угла окна к другому, а воображение рисовало ему картины возможного завершения охоты. Что было бы с Людовиком, опоздай он хоть на миг? Что стало бы с ним самим, если бы Маргарита, затаив обиду, не исправила его нечаянную оплошность?.. Да, королева Наваррская, которая в одночасье могла бы получить все, чего желала, и которая потеряла такую возможность, проявила поистине чудовищное самообладание, подумав в такую минуту о его ничтожной жизни.

И Филиппа все же кольнула легкая досада: когда он привел Маргариту в ее покои, и она без сил опустилась в кресло у камина, - разве не могла она найти для него хоть одно теплое слово?..

Так и лежал он без сна, глядя на медленное коловращение Вселенной, и думал о том, что вот мы слепо отдаем самих себя и все лучшее, что в нас есть, - тем, кто в ответ едва вспоминает о нашем существовании.

 

 

Людовик почти не пострадал – только испугался и растянул щиколотку. Но он несколько дней лежал на кровати, стеная и жалуясь на судьбу. Он не запомнил, что с ним случилось, и, конечно, не знал о подпруге; ну, а Маргарита, разумеется, не стремилась ему об этом сообщить. Она не заговаривала об этом событии с Филиппом – ни тогда, ни после. Королева милостиво кивала молодому рыцарю, встречая его в покоях болящего Людовика; ни одно движение не выдавало ее отношения к нему. Она снова была той Маргаритой, которую он так хорошо помнил – холодной и отрешенной; она медленно плыла по Лувру, высоко подняв голову, и в волосах у нее сверкала тонкая корона.

Так прошла зима.

 

 

Февраль 1314 года был необычайно теплым; в Париже началась подготовка к грандиозному празднеству, намеченному на начало марта: король собирался посвятить своих сыновей в рыцари. Подразумевалось, что по этому поводу будет веселиться весь город; его обитатели приводили в порядок фасады домов и улицы, рассылали приглашения провинциальным родичам и лихорадочно закупали продукты – те, которые еще не исчезли из лавок.

Принцы и пэры королевства, многочисленные Капетинги, Валуа, Артуа и Монморанси, толпами съезжались в Париж, осаждая портных, ювелиров и белошвеек. Мало кому пришло бы в голову пропустить это редкое событие – посвящение сразу троих членов королевской семьи. Ожидались великие торжества; желая стереть из памяти народа тяжкое впечатление, вызванное казнью тамплиеров, Филипп Красивый решил в этот раз раскошелиться.

 

 

Маргарита сидела в детской и наблюдала, как Жанна Пуатье играет со своей маленькой крестницей. К этому времени графиня Пуатье была уже матерью трех дочерей – Жанны, Маргариты и Изабеллы, - но «дочь Франции», возможная претендентка на престол, не выносила общества других детей. Маргариту не беспокоило то, что ее дочка избегает сверстников, - напротив, она считала, что это поможет Жанне больше внимания уделять себе и своему образованию. Поэтому никто уже не удивлялся, что графиня Пуатье, любившая «племянницу», не брала с собою дочерей, направляясь в гости к Маргарите и маленькой Жанне.

Жанна, проводившая много времени с детьми, учила крестницу нанизывать стеклянные бусины на толстую нитку. Увлеченная этим занятием, она то и дело поднимала глаза над русыми кудряшками девочки и взглядывала на Маргариту, вышивавшую в кресле. Стояли теплые деньки, в Лувре царила идиллия, и даже Наваррский флигель дышал покоем.

= Мой муж, - произнесла вдруг Жанна, - отправил письмо твоему брату.

Маргарита подняла глаза и вопросительно взглянула на невестку. Что за дела у графа Пуатье с герцогом Бургундским?

= Когда Филипп в последний раз навещал Бургундию, он пообещал герцогу Эду, что выдаст за него нашу старшую дочь.

= Но ведь Жанне четвертый год! – Вытаращила глаза Маргарита.

Графиня Пуатье улыбнулась.

= Зато Бургундский герцогский двор – второй после королевского.

Королева Наваррская склонила голову к плечу. О чем, интересно, думает Филипп Пуатье, заключая подобный союз с Бургундией? Уж, наверное, не о будущем дочери. Или, будучи по факту женитьбы пфальцграфом Бургундии, он стремится объединить графство с герцогством?.. Это была идея, занимавшая и не такие изощренные умы в последние полста лет. Маргарита опасалась за брата: граф Пуатье способен обработать и не таких, как простодушный Эд. Правда, еще жива мать, вдовствующая герцогиня Агнесса…

Малютка Жанна потянула графиню за рукав:

= А ты уложишь меня спать?

= Жанна! – Громко позвала мать, и девочка вздрогнула вместе с крестной. – Как я вас учила обращаться к взрослым?

= Мадам, - тихо проговорила малышка, и на глаза ее навернулись слезы.

Жанна Пуатье погладила ее по головке:

= Умница. Маргарита, а она уже просватана?

Королева решительно замотала головой.

= Об этом не может быть и речи. Она пока единственная наследница двух престолов.

= А ты собираешься рожать еще?

= Нет, - Маргарита поежилась и снова уткнулась в вышивание.

Жанна Пуатье покачала головой. Некоторое время она смотрела, как маленькая принцесса сосредоточенно нанизывает бусины, - у нее образовалась уже длинная разноцветная нитка, конец которой свешивался со столика, и им пытался играть крошечный котенок.

= Да, - заговорила она снова. – На церемонию посвящения приглашен король Эдуард вместе с Изабеллой и наследником. Вот, кстати, и повод просватать твою Жанну…

Маргарита отложила вышивание и некоторое время сидела молча, глядя на графиню. Жанна шутит или издевается над ней? Или она говорит всерьез? Какого ответа она ожидает от нее?

= Но ведь сын Изабеллы – кузен моей дочери, - медленно и негромко проговорила она.

Глаза Жанны Пуатье вспыхнули искренним недоумением:

= Неужели?..

Маргарита встала и отошла к окну. Этой теме не положено было существовать среди тех немногих, кто был посвящен в тайну связи королевы и конюшего. Но ей не хотелось лишний раз призывать невестку к порядку; тем более, что возникла гораздо большая неприятность: Изабелла едет в Париж.

Маленькой принцессе надоело собирать бусы; скинув нитку со стола на радость котенку, девочка подбежала к матери и, не смея прикоснуться к ней, встала за спиной. Почувствовав это, Маргарита обернулась. Прежде чем начать говорить, малышка, часто моргая, рассмотрела лицо матери – не намерена ли та накричать на нее.

= Мадам, - тихо проговорила она наконец. – Можно, я спрошу?

= Спрашивайте, - Маргарита наклонила голову.

= Мадам, почему вы все время сердитесь?

Маргарита некоторое время смотрела на девочку. Затем, присев, она взяла в руки холодные влажные ладошки.

= Вы боитесь меня, ваше высочество?

Девочка сначала мотнула головой, но, немного подумав, неуверенно кивнула.

Маргарита взяла ее на руки и поднесла к окну:

= Смотрите, Жанна, - негромко произнесла она, протянув руку по направлению к Сене, в которой отражались белоснежные башни Собора Богоматери. – Это Париж. Там, за рекой, и дальше – далеко-далеко – лежит земля, которая принадлежит королю…

= Моему дедушке.

= Да. Настанет время, и все это станет нашим – моим и вашим, Жанна.

= Я буду королевой, как вы?! – Девочка восхищенно посмотрела на мать, которую считала самой красивой и самой могущественной на свете.

= Правильно, дитя мое. Когда-нибудь вы станете королевой. И для того, чтобы вы стали хорошей и умной королевой, мне приходится иногда сердиться на вас.

Жанна повернула головку и снова долгим серьезным взглядом обвела лежащий перед нею город.

= А можно, я расскажу об этом дедушке?

= Конечно, - засмеялась Маргарита и опустила дочку на пол.

Отбежав на несколько шагов, чтобы схватить котенка, малышка снова подняла на нее нахмуренное от размышлений личико:

= А почему тогда вы часто плачете, мадам? Это дедушка на вас сердится, чтобы вы стали хорошей королевой?

Маленькая принцесса никогда не говорила об отце. Для нее из всех великих людей на свете существовали только мать и дедушка, который позволял ей все, чего бы она не пожелала. Были, конечно, еще и близкие люди, но они не имели никакого отношения к тем, первым.

Маргарита снова засмеялась:

= Да, конечно.

Удовлетворенно кивнув, Жанна побежала рассказывать новости своей нянюшке, возившейся в соседней комнате. Графиня Пуатье подошла к Маргарите, глядящей в окно, и положила руку ей на плечо.

= Напрасно ты учишь ее этому, - проговорила она вполголоса.

= А мне кажется – нет, - возразила королева. – Меня такому не учили – и вот посмотри, к чему все привело.

Наступал час ежедневных занятий Жанны верховой ездой; спустя минуту на пороге детской возник Филипп д'Оне. Увидев Маргариту и Жанну, он поспешно поклонился и, подняв голову, встретился глазами с Маргаритой. Его лицо сияло от неожиданной радости. Он не успел ничего сказать, как из смежной комнаты выбежала Жанна и, кинувшись к конюшему, крепко обняла его ноги. Смущенный Филипп осторожно отвел ее ручонки; девочка обернулась к матери.

= Простите, мадам, - робко проговорила она.

Королева улыбнулась и покачала головой.

= Не страшно, ваше высочество, - мягко произнесла она, в глазах ее заплясали чертики. – Напротив, я очень рада, что вы умеете ценить верных слуг.

Филипп вздрогнул, и глаза его потемнели. Взгляд, устремленный на Маргариту, говорил яснее любых слов. Королева Наваррская улыбнулась дочери, пожелала ей успехов и прошла мимо него, покачивая тяжелой юбкой.

Когда дверь детской закрылась за ними, Жанна с уважением посмотрела на невестку:

= Ну и камень же ты, Маргарита. Я бы так не смогла.

Последняя фраза и то, как она была произнесена, были совершенно в духе графини Пуатье. Маргарита движением плеча избавилась от неприятного впечатления.

 

 

Королева Английская, прижимая к груди двухгодовалого сына, которого старалась не спускать с рук, неторопливо сошла с коляски. Руку ей подал граф Пуатье, ибо Эдуарда укачало по дороге из Булони. Было очень тепло, поэтому Изабелла была одета в легкое шелковое сюрко с откидными рукавами; на плечи ее был наброшен меховой палантин. Здороваясь с отцом и братьями, она придирчиво разглядывала исподтишка туалеты невесток и наконец пришла к выводу, что ее наряды безнадежно устарели. Этим поистине трагическим впечатлением и отметилось все злосчастное пребывание Изабеллы на материке.

Толстый розовощекий мальчишка извивался от жары, зажатый в крепких руках матери, но Изабелла не торопилась передавать его няньке. Подойдя к отцу, она молча протянула ему внука. Филипп Красивый смотрел на малыша поглупевшими от умиления глазами: это был его единственный внук мужского пола – сын Карла и Бланки, нареченный Филиппом, умер в раннем детстве. Руки короля подрагивали, когда он прижимал мальчика к сердцу – скоро, очень скоро он станет королем Эдуардом Третьим.

Ребенок, утомленный тряской, пылью и множеством незнакомых лиц, до отказа забивших лужайку Пре-о-Клер, капризничал и дрался. Выпуклые глаза короля напугали его до того, что он заревел и засучил ногами – так, что Филипп Красивый едва не уронил его.

= Почему ты не оставила его в Лондоне? – Спросила тем временем у Изабеллы Жанна Пуатье. – Он может заболеть от всего этого.

Изабелла посмотрела на невестку так, словно ее упрашивали станцевать шотландскую джигу.

= Пусть лучше он заболеет в моем присутствии, - спустя некоторое время медленно проговорила она.

Изабелла боялась доверять сына придворным дамам Лондона. Все они были родственницами фаворитов короля, и королева скорее отравила бы их, чем оставила бы единственного наследника на их попечение.

А сейчас она радовалась возможности показать сына королю; видно было, как она гордится им. В маленьком Эдуарде заключалась вся ее жизнь, все ее помыслы, - одному Господу было известно, что ей пришлось пережить ради того, чтобы иметь возможность произвести его на свет. Изабелла была героическая женщина; она преодолела отвращение, вызываемое у нее супругом, ради блага государства, и теперь в полной тревог и одиночества жизни королевы Английской этот балованный мальчик был единственным спасательным кругом.

Если бы Маргарита обладала бы таким же железным характером, как Изабелла, то, вероятно, ее судьба сложилась бы по-иному. Да и сейчас маленькая Жанна могла бы помочь матери обрести твердость и веру в себя – если бы королева Наваррская ей это позволила. Но нет, Маргарита упрямо и тщательно оберегала свой внутренний мир, не пуская в него ни одну живую душу, и жила в нем в гордом одиночестве, то и дело жалея себя…

= Ну, а ты родила кого-нибудь? – Большие голубые глаза Изабеллы в упор разглядывали Маргариту.

Ту передернуло. Маргарита не могла простить себе, что в те первые, полные тревог, годы в Лувре позволила Изабелле проникнуть в ее слабость. Вот кто ни за что бы не поверил, что ее дочь – законная наследница, - подумалось вдруг Маргарите, и неожиданно яркий солнечный свет стал не мил королеве Наваррской.

Она подозвала маячившую неподалеку вместе с воспитанницей Анну д'Арманьяк; взяв принцессу Жанну за руку, Маргарита подвела ее к Изабелле.

= Смотрите, Жанна, это королева Англии, ваша тетушка.

Девочка поклонилась и исподлобья взглянула на высокую белокурую женщину в сверкающем венце на золотых кудрях, которая внимательно ее рассматривала. Жанна не уступала ей в этом; закончив осмотр, принцесса прижалась к материнской юбке: тетка ей не понравилась.

= Какой забавный дикий зверек, - с улыбкой проговорила Изабелла.

Незнакомое чувство взорвалось в душе Маргариты. Сверкнув глазами, королева Наваррская положила руку на головку дочери.

= По крайней мере моя дочь хорошо воспитана, - надменно произнесла она, вскинув голову.

Пожав плечами, она повернулась и, ничуть не сожалея о своей неучтивости, покинула лужайку вместе с Жанной и ее нянюшкой. Изабелла проводила ее тяжелым взглядом.

= Осмелюсь сказать, ваше высочество, - проговорила Анна, когда они вошли во дворец. – Вы здорово ей ответили.

= Спасибо, Анна, - рассеянно проговорила Маргарита.

= Мадам, - позвала снова фрейлина. – Разрешите, я стану следить, чтобы ее высочество не встречалась с ее величеством Изабеллой. Не приведи Господи, сглазит, вы уж не сердитесь на меня за такие слова.

Маргарита пристально посмотрела в некрасивое лицо фрейлины, и та вдруг ответила ей понимающей улыбкой.

= Не беспокойтесь, мадам, - тихо проговорила Анна. – Никто не вправе обвинить ее высочество в том, что она становится похожей на своего отца.

Маргарита вздрогнула всем телом и остановилась посреди лестницы, схватившись рукой за ледяные каменные перила.

= Почему ты это сказала, Анна? – Тяжело проговорила она.

Та взяла девочку на руки и ответила спокойным и мудрым взглядом.

= Сказала что, ваше величество? – И сочувственно улыбнулась королеве.

Маргарита крепко пожала ее руку повыше локтя и быстрым шагом вошла в свои апартаменты. Лидия, колдовавшая в спальне, кинулась к ней: видно было, что королева вот-вот разрыдается.

Она помогла Маргарите снять накидку и расшнуровать платье – слишком теплое для того, чтобы в нем можно было дышать. Королева по привычке повернулась к кровати, но та оказалась занята.

По всей ширине покрывала покоилось чудесное платье. Оно было цвета травы и сплошь вышито маленькими золотыми цветами. Рукава по новой моде были узкими и не доходили до запястья примерно на длину ладони; подчеркивавший линии тела лиф был укреплен толстой подкладкой, а по высокому стягивавшему шею вороту шла кайма из искусно вшитых в ткань изумрудов.

= Ваше платье к завтрашней церемонии, - гордо проговорила Лидия. – Оно готово, не хотите ли примерить?

Королева долго смотрела на платье, и на сердце у нее становилось все спокойнее. Может быть, зря она так тревожится?

= Нет, Лидия, давай перенесем его в будуар. Я хочу прилечь.

Камеристка пожала плечами – ей было не привыкать к причудам госпожи.

 

 

Маргарита лежала, подложив под голову локоть, и прислушивалась к шуму, доносившемуся с лужайки. Английская чета будет жить в новопостроенном флигеле по другую сторону Пре-о-Клер; судя по звукам, их как раз и провожали туда все соскучившиеся по Изабелле домочадцы. Сквозь голоса явственно слышался отчаянный рев королевского внука.

Она вздохнула. Куда ей до Изабеллы – гордой и холодной, отлично понимавшей свое предназначение и готовой принести в жертву кого угодно, начиная с себя, если это будет в интересах короны. Как у отца, политика для нее была на первом месте; тем более, что ей, видимо, приходится ежедневно, ежечасно бороться за свое место в Виндзорском дворце.

Маргарита понимала, что ей тоже пора прекращать с играми в кошки-мышки; у нее тоже впереди есть цель, ради которой стоит подержать себя в ежовых рукавицах – та цель, о которой она только десять дней назад втолковывала дочери. Ах, Маргарита, ну почему у тебя для всех вовремя находятся нужные слова – для всех, кроме себя самой?!.. Эти горькие мысли перенесли королеву в событие десятидневной давности, и она вспомнила о Филиппе. Если бы она была Изабеллой, она бы не мучилась угрызениями совести за то, что сделала ему больно. Но сейчас вдруг ей подумалось, что Филипп ни в чем не виноват; тяжесть греха и чудовищный риск он все это время делил с нею на равных. Если она твердо решила принести его любовь в жертву, она должна прямо сказать ему об этом, а не жалить исподтишка.

Но может ли она сейчас позволить себе встречаться с ним? С другой стороны, все так поглощены приездом Изабеллы… Но сама Изабелла, обладающая ревнивым и – самое главное – свежим взглядом, стоит целого легиона глазастых придворных сплетников.

Маргарита неторопливо оделась и отправилась на половину дочери в надежде, что застанет там Филиппа. Уже три месяца она не встречались наедине; королева Наваррская не хотела признаться себе, что соскучилась по своему рыцарю. Но Жанна спала, а молодой конюший не шел – у него впереди был ответственный день. Сидя вместе с Антуаном в оружейной, он без устали драил доспехи своего господина и до блеска начищал сбрую его коня.

Не судьба, решила Маргарита и вернулась в свою опочивальню.

 

 

 

Глава 5

 

Э

тот день остался в летописях как самый веселый за все время правления Филиппа Четвертого. «Принцы и сеньоры королевства, прибывшие на церемонию посвящения, выставили напоказ друг перед другом великолепные конские сбруи и богатые одежды, которые умудрились трижды поменять в течение дня»…

Во всем Париже только один человек чувствовал себя по-настоящему обездоленным – Филипп Готье д'Оне. За последние недели он окончательно убедился в том, что королева Наваррская тяготится им.

 

 

Ночное бдение над оружием трое королевских сыновей провели в Сент-Шапель. Из всех троих только Филипп Пуатье делал вид, что молится. Карл де ла Марш сочинял стихи, а Людовик откровенно храпел, свернувшись калачиком на одной из скамей.

Когда на рассвете следующего дня церковные двери распахнулись, они увидели запруженную народом площадь. Пэры Франции, среди которых была Маго д'Артуа, теща двоих младших принцев, встретили их у дверей и проводили в мыльню, приготовленную первым королевским камергером Бувиллем прямо в шатре, раскинутом посреди сада Сен-Жермен-де-Пре. Выйдя из мыльни и одевшись, трое принцев отправились к собору Богоматери, где должна была состояться церемония посвящения. За ними последовали их приближенные и старые рыцари; жены шли в конце процессии.

Сама природа, казалось, благоволила торжеству; на небе не были ни облачка, а солнце палило так, словно уже наступило лето. Сеньоры, заказавшие драгоценные наряды еще зимой, в расчете на нормальное начало марта, обливались потом, но терпели, важно выступая за королевской семьей. По всей дороге от сада до собора стояла сдерживаемая латниками толпа парижан; они приветственно махали, поднимали на плечи детей, чтобы те получше рассмотрели королевскую семью, и бросали под ноги процессии охапки цветов. Да, сегодня французам было на что посмотреть: давно уже представители правящего класса не собирались вместе – это была многочисленная, роскошная банда.

 

 

В соборе Богоматери было прохладно и пахло лилиями и розами, в изобилии украшавшими колонны и алтарь. Перед алтарем на возвышении уже восседал в ожидании сыновей Филипп Красивый, облаченный в горностаевую мантию; справа от него сидели Изабелла с ребенком на руках и король Эдуард. Слева находились три кресла для принцесс. Остальные родичи, в том числе братья короля, занимали первые ряды молельных скамеек.

Кандидатов задержали для традиционных формальностей в переднем приделе собора, где один из старейших рыцарей вслух зачитывал им рыцарский устав. Маргарита и обе графини, обойдя их, молча заняли свои места слева от короля.

За толстыми стенами собора бушевала толпа. Маргарита, не касаясь спинки кресла, сидела, полузакрыв глаза. Сегодня она чувствовала себя неотразимой; недаром взоры мужчин были прикованы к ней. Платье ее было изысканно до скромности, несмотря на то, что обошлось недешево. Она не сверкала избытком украшений, - только на запястьях красовались изумрудные браслеты, - и красота ее подчеркивалась простым, облегающим фигуру, покроем платья. Не боясь загореть, она не накинула на голову ни платка, ни шали; тяжелые косы ее, поддерживавшие корону, были тщательно уложены на затылке, открывая взорам плавную линию шеи. Среди разодетых в пух и прах родственниц и придворных дам королева Наваррская выглядела лебедем среди попугаев.

Изабелла, сидя напротив нее на другом конце полукруга, поедала бывшую подругу завистливым взором. На ней самой был надет роскошный наряд, сверкавший обилием золотых и серебряных украшений, но на нее никто не смотрел – разве что из любопытства. Место Первой Дамы королевства давно и прочно заняла Маргарита; это она была центром всеобщего внимания и восхищения. Наблюдая за выражением отцовского лица, когда король взглядывал на бургундскую выскочку, молодая королева Англии все больше убеждалась в этом.

Отверженному Филиппу, стоявшему за спиной у Людовика, Маргарита и вовсе казалось сошедшей с небес, воплощением самого чудесного сна. Он не мог не смотреть на нее, хотя и знал, что на его господина (а, значит, и на него самого) устремлены сейчас десятки отнюдь не доброжелательных глаз. А темные глаза сидевшей неподвижно Маргариты, казалось, не видели никого и ничего.

И тем не менее королева смотрела на своего рыцаря из-под полуопущенных ресниц. Она видела его жадные взгляды, устремленные на нее, как видела и бледные губы дрожащего от волнения Людовика, и даже выглядывавшую из-за плеча Филиппа физиономию Антуана, сиявшую словно начищенный пятак. Долго, слишком долго длилась церемония; Маргарита замерзла (камни собора еще не успели прогреться) и корила себя за то, что, желая продемонстрировать платье, не взяла с собой накидку. И даже горящие взгляды Филиппа не согревали ее, а только добавляли льда в напряженный воздух. Зеленые глаза рыцаря молили о пощаде; он готов был простить Маргарите все обиды, все унижения и горечь разлуки, - лишь бы она только посмотрела в его сторону. Зная все это, королева Наваррская упорно избегала его взгляда. Изабелла не сводила с нее глаз, и Маргарита боялась, что выдаст себя выражением лица. Поэтому, вцепившись в подлокотники кресла, она до ноющей боли в скулах сохраняла на лице непроницаемую маску торжественной надменности и безразличия.

 

 

Наступил вечер, но никто не заметил этого: улицы и площади Парижа были освещены огнями, которые будут гореть всю ночь. Горожане вырядились в немыслимые наряды и пугали соседей; на всех перекрестках были установлены бочки с вином, из которых можно было пить сколько душе угодно. По улицам разгуливали веселые женщины, одетые в тончайшие рубахи, напоминавшие крупноячеистую рыбацкую сеть; они уверяли всех и каждого, что «показывают прародительницу Еву перед лицом греха»…

В саду Сен-Жермен-де-Пре были раскинуты огромные шелковые, расшитые золотыми нитками, шатры. Освещенные изнутри множеством свечей, они мягко лучились между яблонями, на ветвях которых были развешены китайские фонарики из рисовой бумаги. Пологи шатров были откинуты, и гости, сидевшие внутри за столами, ломившимися от всевозможных яств, могли лицезреть темнеющее небо, звезды и вдыхать свежий воздух. Блюда разносились слугами и пажами верхом на лошадях; юноши сновали между шатрами подобно молодым кентаврам. Повсюду звучала музыка.

Из одного шатра то и дело доносились взрывы смеха – там пировал молодой двор. Людовик давно отправился на покой – его мучила легкая лихорадка, - и Маргарита со своими приближенными, в круг которых входили бургундские сестры, наслаждалась праздником. Изабелла, сидевшая в соседнем – самом огромном – шатре об руку с отцом и мужем, то и дело завистливо поглядывала туда. Как изменилась Маргарита! Она помнила задатки своей невестки и ожидала встретить поумневшую женщину, взрослую и величественную, гордо несущую бремя своего высокого положения. Ведь она-то сама, Изабелла, старалась не уронить своего королевского достоинства несмотря на унижения и обиды, среди которых жила!.. Она полагала, что все должны следовать ее примеру.

И вот перед ней ослепительно прекрасная, веселая женщина, вполне довольная жизнью. Неужели изменился Людовик?! Нет, братец остался таким же, как был. А Маргарита ведет себя так, словно ее жизнь наполнена всеми без исключения радостями, о которых королева Английская не могла и мечтать при таком муже, которого имела… Весь сегодняшний день она, сжав тонкие губы, рассматривала светившееся счастьем и уверенностью лицо Маргариты и искала хотя бы какую-то зацепку, которая могла бы дать ей ответ. Прислушиваясь к доносившимся из соседнего шатра веселым голосам, Изабелла вдруг поняла, что так потрясло ее сегодня: спокойное высокомерие в глазах Маргариты. Королева Наваррская давно утратила свой знаменитый ласковый взгляд, расходуя его только по необходимости; теперь она смотрела словно бы издалека, и в постоянно расширенных зрачках ее царила таинственная ночь. Но этого не может быть, думала Изабелла; не может быть Маргарита такой счастливой!.. И сердце королевы Английской тоскливо сжималось: она казалась сама себе старой и давно утратившей радости жизни.

Кому она может пожаловаться на это? Отцу?.. Сегодня утром она упрекнула его в том, что он продал ее юность и красоту тому, кто даже не мужчина. Король промолчал. Изабелла попыталась пожаловаться ему на унижения, которым ее подвергают, на то, что муж крадет ее драгоценности и дарит своим фаворитам… Филипп Красивый долго смотрел на дочь своими ничего не выражающими глазами и в конце концов изрек: «Тот, кто носит корону, всегда подвержен испытаниям судьбы. Вы королева, Изабелла, и должны нести свой жребий, не ропща». И несчастной Изабелле стало стыдно. Не за то, что она как королева дала волю недостойной слабости; а за то, что наивно полагала, что отец утешит ее и защитит…

Обида и возмущение переполняли душу Изабеллы. Родной дом стал ей не мил. «Ведь Маргарита тоже носит корону!» - горько думала она. – «Но испытания судьбы ее словно бы и не коснулись…» И отец так нежно относится к старшей невестке, что это бросается в глаза… Ее, Изабеллу, променяли и предали!

В освещенном треугольнике откинутого полога появилась Маргарита; она давно сняла утреннее платье, и сейчас на ней было надето изумительное соркани из переливчатого шелка. Сверху на плечи была наброшена накидка из золотой норки, небрежно стянутая сплетенным из золотых нитей шнуром. Она звонко сказала что-то, обращаясь к сидевшим внутри, и торопливо пошла по росистой траве в глубину сада, где то тут, то там покачивались под ветром развешанные на ветвях фонарики. Вскоре ее невысокая фигурка затерялась между деревьями.

 

 

Маленькая беседка была укрыта от посторонних глаз вечнозеленой живой изгородью; по ее каменным колоннам скользили отсветы огней, рассыпанных по саду. Здесь особенно остро пахло рекой, и слышен был неясный шум танцующих парижских улиц. Над стеной сада призраком возвышались слабо освещенные иллюминацией колокольни собора Богоматери.

На каменной скамейке в тени лежала замшевая куртка Филиппа; на ней сидела Маргарита и, наклонив голову, смотрела на примостившегося у ее ног молодого рыцаря. В глазах ее, блестящих, словно у морского льва, отражались фонари и звезды.

= Неужели внимание королевы Изабеллы способно испортить тебе настроение? – Тихо произнес Филипп, печально глядя на нее.

Маргарита покачала головой.

= Филипп, - мягко произнесла она. – Если я и решилась встретиться с тобой сегодня, то только потому, что в Лувре такая суматоха… Я должна серьезно поговорить с тобой.

= Нет, - Филипп схватил ее юбку и прижался к ней щекой. – Не говори ничего, пожалуйста. Мне так хорошо сейчас… Отцы святые, да ты вся промокла!

Не слушая возражений королевы, Филипп поставил ее ноги к себе на колени и снял набрякшие от росы сафьяновые туфельки.

= Маргарита, Маргарита, - прошептал он, пытаясь согреть ее ступни своим дыханием. – Ты же ведь уже взрослая. На дворе еще март, а ты так легко одета. Ты можешь серьезно заболеть!

= Значит, мне пора, - Маргарита попыталась подняться, но ей это не удалось. – Пусти, пожалуйста.

= Ни за что, - прошептал Филипп. – Я знаю все, что ты хочешь мне сказать. И даже знаю ответ: я никогда не откажусь от тебя.

Королева Наваррская смотрела на него с легким раздражением; когда он произнес последние слова, она поморщилась и плотнее запахнулась в свою накидку.

= Я полагала, что ты уже остепенился, Филипп, и способен понимать некоторые простые вещи. Ты сам только что сказал, что мы уже не дети. Филипп, я устала жить в постоянном страхе за себя и за тебя. Я не желаю больше рисковать своим будущим и будущим своей дочери. Я прошу тебя, Филипп, оставим это. Это были прекрасные несколько лет, и я буду вспоминать их всю жизнь, но так больше продолжаться не может.

= Так бы и сказала, что устала от меня, - Филипп прокашлялся и, надев на ее ноги туфельки, поднялся с колен. – Так бы прямо и сказала, что я надоел тебе. Раньше ты была честнее, Маргарита.

Он подошел к арке и, облокотившись на колонну, некоторое время смотрел в сад.

= А я думал, что ты любишь меня, - хрипло проговорил он. – Значит, ты притворялась все это время…

Маргарита встала и подала ему дублет, на котором сидела.

= Филипп, - она тронула его за плечо. – Я ведь совсем не это имела в виду.

Он горько махнул рукой:

= Какая разница, какие слова использовать. Ясно одно: ты гонишь меня. Значит, я ждал напрасно.

= Перестань. Ты не понимаешь, что ты мучаешь меня? – Свистящим шепотом, пытаясь проглотить комок в горле, произнесла королева.

Филипп круто повернулся и схватил ее за плечи.

= Повтори! – Он жадно заглядывал ей в лицо. – Ты сказала, что я мучаю тебя?!.. Значит, тебе не все равно?

Он тряс ее в отчаянии, а по лицу королевы катились слезы. Наконец она не выдержала и разрыдалась, прижавшись к нему всем телом, уткнув лицо в его плечо – такое теплое и родное, пахнущее так знакомо, что останавливалось сердце. Филипп громко вздохнул и обнял ее.

Так получилось, что в эту ночь они окончательно стряхнули с себя страхи и тревоги, твердо решив ничего не менять: только ссоры последних месяцев начали привлекать к себе внимание придворных, - значит, надо постараться вести себя спокойно, так, как все прежние десять лет… И Маргарита, и ее рыцарь не представляли себе жизни друг без друга.

 

 

Камилла сидела у камина и лениво ворошила кочергой прозрачно-алые уголья.

= Итак, они снова вместе, - пробормотала она, рисуя пальцем на подлокотнике кресла какие-то знаки. – Небеса разверзлись.

Реми молчал. Он как мог предупреждал друга, что добром все это не кончится, но тот упрямо шел навстречу своей гибели. Уже много лет все происходило именно так, как предсказывала Камилла, и у него не было оснований не верить ей сейчас. Если Камилла утверждает, что это конец, – значит, так оно и есть.

Она сильнее поворошила угли, и неожиданно в раскаленной пасти камина изумленный егерь увидел очертания большого дома. На его крышу медленно опадали целые облака огненных искорок – как кружащиеся на ветру снежинки.

 

 

Эта ночь была похожа на ту – самую первую ночь под крышей Мобюиссона. Филипп удивлялся невесть откуда взявшейся в Маргарите нежности; уже давно она не баловала его такими изощренными ласками, не отвечала на его поцелуи так страстно, как сейчас. Он был наверху блаженства и чувствовал себя вознагражденным за все.

Они отдыхали, лежа рядышком, и Филипп не спешил уходить: когда будет нужно, появится Лидия и уведет его; сейчас он ловил каждое мгновение, понимая, что следующее свидание Маргарита подарит ему не скоро.

Положив локоть под голову, он счастливыми, неверящими глазами смотрел, как по колышущемуся балдахину скользят отсветы фонарей и факелов из сада. Там продолжалось веселье. Правда, пировали теперь одни придворные: устав от сегодняшней церемонии, королевская семья давно разошлась по своим апартаментам; Маргарита и Филипп покинули сад только после того, как собственными глазами увидели удалявшуюся на покой Изабеллу.

Неожиданно потолок опочивальни озарился светом, и послышался треск.

= Жгут китайские огни, - рассеянно проговорил Филипп. – Надо проследить, чтобы какой-нибудь дракончик не влетел ненароком в окно.

Свет и треск усиливались; Филипп нехотя поднялся и подошел к окну. Повернув голову, Маргарита с нежностью смотрела на его обнаженную фигуру, четким контуром выделявшуюся на фоне освещенного окна. Перекос в плечах был уже почти незаметен: все эти годы Филипп прилагал нечеловеческие усилия, и они увенчались успехом: теперь все изъяны были скрыты под могучей мышечной массой, покрывавшей его плечи. «Недаром мои девушки облизываются на него», - с улыбкой подумала Маргарита и потянулась на шелковой простыне – с удовольствием, как большая кошка.

= Подойди сюда, - вдруг проговорил Филипп.

= Зачем? – Мурлыкнула она. – Мне и здесь хорошо. Возвращайся ко мне.

= Там, за деревьями, я вижу флигель, в котором поселились Изабелла и ее муж?

= Наверное, - Маргарите не хотелось говорить о золовке, и она повторила уже настойчивее:

= Филипп, иди сюда. Ты простудишься.

= Знаешь, по-моему, они горят.

= Что?!

Одним прыжком Маргарита очутилась возле него. Подрагивая от холода и ужаса, она расширенными глазами смотрела на ярко освещенные пламенем окна двухэтажного флигеля. Жар от огня доносился до нее; стоял неимоверный треск лопавшихся перекрытий.

= А король только что построил этот флигель, - неожиданно для самой себя проговорила королева Наваррская. – Вот жалость-то.

По ее телу пробежала волна возбужденной дрожи; она жадно смотрела в пылающие окна, словно бы упиваясь жутким зрелищем, и пыталась рассмотреть, что делается сейчас там, в пекле…

= Маргарита! – Филипп в изумлении повернулся к ней. – Тебе что – совсем не жалко ее?!

Она пожала плечами, всматриваясь в пожар; на лужайке под окном лежали длинные уродливые тени от освещенных пожаром яблонь. Потом, неопределенно и, казалось, разочарованно хмыкнув, она указала подбородком на лужайку:

= Смотри, жалельщик, вон они бегут. Господи, вот умора!

И она залилась звонким, нервным смехом.

Через лужайку со всех ног, смешно подпрыгивая на холодной траве, бежали несколько фигур. Впереди в длинной ночной сорочке скакала королева Изабелла, встряхивая золотыми кудрями, за ней семенил Эдуард – тоже в рубахе и в колпаке, надетом набекрень. Навстречу им бежали взволнованно кричащие люди; весь Лувр гудел, как потревоженный улей. Маргарита снова всмотрелась в лужайку: только одно вызывало в ней беспокойство. Но, увидев на руках одной из бегущих фигур карапуза, она отошла от окна и снова улеглась.

Филипп продолжал смотреть.

= Стань в тень, - попросила его Маргарита. – Там слишком много людей.

= Им не до нас, - отозвался Филипп.

= Стань в тень, - упрямо повторила королева Наваррская, приподнявшись на локте.

= Да что с тобой?

Он подошел и уже хотел лечь, но Маргарита удержала его. Она вдруг сделалась прежней – высокомерной и разумной.

Соскочив с кровати, она быстро набросила на себя ночную сорочку; кинула Филиппу ворох его одежды:

= Тебе нужно уходить. Срочно.

= Зачем? – Удивился он. – Теперь я могу остаться здесь хоть до завтра…

= Ты в своем уме? – Она повысила голос. – Там сейчас весь Лувр, поднят весь гарнизон, тебя только нет. Не приведи Господи, начнут искать.

= Но я ведь могу быть где угодно, - игриво заметил он.

= Я тебя не понимаю, Филипп, - железным голосом отрезала королева.

Посмотрев на нее с сожалением, молодой рыцарь вздохнул и принялся послушно одеваться.

= До завтра, - она поцеловала его на прощание. – Завтра едем в Понтуаз на пикник.

Филипп порывисто прижал ее к себе и вышел. Маргарита прислушалась; Лидия благополучно проводила его через гардеробную. Тогда королева Наваррская набросила накидку, вернулась к окну и, положив локти на подоконник, принялась наблюдать: больше всего на свете она любила смотреть на огонь.

 

 

 

Глава 6

 

В

торой этаж флигеля полностью сгорел. Английским монархам отвели покои в здании дворца Людовика Святого, где они провели остаток ночи, но к утру настроение у Изабеллы, и без того не слишком-то радужное, испортилось окончательно. Она то и дело ловила на себе веселые взгляды придворных, а ее собственные дамы разве что не хихикали ей в спину.

Она вышла из своих покоев с твердым намерением оскорбить кого-нибудь. Обладавшая мстительным и эгоистичным характером, английская королева была убеждена, что пожар был подстроен, причем исключительно для того, чтобы посмеяться над ней, Изабеллой. Она бы не удивилась, если бы узнала, что это Маргарита подожгла ее покои.

Тем более, что королева Наваррская этим утром сияла еще ярче, чем вчера. Даже ее темные глаза излучали мягкий, полный счастья свет. И чем пристальнее вглядывалась в нее Изабелла, тем больше жаждала отыскать в ее словах, жестах, платье что-нибудь нелепое, над чем она сможет вдоволь насмеяться. Она смотрела с этой целью не только на Маргариту, но и на Жанну (которая упрямо не желала сплетничать с нею о жизни молодого двора), и на Бланку, чье довольное румяное личико тоже вызывало у золовки глухую зависть.

Тихое, в туманце, солнце еще только-только поднималось над Сеной. На лужайке Пре-о-Клер стояли запряженные коляски; заканчивались последние приготовления для предстоящего пикника. Его величество был доволен: он очень удачно решил продолжать празднования в Понтуазе; теперь у Изабеллы есть возможность отвлечься от последствий неприятной ночи. Угрюмый вид дочери начал действовать на нервы даже ему.

= Королева Английская плохо выспалась, - послышался за спиной чей-то насмешливый голос.

Изабелла резко обернулась, - но вокруг были заняты своими делами, и на всех без исключения лицах была написана сосредоточенность, присущая людям, отправляющимся на утомительную прогулку.

Она втянула в широкие рукава дрожащие от злости руки; да, теперь все только и будут чесать языками о ее марафоне в ночной рубашке!..

Наконец суматоха улеглась, коляски тронулись и медленно потянулись к мосту. Изабелла, сидевшая в передней коляске спиной к направлению движения, не спускала глаз с ехавшей следом Маргариты. Королева Наваррская, облокотившись на дверцу, задумчиво смотрела на дорогу, и на губах у нее то и дело появлялась неясная улыбка – такая нежная, что Изабелле остро захотелось заподозрить что-нибудь неладное.

У одной из дверец повозки гарцевал на молодом коне Филипп Готье д'Оне и тоже светился радостью; но на него королева Английская не обращала никакого внимания: она уже поняла, что в Лувре все без исключения наслаждаются жизнью с тех пор, как избавились от нее… Поэтому Филипп, полный надежд на предстоящее свидание в Мобюиссоне, весело переглядывался с ехавшим по другую сторону коляски Антуаном. У юноши тоже было превосходное настроение: вчера господин объявил его своим оруженосцем. Одно только омрачало мысли Антуана: он понял, что вчера у Филиппа с Маргаритой снова состоялось свидание; теперь его господин, уже почти успокоившийся и остепенившийся, снова будет ворочаться и стонать по ночам, и его настроение будет меняться по тысяче раз на дню. А как хороши были последние месяцы, когда старавшийся не задерживаться у королевы Филипп часто выезжал со своим пажом на прогулки, обучал его хитростям выездки и фехтования, а по вечерам неторопливо рассказывал захватывающие истории… Юный оруженосец вздохнул. Он искренне переживал за Филиппа и не мог понять, почему тот позволяет королеве Наваррской, за которую проливал кровь, обращаться с собой, как с мальчишкой.

Поэтому Антуан нет-нет да и поглядывал на сидевшую меж ними Маргариту (Людовик по обыкновению дремал) с неодобрением и жгучей ревностью. Он всей душой завидовал счастью влюбленных и считал, что эта сверкавшая красотой честолюбивая и жестокая женщина недостойна того, чтобы занимать его собственное место в душе мессира Готье д'Оне… Он, как и Изабелла, выискивал в «сопернице» хоть малейший изъян; но, в отличие от королевы Английской, делал это неосознанно.

Прошло несколько часов, и коляски весело загрохотали по улицам Понтуаза. Король принял решение поселиться на два дня в Мобюиссонском монастыре и первый поспешил занять свои любимые комнаты с видом на сад. Проделав это, его величество надолго позабыл о своих домочадцах, предоставив их самим себе (это тоже задело Изабеллу).

После полудня, переодевшись и наспех пообедав, весь двор выехал в Понтуаз, где горожанами была представлена мистерия с сатирическим шествием, направленном против папы Бонифация Восьмого. Пока все зрители, смеясь, с увлечением взирали на представление, Изабелла продолжала украдкой рассматривать своих золовок. Но проклятая Маргарита, а вместе с ней Жанна и Бланка, была безупречна. И они хохотали так, словно были простыми мещанками, не имевшими никаких серьезных забот… У королевы Английской разболелась голова.

 

 

На пойменном лугу у излучины Визоны, где вовсю зеленела весенняя травка, были раскинуты вчерашние шатры. Но молодежь не очень-то стремилась укрыться под их сенью: так ласково пригревало солнышко, так вкусно пах ветерок влажной землей и набухшими почками, а как изумительны были яства, вкушаемые на свежем воздухе!.. И снова между разложенными прямо на земле коврами, на которых разместились небольшие кучки избранных, без устали сновали на легких конях расторопные мальчики, балансируя подносами, и солнце стекало с полированного золота посуды на их разгоряченные лица.

На квадратном ковре, развалившись на горе подушек, полулежала Маргарита и, полуприкрыв глаза пушистыми ресницами, воплощала собою умиротворение и беспечность. Малышка Жанна играла на травке, собирая желтые соцветия мать-и-мачехи и разбрасывая их во все стороны. Анна д'Арманьяк следила за тем, чтобы принцессу никто не укусил. Рядом с Маргаритой стояла большая корзина, из которой выглядывали горлышки бутылок и завернутая в пергамент снедь; на другом конце ковра Жанна играла на лютне, а Бланка распевала веселые куплеты, которые они запомнили на представлении.

Изабелла располагалась неподалеку; она сидела в кресле, стоявшем на большом ковре под сенью шатра. Рядом с нею стоял столик с изысканными кушаньями, но королева Английская ни разу не притронулась к еде, стоившей жителям Понтуаза половины годового дохода. Напротив нее в кресле с высокой спинкой сидел Филипп Красивый и с удовольствием поглядывал на резвившуюся молодежь.

= Дитя мое, - позвал он Изабеллу. – Смотрите, как весело отдыхают принцессы; почему бы вам ни присоединиться к ним?..

Та в ответ презрительно фыркнула. Отец с неодобрением покосился на нее. Конечно, его радовала в дочери ее величественная стать и надменная холодность, так красящая королеву, - но Изабелла слишком уж походила на статую. Одно дело – он, мужчина, король великой и беспокойной державы; но женщина должна иметь хоть капельку жизни в лице. Он прекрасно понимал, что восхищение королевой как женщиной, ее красотой, ее взглядом, ее улыбкой, является основой ее власти. Филипп Красивый помнил, каких доблестных рыцарей собрала под его руку его собственная королева, завоевывая их сердца. Преданные королеве, мужчины будут верны и своему королю, а значит, с радостью будут служить государству. «Наверное, поэтому Изабелле так скучно в Виндзоре», - подумал король. – «У Маргариты ведь тоже незавидный брак, а как она умеет устраивать для всего своих приближенных маленькие праздники!..» Недаром самые достойные юноши и самые хорошенькие девушки толпой ходят за молодой королевой, и обещают составить цвет будущего Французского двора, который (король в этом не сомневался) затмит все прошлые и ныне существующие дворы Европы. Да, у Маргариты с головой все в порядке… И его величество с теплотой посмотрел на невестку.

Изабелла тоже смотрела туда. Она с презрением и цепкостью оглядывала расслабленную фигуру Маргариты, дышавшую здоровьем и осознанной желанностью, она видела округлое бедро под переливавшимся шелком юбки, бесстыдно выставленное напоказ, смуглые плечи, с которых Маргарита немного спустила ворот платья; она слышала ее смех, когда Маргарита запрокидывала голову, демонстрируя розовое, как у кошки, нёбо.

= Она совсем забыла о приличиях, - процедила сквозь зубы королева Английская.

Филипп Красивый недовольно покосился на дочь. Ему было неясно, отчего Изабелла выросла такой нетерпимой. Ведь была такой разумной, доброй девочкой… Или тут сказалось невнимание матери? Или он впрямь напрасно отправил Изабеллу в Англию? Но как мог он поступить иначе, заботясь о благе Франции?!

= Перестаньте, Изабелла, - осуждающе промолвил отец. – Если не можете веселиться, как другие, то хотя бы не опускайтесь до обсуждений того, что, по вашему мнению, неправильно.

Королева Английская хмыкнула и пожала плечами; и правда, какое дело всем до ее мнения? Губы ее скривились в усмешке.

Его величество задумчиво смотрел на королеву Наваррскую. Под его кровом, под его вниманием выросла и расцвела ее красота, окреп незаурядный ум. Он считал Маргариту родной дочерью и гордился ею. Малышка Жанна играла у ног матери, а Маргарита, о чем-то болтая, чистила ей апельсин. В семье царил порядок, король не мог отвести взгляда от этой идиллии, и мысли его уносились все дальше и дальше.

Белоснежная куртка с голубой отделкой изящно сидела на широкоплечей фигуре Филиппа Готье д'Оне, который, подойдя к маленькой Жанне, посадил ее на своего коня и, придерживая, принялся катать вокруг ковра Маргариты. Он был молод, красив и счастлив; король снова залюбовался молодым конюшим, которого взял во дворец совсем мальчишкой. Да, хороши рыцари у королевы Наваррской…

= А почему Изабелла пренебрегает нашим обществом? – Потянувшись на подушках, обратилась Маргарита к Жанне.

Графиня Пуатье пожала плечами, не прекращая наигрывать на лютне. Бланка засмеялась:

= Боится приобрести загар.

= Или подхватить клеща, - фыркнула Маргарита.

Маленькой принцессе надоело кататься вокруг ковра, и королева разрешила дочке проехаться между шатрами.

Жанна отложила лютню и прилегла на ковер рядом с Маргаритой, а инструментом завладела Бланка.

= У мессира д'Оне сегодня такой довольный вид, - непринужденно сообщила она.

Маргарита улыбнулась, покосившись на нее из-под ресниц.

= Перестань, Жанна, - попросила она. – Я не хочу снова и снова затевать одни и те же душеспасительные разговоры.

= Некоторое время назад ты упрекала меня кое в чем, - мягко пробормотала графиня Пуатье.

Маргарита потянулась и обняла ее за шею. Обе засмеялись. Затем королева Наваррская откинулась на подушки и стала смотреть в небо, подставив шею и грудь припекавшему совсем по-летнему солнышку. Жанна, все еще смеясь, попыталась прикрыть плечи королевы, но та легонько шлепнула ее по руке.

Изабелла мрачно наблюдала эту сцену, и от нее не ускользнула нежность, с которой конюший глядел на маленькую принцессу. Вдруг, повинуясь какому-то подсознательному порыву, она вся напряглась и вонзилась ногтями в подлокотники кресла. Что-то, ярко сверкнув, укололо ее в глаза, и по спине пробежала дрожь. Расширенными глазами королева Английская смотрела на незнакомого рыцаря, на поясе которого рассыпал снопы рубиновых искр золотой кошель, вышитый ее собственными руками.

Филипп вздрогнул и, остановившись, резко обернулся. От внезапного озарения солнце померкло для молодого рыцаря; забытое ощущение разрывавшего ткани металла воскресло в спине, и поляна, только что наполненная звуками, онемела. Невероятная и кошмарная в своей простоте догадка молнией ворвалась в мозг, и Филипп не мог оторвать от королевского шатра окаменевшего взгляда. В гробовой тишине и мраке на него смотрели полыхавшие бирюзовым огнем прекрасные и страшные глаза королевы Английской.

Так прошло несколько мгновений; Филипп не чувствовал даже, что маленькая Жанна теребит его за рукав:

= Ну еще покататься, ну я хочу кататься, мессир!.. Я пожалуюсь дедушке!

Он медленно, словно во сне, повернулся к девочке; она что-то говорила, но он не слышал ее. Бережно и ласково он поднял маленькую принцессу на руки, размышляя, увидит ли он ее когда-нибудь еще; жизнь, лишенная радости прижать к сердцу ребенка, вдруг показалась ему пустой шуткой. Не чувствуя себя, Филипп опустил девочку на ковер, и та прижалась к матери, напуганная его взглядом. Маргарита вопросительно и тревожно подняла брови; Филипп выдавил улыбку и покачал головой.

Отойдя от ковра, молодой рыцарь осторожно пошел прочь (он не чувствовал земли, и ему казалось, что он шатается). Мысли были кристально ясны и четки, как тогда, в злосчастное утро над Дижоном; смертельная опасность не позволяла мозгу расслабиться и запаниковать. Глаза королевы Английской, как два отточенных клинка, вонзались в его спину и отыскивали в толпе, не давая укрыться. Филипп с ясностью понял, откуда у Маргариты и Бланки появились эти неимоверно дорогие кошели; он неторопливо нашел Пьера (который по такому случаю тоже прицепил к поясу опасный подарок) и увел его в сторону. О чем говорили братья, осталось тайной; только кое-кто видел, как Пьер вздохнул и развел руками, всем видом демонстрируя покорность судьбе.

Когда Филипп вернулся к Маргарите, его лицо было по-прежнему безмятежно, только бледность покрывала его, отчего глаза казались непривычно большими и темными. Поверх дублета молодой рыцарь накинул короткий плащ, но рокового кошеля на нем уже не было. Он прислуживал так же, как и прежде, развлекал дам болтовней и чистил им фрукты. Маргарита, его Маргарита, к которой были прикованы все его оставшиеся в живых мысли, ничего не заметила. Он ласково скользил взглядом по ее фигуре, лицу, по таким родным чертам, и думал, что и это небо, и эта трава, и ветерок, и весь мир, в котором царила она одна, - все это больше не будет существовать для него. Одна забота была у молодого рыцаря – когда именно произойдет то, что должно произойти; успеет ли он еще хотя бы раз поцеловать свою королеву. Хотя он прекрасно понимал, что не должен подвергать ее такой опасности…

 

 

Небо над Францией медленно озарялось светом вечерней зари. Весь мир готовился отойти ко сну, и была в нем тишина, и был это последний вечер прежней эпохи. Завтра утром для Капетингов – и для Европы – начнется новая эра, а пока весенняя земля потихоньку набиралась сил и радовала уставшего короля – последнего настоящего короля династии – своими красками и ароматами. А над его челом, на котором тускло поблескивала гордая корона, собиралась гроза.

Тихо шумел сад за толстыми стенами Мобюиссона. На столе королевского кабинета, покрытым зеленым бархатом, горела одинокая свеча. Это было любимое место короля – самое тихое на всей земле. Здесь он уединялся для серьезных дум или перед принятием решений, способных изменить ход истории… Здесь он написал в 1311 году свое завещание, спустя полгода собрал здесь первую ассамблею Генеральных Штатов, а сейчас наслаждался кратковременным отдыхом, - таким редким и почти невозможным в его жизни. Откуда было знать королю, что сейчас происходит один из тех роковых для каждого государства моментов, когда рушится основа многовековой системы. Ничто не предвещало беды в свежем воздухе, волнами заливавшемся в распахнутое окно.

Свеча дрогнула; распахнулась дверь. Король недовольно повернул голову и с удивлением увидел дочь. Изабелла стояла в дверном проеме, сцепив руки под животом, и вид у нее был покорный и растерянный. Да, растерянный, ибо она шла к отцу, неся такую весть, которая способна убить простого смертного – но не короля. Изабелла могла быть какой угодно – злой, мстительной, непримиримой и властной, - но она была не кровожадна и любила отца. Она только что обижалась на него, обвиняла, осуждала за свою загубленную судьбу; но сейчас она была готова простить ему все. Негодование и благородная ярость руководили в эту минуту Изабеллой. Любовь и уважение привели ее в этот кабинет, переступать порог которого ей и братьям было строго запрещено много лет назад; она не могла смириться с тем, что великий король сделался жертвой обмана и посмешищем. Она могла закрыть глаза на братьев, - именно их счастьем она как раз и собиралась пренебречь. Но честь отца была для молодой королевы дороже скандала, дороже поруганной чести братьев, дороже государственных интересов, дороже всего на свете.

Поэтому она смиренно стояла и ждала, когда король пригласит ее войти. Сердце ее, лишенное каких-либо нормальных для женщины чувств, разрывалось от обиды за отца и незнакомого доселе сострадания. Изабелла несколько раз глубоко вздохнула и, получив разрешение, вошла в кабинет.

Филипп Красивый молча выслушал дочь; улегся ветерок, и сад внезапно перестал шуметь за окном. Природа затаила дыхание, вслушиваясь в безжалостные обвинительные слова, которые произносила прекрасная королева своим мелодичным голосом. Постепенно голос дочери начал словно отдаляться, затихая, и последние слова ее потонули в каком-то противном зудящем звоне, которым наполнился череп короля. Он чувствовал, как медленно оттекает кровь от пальцев, лежащих на столе, и вот он уже не может пошевелить отяжелевшими руками. Новость обрушилась на короля в тот день, когда он вроде бы окончательно убедился в том, что его несчастья остались позади. Перед глазами незримо встала королева Жанна; скрестив руки на груди, она улыбалась ему через стол, и от этой улыбки веяло могилой. Маргарита!.. Его радость, его надежда, будущее государства, - все рушилось перед потрясенным взором короля. Призрак покойной королевы смеялся над ним. Она была отомщена – его жена, его любимая, которую он принес в жертву политическим амбициям, должна быть довольна: возмездие свершилось, и помогла ему женщина, которой он доверял едва ли не больше, чем собственным детям. Несколько лет он отмахивался от подозрений, которыми пичкали его братья, - так же, как отмахивался когда-то от приставаний Ногаре, жаждавшего продолжать расследование, начатое Жанной. Как рано король забыл свою супругу… И воспоминания поплыли перед глазами – королеву Жанну когда-то тоже обвиняли в том, что она якобы изменяет мужу, но его величество, опасаясь скандала, приложил все усилия, чтобы не замечать этого. Но теперь страшная правда вонзилась в его сердце простейшей догадкой: а ведь, вероятнее всего, придворные сплетники были правы, как права сейчас Изабелла, и от этой правды не скроешься, как ни старайся. Давно закрывшиеся зеленые глаза жены светились торжеством.

Фигура Изабеллы покачивалась перед глазами, и Филиппу Красивому было неприятно на нее смотреть. «Ведь это моя собственная дочь», - удивлялся несчастный король. Он не мог поверить в то, что эта ледяная статуя справедливости и возмездия, маячившая перед ним, - та славная хорошенькая девочка, которую он когда-то качал на коленях. «Да, ведь ее крестным отцом был Жак де Моле», - почему-то подумалось ему. Король молчал, и взгляд его, устремленный на дочь, ничего не выражал.

= Вы предпримете что-нибудь, отец? – Изабелла дрожала от негодования.

= Что?.. Да, Изабелла. Ступайте к себе и постарайтесь забыть все это.

Глаза ее расширились и запылали.

= Неужели, отец, вы и сейчас станете защищать эту шлюху Маргариту?! Неужели вам мало приведенных мною доказательств?!

= Мне известно, что вы недолюбливаете королеву Наваррскую, - его величество потер ладонями виски, по которым струился пот.

= А мне известно, отец, - железным голосом произнесла королева Английская, - что эта хитрая ведьма околдовала вас. Она заморочила вам голову своими ужимками.

Король хлопнул ладонью по столу; он не мог ничего сказать. Изабелла сощурилась и подошла ближе. Шелест ее юбки больно отзывался в ушах.

= Неужели вы станете покрывать ее так же, как покрывали когда-то нашу мать, забывшую, что такое приличия и честь короны?..

«Неужели это моя дочь…»

= Да, бесспорно, Маргарита умна, очень умна, если смогла столько времени обводить вас вокруг пальца. Я даже не возражаю против довода, что Франции нужна умная королева. Но отец, неужели эта маленькая шлюха для вас дороже чести сыновей, дороже чести государства?! Над вами потешалась вся Франция, но вы этого не заметили. Теперь это станет достоянием всей Европы: королевские сыновья все, как один, рогоносцы! Это ли не забавно?.. А их отец, король Франции, продолжает видеть сон про целомудренную власть…

Король не отвечал, и тогда Изабелла заплакала.

= Ведь вы мой отец, а эти трое несчастных – мои братья. Какие бы они ни были, но я люблю их. Неужели вы хотите, чтобы над ними потешались все, кому не лень?..

Его величество поднял на нее тяжелый взор.

= А не думаете ли вы, Изабелла, что именно расследование сделает их посмешищем?

Она решительно мотнула головой.

= Если их жены виновны, то это уже наверняка достояние многих придворных, столько лет бывших свидетелями их прелюбодеяний. Над вами смеются уже сейчас, ваше величество; скрыть это невозможно. И если вы не прекратите это, ваша власть рухнет. Чумазый сапожник, бьющий свою жену на пороге дома, гораздо умнее королевских сыновей, - об этом будут судачить все кумушки Франции. Тот, чья рука слабее кнута, недостоин властвовать.

Сказав это, Изабелла вздернула подбородок. Она чувствовала облегчение, перенеся неприятную ношу со своих плеч на плечи отца. Теперь Маргарите грозит суровое наказание, - от этой мысли завистливое сердце Изабеллы ощущало жестокую радость.

= Ступайте к себе, Изабелла, - бесцветным голосом проговорил король, глядя в пространство, из которого ему махал призрак королевы Жанны. – И молчите. Я приму решение.

Она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Король посмотрел на умершую жену; насмешливо пожав плечами, Жанна уплыла во мрак.

С гулким стуком покатился по столу подсвечник; свеча, выпав из него, упала на каменный пол и погасла. Зеленый бархат скатерти, сжатый в кулаке короля, потянулся со стола. Филипп Красивый упал. Это был первый из тех приступов, которые будут повторяться вновь и вновь вплоть до 29 ноября 1314 года, когда наконец сведут измученного короля в могилу.

Правитель самого могущественного государства Европы, самый страшный король династии Капетингов, лежал в озерце расплавленного воска на каменном полу, и никто не пришел к нему на помощь. Наступил рассвет, в саду запели птицы, и лишь тогда Филипп Красивый смог, наконец, самостоятельно встать и пошатываясь выйти из кабинета.

 

 

Глава 7

 

Ф

илипп закончил писать и, капнув воском на срез листа, запечатал письмо.

Антуан, переполненный негодованием, понуро принял его. Юноша был одет в дорожный костюм; все его лицо говорило о том, как не хочется ему покидать хозяина.

= Мессир, - с надеждой попросил он. – А, может быть, письмецо свезет кто-нибудь из пажей?

= Нет, - Филипп встал и повернулся к окну – ему не хотелось, чтобы мальчик увидел выражение его лица. – Я доверяю это только тебе.

Он привык к Антуану и ни за что бы не расстался с ним, если бы не сегодняшнее событие. Он отправлял юного оруженосца к своему отцу в Оне-ле-Бонди, находившееся в двух часах езды от Понтуаза; в письме Филипп честно обрисовал ситуацию и выказал надежду, что, если с ним что-нибудь случится, мальчик останется жить в замке старого рыцаря. В глубине души Филипп уповал на то, что все это – плод его фантазий, и спустя два дня он встретится со своим оруженосцем. Но все же разум упрямо твердил об опасности, и он отправлял мальчика в дорогу с тяжелым сердцем.

Антуан подошел вплотную и встал за спиной.

= Что-то случилось, мессир, - негромко и рассудительно проговорил он. – Я хотел бы знать, с чем связан мой отъезд.

= С чем связан? – Притворно удивился Филипп, повернув к нему лицо. – Я же дал тебе письмо к своему отцу.

Антуан усмехнулся и прямо посмотрел в глаза молодому рыцарю.

= Не хотите – не отвечайте. Но вы же не помешаете мне соображать. Я вижу, что вы сильно обеспокоены; вы отправляете меня прочь для того, чтобы я не оказался вблизи вас, когда что-то произойдет.

Синие глаза его проникали в душу Филиппа насквозь.

= Это связано с королевой, да, мессир? – Хрипло прошептал Антуан. – Вас наконец уличили. Это правда?

Филипп приподнял брови и долгим взглядом изучал лицо юноши. Затем взял его плечи, крепко сжал.

= Антуан, - тихо проговорил молодой рыцарь, чувствуя, что его губы вот-вот задрожат. – Я не хочу подвергать тебя опасности…

= Я не оставлю вас!

= Помолчи, мальчик!.. – Филипп прочистил горло и заговорил медленно и внятно, словно стараясь запечатлеть слова в памяти юного оруженосца. – Ты должен остаться в живых. Ради меня. Я очень прошу тебя об этом. Если случится то, о чем я думаю, то все, находившиеся рядом со мной, окажутся в смертельной опасности. Антуан, ты должен остаться жить.

Юноша закивал, изо всех сил сжимая губы; на его ресницах повисли капельки слез. Он смотрел на своего господина так, словно хотел навсегда оставить его образ в своей памяти.

= Ты должен обещать мне одну вещь, Антуан, - проговорил Филипп тем же тоном. – Поклянись, что сделаешь это, если сможешь.

= Клянусь, - хрипло ответил юноша.

= Ты только что поклялся позаботиться о королеве Наваррской и о ее дочери. Я верю в тебя.

Антуан помолчал; потрясенный самоотречением своего господина, который не бежит вместе с ним, да еще и думает в такую минуту о королеве, он не мог ничего ответить. Втайне юноша ожидал, что Филипп попросит его о помощи – на всякий случай.

= Хорошо, - проговорил он наконец. – Я ведь поклялся. Но я сделаю это не ради нее. Ради вас, мессир.

У Филиппа сжалось горло, и он только несколько раз с силой встряхнул оруженосца. Порывисто прижав его к груди, молодой рыцарь подтолкнул юношу к выходу.

= Ну, скачи, малыш.

Тот вышел быстро и не оглядываясь. Вскоре Филипп увидел из окна, как серый в яблоках конь, распластав хвост по ветру, мелькнул в излучине реки и пропал в темнеющем мире. Больше он никогда не видел своего оруженосца.

 

 

Король мерил шагами опочивальню. Что он должен предпринять? Установить слежку? А если предположения Изабеллы подтвердятся – замять скандал или же примерно наказать виновных?..

Умом он понимал, что необходимость требует сурового наказания. Слишком много поблажек дал он в свое время домочадцам, что вызвало кривотолки в массе его подданных. Франция должна наконец убедиться в том, что королевское правосудие карает всех без исключения, какое бы положение ни занимали провинившиеся.

Взгляд его величества упал на миниатюру, стоящую на комоде; Филипп Красивый любил этот этюд и всегда возил его с собой – картинка успокаивала его нервы. Это была та самая миниатюра, которую ровно десять лет назад Филипп Готье д'Оне, тогда совсем юный паж, привез из Дижона. Двенадцатилетняя принцесса Маргарита смотрела на короля лукавыми блестящими глазами, и на ее щеках играли ямочки.

Король почувствовал, как его голову снова сдавливает обруч тошноты. Маргарита! Филипп д'Оне!.. Самая любимая невестка, самый преданный рыцарь… Разве можно спокойно пережить такой удар, разве можно перетерпеть боль разочарования? Филипп Красивый только сейчас со всей ясностью осознал, какая это штука – когда предают самые близкие. Он еще ожидал чего-то подобного от Жанны или ветреной Бланки, - что взять с дочерей Маго д'Артуа! Но гордая Маргарита, разумная, честолюбивая… Король остановился и повернул голову к портрету. Что он может сделать, если при одном взгляде на Маргариту у него слабеет его знаменитая карающая длань?! И, по большому счету, разве так уж виновата была она, прелестная темпераментная женщина, в том, что природа оказалась сильнее?..

Эта недостойная мысль, прокравшаяся в мозг из самого сердца, наполнила душу Филиппа Красивого негодованием. Целомудренный от природы, король не мог вынести картин, которые рисовало ему его воображение. И та самая благородная ярость, что несколько часов назад привела к его порогу Изабеллу, захлестнула Железного короля. Он мог простить все, кроме предательства; прелюбодеяние под его крышей наносило оскорбление прежде всего ему самому. Король жил во власти самых чистых представлений чести и верности; за десятилетие своего вдовства он ни разу не подумал о возможности подобрать замену своей королеве. И вот, едва оправившись от слухов о непристойном поведении собственной жены, он получает новый удар – от той, которой безмерно доверял, и которая жестоко оскорбила его пренебрежением к его доверию. Это не должно остаться безнаказанным, изменница должна получить по заслугам.

Он в сердцах перевернул портрет лицевой стороной вниз. Надо посоветоваться с Ногаре. Лучшего король не мог пока придумать; он должен понаблюдать некоторое время, и желательно не спугнуть осторожных принцесс. Если тон задает Маргарита, то эта умная, как сам дьявол, женщина способна заподозрить неладное и уйти на дно.

 

 

Еще один всадник покинул этой ночью Мобюиссон; тайный королевский гонец вез депешу канцлеру королевства.

Копыта прогрохотали по булыжной мостовой и заскользили у дома мессира Ногаре. Канцлер, по обыкновению проводивший ночь за бумагами, отложил перо и потер воспаленные глаза. Особым чутьем он понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, и торопливо вышел из кабинета.

Проглотив глазами размашистые строчки, написанные почерком его величества, канцлер побледнел. Спустя несколько минут он мчал на своем черном аргамаке по спящему Парижу, подобно всаднику Ночи, жестоко нахлестывая коня.

 

 

Изабелла де Монморанси затопила камин; Филипп кивком поблагодарил ее и, когда шелест ее платья растворился за дверью, сел в кресло перед огнем. Умом понимая, что его дни, скорее всего, сочтены, молодой рыцарь не чувствовал волнения или паники. Его ум работал ясно; и никогда прежде он не ощущал себя настолько сконцентрированным и собранным, как в эти несколько часов. Именно это позволило ему написать нежное письмо батюшке, приложив коротенькую записочку насчет Антуана, а также распорядиться на бумаге своими землями, которые, за неимением собственных детей, он оставлял племянникам, детям Пьера. Причудливый танец огня завораживал его, помогая расслабиться: Маргарита вполне способна распознать каждую его невысказанную мысль, а этого не должно произойти.

Он решился на этот поступок – встречу с Маргаритой. Молодой рыцарь не мог отказать себе в еще одном свидании с любимой; теперь ему стала дорога каждая минута, поэтому он решил воспользоваться потайной комнаткой аббатисы, находившейся над спальней Маргариты. Как нехорошо прожил он последние полтора года! Зачем мучил себя и ее беспочвенными подозрениями и ревностью; зачем устраивал скандалы вместо того, чтобы бессчетные сотни раз повторять в ее вишневые глаза: «люблю, люблю, люблю…» Как мало он ценил свое счастье…

Сейчас у него была только одна забота: сделать так, чтобы история эта по возможности не повлекла за собой трагических последствий для королевы Наваррской и ее дочери. Если будет доказана ее вина, Маргариту поместят в монастырь, а маленькая Жанна останется единственной наследницей, и над ее головкой повиснет дамоклов меч регентства. Филипп сжал зубы и застонал. Если бы он был уверен в том, что Жанна – его дочь, он выкрал бы ее и тоже отправил бы к отцу. Вот где заключалась его единственная слабость.

Негромко скрипнув дверью, вошла Маргарита; Филипп поспешно поднялся ей навстречу, и она, радостно вскрикнув, повисла у него на шее. Молодой рыцарь нежно взял ее за плечи и, запрокинув ее голову, заглянул в глаза. Раствориться бы в них и умереть прямо сейчас, без проволочек… Он крепко обнял любимую и зарылся лицом в ее распущенные волосы, вдыхая аромат жасмина.

Маргарите казалось, что она видит Филиппа в первый раз. Слишком долго она смотрела в его пьяные от счастья и обожания глаза; сейчас, как много-много лет назад Филипп смотрел на нее с полузабытым выражением понимания и покоя. В зеленых глазах больше не было пугающего огня – там отражалась только она, Маргарита.

Поэтому она целовала любимого так, словно в первое свидание: искренне, робко; и даже вкус его губ казался ей незнакомым. Ей казалось, что между ними произошло что-то очень важное; только Маргарита никак не могла понять – что именно. И хорошо, что не понимала. Только немного озадачивал этот печальный взгляд издалека – такой же, как десять лет назад, - и неторопливая нежность Филиппа, так непохожая на порывистые, жадные ласки последних лет…

Они сидели в кресле перед камином; Филипп держал Маргариту на коленях, и она, положив голову ему на плечо, смотрела в огонь.

= Ты сегодня какой-то не такой…

= Какой? – От тягостного предчувствия у молодого рыцаря заныла спина.

= Волшебный, - повернув лицо, Маргарита нежно заглянула ему в глаза.

У него отлегло от сердца. Больше всего на свете он желал сейчас не пугать ее; омрачать эту ночь, быть может, последнюю, было бы для него кощунством. Ему хотелось, чтобы Маргарита запомнила его таким.

Филипп наклонился и нашарил в складках валявшейся на полу куртки маленький сверток. Маргарита с интересом наблюдала, как он еще подрагивавшими от ласк пальцами разворачивает тряпицу, оказавшуюся носовым платком, какие только вступали в моду. Платок полетел на пол, а на ладони Филиппа сверкнуло маленькое колечко из темного золота с круглым аметистом.

Филипп взял правую, свободную от обручального кольца, руку Маргариты и бережно надел на ее палец незатейливый подарок.

= Это залог любви, - негромко пояснил он, и что-то в его голосе насторожило Маргариту. – Существует поверье, что те, кто по-настоящему любит друг друга, рано или поздно встречаются – даже если их разлучает смерть. Аметист покровительствует всем влюбленным.

= Зачем ты это говоришь? Мне приятно получить от тебя подарок и без красивых слов, – Королева Наваррская, вытянув руку, задумчиво смотрела на вишнево-винные блики, игравшие внутри кабошона.

Он помолчал, подбирая слова и боясь, что его голос может в любую минуту дрогнуть. Когда он прощался с Антуаном, он мог позволить себе несколько слез, - но не в присутствии ничего не подозревающей Маргариты!..

= Я надеюсь, - медленно проговорил Филипп, - что моей любви хватит на нас обоих, Маргарита. Что бы ни случилось, я обязательно отыщу тебя – даже через тысячу лет, в любой стране. Верь мне, любимая, и носи это кольцо.

«В память обо мне», - едва не брякнул он, но вовремя прикусил язык.

Маргарита крепче прижалась к нему.

= Мне страшно, - вдруг проговорила она.

= Не бойся, - Филипп поцеловал ее в висок. – Ты же знаешь, что на меня время от времени находит.

Она негромко рассмеялась.

= Ты нравишься мне таким, как сейчас, Филипп. Оставайся таким навсегда.

 

 

Антуан гнал во весь опор, яростно нахлестывая коня, и свистящий в ушах ветер высушивал слезы, катившиеся по его щекам. Никто не видел, и юноша мог позволить себе плакать. Зубы его были сжаты так, что болели челюсти, и где-то в глубине груди бился отвратительно колючий шар.

Над тополями показались флюгера древнего замка; запыленный, покрытый пятнами кровавой пены, конь вылетел из аллеи на двор и с визгом встал на дыбы перед оскаленными мордами каменных львов. Сколько лет прошло с тех пор, как мать провожала с этого крыльца своего младшего сына, предчувствуя, что больше не увидит его…

Слуги донесли о том, что на дороге появился всадник; старые глаза уже не могли видеть так далеко, и Рауль Готье д'Оне стоял на верхней ступени крыльца, тяжело опираясь на гранитные перила в ожидании и надежде. Сейчас он увидит своего Филиппа, любимца покойной матери, ласкового и серьезного мальчика, который давно – ох, как давно! – не навещал родительский кров. Замотали, запутали его улицы Парижа, но отец не обижался на сына. Филипп многого достиг, сделался рыцарем задолго до своего господина; у его величества, по слухам, парень на хорошем счету… Он знал от Пьера, что Филипп близок с королевой Наваррской; Рауль д'Оне втайне гордился сыном, хотя и посылал ему полные тревоги письма. Ну почему сынок не обзавелся семьей, почему никак не обустроит свою жизнь. Придворное благополучие так лживо. Ах, дурачок…

Взмыленный конь вертелся перед крыльцом, а старик все никак не мог рассмотреть всадника. На глазах дрожали ненужные слезы, а сердце сжималось от предчувствия.

Юноша легко взбежал по высоким ступенькам и, низко поклонившись, протянул пакет. Это был не Филипп.

На лице незнакомого посланца было написано такое искреннее горе, что старик долго не мог сломать печать трясущимися непослушными руками. Старый рыцарь все еще понял до того, как прочитал полные нежности строки, написанные торопливым почерком Филиппа. В мудрой душе его воцарилась тишина. Нет, не приведется рыцарю Готье д'Оне на старости лет понянчить внуков от любимого сына. Он всегда знал, что, доведись Филиппу выбирать, он выберет душу, а не тело; так уж он воспитал его. И запоздалое раскаяние тронуло душу старика.

Изуродованные подагрой пальцы уже не дрожали, когда старый рыцарь аккуратно складывал письмо и засовывал его за отворот стеганого халата. Наполненные смертельной тоской тускло-зеленые глаза смотрели на Антуана со знакомым выражением участия.

= Бедный мальчик, - тихо проговорил отец. – Он так и не научился писать слово «безнадежность». Ты уже завтракал?

Так Антуан де Сен-Симон остался в Оне-ле-Бонди.

 

 

Пьер не поверил брату; Филипп не смог доказать ему, почему он решил, что это – конец. Старшему брату казалось, что предположение Филиппа построено на каких-то слишком уж ненадежных ощущениях. Пьер Готье д'Оне никогда не доверял чувствам; и что такое интуиция, представлял себе не очень-то ясно.

Он только пожал плечами, сочувственно выслушав в тот день на пикнике торопливые объяснения Филиппа, свихнувшегося от любви, и не последовал его примеру, когда Филипп выбросил в реку свой кошель.

Двор удивлялся, почему его величество не торопится вернуться в Париж; в конце концов все решили, что он намерен отдохнуть. «И правда», - судачили придворные. – «У короля был тяжелый год». Ни от кого не укрылась ни бледность Филиппа Красивого, ни его задумчивость, ни рассеянность; но никому не пришло в голову спросить короля о состоянии его здоровья. Причину знал только лишь Ногаре, но Ногаре молчал.

Итак, четыре долгих дня король провел, практически не выходя из своего кабинета, и все думал, как ему поступить. И чем больше он размышлял, тем больше убеждался, что Маргарита нанесла оскорбление прежде всего ему самому, обманув его уважение, его веру. Маргарита, как и все причастные к открывшемуся преступлению, не говоря уже о Филиппе Готье д 'Оне, должна быть наказана.

Канцлер королевства, мрачнее тучи, бродил по галереям Мобюиссонского замка. Он тоже решал неразрешимую дилемму. Жестокий ум и верность нравственным идеалам, слепая преданность непреложным законам, требовали для Филиппа самой страшной кары. Но сердце человека, который знал, что такое любовь, который, несмотря ни на что, гордился своим воспитанником, велело поступить иначе. Рыцарь Гийом де Ногаре, похоронивший запретную любовь в глубине своего сердца, понимал: Филипп не виноват в том, что он слабее, ибо его чувство подверглось за эти десять лет серьезным испытаниям. Любовь оказалась сильнее чувства долга, что с этим поделаешь теперь?..

Оба, и канцлер, и король, хранили молчание до тех пор, пока установленная тайно слежка не принесла результатов. Услышав предварительные донесения и подсчитав приблизительно количество посвященных, Ногаре остолбенел: при дворе пахло крупным заговором. И все же он не мог поразиться расторопности Маргариты и тому уважению, которое питала по отношению к ней молодежь Лувра: о преступной связи знал практически весь молодой двор, но никто ни единым словом не обмолвился об этом – никогда за все прошедшее время, хотя за сокрытие подобного полагалась смерть. Отсюда канцлер сделал для себя один важный вывод: французская молодежь боготворит королеву Наваррскую и предана ей без остатка. И еще много часов Ногаре напряженно и мучительно размышлял: стоит ли лишать государство такой королевы.

А Пьер Готье д'Оне наслаждался дарованными каникулами и обществом мадам Бланки де ла Марш, ничуть не сомневаясь в ошибочности «паники» Филиппа. Шли дни, а грозы как не было, так и ничего не предвещало ее; и старший брат посмеивался над незадачливым рыцарем, поспешившим с перепугу погрести двухсотливровый подарок в мутных водах Визоны…

 

 

Король Наваррский готовился отойти ко сну, но, довольный событиями последних дней, не спешил уединиться в спальне. Развалившись на кушетке, он лениво наблюдал за своим камердинером, который приводил в порядок его дублет, запыленный сегодня на прогулке. В покое стоял хруст от поглощаемых его высочеством конфет.

= Д'Оне, - зевая, позвал он. – Скажи, зачем пожаловал канцлер, ты не слышал?

Щетка Филиппа на мгновение застыла в воздухе:

= Не имею понятия, ваше высочество.

Он вернулся к своему занятию, делая вид, что занят выскребанием пыли из золотого позумента; все его мысли были обращены к вопросу, так буднично заданному Людовиком. Что это – праздное любопытство или подвох?.. Но на лице молодого короля не было ни тени посторонней мысли, как не было на нем мыслей вообще; Людовик грыз конфетки и предвкушал завтрашнюю лапту, о которой договорился с братьями. Филипп понимал, что, если бы Изабелла уже сообщила о своих наблюдениях брату, - то тот бы тотчас же приказал расправиться с ним: Людовик был жесток до безрассудства. И Маргарите тоже пришлось бы несладко, но ее высочество в этот вечер мирно развлекалась в кругу сестер чтением вслух.

= Ее величество королева Англии, - произнес за спиной бесстрастный голос дворецкого.

Щетка едва не выпала из онемевшей руки Филиппа.

= Тьфу ты, - безразличным голосом произнес король Наваррский. – Путь войдет, что ли.

Людовик недолюбливал сестру за презрение, которое она к нему питала, но боялся прекословить ей. Вот и сейчас, недовольно повозившись на кушетке, он приготовился покорно внимать, удивляясь, что за черт принес сестренку в такой час, и волнуясь, не преподнесет ли она ему неприятный сюрприз.

Молодой рыцарь покрепче схватил королевский дублет за воротник. Людовик не отпускал его, - это было понятно, не хотел оставаться с Изабеллой наедине. Но Филипп не знал точно, сможет ли он сохранить бесстрастное и смиренное выражение лица.

Королева Английская вошла в покой стремительным шагом. Филипп, как мог, низко поклонился ей, взмахнув пыльным дублетом. Она слегка наклонила голову; ее прекрасные глаза вспыхнули недобрым огнем, едва только Изабелла узнала его.

= Вы знакомы с мессиром Готье д'Оне? – Простодушно проговорил со своей кушетки Людовик. – Это мой самый верный рыцарь; он оказал мне немало весьма ценных услуг.

Взгляды королевы и рыцаря встретились; глядя в его честные и понимающие глаза, устремленные на нее прямо и с вызовом, Изабелла вдруг ощутила нечто, похоже на смущение. Она почувствовала, что он все знает и ко всему готов, и его отчаянная, даже немного ироничная решимость поколебала ее уверенность в себе. Чутьем хищницы она почуяла силу, исходившую от этого непонятного человека; его лицо дышало бесстрастным и обидным превосходством.

= Рад служить вашему величеству, - негромко и в высшей степени учтиво произнес Филипп, не сводя с нее глаз.

И Изабелла поняла, что он издевается над ней; холодная ярость вновь поднялась в ее параноидально мнительной, как у всех Капетингов, душе. Ее не сложившаяся женская судьба одарила королеву целым букетом жестоких комплексов; зависть по отношению к счастливым женщинам и робость перед сильными мужчинами были еще не самыми серьезными из них. Ей казалось, что мужчина, даривший ее сестре плотское счастье, видит насквозь ее, Изабеллу, видит ее женскую тоску и страх. Королева похолодела. Одно ее слово способно растоптать его на месте, а он смеет презрительно смеяться ей в лицо!..

Однако она величественно наклонила голову, отягощенную короной, и отвернулась. Постояв немного, королева принялась оглядываться в поисках места, куда бы ей сесть; внутри нее все кипело от негодования: теперь в этом виноват был Людовик, который, забыв об этикете, поставил ее в неловкое положение. Не дождавшись от брата приглашения, Изабелла гордо уселась в кресло.

= А у нас завтра лапта, - сообщил Людовик. – Хочешь прийти посмотреть?

Сестра фыркнула:

= Я не любительница спортивных развлечений.

= А какие же развлечения тебе по вкусу, Изабелла? – Людовик с невинным видом посмотрел на нее и тут же расхохотался удачной, как он думал, шутке.

Королева побледнела. Она пришла, чтобы насладиться зрелищем ничего не подозревающего жалкого рогоносца, а вместо этого он и тот, кто должен, дрожа от ужаса, покорно ждать своей участи, словно сговорились посмеяться над нею. Но Изабелла снова взяла себя в руки, напомнив себе, что, несмотря на издевки, хозяйка положения – она, и очень скоро оба станут ползать в пыли у ее ног.

= Филипп, ты уже почистил мой костюм? Ты свободен, но завтра смотри не опаздывай: ты мне нужен на игре.

«Значит, его зовут Филипп», - отметила Изабелла, внимательно оглядев молодого рыцаря. «А он хорош: силен, красив…», - неожиданно подумала она. – «Уж всяко лучше Людовика». И сердцем ее завладело злорадное чувство по отношению к старшему брату; она даже слегка повеселела и ответила на поклон Филиппа холодной, как у отца, вежливой улыбкой.

Когда Филипп вышел, закрыв за собой дверь, Людовик поднял на сестру прозрачные глаза:

= А что ты хотела, Изабелла?

= Я искала мужа, - проговорила она. – Думала, может, он беседует с вами.

Людовику очень понравилась эта мысль; он снова обидно расхохотался:

= Нет, Изабелла, в такой час его надо искать не у меня. Хотя спасибо за комплимент, сестренка!..

Задохнувшись от ярости, королева Английская вскочила с места, как ужаленная. Не найдя что ответить, она сжала кулаки и стремительно вылетела из покоев. А довольный своей шуткой и тем, какое впечатление она произвела на ненавистную гордячку, Людовик все хохотал…

 

 

 

Глава 8

 

 

Н

а краю неба еще тлело зарево вечерней зари, над миром уже разворачивался фиолетовый, усыпанный звездами шатер, а под ним, как на арене цирка, разворачивались события, подобных которым не знала еще история Франции.

= Я дам тебе лучшего коня: гони его без жалости, пока не достигнешь границы с Наваррой.

= Это вызовет войну…

= Тогда скачи дальше.

= Куда?..

= В Австрию, в Польшу, в Московию. Русские снега укроют тебя от погони.

= Куда я денусь от себя? Я ведь умру вдали от нее. Пусть лучше это произойдет здесь и сейчас; так, по крайней мере, я не погибну трусом.

Ногаре перестал мерить шагами комнату и посмотрел на Филиппа, сидящего на сундуке. Лицо воспитанника было спокойно; сколько ни старался канцлер, он не нашел в глазах молодого рыцаря ни тени волнения.

= Ты к этому готов? – Тихо спросил он.

Филипп кивнул и улыбнулся:

= Я много думал эти дни. Я ведь знал, на что шел, когда впервые обнял ее… - В его глазах засветилось печальное счастье. – За одно короткое свидание я был готов отдать жизнь тогда; так разве не стоят этого четыре года любви, дарованные мне судьбой?..

Ногаре подошел к окну и, скрестив руки на груди, долго смотрел в сад. Что он видел в наполненной соловьями ночи; чей призрак улыбался ему, стоя в залитой туманом траве?.. Когда канцлер обернулся, в его черных глазах, устремленных на Филиппа, клубился космический мрак, а сам Ногаре внезапно состарился.

Филипп прямо смотрел на него.

= Мое бегство лишь подтвердит подозрения, и вся ярость короля обрушится на Маргариту и ее, - он запнулся, - ее дочь.

= Ее дочь… - Канцлер, казалось, впервые вспомнил о ней. – Принцесса, готовая взойти на два престола… - Он внимательно посмотрел на Филиппа. – Ты говорил, что опасаешься войны? Нет, сынок, ты послужишь причиной гораздо более страшных бедствий.

Он снова замолчал, повернувшись к окну; правда стояла перед глазами, словно начертанная огненными буквами на темнеющем небе: несчастье обрушилось на Капетингов в том самый год, когда было начато следствие по поводу тамплиеров.

Ибо Ногаре знал все с самого начала; но, в отличие от своего воспитанника, не забывал ожидать развязки все эти четыре года с тех самых пор, как вернувшийся из Понтуаза Филипп показался ему не таким, как прежде: возмужавшим и обретшим вдруг душевную гармонию. В то же самое лето Лувр потрясло долгожданное известие о том, что пробывшая почти пять лет замужем королева Маргарита ждет, наконец, рождения наследника.

В ушах канцлера задребезжал торжествующий смех сожженного заживо Жака де Моле. То, что предсказывал старик, свершилось. Капетингам конец.

= Тебя будут пытать, - хрипло проговорил Ногаре. – Я ничего не смогу с этим поделать; будешь ты говорить, или нет, - такова процедура. Приготовься к долгой и страшной смерти, Филипп.

Молодой рыцарь вздохнул.

= Только бы это спасло ее.

В его глазах, устремленных на Ногаре, плескалась тревога и надежда: только всемогущий канцлер королевства был в силах отвести беду от провинившейся королевы.

= Тогда ты должен во всем сознаться, - тихо сказал Ногаре.

= Нет!..

= Да. Ты должен взять на себя всю вину – всю глубину ее и тяжесть. Ты должен сказать, что сам склонил ее высочество к преступной связи, сам преследовал ее, пользовался приворотными зельями (ибо Маргарита была непреклонна!). Пусть тебя обвинят в колдовстве – сейчас это модно; как ни парадоксально, но без этой детали твои доказательства будут менее вескими.

= Хорошо, - еле слышно вымолвил Филипп пересохшими губами. – Если это спасет Маргариту. Я все равно уже погиб.

Он с жадностью и мольбой заглянул в глаза учителю – чего не делал никогда в жизни.

= Пожалуйста, я вас никогда ни о чем не просил. Спасите Маргариту.

Его голос дрогнул от тревоги за любимую; он выжидательно смотрел на канцлера. Ногаре отвел глаза.

= Я сделаю для этого все возможное. Важно знать, как настроен король. Пойми, сынок, он получил удар в самое сердце.

= Я понимаю.

Ногаре еще немного помолчал, затем заговорил медленно, стараясь, чтобы его слова попали в душу молодого рыцаря.

= То, что я предлагаю тебе, идет вразрез с твоим воспитанием, со всем, чему я тебя учил, даже с понятиями рыцарской чести. Ты должен признаться в содеянном – признаться под пытками, чтобы все поверили в искренность твоего признания. Ты должен предать свою королеву – только так ты спасешь ее.

= И тогда ее не тронут? – Филипп сжал кулаки до резкой боли в пронзенных ногтями ладонях.

= Возможно. Ты должен принести эту жертву – это будет искуплением за твое преступление, Филипп.

Молодой рыцарь долго смотрел в пространство за спиной учителя.

= Если во имя жизни Маргариты я должен осквернить свою любовь предательством - я готов, - тихо, но решительно произнес он. – Я… могу увидеть ее еще раз?

= Приказ уже отдан. Тебя арестуют в любой момент, как только отыщут. Если хочешь проститься с ней – не мешкай.

= Спасибо, учитель.

Ногаре протянул руки; Филипп встал. Пожилой рыцарь крепко обнял своего воспитанника – в первый и последний раз за всю жизнь. На глаза канцлера, не имевшего сыновей, навернулись незнакомые доселе слезы. Он понимал, какие страдания ожидают Филиппа, - неописуемую жестокость пыток молодой рыцарь пока еще не мог себе представить. Но Филипп сам избрал этот путь, и учитель мог только гордиться им. Он бы отдал ему все свои силы, если бы мог, и если бы это было необходимо.

= Рыцарь, родившийся под яркой, но жестокой звездой, - горько прошептал Ногаре. - Отважное, глупое сердце.

 

 

Маргарита, уже ложившаяся спать, испуганно вскрикнула, увидев входящего в опочивальню Филиппа. Она хотела выбранить его за неосторожность, но его взгляд остановил ее. Королева Наваррская, холодея от невесть откуда взявшейся паники, отстранила Лидию, заплетавшую ее косы, и медленно поднялась.

Он стоял и смотрел на нее, чувствуя, что не может пошевелиться. Все его тело окаменело от внезапного осознания конца. Больше он не увидит свою Маргариту, ее глаза, ее волосы; и аромат ее кожи не опьянит его уже никогда. Она останется жить, а он уйдет, и ничто в мире не изменится от этого. Но Филипп испытывал не страх – а только острую боль расставания. Он боялся за Маргариту, и от мысли, что она останется здесь совсем одна, без него, сердце его обливалось кровью. Кто защитит ее теперь, кто согреет, кто будет шептать ласковые слова?..

Глубину трагедии Филипп осознал лишь только сейчас, когда увидел Маргариту. Босая, в легкой ночной сорочке, с наполовину заплетенными косами, она показалась ему вдруг маленькой и беззащитной. Как он мог допустить такое – покинуть ее?!

Она смотрела на него с возрастающей тревогой, и он неожиданно разрыдался и, упав на колени, крепко обхватил ее руками, зарылся лицом в ароматную ткань сорочки.

= Прости, прости меня, Маргарита!.. – Шептал он. – Прости за все, что я сделал!.. Господи, что же я натворил!

= Что с тобой? – Выдохнула Маргарита. – Филипп, поднимись сейчас же!.. – В ее голосе зазвенели слезы.

Этого Филипп не мог допустить. Он рывком поднялся и прижал к себе – испуганную, дрожащую.

= За что я должна простить тебя, Филипп? Что случилось?! – Она пыталась заглянуть ему в глаза, пока он покрывал ее лицо поцелуями.

= Я должен оставить тебя, - неожиданно отстранясь, проговорил Филипп, жадно глядя ей в глаза. – Я должен уйти и оставить тебя одну.

Голос его снова сорвался. Маргарита, через силу улыбнувшись, погладила его по волосам. Где-то в уголке приглушенно ахнула, все поняв, маленькая Лидия; но королева не услышала этого.

= Ты должен уехать, Филипп? – Ласково говорила она. – Не бойся, я подожду тебя, и ничего не случится. Только возвращайся поскорее.

Филипп печально улыбнулся и кивнул.

= Да, любимая. Я вернусь. Ты только не забывай и жди меня, ладно?

= Конечно.

Он поймал ее правую ладонь и поцеловал подаренное вчера колечко с поблескивавшим аметистом.

= Обещай, что будешь носить его. Хорошо?

= Филипп, - негромко позвала она, и в ее глазах заблестело начинавшее рождаться понимание. – Ты уезжаешь… навсегда?

= Я уезжаю надолго, Маргарита. Но я вернусь. Береги Жанну.

В горле стоял комок, и Филипп неимоверными усилиями загонял его поглубже. Маргарита здесь, а Жанна – в Париже; кто защитит маленькую девочку?.. Он корил себя за то, что не послал весточку Реми. Только бы успеть… Реми де Лонгвик – вот кто подставит плечо Маргарите и поможет пережить боль утраты. Если, конечно, Маргарита будет испытывать боль…

Филипп прижался к ее губам и долго не отпускал, словно стремясь утолить жажду и набраться сил перед дальней дорогой.

Когда он отпустил ее, королева Наваррская взяла в ладони его виски и попыталась заглянуть в глаза – как можно глубже.

= Филипп, - бесцветным голосом медленно проговорила она. – Куда ты едешь?

Грохот двери обрушился на них, эхом прокатившись по комнатам. Пространство наполнилось шагами нескольких человек и лязгом оружия. Отбросив тяжелую занавеску, в спальне появился Алан де Парейль с обычным своим скучающим лицом, - ему было противно, - а за ним – шестеро латников дворцовой охраны Лувра, срочно вызванные королем. В маленькой комнате запахло железом и кожей.

Маргарита резко обернулась, не в силах сразу осознать произошедшее; глаза ее расширились.

= Филипп!!!

Крик был страшен; в нем не было ничего человеческого – только смертная тоска.

 

 

Жанна подняла голову над вышиванием и, прислушавшись, осенила себя крестным знамением.

= Кто это кричит? – Спросил уже улегшийся Филипп Пуатье.

Графиня Пуатье кинула на мужа один из своих непонятных взглядов.

= Наверное, птица на болоте, - медленно и тихо проговорила она. – Спи.

 

 

Молодой рыцарь осторожно посадил оцепеневшую и покорную Маргариту в кресло и подошел к командиру стражи.

Тот горько посмотрел на него и развел руками. Отцепив от пояса меч, Филипп молча протянул его Парейлю; тот бережно принял оружие, смерив владельца полным осуждения взглядом. Филипп опустил голову; Алан посторонился, и двое латников встали по бокам арестованного.

Парейль прокашлялся.

= Именем короля… - Начал было он, но запнулся.

Маргарита медленно поднялась; страшно она смотрела на возлюбленного, понимая, что видит его в последний раз. Глаза ее казались огромными на побледневшем лице, пушистые волосы растрепались; по щекам непрекращавшейся рекой катились слезы. Она была так прекрасна, что в душе капитана всколыхнулась жалость.

= По приказу его величества я должен вас арестовать, мадам, - тихо, с уважением проговорил он.

Латники, не скрывая восхищения, смотрели на плачущую женщину. А Маргарита, не отрываясь, смотрела в зеленые глаза Филиппа: его взгляд, устремленный на нее, был полон нежности и силы – в последние минуты он делал все, чтобы поддержать ее, большего он уже не мог для нее сделать.

= Куда я должна идти? – Тихо и спокойно спросила молодая королева.

= Вы будете ждать здесь решения короля, мадам, - сипло проговорил капитан. – К вам будут приставлены четверо моих людей.

= Я могу оставить при себе свою камеристку? – Голос Маргариты становился все более безжизненным и холодным.

= На ее счет не поступало указаний. Наверно, можете, мадам. Остальные арестованы.

Капитан повернулся, стремясь поскорее уйти, чтобы не видеть несчастную королеву. Филипп последовал за стражами; в дверях он повернулся и бросил на Маргариту последний взгляд – желая ободрить ее, он даже нашел в себе силы улыбнуться. Потом, резко отвернувшись, решительно вышел вслед за капитаном.

= Филипп… - Как во сне, Маргарита протянула руки и сделала шаг, жадно глядя ему в спину.

Вместе с ним медленно уходила из сердца жизнь – как тогда, в вишневом саду Лувра, и каждый шаг его усиливал боль. Грудь сдавило так, словно гробовая плита уже легла на ее плечи. Не выдержав тяжести, королева Наваррская пошатнулась и медленно упала на пол.

Маргарита смотрела вслед уходившим, бессильно царапая ковер. Протянула руку – еще немножечко, ну хоть капельку, дотронуться до него. Но пальцы ее коснулись воздуха, а глаза почти ничего не видели. Раненой львицей распростерлась она на полу, еще вчера могущественная королева, и глупое, безжалостное бессилие душило ее. Что она могла изменить - маленькая живая женщина - против мертвого железа, против правосудия, против вечности?.. Ее Филипп – еще живой, полный сил и любви, - находился теперь в руках мучителей, а она могла только обмирать от бессилия помочь ему. Его тело, которое она так любила ласкать, изуродуют равнодушные руки, разорвут на части пытками… Это не могло быть правдой! Он принадлежал ей, только ей!!!

Тишина была ответом на этот безмолвный крик. Маргарита лишилась чувств.

 

 

Светлое летнее небо поливало остров Сите полуденным зноем. Празднично сверкали вишни, подобные огромным подвешенным на ветви рубинам.

Маргарита стояла под деревом и рассказывала Филиппу свой сон – такой кошмарный, что она проснулась в слезах и сразу побежала искать его, чтобы убедиться, что увиденное – неправда. Филипп смеялся над ее страхом и рвал вишни, угощая ее с ладоней.

= Странно, - проговорила она, бросив косточку и озираясь. – В саду такая тишина, никого нет. Почему?

= Здесь только мы с тобой, - Филипп протянул ей еще одну ягодку.

= Знаешь, какая самая главная мысль была у меня в этом сне? Что вот ты уходишь, и я больше не увижу тебя, а я так и не сказала тебе – ни разу за эти пять лет! – что люблю тебя. Правда, это ужасно?

Она подняла голову и заглянула ему в лицо. Любимые зеленые глаза светились тихой, радостной печалью.

= Я знал это, Маргарита, - негромко проговорил он, и небо над ними потемнело.

Она помотала головой, вытирая рукавом набежавшие слезы.

= Я мало любила тебя. Я мало, слишком мало сделала для того, чтобы тебе было хорошо со мной. Я все время думала о мелочах… Я была чудовищем, Филипп. Как ты мог любить меня?!

Филипп улыбнулся:

= Я все равно был счастлив, Маргарита. И обожал бы тебя все равно, даже если бы ты сама убила меня.

= Все равно, что убила. Я думала только о власти. Я виновата, и прощения мне нет ни на земле, ни на небесах. Филипп, - она заплакала, – я поняла, что люблю тебя, только тогда, когда потеряла тебя навек. Как бы я хотела еще разочек прикоснуться к тебе, я бы целовала твои губы, твои глаза, шептала тебе, что ты – мой единственный, мой любимый. Почему я не говорила всего этого раньше, когда было можно?! Каждый кусочек твоей кожи, запах твоих волос, цвет глаз, твое дыхание, каждая капелька твоей крови – все это моя жизнь. Неужели я больше не прижмусь к твоей груди, и сердце твое не стучит уже ни для меня, ни для кого-то еще…

Он гладил ее волосы, продолжая грустно улыбаться. Вокруг них выросла глухая кирпичная стена, а за стеной – сад, полный благоухающих желтых магнолий. Вместо голубого дублета на Филиппе вдруг оказалась холщовая хламида. Маргарита с ужасом смотрела на него, потом, с опаской подняв руки, осторожно провела дрожащими ладонями по его плечам.

= Господи… - Еле слышно выдохнула она. – Как получилось, что ты простил меня, Филипп?! Ты взял меня с собой? Где мы?..

= Ты слишком долго спала, Маргарита, - он снова печально улыбнулся, и она увидела на его глазах слезы. – Прошли века, и вишни моей родины уже не те. Я никогда больше не сорву их для тебя, Маргарита. Прощай.

Он повернулся и ушел – прямо в кирпичную стену. Маргарита бросилась следом, - но только рыжая крошка посыпалась из-под ее ладоней, упершихся в препятствие.

 

 

Маргарита очнулась с криком; Лидия, шепча молитвы, меняла на лбу госпожи полотенце, смоченное в уксусе. Королева схватила ее за руку, со страхом заглянула в глаза:

= Что же теперь будет, Лидия? Куда его повели?!..

= Он попрощался с вами, мадам, - тихим от горя голосом проговорила камеристка. – Он знал, что так оно и будет. Да и вы, мадам, тоже знали. И все мы. Боюсь, мадам, - она моргнула, и с ее ресниц закапали слезы. – Боюсь, мне тоже надо попрощаться с вами.

Маргарита поднялась и, всхлипнув, крепко обняла свою служанку – свою единственную подругу. Над ковчежцем, в котором хранился кусочек мощей Людовика Святого, горела толстая свеча, на которую сквозь слезы из-за плеча Лидии смотрела Маргарита. «Вот, дедушка, и все. Ты все время предупреждал меня, посылая тревожные сны, но все было напрасно. Я погубила свою любовь, я погубила множество людей. Я погубила Филиппа – единственного на всей земле человека, который любил меня. И он умрет, так и не поверив в то, что я люблю его…».

= Лидия! – Она отстранилась и жадно заглянула в глаза своей служанке. – Правда, Лидия, что мессир Ногаре любит его? Он же не даст ему погибнуть, правда?

= Конечно, мадам, - шептала гречанка, вытирая смуглыми ладошками слезы королевы. – Конечно, мессир Ногаре поможет ему… Надо молиться, мадам. Давайте молиться…

 

 

На рассвете арестовали Пьера – у него нашли злосчастный кошель, подаренный Бланке Изабеллой. Бланка и удивленная таким поворотом событий Жанна также были арестованы. Сидя в зарешеченной повозке, Бланка рыдала, оплакивая свою загубленную жизнь, а Жанна Пуатье озиралась в поисках мужа, который, конечно, вызволит ее, - ведь она не чувствовала за собой вины. Но напрасно надеялась графиня Пуатье: ее муж вместе с братьями и королем отбыл в Париж – подальше от сраму…

Последней на двор замка ступила Маргарита; она шла, ничего не видя, ступая будто во сне. Лицо ее было бледно, косы растрепались; глаза блестели лихорадочным огнем, но королева Наваррская была словно заморожена. Только что на ее глазах королевские латники закололи Лидию, бросившуюся к госпоже в надежде напоследок поцеловать кончик ее платья.

Маргарита без посторонней помощи взошла в повозку и села на скамью. Сестры шарахнулись от нее, как от зачумленной. Но она ничего не заметила.

Рывком тронувшись, повозка покатилась, подскакивая на булыжниках мощеного двора. Вскоре они въехали в Понтуаз. Редкие в этот рассветный час прохожие дико оборачивались, слыша из тюремной повозки вопли бьющейся в припадке Жанны:

= Ради Бога, передайте моему государю Филиппу, что я умираю, не совершив никакого греха!..

Маргарита смотрела на нее полными презрения глазами, но на лице королевы не шелохнулся ни один мускул.

Скрипнули тяжелые ворота; две лошади втащили принцесс в тюрьму Понтуаза – ту самую, где уже пять часов продолжался допрос Филиппа. Солнце вызолотило кончики городских шпилей. Наступило утро 14 апреля 1314 года.

 

 

Сверху, из-под закопченного потолка, покрытого потеками скользкой сырости, было хорошо видно всю пыточную. Заплечных дел мастер, румяный, в засаленном фартуке, сидел за столом из не струганных досок и с аппетитом поедал жирную колбасу, отрывая от розового батона огромные куски прямо зубами. Он не обращал внимания ни на вонь, ни на таинственные пятна, покрывавшие доски стола, ни на сидевшего рядом Первого канцлера королевства, загородившегося от него бумагами, ни на обвиняемого, висевшего под потолком.

Несчастный уже не чувствовал физической боли; тело словно было покрыто толстой ледяной коркой, и лишь изредка подрагивал какой-нибудь мускул, давая знать, что он еще жив. Но таких было мало: за эту ночь Филипп лишился многих сухожилий, и даже слезы, текшие поначалу рекой от нестерпимых пыток, иссякли; глаза высохли. Губы его были покрыты запекшейся кровью, и лишь глаза жили на лице. Вот и все, что осталось живо у Филиппа – всего несколько часов назад целовавшего свою Маргариту, - глаза, не покидавшие лица Ногаре, и мозг, трезво и бесстрастно оценивавший ситуацию.

Сейчас Филипп думал о том, когда Ногаре отпустит его, и сможет ли он самостоятельно дойти до камеры. Когда его поднимали на дыбу, то сросшиеся десять лет назад позвонки, сокрушенные мечом Армана де Лонгвик, пронзили все тело острой болью такой силы, что Филипп, закричав, потерял сознание. Теперь он не чувствовал ни спины, ни ног, словно кто-то, сжалившись над несчастным, уже обрубил их.

Полчаса назад унесли Пьера; он провел в пыточной всего полтора часа. Его чувства и без того были сокрушены внезапной развязкой; увидев брата, которого допрашивали всю ночь, подвешенным на дыбе, Пьер и вовсе пал духом. Первые же пытки лишили его способности чувствовать, и он сразу признался – признался во всем. Теперь все вновь были заняты Филиппом.

Глаза то и дело застилал багровый туман, и постоянно мутило – от запаха крови и пота, от боли, которая все же существовала вопреки его ощущениям. Приступы тошноты наплывали волнами, один сильнее другого; голова кружилась, и Филипп очень боялся, что тоже лишится чувств. Под потолком скапливались душные пары; время от времени в ноздри ударял запах копченой колбасы, поглощаемой палачом, и это становилось невыносимым. У него не было ни рук, ни ног, - выдернутые из суставов, они существовали теперь сами по себе, вне его тела; и только боль, перешедшая в новое состояние, дробила тело на крошечные куски.

Ногаре, разбиравший признание Пьера, поднял глаза над бумагами. Старший брат ни словом не обмолвился о Филиппе и Маргарите. Он вытянул длинные руки, похрустел затекшими пальцами, размял поясницу. Ему было тяжело смотреть на бывшего ученика, но это была его служба. И все же сердце его дрогнуло и тоскливо сжалось при виде висевшего над ним обнаженного тела, покрытого потом, сажей и кровью, и оттого казавшегося вырезанным из дерева, покрытого лаком. Пальцы рук и ног являли собой слипшуюся бело-синюю путаницу из кожи и мышц; они слегка подрагивали. Из разорванных артерий капала кровь – их прижгли, чтобы обвиняемый не истек заранее кровью. Лицо было искажено до неузнаваемости, отекшее из-за слез. Ногаре содрогнулся, но тут же подумал, что Филипп уже не способен чувствовать всего этого.

Филипп ждал, когда канцлер встретится с ним взглядом. Глаза его, сейчас особенно отливавшие изумрудным блеском, жадно смотрели в лицо Ногаре. И вот Хранитель печати поднял голову; ни один мускул на его лице не выдавал отношения к происходящему.

= Ты готов, Филипп? – Негромко спросил он, заглушив гулким голосом чавканье палача.

Глаза с невероятно огромными зрачками – следствием невыносимых мук – сощурились; не имея больше возможности плакать, молодой рыцарь только нахмурил брови в усилии разлепить спекшиеся губы, носившие следы зубов.

= Я больше не могу, - проговорил он еле слышно надорванным от криков голосом.

И Ногаре содрогнулся вновь: перекошенное, покрытое копотью с дорожками слез, лицо Филиппа скривилось в новой гримасе – его ученик улыбался.

Канцлер сделал неуловимое движение рукой – палач, захватив с собой недоеденный завтрак, исчез за плотно затворенной дверцей. Ногаре медленно вышел из-за стола и подошел к Филиппу, прихрамывая более обычного.

Филипп не спускал с него глаз, чувствуя, что вот-вот провалится в небытие. «Хорошо бы больше не просыпаться», - пронеслось в голове.

= Она арестована, - проговорил Ногаре.

Филипп вздрогнул всем телом; ремни и цепи натянулись, и тысячи раскаленных ножей вонзились в исстрадавшуюся плоть. Из горла вырвался утробный стон.

= Почему?..

Хранитель печати покачал головой.

= Но, Филипп, все же она под следствием. Кто будет держать ее под домашним арестом, когда все ее приближенные в тюрьме, а кое-кто уже и в Царствии Небесном. Мало найдется желающих охранять сейчас твою королеву.

= Где она?

= Она здесь (молодой рыцарь снова вздрогнул). Ее только что доставили, и еще Жанну и Бланку. Не смотри на меня так, малыш. Ей ничего не грозит. Его величество придет в себя, поразмыслит еще, и я надеюсь, примет разумное решение.

= С ней ничего не сделают?

= Не беспокойся, ее жизнь вне опасности. Ведь она королева.

Филипп закрыл глаза. Короткий разговор отнял у него последние силы, и сейчас молодой рыцарь чувствовал, как покачивается на мягких волнах, уносящих его далеко-далеко…

= Филипп!

Он нехотя и с трудом поднял отяжелевшие веки; глаза смотрели туманно и словно издалека.

= Я зачитаю тебе твое признание.

Голова Филиппа, в сосульках слипшихся волос, качнулась.

= Не надо. Пишите что хотите. Только бы она была в безопасности.

= Его величество отходчив; ему быстро надоедает вид крови, тем более проливаемой бессмысленно. Вашей с Пьером смерти ему вполне хватит, чтобы удовлетворить его жажду возмездия.

Ногаре выглядел спокойным; зная, что учитель никогда не говорит того, в чем не уверен, Филипп перевел дух. Скорее бы все это кончилось.

 

 

 

Глава 9

 

О

на лежала ничком, уткнувшись в пахнувший мышами сырой соломенный тюфяк. Она лежала уже долго; давно пробили полдень, на торговой площади прямо за стеной вовсю галдел народ, ржали лошади, скрипели телеги, хохотали мальчишки. Жизнь была по ту сторону толстых стен.

Где-то неподалеку безостановочно всхлипывала Бланка; в той же стороне слышались истеричные бормотания Жанны. Изредка сестры перебрасывались парой фраз, но ни разу не обратились к Маргарите. Вряд ли ее молчаливое горе вызвало у них такое уважение, что ее оставили в покое; вероятнее всего, обе графини видели в ней зародыш всех их бед. Маргарита была старше и заражала духом авантюризма; и так просто было обвинить ее в губительном влиянии на сестер…

Зажав зубами торчащую из тюфяка соломинку, королева Наваррская представляла себе Филиппа – его глаза, голос, улыбку. Она настойчиво вызывала из памяти встречу с ним в Дижоне, первые свидания, сцены ревности и страстные объятия. «Где ты?» - шептала Маргарита, глотая слезы. – «Что с тобой? Увижу ли я тебя когда-нибудь? Успею ли сказать тебе, что люблю?.. Страшно, если ты умрешь, потеряв веру в меня, Филипп. Приди ко мне хотя мы на секунду, и я обниму тебя – и отпущу…» Она вела этот бесконечный разговор уже несколько часов и была убеждена, что любимый услышит ее. Аметист в кольце казался теплым на ледяных искусанных пальцах; Маргарита то и дело прижималась к нему губами – ведь любимый еще совсем недавно держал его в руках. «Только бы его не сняли, как все остальные вещи», - думала она. Но ее опасения были напрасными: словно не желая расставаться с хозяйкой, которую призвано было беречь, колечко накрепко впилось в отекшую кожу, и снять его можно было только вместе с пальцем.

Время от времени Маргарита вспоминала о Ногаре. Ее молитвы были направлены на то, чтобы растопить сердце жестокого канцлера, чтобы не подвергал он ее Филиппа страданиям, чтобы вспомнил о том, какая прочная связь существует между учителем и учеником… Она вызывала в памяти образ Ногаре и говорила ему, говорила, что Филипп невиновен; пусть он поможет ему бежать. Она готова была больше никогда не видеть любимого, только бы знать, что он жив.

 

 

Во дворце Людовика Святого, на третьем этаже, день и ночь горело окно. Это было окно кабинета короля. Понимая, что должен действовать, Филипп Красивый никак не мог прийти к окончательному решению. Конюшие сознались, это так; но с ними вопрос простой: приговор и способ казни описаны в соответствующем законе. Что делать с принцессами? Как можно допустить, чтобы сразу три королевских сына предстали перед народом рогоносцами?.. А сам факт утраты жен; не ослабит ли он власть в стране, не поднимутся ли бароны?..

Король нервно мерил кабинет длинными шагами. Он женил Людовика на бургундской принцессе; Филипп и Карл получили дочерей правительницы бургундского графства, и все это делалось для того, чтобы упрочить связь между сильными провинциями и королевством, чтобы ослабить непримиримый пыл баронской коалиции… И вот теперь его так хорошо продуманные замыслы обернулись против него самого. Что бы ни сделал сейчас король – неминуемо развяжется война. Сразу три преступницы – и все дочери Бургундии; кто поверит тому, что это правда, что его величество не посылает плевок в сторону мятежных провинций?.. Разве они не воспользуются таким явным оскорблением?!

Маргарита, его бесценное сокровище, его гордость, - где найти ей замену, и надо ли это делать?.. Немыслимо, чтобы после такого скандала она вернулась к Людовику, чтобы впоследствии править Францией. Страшно подумать о разводе, тем более, что измена не является причиной на развод в глазах папы; к тому же, Маргарита в этом случае либо попадет в монастырь, либо вернется в Дижон. И ее поруганное имя в сей же миг поднимут на знамена все, кого притеснила королевская рука – бароны и князья, правители присоединенных королевств… Они сделают все, чтобы вернуть трон королеве Наваррской и посадить ее, если удастся, впоследствии на Французский престол.

Не спросясь, в кабинет ввалился Карл Валуа и, отдуваясь после подъема по лестнице, грузно провалился в кресло. Темные глаза его с иронией и злорадством смотрели на старшего брата.

= Парижане недоумевают, сколько дней может продолжаться процесс. Братья Готье д'Оне сознались…

Филипп Красивый сидел в кресле и невидящими глазами смотрел на огонь свечи.

= Мои подданные считают меня дьяволом, - негромко проговорил он.

= А знаете почему, ваше величество? – Вкрадчиво проговорил Карл. – Ваша жена, королева Жанна, внезапно скончалась. Вы прекратили следствие, которое она вела. Спустя несколько лет к вам явился отшельник Сен-Авита и дал подробные показания. Почему вы не казнили Гишара тогда?..

= Он освобожден за неимением улик.

= Это вы так говорите, - похожий на сардельку палец Карла был торжественно поднят вверх. – А в сознании народа, кстати, обожавшего покойную королеву, он остался виновным. Парижане говорят: «Гишару просто повезло. Если бы король Филипп не занялся делом тамплиеров, то расследование, начатое по показаниям отшельника, велось бы куда энергичнее…»

= Хвати, Карл! – Король хлопнул ладонью по столу; подсвечник подскочил, но брат даже бровью не повел.

= Народ говорит: «Его величество считает более важным захватить сокровища тамплиеров, чем отомстить за смерть нашей бедной королевы…»

= Я сказал: хватит, Карл!!

= А еще народ говорит: «Может быть, король просто не хочет покарать убийцу жены, которая открыто наставляла ему рога…»

Филипп Красивый облокотился на стол и сжал ладонями виски.

= А что происходит сейчас? – Не унимался Карл. – Вы затягиваете следствие, и в Париже скоро начнутся волнения. Народ не понимает сути и важности политической борьбы, он видит только – вершит король справедливый суд или нет. Пусть достойная кара падет на головы прелюбодеек! Киньте народу эту кость, пусть все видят, что справедливое возмездие не разбирается в чинах и рангах! Что король не прячет под кровом Лувра аморальное поведение членов своей семьи…

Филипп Красивый тяжело выбрался из кресла и подошел к окну. Мутная тянущая боль в голове сдавливала виски; воздух, поднимавшийся над вечерней Сеной, плыл перед глазами.

Он и сам понимал, насколько важен сейчас показательный процесс. Слишком долго подданные поминают ему грехи Жанны, слишком тяжело аукается королю негласное обвинение в укрывательстве. А теперь, все еще взбудораженные потрясением, вызванным сожжением тамплиеров, парижане ухватились за новое несчастье как за предлог, и даже до дворца Святого Людовика нет-нет да и доносится приглушенный шепоток: «На Капетингов, видать, обрушилась кара небесная…» И жизненно необходимым было сейчас королю взять контроль над ситуацией в свои руки; чтобы подданные убедились: не Господь разит Капетингов, но сам король вершит возмездие, а значит, власть не ослабла в королевстве.

= Где Ногаре? – Спросил вдруг его величество, обернувшись к брату.

 

 

На третьи сутки дверь камеры отворилась, и появился унылый и вечно пьяный тюремный цирюльник со своими инструментами. Завидев его, Бланка упала в обморок. Жанна, скрестив руки на груди, гордо отошла в угол, всем видом показывая, что ее-то ничего не касается. Маргарита решительно села в раскладное креслице и почти с радостью приподняла спутанные тяжелые волосы. Она смертельно устала от тишины и неизвестности, и жаждала хоть какого-то разнообразия. Появление цирюльника свидетельствовало, что скоро что-то изменится; поэтому она покорно терпела перегар, вырывавшийся из его рта, и тупой инструмент, противно скребший кожу. Она только изредка вздрагивала, когда бритва царапала голову, и цирюльник щедро лил на раненое место водку, не забыв отхлебнуть глоток.

Прижавшись друг к дружке, Жанна и Бланка с ужасом смотрели на окаменевшее лицо Маргариты. В нем не было ни кровинки, а глаза, являвшиеся главным сокровищем королевы, потемнели и потухли. Лишившись возлюбленного, чье обожание все десять лет давало ей силы жить, Маргарита почувствовала, что наполовину мертва. Источник радости иссяк; даже если Филипп спасется, ей больше не увидеть его.

 

 

Тонкие серые колонны уходили ввысь под крутые своды огромного капитульного зала Мобюиссона. На возвышении у стены, на каменных скамьях, расположились все самые влиятельные лица королевства: происходило заседание королевского суда.

Король Филипп, в затканной лилиями синей мантии, сидел на троне; по его левую руку устроились Карл Валуа и Людовик д'Эвре, по правую – Изабелла Английская, король Эдуард и трое принцев. Король до белизны в пальцах сжимал скипетр; тяжелая корона причиняла ему невыносимые муки, мантия давила на грудь и мешала дышать. Иногда королю казалось, что он видит страшный сон.

На лице Карла Валуа застыло самодовольное выражение; оно усиливалось, едва только он взглядывал на сидящих у стены герцога Бургундского Эда и его мать, вдовствующую герцогиню Агнессу. Глаза герцогини были прикрыты; на бледном лице герцога горели лихорадочные глаза. Эд молился об одном: только бы ему позволили забрать сестру в Дижон…

Изабелла, с едва уловимой улыбкой на губах, сидела, гордо вскинув голову. Всякий, кто смотрел на нее в эту минуту, содрогался: в этой женщине не было ничего человеческого, лишь холодный расчетливый ум, способный растоптать всякого, кто встанет ей поперек дороги. Ни сочувствия, ни переживания – ни по отношению к братьям, ни тем более к несчастным невесткам…

Карл де ла Марш, закрыв лицо руками, прятал голову в коленях. Мучительный стыд заставлял его время от времени вздрагивать, стыд и изумление, которое не отпускало молодого принца с тех самых пор, как признание Пьера Готье д'Оне выбило землю у него из-под ног. Его Бланка, такая хорошенькая, такая нежная; как он обожал ее, и она, казалась, отвечала ему любовью… Как он мог быть настолько слеп! Филипп Пуатье сидел рядом с полузакрытым глазами, и его лицо ничего не выражало. Никто из придворных и поверенных лиц, прошедших за последние дни перед Ногаре, не упомянул о Жанне. Она могла обвиняться только лишь в укрывательстве, а, значит, может ожидать снисхождения. Правда, граф Пуатье полагал, что и в противном случае он не был бы так глуп, чтобы позорить жену перед всем миром; умная и рассудительная Жанна, несмотря ни на что, была хорошей супругой. Поэтому он с легким презрением косился на братьев – старшего и младшего – в ослеплении горя и жажде мести давших свое разрешение на это судилище… Хотя – что ж, его собственное влияние при дворе благодаря этому упрочится; а там, глядишь, наступит день, когда он сможет вернуть себе Жанну, которая переживет это лихое время где-нибудь вдали от двора. Негоже в такое время разбрасываться королевами…

Людовик Наваррский тоже напоминал собой изваяние, но недвижимость его была иного рода: это было оцепенение ужаса и болезненного любопытства; в ожидании Маргариты, которую введут в этот зал первой, он жадно вглядывался в зал.

Прямо перед герцогами Бургундскими, у противоположной стены, сидела важная, как наседка, графиня Маго д'Артуа. Она со злорадством и презрением поглядывала на своих вечных политических врагов – герцогиню Агнессу и ее сына. Она явилась не защищать дочерей, а посмотреть на них – подумать только, шлюхи позабыли о приличиях и своем будущем, ну и поделом им… Сколько сил она потратила, чтобы пристроить их королевским сыновьям после того, как проклятая Маргарита заняла самое лучшее место в покоях этого идиота Людовика. Она могла вертеть им, как ей вздумается, но вместо этого погибла по глупости; а нужно-то было всего ничего – дождаться смерти короля, и живи себе припеваючи в свое удовольствие… Но Маргарите сам Бог судья, а дочери вызывали ее ярость; как они могли так проштрафиться и опозорить ее! Бланку ей было жалко; слабая и легко внушаемая, она явно подпала под влияние чертовки Маргариты. Но ее любимица Жанна – вот кто ведет себя прилично. Только бы замять это глупое обвинение насчет укрывательства; ее муж – разумный человек, он не станет преследовать собственную жену ради мифического целомудрия. И после этого задохлика короля Наваррского он – главный претендент на престол… Отвоевать бы хоть Жанну у этого надутого от сознания собственного величия короля Филиппа, чтоб его разорвало поскорей!

Маргарита смотрела лишь прямо перед собой и видела серые и мягкие, словно паутина, тонкие колонны, норовившие опутать ее; где-то на краю сознания нависли над нею разноцветные наряды судей и их лица – светлые расплывчатые пятна, множество бездушных пятен. Пройдя на середину залы, она опустилась на колени и наклонила свежевыбритую, всю в царапинах, голову. Только абсолютно бессердечный человек мог бы без сочувствия и содрогания смотреть на королеву Наваррскую – лишь неделю назад блиставшую свежестью и красотой, счастливую и всемогущую, а теперь растоптанную, униженную, распростертую в пыли. Серая, в пятнах, монашеская хламида закрывала ее тело и почти сливалась с ноздреватым камнем. Лишившись волос – своего главного достоинства – Маргарита окончательно утратила прежний облик. Ее прекрасная шея была бессильно спрятана в плечи и казалась тонкой и жалкой, как у цыпленка.

Королева Изабелла с высоты своего постамента с ледяным торжеством взирала на побежденную. Вот тебе, Маргарита, за то, что не скрывала своего оскорбительного счастья!..

Маргарите было все равно. Подрагивая от холода, она терпеливо ждала своей участи и только лишь надеялась, что судьи проговорятся о судьбе ее Филиппа. Только этим она жила, не рассчитывая на снисхождение, ибо знала, что преступление ее в глазах короны огромно. Король Филипп никогда не простит ее, а о муже и вовсе говорить нечего. Только бы ее оставили, наконец, в покое, приняли бы хоть какое-то решение. И мысль о Жанне вновь и вновь колола в самое сердце, вызывая нестерпимую боль: пусть они позволят ей забрать дочь, куда бы ее ни отправили! Ведь она им уже не нужна… Мысли то о дочке, то о Филиппе путались у нее в голове, и горечь разлуки наполняла собой всю ее освободившуюся от радости душу.

= Вам есть что сообщить суду, мадам? – Раздался, казалось, со всех сторон, голос, который она не ожидала услышать. Голос Ногаре.

Сидевший ступенькой ниже короля, на судейском месте, канцлер всматривался в растоптанную фигурку Маргариты. Лучше и впрямь умереть, чем видеть ее такой…

Королева подняла отрешенное лицо и посмотрела прямо на него темными глазами. В них не было никакого выражения – лишь какая-то отчаянная мысль, которую она хотела донести именно до него, Ногаре. Он закашлялся; после того, как он подверг Филиппа пыткам, он не мог спокойно смотреть ей в глаза. А они – яркие, горящие, казалось, видели его насквозь. И вдруг потухли, словно поняв.

= Мне нечего сказать, - послышался ее голос словно со дна колодца, гулкий и безжизненный.

Все присутствующие вздрогнули; лишь на тонких губах Изабеллы мелькнула улыбка.

Ногаре прокашлялся и принялся говорить – размеренно и внятно, равнодушным голосом:

= Рыцарь Филипп Готье д'Оне после особых пыток, к коим мы прибегаем, когда имеем дело со слишком упрямыми людьми, признался, что уже пять лет является вашим любовником.

Мир потемнел для Маргариты. «После особых пыток»!.. Эти слова гулко повторялись в ее голове; вера в спасение погибла. Ногаре не знает сострадания, как она могла надеяться на него!.. В глазах защипало: вернулись слезы, которых не было за все дни заточения. «После особых пыток»…

Филипп признался. Эта невероятная мысль сжимала сердце. Значит, пытки и впрямь были люты… Ведь кто-кто, а Маргарита прекрасно знала, как умеет он переносить боль. Значит, больше надеяться не на что; каменные плиты качались под нею, то вздыбливаясь, то опадая в бездну, а Маргарита почему-то вспоминала залитую солнцем приемную залу отцовского дворца, и стоявшего на коленях Филиппа, который спасал ее будущее ценою собственной жизни. Рыдания поднялись к самому горлу Маргариты: если бы он знал, какую страшную участь он защищал!.. Судьба, с которой они так самонадеянно схлестнулись тогда, десять лет назад, жестоко отомстила обоим. Все было напрасно, любимый. Лишь пережитое вопреки всему счастье имело смысл, и одно это вознаграждало за все.

Она снова подняла глаза и уже осмысленно посмотрела на сидящих перед нею. Лицо Филиппа Красивого, исказившееся судорогой страдания, было непроницаемо. Людовик лихорадочно пожирал ее глазами. Сквозь ресницы Изабеллы горело синее пламя торжества. Ногаре смотрел в бумаги. Только один человек обливался слезами – ее брат Эд, но Маргарита не могла повернуть голову и не видела ни его, ни матери. Впрочем, матери ей было лучше не видеть.

Канцлер поднял голову, и Маргарита вздрогнула от боли, царившей в его черных глазах.

= Знаете ли вы, мадам, - все так же бесстрастно и отчетливо проговорил Ногаре, напряженно глядя ей прямо в глаза. - Что ждет рыцаря, который осмелился обольстить жену своего государя?..

Маргарита жадно смотрела на него и не могла оторвать глаз. Ей казалось, что канцлер хочет что-то сообщить ей, что-то очень важное; но она не понимала. Ногаре даже наклонился вперед, но разум Маргариты был закрыт.

= Это преступление, - медленнее заговорил он, - приравнивается к государственной измене, и за него полагается медленная и страшная смерть.

Эти простые слова, что спустя полчаса лишат чувств Бланку де ла Марш, лишь слегка коснулись сознания Маргариты. Что он хочет сообщить ей? Неужели он думает, что ей надо еще что-то знать после того, что он уже сказал?!.. Филипп погиб, и сомневаться в этом смешно. Маргарита опустила глаза и некоторое время смотрела, как на серую хламиду, натянутую на коленях, капает кровь из прокушенной губы. Даже боли больше не существовало для нее.

= Мадам! – Громовой голос Ногаре вывел ее из небытия.

Она снова подняла несчастные глаза. Неужели никто из этих людей не имеет жалости?.. Все, хватит. Вина ее доказана. Отпустите…

Ногаре даже привстал с места. Он рассчитывал, что умная женщина станет все отрицать несмотря ни на что. Видимо, он ошибся в Маргарите, если после всего, что он ей сказал, она все равно не старается спасти себя. Равнодушие и покорность на лице королевы приводили канцлера в отчаяние: весь его расчет был на то, что инстинкт самосохранения подскажет Маргарите, что говорить, и теперь Ногаре был ошарашен. Он не мог даже предполагать, что судьба Филиппа так важна для нее. Ну как спасти ее теперь, когда она сама не ждет спасения?! Во имя жизни, во имя любви, молчи, Маргарита, отрицай все!

Ногаре до ломоты в висках впивался взглядом в глаза Маргариты, и слова его капали медленно и внятно:

= Итак, сударыня, признаете ли вы, что…

= ДА!!!

Шелковый шнур пояса с треском разорвался в руках Изабеллы. Подняв веки, королева Английская встретилась взглядом с Маргаритой и оцепенела от ужаса: в глазах королевы Наваррской светилось отчаянное торжество и превосходство. Голова Маргариты снова была гордо поднята, на губах играла улыбка.

В этот миг Маргарита испытала нечто, похожее на упоение: в первый раз за долгие годы страха она смогла бросить признание в лицо свету. Только сейчас она с удивлением поняла, как горда своей любовью, и это придало ей силы. А глядящим на нее сделалось жутко: не иначе королева помешалась…

Людовик, которого коснулся ее горящий взгляд, задрожал и заерзал подошвами по шершавому камню ступеньки.

Они думали, что она предаст своего Филиппа. Нет, им не оскорбить его грязным обвинением. Он не соблазнял королеву – она любила его и была счастлива это признать! Маргарита расправила плечи и вдохнула полной грудью сырой воздух. Там, снаружи, идет дождик…

Ногаре глухо застонал и без сил опустился на холодное каменное сиденье. Все было кончено; надеяться на снисхождение короля после такого признания было нелепо. И все же канцлер не думал отступать. Во имя Филиппа он должен был убедить короля. Во имя уважения к самому себе и данному слову…

Опершись на пол, Маргарита с трудом встала на ноги, и никому не пришло в голову толкнуть ее. Она снова обвела взглядом всех – короля, Людовика, его братьев, остановилась на Изабелле. Она понимала, кто виновен в том, что история получила огласку, но теперь ей было все равно. Только бы ей позволили сказать все, что она хочет. Во рту таял металлический вкус крови; она вытерла губы тыльной стороной ладони.

Лицо королевы было столь страшно, а глаза горели так, что в сердца судилища невольно закралась тревога: наверняка Маргарита собирается швырнуть в них проклятие, подобно Жаку де Моле, и этого пошатнувшийся столп Капетингов уже не выдержит. Раздался грохот – это Людовик упал со своего места. Но Маргарита не проклинала – она смеялась, и чудовищна была улыбка на ее чумазом, прочерченном дорожками слез, запачканном кровью лице.

Переведя дух, королева Наваррская заговорила, и снова зрители вздрогнули – так спокойно и уверенно звучал ее негромкий голос, эхом отдававшийся под высокими сводами и бросавший в мучителей оскорбительные слова.

= Да, я признаю. Признаю, что судьба подарила мне пять лет любви. Я не стыжусь этого. Вам не удастся запачкать меня грязью. Я любила этого человека и была счастлива!

Искусанные губы Маргариты, не спускавшей глаз с королевы Английской, тронула улыбка, и Изабелла поняла, что она смеется над ней. И вновь злорадство уступило место жгучей зависти: какова должна была быть сила этой любви, чтобы перед лицом правосудия, потеряв надежду на прощение, даже узнав о страшной участи своего любовника, Маргарита тем не менее продолжала гордиться и радоваться?! Жестокое сердце Изабеллы сжала мучительная тоска. Она пожертвовала братьями, чтобы унизить одну-единственную женщину, и потерпела поражение; к чему же было все это?..

Королева Наваррская повернула голову и встретилась взглядом с Аланом де Парейлем. Улыбнувшись, кивнула ему. Капитан королевской стражи подошел к ней и почтительно предложил руку; так, опираясь на его латный нарукавник, Маргарита покинула капитульный зал. Только Парейль узнал, как дрожали и подгибались ее колени – так, что пришлось едва не нести ее, - но, рассказывая эту историю своим внукам, капитан ни словом не обмолвился об этой слабости королевы.

 

 

Допрос Бланки прошел быстро; как только она узнала, что ждет ее Пьера, принцесса разрыдалась и созналась. Она будто бы и не думала все эти годы, что за ее грех полагается наказание; шесть лет безнаказанных любовных встреч не научили беспечную графиню де ла Марш осторожности. Она так и осталась поверхностной шалуньей, искренне считавшей, что не делает ничего дурного. На ее хорошеньком личике, опухшем от слез, застыло неподдельное изумление такой развязкой. Ей все еще казалось, что все это происходит не с ней, что к ней это судилище не имеет никакого отношения, и, конечно, муж сейчас заберет ее домой.

Карл слушал дрожащий голосок жены, все еще пряча лицо в ладонях; он не мог поверить, что его Бланка такая дурочка… Она не вызывала в нем больше нежности – только презрение и жалость.

Если кто и считал, что происходящее не касается ее, так это Жанна. Она почти вбежала в зал и, бросившись на колени прямо перед возвышением, жадно устремила глаза на мужа. Граф Пуатье смерил ее полным холодного высокомерия взглядом и, отвернувшись, заслужил одобрительный взгляд тещи. Графиня Маго была довольна: Жанне полагается немного понервничать для порядка, если она была такой дурой, что потакала преступным сестрам.

= Признаете ли вы, мадам, что были доверенным лицом мадам Маргариты и мадам Бланки? – Проговорил Ногаре.

= Нет, - оскорбленно ответила Жанна, продолжая ловить взгляд графа Пуатье.

На возвышении и по краям зала пробежал шепоток. Зрители переговаривались вполголоса: кому-то было жаль Жанну, а кто-то твердил, что она не могла быть простой сообщницей и свидетельницей любовных утех. Недовольно оглянувшись по сторонам, Ногаре поднял руку, и шум понемногу улегся.

= Иными словами, вы отрицаете, что вышеупомянутые особы делились с вами своими тайнами?

= Отрицаю. Ваше величество! – Она устремила полный надежды взгляд на короля. – Ваше величество! Я клянусь вам, что я честная женщина!

Снова пронеслась волна возбуждения. Мало кто верил в честность Жанны; слишком хорошо знали при дворе графиню Маго, мать Жанны и Бланки, которая, будучи лесбиянкой и нимфоманкой, не брезговала ни кучером, ни развратной фрейлиной… Поднялись горячие споры. Изабелла смотрела на Жанну с выражением спокойного сожаления: она могла бы помочь ей, если бы Жанна несколько лет назад не побрезговала ее предложением сообщать подробности о жизни Маргариты…

Ногаре оглянулся на короля. Филипп Красивый пожевал губами и тоном смертельной усталости проговорил:

= Придется отправить дело на доследование… Мадам, мы проверим ваши слова и затем примем соответствующее решение. Пока вам придется побыть под стражей.

Жанна побледнела, плечи ее обмякли. Она поняла, что большего ждать нечего; спасибо и на этом. В последний раз взглянув на супруга и опустив голову, Жанна покинула залу.

Ее ждала повозка, в которой Жанну препроводили в замок Дурдан, где графиня Пуатье должна была ожидать решения суда.

Когда зала почти опустела, графиня Маго подкараулила выходившего одним из последних графа Пуатье. Она кинулась к зятю, всем видом выражая заискивание и раскаяние.

= Ваше высочество! – Ее унизанные браслетами толстые руки ловили рукав зятя. – Жанна невиновна, я уверяю вас в этом, простите ее!..

Филипп Пуатье брезгливо отнял руку:

= Вы слышали, мадам. Невиновна она или нет – покажет доследование.

Он попытался пройти мимо нее, но широкобедрая Маго загородила двери.

= Маргарита – вот злодейка! – Горячо затараторила Маго, сверкая глазами. – Она – старшая, это она вовлекла моих крошек в свои непристойные игры! Она должна понести суровое наказание, а моя Жанна – о, ваше высочество, вот вы не знаете, а она всегда говорила только о вас, только о вас!.. Она любит вас, она предана вам, Филипп!..

= Это покажет следствие, - улучив момент, граф Пуатье проскочил в щель между графиней и створкой двери.

Ему и впрямь было жаль Жанну, но он не хотел, чтобы цепкая теща отнесла его отношение к ней на свой счет. Не приведи Господи быть обязанным графине Маго, даже в таком домашнем деле, как прощение собственной жены!

 

 

 

= Ваше величество, я никогда ничего у вас не просил. Пощадите мадам Маргариту.

Король, сидящий в своем любимом кресле, поднял на канцлера сумрачный взгляд.

= Что с тобой, Ногаре? Она изменница!

= Ваше величество… - С мольбой сложив руки на груди, Ногаре приблизился к королю. – Позвольте мне говорить откровенно. Вам не сыскать девушки, достойной занять ее место. Дайте Маргарите еще один шанс; уверяю вас, она запомнит этот урок.

= Мой сын никогда не вернет ее в Лувр, Ногаре. В этом случае он будет опозорен.

= Его высочество и так уже опозорен, ваше величество. Правосудие свершилось, виновные будут наказаны. Но подумайте, так ли уж виновна мадам Маргарита?.. Все знают, как относился к ней Людовик Наваррский.

= Это никого не касается. Мы должны прежде всего блюсти порядок в своем доме, иначе не видать порядка в государстве, Ногаре!

Канцлер с осуждением смотрел на своего господина. Если бы его величество был последователен в своих поступках! Если бы он вел себя также десять лет назад, когда отвергал слухи об изменах королевы Жанны!..

Как он мог сказать королю, что обещал Филиппу позаботиться о Маргарите!.. В надежде на это его воспитанник пошел на страшное: запятнал душу свою лживым признанием, взял на себя самые невероятные обвинения, и что теперь?! Как он, всемогущий Ногаре, признается несчастному, что его жертва оказалась напрасной, и Маргарите придется до конца дней своих призывать смерть в далекой Нормандской тюрьме?..

Ногаре почувствовал, что стар. Именно в эту минуту он ощутил, как болят натруженные за тысячи бессонных ночей глаза, как подагра сводит пальцы. Вся жизнь его, все помыслы были брошены на служение этому королю, который не хочет услышать его и понять в тот единственный день, когда не канцлер нужен королю, а король – канцлеру!.. Он всю жизнь был слугой, и жизнь эта прожита напрасно. Ах, король Филипп! Вот твоя благодарность за все то тяжкое бремя, что возлагал ради тебя на свои плечи слуга твой Ногаре, за бессонные ночи, за подтасованные результаты следствий, за лживые обвинения… Он отдал душу королю, всю без остатка, он прикрывал правосудием ложь и клевету, и вот она – расплата. Единственный после короля дорогой сердцу канцлера человек должен искупить своей напрасной жертвой все пригрешения старого канцлера.

В эту минуту, глядя на короля слезящимися глазами, Ногаре понял, что карьера его завершена; пора подавать в отставку. Он не сможет более служить этому королю.

= Позаботься, Ногаре, - проговорил, глядя в окно, Филипп Красивый, - чтобы папа Климент поскорее развел Людовика с мадам Маргаритой. Он старший, он главный претендент на престол, значит, и освободиться от брачных уз должен первым.

Какое дело было королю до переживаний Ногаре? Все это время он думал о своем. Мало того, его величество страшно удивился бы, если бы узнал, что его верный слуга имеет какое-то свое мнение… Этот человек был его правой рукой долгие годы, а рука, как известно, она всего лишь рука, без глаз, безо рта, без сердца. И объяснять его величеству, что Ногаре – это целый организм, было безнадежно.

= Но супружеская измена не является в глазах церкви достаточным предлогом для развода, - бесцветным канцелярским тоном проговорил Ногаре.

= Значит, придется убедить папу, Ногаре, - пожал плечами король, слишком привыкший верить в слепое повиновение и могущество своего канцлера.

Ногаре поклонился. Больше спорить было бессмысленно; оставалось одно: не сообщать о решении короля Филиппу. Пусть еще и это будет на совести Ногаре, - разве мало грехов брал он на свою душу ради его величества?.. Этот невинный грех не отяготит и без того неприподъемную душу канцлера, а мальчик зато не умрет разочарованным. Пусть мальчик думает, что Маргарита получит свободу.

Медленно, с трудом передвигая враз отяжелевшие ноги, канцлер двинулся к выходу. В дверях он столкнулся с запыленным гонцом; не замечая его, юноша бросился к королю и застыл на почтительном расстоянии, переводя дух. Король вопросительно взглянул на него.

= Ваше величество! Папа Климент скончался.

Горько усмехнувшись, Ногаре молча вышел из кабинета.

 

 

Вечером Маргариту и Бланку снова повели в капитульный зал, на этот раз уже вдвоем. Они выслушали решение короля: обвиненных в супружеской измене дам ожидал замок Шато-Гайар, построенный близ городка Андели Ричардом Львиное Сердце и превращенный ныне в королевскую тюрьму.

Далее следовало страшное:

= Мессиры Филипп и Пьер Готье д'Оне, как посягнувшие на честь особ королевского дома и презревшие феодальные узы, кои обязаны были блюсти, будут ободраны живьем, обезглавлены и оскоплены в полдень следующего дня.

По телу Маргариты пробежала волна судороги. Бланка снова упала в обморок.

 

 

 

Глава 10

 

К

огда Ногаре зашел за Маргаритой, она сидела, прислонившись спиной к стене, и невидящими глазами смотрела на маленькое зарешеченное окошечко под самым потолком. В окошечке брезжил ранний рассвет.

Где-то в садах щелкали соловьи, просыпались воробьи и синицы. Маргарита вспоминала майское утро 1309 года, когда вот так же безмятежно спускалась на Мобюиссон заря. Как давно это было, будто в прошлой жизни. Правдой ли было это все? Может, годы счастья приснились Маргарите, и только теперь она мучительно просыпается?..

Повернулся ключ в замке, скрипнула дверь. Бланка, даже во сне не перестававшая плакать, подняла голову. Но пришли не за ней. Человек, закутанный в серый плащ, подошел к Маргарите и подал ей руку. Бланку обожгло: ее разлучили с сестрой, и теперь уводят Маргариту. Неужели она останется одна в этой страшной тюрьме?! Но принцесса, обмирая от ужаса, не подала голоса. Она просто смотрела, с головой накрывшись рогожей, и сердечко ее стучало быстро и гулко.

Медленно обернувшись и встретившись взглядом с вошедшим, Маргарита напряглась и отодвинулась. Какое новое испытание ее ждет?.. Но не все ли ей равно? Разве она сейчас решает что-то?.. Ногаре почтительно протянул руку, и она, помедлив, покорно оперлась на нее. Канцлер помог королеве подняться и повел ее к двери.

= Маргарита!.. – Не выдержав, пискнула Бланка.

Обернувшись на шевелящийся под рогожей комочек страха и отчаяния, называвшийся прежде графиней де ла Марш, Маргарита вопросительно взглянула на Ногаре.

= Она вернется, мадам, - ответил тот Бланке.

Они вышли в коридор. Ногаре что-то сказал латникам охраны, и те с жалостью проводили взглядами Маргариту, решив, что ее ведут на допрос. Пытать такую прелестную женщину – ну и чудовище же этот Ногаре!

Когда они отошли, и поворот коридора скрыл их от посторонних глаз, Ногаре вынул из-под плаща такой же серый плащ.

= Наденьте, мадам.

= Сначала скажите, куда мы идем, - Маргарита отступила на шаг.

= Не делайте глупостей, - Ногаре набросил ей на голову капюшон плаща. – Хуже, чем сейчас, вам все равно не будет.

Она сразу обмякла и покорно позволила укутать себя в балахон. Ногаре крепко взял ее за руку и, не говоря больше ни слова, потащил за собой. Они шли длинными коридорами и спускались все ниже и ниже по крутым винтовым лестницам. Судя по тому, как остывал по мере продвижения и напитывался сыростью воздух коридоров, большую часть пути они проделали под землей.

Наконец они оказались в коридоре с таким низким потолком, что даже Маргарите пришлось пригнуться. Мимо то и дело пробегали крысы; чадили редкие факелы. Ногаре отворил своим ключом малоприметную дверь в самом дальнем конце коридора, и оттуда вырвался спертый запах крови и болезни – такой силы, что Маргарита в ужасе отшатнулась. Внутри было темно, но Ногаре безжалостно толкнул ее вперед:

= Осторожно, мадам, здесь ступеньки.

Войдя вслед за оцепеневшей от предчувствия Маргаритой, канцлер запалил факел, располагавшийся на двери. Темница озарилась слабым оранжевым огнем; от духоты факел потрескивал и плевался огненными каплями.

Маргарита застыла на верхней ступеньке лестницы, боясь глянуть вниз. Перед ней лежала круглая камера, заваленная прелой соломой; по противоположным сторонам ее на солому были наброшены грязные рогожи, а на них застыли два обезображенных до неузнаваемости тела. Время от времени кто-то из них издавал протяжный слабый стон и затихал.

Ногаре стиснул руку Маргариты выше локтя и повел по скользким ступенькам. Спотыкаясь на осклизлой соломе, они подошли к лежащему справа от лестницы несчастному. Оставив Маргариту, Ногаре вернулся к лестнице и, обхватив руками голову, уселся на верхней ступеньке.

Маргарита, не чувствуя под собой одеревеневших от ужаса ног, осторожно приблизилась; она знала, что увидит, и боялась этого, но не могла убежать. Как во сне, она села на солому и наклонилась над лежащим; все ее существо отчаянно сопротивлялось реальности и не желало верить глазам. От запаха крови и мускуса мутило, вблизи тела этот запах сделался невыносим, но Маргарита почти не ощущала этого.

Он лежал, отвернув голову к стене; из-под загрубевшей от крови рогожи открывалось покрытое липким потом плечо, вздувшиеся вены на шее и затылок. Некогда русые волосы были спутаны и торчали застывшими сосульками запекшейся крови.

Маргарита помертвевшими глазами оглядывала распростертое перед нею тело; тело любимого – сильное, прекрасное, превращенное в кровавую кашу раздробленных мышц и порванных сухожилий. Неужели было такое время, когда она ласкала его, прижималась к нему?! Это казалось невероятным… Пройдет еще несколько часов, и это тело, в котором еще теплится жизнь, превратится в простой кусок окровавленного мяса, в землю, в прах, в воспоминание. Это было трудно осознать. Ведь вот он еще живой, лежит перед нею, и из груди его с тихим свистом вырывается воздух. Неужели скоро он будет мертв?!..

Протянув дрожащую руку, Маргарита осторожно погладила Филиппа по волосам.

Он вздрогнул, не желая выходить из небытия: именно в этот миг ему снился прекрасный сон. Несчастному, уставшему призывать к себе Смерть, чей разум замутился от бесконечных пыток, показалось, что его будят для новых мук. Поэтому, когда Филипп с трудом повернул лицо, оно было искажено гримасой отчаяния и боли.

Маргарита вскрикнула. Эти дни страшно исказили любимые черты: лицо заострилось, приобрело желтоватый пергаментный оттенок, губы раздулись в кровавую подушку. На крик он удивленно разлепил присохшие веки и, моргая, пытался всмотреться в нависшую над ним фигуру в капюшоне.

Маргарита обнаружила в головах его плошку с водой; осторожно покапав водой на веки Филиппа, она помогла ему восстановить способность видеть. Откинуть капюшон она не могла.

= Это сон… - Хрипло прошептал Филипп.

Она замотала головой, и по щекам ее побежали слезы.

= Ты еще можешь плакать, Маргарита, - еле слышно выговорил он. – А я вот – не могу. Какой хороший сон. Побудь со мной немного.

Он пошевелился, из-под рогожи показалась замотанная в окровавленную тряпку культя, в которую превратились нежные пальцы Филиппа. Он попытался протянуть руку к Маргарите, но не хватало сил. Тогда она бережно взяла обрубок обеими руками и прижала к своей груди.

Глаза Филиппа, жадно вглядывавшиеся в ее лицо, постепенно приобретали осмысленное выражение.

= Неужели это ты?.. – Прошептал он непослушными губами. – Ты и в самом деле пришла ко мне, я не сплю?.. Не смотри на меня, я плохо выгляжу. И тебе уже не удастся вылечить меня…

= Филипп… - Только и смогла выговорить Маргарита, преодолевая спазм в горле.

«Будь ты проклят, Ногаре!..»

= Маргарита! – На лице Филиппа отразилось беспокойство; преодолевая боль, он торопился сообщить ей что-то очень важное. – Маргарита, прости меня. Я признался во всем.

= Я знаю, Филипп, - сдерживая рыдания, проговорила Маргарита. – Ты ни в чем не виноват: что ты мог изменить?..

= Я смог, Маргарита, - он улыбнулся – одними глазами, и на миг, с болью в сердце, Маргарита увидела прежнего Филиппа. – Я смог спасти тебя. Я взял вину на себя, и тебе теперь ничего не грозит.

Он говорил торжествующе и уверенно, и Маргарита кивнула:

= Да, любимый. Мне ничего не грозит.

= Что решил король?

= Я поеду в Дижон, буду жить там с братом.

На лице Филиппа засветилась тень утраченного счастья.

= В Дижон… - На глазах его выступили слезы. – Это надо же, а я думал, что слез больше нет… Это хорошо, что в Дижон, Маргарита.

Она попыталась улыбнуться сквозь слезы.

= Я буду носить твое колечко, Филипп. Вот оно. Я всегда буду помнить о тебе.

= Не плачь. Скоро это все кончится, и боль пройдет – и у тебя, и у меня. Я хочу сказать тебе… - его голос сорвался. – Я всегда был счастлив с тобой, Маргарита. Даже когда ты гнала меня… Я буду помнить о тебе. А ты забудь. Так будет лучше.

Она наклонилась над ним, задыхаясь от слез и нестерпимого запаха. Коснулась губами его губ; зеленые глаза Филиппа серьезно смотрели на нее.

= Я тоже была счастлива, Филипп, - глядя в эти полные муки глаза, проговорила Маргарита. – Я люблю тебя. Прости, что никогда не говорила этих слов. Я люблю тебя, Филипп…

Он качнул головой, и губы его дрогнули в печальной улыбке:

= Не утешай меня, Маргарита. Я же говорил тебе – помнишь? – что моей любви хватит на нас обоих.

Он не поверил в ее признание. Оглушенная этой мыслью, Маргарита снова зарыдала. Он никогда теперь не поверит ей; поздно, слишком поздно доказывать ему свою любовь.

= Прости меня… - Прошептала она.

Он снова улыбнулся.

= Береги дочь.

Она вздрогнула всем телом и выпрямилась. В глазах Филиппа светилось понимание. Маргарита осторожно погладила его по щеке, на которой белыми полосами проступали теперь ясно различимые борозды – следы от плетки герцога Бургундского.

= Ты не должна плакать, - чувствуя, что теряет силы, Филипп заговорил отрывисто и быстро. – Ты должна думать о Жанне. Теперь у нее осталась только ты. Ради меня, позаботься о ней, Маргарита. Обещай.

= Обещаю, - еле слышно прошептала она.

= Мадам!

Голос Ногаре оглушил обоих. Филипп принялся вглядываться в полумрак; Маргарита вскрикнула и прильнула к нему.

= Пора, мадам.

Филипп ободряюще улыбнулся ей:

= Иди.

И вдруг в глазах его, устремленных на Маргариту, заплескалась паника.

= Маргарита!.. Забудь все, что я тебе сказал. Забудь меня, Маргарита! Береги Жанну… И обещай мне, что не будешь смотреть, как меня казнят. Обещай, Маргарита!

Она закивала, продолжая прижимать к себе его руку.

= Прощай, любимая. Не плачь. Забудь меня… - Филипп закрыл глаза.

Ногаре поднял ее с колен; Маргарита не могла двигаться самостоятельно и бессильно повисла на руке канцлера.

Он повел ее к лестнице и, когда дверь уже открывалась, до них донесся громкий возглас:

= Маргарита!

Она обернулась и с криком рванулась к Филиппу, но Ногаре крепко держал ее. Филипп вложил в окрик все оставшиеся у него силы и, потеряв сознание, уронил голову на солому.

 

 

Маргарита упала на свой тюфяк и пролежала ничком несколько часов. Она хотела умереть, чтобы не помнить этих полных любви и недоверия глаз. Даже Бланка, осторожно подобравшись, гладила ее по спине, полагая, что Маргарита увидела или испытала что-то страшное. Сама она всю жизнь смертельно боялась Ногаре и упала бы замертво, только прикоснись он к ней.

Между тем за зарешеченным окошком разгорался новый день; для кого-то он станет последним днем счастья и страданий: пятница, 19 апреля 1314 года.

 

 

На площади Мартре – центральной площади Понтуаза – с утра волновался народ. Те, кто встал пораньше, радовался, что занял лучшие места на деревьях, на ограде городской ратуши, на крышах прилегающих к площади домов. А толпы шли и шли на площадь, - никто не хотел пропустить увлекательное зрелище: тяжесть преступления приговоренных предусматривала жуткую казнь – медленную и изощренную.

Толпа сгущалась вокруг помоста, на котором были установлены две лавки без ножек, подобные прилавкам мясников, и две виселицы. Всем хотелось подойти поближе, но не пускали лучники.

Наконец в конце улицы, выходившей на площадь, показалась телега, на которой, привязанные веревками к перилам, качались одетые в белые балахоны братья Готье д'Оне. Толпа взревела так, что с крыши ратуши взлетела туча воронья и с граем закружилась над площадью.

 

 

Маргарита услышала, как скрипнула, вновь отворяясь, дверь камеры, и следом вскрикнула Бланка. Она поднялась. Несколько латников во главе с Аланом де Парейлем проводили принцесс к выходу.

Их усадили в открытую повозку, обтянутую черным шелком. Бланка испуганно прижалась к Маргарите.

= Куда нас везут? – С надеждой вглядываясь в ее лицо, спрашивала маленькая графиня.

Маргарита пожимала плечами. Она чувствовала себя мертвой, а мир – не существующим. Так не все ли равно?..

Увидев в конце улицы просвет, заполненный морем голов, Маргарита все поняла. В отчаянии вцепилась она в скамью, на которой сидела. Неужели они заставят ее смотреть на казнь?!.. Да, король Филипп Красивый, даже если бы и хотел, не смог бы придумать для любящей женщины пытки изощреннее этой.

Раздетые донага братья уже лежали на скамьях. Счастье, что повозка Маргариты и Бланки так долго пробиралась в толпе; Филипп уже не мог увидеть ее. Думая, что Маргарита уже далеко, он спокойно смотрел в синее небо, в котором кувыркались ласточки, и вспоминал берег Визоны, голубую шапочку Маргариты, и таких же, а может быть – тех же самых – ласточек, кувыркавшихся в ее распахнутых глазах.

Увидев помост, Бланка лишилась чувств, и Маргарита осталась одна. До белизны в суставах сжимала она перильца повозки, жадно вглядываясь в происходящее на помосте.

Именно это позволило сотне свидетелей создать мнение о королеве Наваррской и пронести его сквозь века. Черные зрачки Маргариты, не отрывавшиеся от зрелища, пустые и равнодушные, пугали тех, кто смотрел в тот миг на королеву. Вот так и получилось, что в памяти народа она осталась кровожадным монстром…

Маргарита была наполовину мертва. Не лишиться чувств, как Бланка, помогало ей только лишь страстное желание до последней минуты быть вместе с Филиппом, видеть его до конца. Вот почему бледное, без единой кровинки, застывшее лицо ее было устремлено на помост.

Под душераздирающие крики несчастных и возбужденные возгласы толпы началась казнь. Филипп мог позволить себе кричать: ведь он знал, что в толпе не было никого, кто искренне переживал бы за него, перед кем он должен был держаться… Каждый крик судорогой пробегал по лицу Маргариты, а глаза ее становились все темнее.

Два одетых в красное палача вершили свое дело рассчитанными, синхронными движениями. Два окровавленных бесформенных куска одновременно шлепнулись на помост, описав в воздухе дугу, рассыпая капли крови.

= Филипп… - Шептала Маргарита, чувствуя, как леденеет ее тело. – Прости… Прости меня…

С этого момента братья кричали, не переставая. В оцепеневшей толпе кто-то плакал, кто-то молился, были и такие, кто проклинал; а кто-то – напротив – восторгался искусством палачей.

Маргарита медленно сползла со скамейки на пол. Отчаянно цепляясь за перила, она продолжала смотреть.

Над распростертыми телами взлетели цепи; раздался треск рвущейся ткани, и с помоста под ноги отшатнувшейся толпе полилась кровь, неся с собой белые лохмотья кожи.

Маргарита больше не слышала криков – в ее ушах колотилась кровь. Одну только молитву посылала она к безжалостному небу: скорее бы он умер.

Палачи занесли над головами блеснувшие в лучах солнца мечи.

= ФИЛИПП!!!

Крик, не похожий на человеческий, поднял на дыбы лошадей сопровождавших Маргариту латников. Маргарита однажды уже звала так Филиппа – десять лет назад, на ристалище в Дижоне, - но на этот раз ее крик не вернул к жизни молодого рыцаря. Это был крик чайки, птенцов которой пожирает лунь, – полный тоски, муки и бессилия. Так кричит рвущееся на части сердце. Крик пронесся над площадью – и это был последний звук, который услышал в своей жизни Филипп Готье д'Оне. Он успел еще удивиться, почему ему слышится голос Маргариты… А потом сверкнула молния, и в глаза Филиппа вдруг брызнул ослепительно яркий свет. Боль прошла, оставив только память.

 

 

 

Ногаре привел в порядок дела и аккуратно рассортировал свитки, что давно собирался сделать, да было недосуг. Большая часть документов – показания, акты, опросные листы – горела в камине. Долго работал канцлер, стараясь закончить все за ночь, а когда наступило утро, вдруг почувствовал, что устал.

Ногаре тяжело поднялся из-за стола и подошел к креслу. Несколько шагов по кабинету дались ему с великим трудом. Наконец долговязое тело человека, который не умел сидеть на месте, деятельного и отважного, нашло отдых в недрах кожаных подушек.

В окне быстро светлело; занималась заря. Вокруг кресла, по стенам кабинета, проявлялись, выплывая из сумрака, вереницы шкафов и комодов, где хранились дела – свидетели великого царствования. А Ногаре казалось, что его со всех сторон обступают бесплотные тени тех, чьи жизни были на его совести. «Я делал все это во имя государства», - отчаянно подумал Ногаре. Ответом ему был легкий, едва уловимый шепот, и самым ясным призраком выступил вперед зеленоглазый любимец – маленький паж Филипп Готье д'Оне. Двенадцатилетний мальчик улыбался своему учителю и протягивал ему руку. «Вот и все», - пронеслось в голове канцлера. – «И впрямь, пора на покой».

Его сухая рука встретилась с теплыми пальцами мальчика, и канцлера не стало. Целая эпоха умерла вместе с Ногаре – великим человеком, во многом определившим судьбу государства.

 

 

 

 

 

 

Глава 11

 

С

транно, но чем больше проходило дней, недель, месяцев, - тем дальше уходил от Маргариты образ Филиппа. И вот, вспоминая прожитую жизнь, она уже не видела его целиком – только длинные кисти рук, их нежное и в то же время надежное прикосновение, видела очертания фигуры и глаза… Но первым ушел голос. Маргарита, сколько не силилась, не могла воскресить его в памяти. Облик любимого отдалялся, и она решила, что Филипп не простил ее, забирая даже те малые крохи, что остались у нее в утешение.

Маленькая Жанна осталась в заложницах у короля; Филипп Красивый не желал и думать о том, чтобы отдать ее родственникам Маргариты. Герцог Эд зря только забрасывал его письмами и надоедал частыми визитами… Девочка должна была унаследовать корону Наварры, хотя и поговаривали – уже открыто – что Жанна, быть может, вовсе и не дочь Людовику. Эту удачную мысль высказал в сердцах сам Людовик, и внимательные свидетели сразу же подхватили ее и понесли в народ. Филиппу Четвертому, опасавшемуся путаницы в престолонаследии, стоило больших трудов и огромных затрат усмирять слишком уж радивые глотки.

Было решено, что, в связи с загадкой рождения – загадкой, которую могла бы прояснить только Маргарита, если бы хотела, - Жанна не имеет права наследовать престол Франции. Но наследницей Наварры она оставалась, и, чтобы не допустить войны (герцог Эд уже собирал вокруг себя недовольную королевской властью знать), его величество дал согласие на брак Жанны с маленьким сыном Людовика д'Эвре. Так Наварра получила свою законную королеву, а Жанна пока спокойно ожидала совершеннолетия под строжайшей охраной в Венсенском дворце – там, где появилась на свет.

Маргарита, которой не разрешали сноситься с внешним миром, ничего этого не знала и была уверена, что Жанна живет во дворце ее родителей: так обещал ей брат в тот день, когда Маргариту увозили из Понтуаза.

Она хорошо помнила последний разговор с Филиппом и была намерена исполнить свое обещание и позаботиться о будущем Жанны. Пусть дочка пока поживет в Дижоне, а она сама, Маргарита, отдохнет здесь. Омертвение первых дней ужаса прошло; после казни Филиппа существование Маргариты было ознаменовано только одним желанием – выжить и отомстить.

Филипп Красивый долго еще вершил правосудие; он жаждал крови и проливал ее реками. Придворные дамы и фрейлины Маргариты, дворецкие и пажи, приближенные ко двору молодые мужчины и женщины, на которых пало подозрение о том, что они помогали или просто знали о любовных свиданиях Маргариты и Бланки, - были арестованы, допрошены с пристрастием и повешены, сожжены, утоплены. Королем словно завладел демон, припадок бешенства не проходил; в течение всей весны и лета он мог схватить любого, на кого пало хоть малейшее подозрение. Надо ли говорить, что многие в те дни счастливо избавились от неугодных соперников, врагов и соседей… Остров Сите был объят страхом. Террор в Лувре продолжался до поздней осени.

 

 

Ровные снега лежали перед Маргаритой; пологие холмы и тоненькая ленточка реки уводили взор далеко-далеко, до самого горизонта. У подножия мелового утеса, на котором стоял замок Шато-Гайар, прилепился аленький городок, почти деревушка, под названием Андели.

Королева Наваррская, кутаясь в шаль, стояла у зарешеченного окна, от частых стеколец которого веяло холодом. За ее спиной горел камин. Маленькая круглая башенная комната была теперь обиталищем Маргариты; в глубине ее, напротив камина, стояла низкая кровать под кожаным пологом, накрытая одеялом, сшитым из волчьих шкур. В комнате был даже сундук для одежды, комод (на нем стоял тазик для умывания с графином), маленький стол, два стула и лавка у стены. Пол покрывал местами протертый, но еще вполне сносный, а главное – теплый, ковер.

Итак, вопреки установившемуся мнению, условия жизни у Маргариты были совсем неплохи, и она не пожелала бы променять это место заключения на какое-то другое – просто потому, что привыкла. В конце концов, тюрьма – она и есть тюрьма, и даже в Лувре она чувствовала бы себя совершенно так же без своего Филиппа, если не хуже; так какая разница, где плакать от одиночества... Ожидание помогало ей справиться с недостатком общения (Бланка была тяжелой соседкой); а Маргарита ждать умела, да и терпения ей было не занимать.

Маргарита смотрела на холмы: ей показалось, что над ними, выделяясь на фоне свинцовых снежных туч, парит белый сокол. На заснеженных холмах легко было различить охотящегося человека. Маргарита уже два часа стояла так, пытаясь совладать с собой: неужели ее покинули не все, неужели, по какому-то чудесному велению судьбы, Реми де Лонгвик избежал смерти, унесшей весь ее двор?!.. До боли в глазах всматривалась королева Наваррская в лежавший далеко внизу под меловым утесом мир.

Она похудела, шерстяное платье свободно облегало округлости фигуры; отросшие за полгода кудри, достигавшие уже середины шеи, трогательно обрамляли печальное лицо. Страшно сказать, но неволя подействовала на Маргариту благотворно. Она ложилась спать и вставала в одно и то же время, по распорядку гарнизона; еда ее была скромной, но питательной – опять же спасибо солдатам, на содержание которых уходили из казны огромные деньги (кормили узниц из одного с ними котла). Свежий воздух и покой довершили остальное. Маргарита набиралась сил.

Поэтому она была приятной узницей; комендант крепости Робер Берсюме только радовался: он до смерти боялся высокопоставленных заключенных и, узнав о сразу двух принцессах, упал духом. Но Маргарита не приносила ему никаких хлопот – она не капризничала и не жаловалась на еду и условия, чего нельзя было сказать о Бланке.

Графиня де ла Марш в тот период, пока жива была Маргарита, переносила неволю из рук вон плохо. Время от времени у нее случались вспышки истерики, после которых она впадала в долгую депрессию. То она не выходила из комнаты Маргариты (их кельи соединялись спрятанной в стене лестницей), болтая о пустяках, то готова была убить ее, обвиняя только Маргариту в произошедшей катастрофе. Только потом, оставшись одна, Бланка успокоится, и епископ Парижский, приехав к ней для переговоров относительно расторжения брака, найдет жизнерадостную женщину, не ставшую чинить препятствий его миссии и наотрез отказавшуюся покидать Шато-Гайар.

Может быть, Маргарита мешала Бланке, - в Андели поговаривали, что два сторожа принцессы, оставшейся в одиночестве, весьма приятно скрашивали ее заключение; в «Журнале казны» остались сделанные рукою Карла Красивого записи о расходах на содержание Бланки и «лиц из ее свиты»… Но над этим только предстоит еще ломать голову историкам. А пока Маргарита стояла у окна.

Наступил вечер, тучи затянули небо от края до края, и пошел снег. Комната погрузилась в фиолетовый мрак; вздохнув, королева Наваррская отошла от окна, бросила шаль на сундук и, раздевшись, нырнула в кровать. Засыпая, она по привычке представила себе Филиппа – как он входит в эту забранную частой решеткой дверь…

Белый сокол сел на руку человека.

 

 

Окна огромного покоя были занавешены тяжелыми шторами; жарко пылал камин, поджаривая и без того удушливую атмосферу болезни, царившую в этой комнате.

День 29 ноября 1314 года собрал во дворце Фонтенбло всех родичей – принцев, графов, баронов Франции. В том же покое, где он появился на свет, умирал теперь король Филипп Красивый.

Он лежал под синим затканным золотыми лилиями покрывалом, и над ним нависал сделанный из такой же ткани тяжелый балдахин. Треск свечей, вставленных в многочисленные шандалы вокруг кровати, не мог заглушить хриплого прерывистого дыхания короля. Высохшее существо с ввалившимся ртом и впалыми щеками, с жилистыми ладонями, беспрестанно шарящими по одеялу – вот во что превратился теперь тот, чье имя произносили с трепетом и страхом.

Филипп Пуатье с наигранно бесстрастным видом стоял у стены, стараясь не замечать горящих взглядов графини Маго: сегодня утром теща посулила ему корону Франции как выкуп за свободу Жанны. Молодому графу было противно.

Карл де ла Марш тихо плакал, украдкой вытирая слезы. Людовик стоял в оконной нише (там хоть немного дуло) и, безвольно опустив от волнения длинные руки, напряженно смотрел на отца. Решалась его судьба; из этой комнаты он в любую минуту мог выйти королем.

Пятилетняя малышка Жанна, никогда не улыбавшаяся с того момента, как ее разлучили с Филиппом д'Оне и Анной д'Арманьяк, робко жалась к своему будущему свекру, Людовику д'Эвре. Младший брат короля был единственным человеком, жалевшим маленькую девочку, попавшую под жернова Судьбы и обреченную еще много лет жить под надзором тюремщиков. Граф д'Эвре рассеянно гладил ее по головке.

Потянув его за рукав, Жанна подняла не по-детски серьезные, полные сострадания, глазенки:

= Дедушка болеет?

= Да, Жанна, - негромко ответил граф.

= Что с ним?

= Его помял олень.

Девочка нахмурилась:

= Что ли, укусил?

= Нет, забодал, - он улыбнулся, чтобы не тревожить ребенка.

Она опустила голову и немного подумала. Наверное, дедушка болеет давно, раз она так долго не видела его – с самой весны. Раньше, когда у Жанны была мама, была няня и добрый-добрый слуга Филипп, дедушка часто приходил к ней… Поразмыслив, Жанна отошла от графа, который в эту минуту отвлекся, и осторожно, бочком, приблизилась к кровати.

Не заметив ее, к лежащему королю приблизился Карл Валуа; его толстый живот нависал над девочкой подобно кораблю.

= Брат мой, - Карл наклонился над умирающим. – Не желаете ли вы что-либо изменить в своем завещании?

Дрожащая жилистая рука – рука глубокого старца – поднялась над одеялом, но тут же бессильно упала.

= Маргарита… - Плаксиво донеслось из глубины алькова. – Ногаре прав… Возмездие… Корона Франции… Верните королеву…

= Его величество бредит, - заявил, выпрямляясь, Карл.

= Пи-и-ить…

Жанна спрыгнула с прикроватной ступеньки и, подбежав к столику, взяла с него наполненную вином чашу. С чашей в руках вернулась к кровати и принялась взбираться по ступенькам: поставит чашу на ступеньку, поднимется сама, возьмет чашу – и дальше.

Наконец она увидела в груде подушек лицо деда и испугалась – до того изменила его болезнь. Ибо, конечно, не олень был причиной смерти короля, - вереница приступов головной боли привела к обширному кровоизлиянию в мозг, и на охоте в Фонтенбло король внезапно упал с коня. С тех пор – вот уже пять дней – он не двигался, только царапал одеяло скрюченными пальцами.

Жанна осторожно коснулась его руки и протянула чашу. Взглянув на нее, Филипп Красивый вздрогнул от ужаса: ему померещилось лицо жены – вот такой же впервые увидел свою Жанну в Венсенском дворце маленький принц Филипп.

Рука его рефлекторно взметнулась и упала. Чаша с грохотом покатилась по полу; в комнате, где и так было тихо, повисла теперь абсолютная тишина. Пятнадцатилетний сын Людовика д'Эвре Филипп, будущий король Наварры, подхватил на руки свою плачущую невесту – Маленькую Жанну.

 

 

Маргарита поняла это сразу же, как только увидела утром коменданта, входившего в ее дверь с подносом в руках. Согнувшись в поклоне (а, может быть, под тяжестью подноса), Берсюме поставил свою ношу на столик. И остался стоять со смиренно опущенной головой, и весь его вид являл покорность.

= Умер!!!

Маргарита вскочила с сундука, на котором сидела, штопая свою шаль. Отбросила работу в угол и гордо выпрямилась, потянувшись и расправив плечи.

Берсюме смотрел на нее с ужасом. Со вчерашнего вечера, с того момента, как, судя по депеше, скончался король, он охраняет королеву Франции. Вот она стоит перед ним, потягиваясь, как кошка, и густые кудри на запрокинутой головке щекочут ее плечи. Как ему теперь быть?! Наверняка за Маргаритой явятся… Он хозяйским глазом окинул комнатку. Чисто, скромно, очень даже мило. У королевы есть все, что она может желать в нынешнем своем положении…

= А что вы принесли? – Тем временем Маргарита танцующей походкой подошла к столику, и комендант, оторопев, увидел в глазах ее незнакомый огонь решительности и торжества. – Завтрак? Чудесно. Давайте есть, Берсюме.

Она уселась за столик и в первую очередь придвинула к себе кувшин с вином. Подняла на него удивленные глаза – комендант не двигался с места.

= Что ж вы стоите, Берсюме?

Вдруг поняв его нерешительность, королева расхохоталась, обнажив некрупные ровные, как у котенка, зубки.

= Да садитесь же, мессир! - Все еще смеясь, воскликнула она. – Я приглашаю вас за праздничный стол – вас, который первым принес мне эту радостную весть!

Наполнив два кубка, она протянула один неловко усевшемуся Берсюме. Взгляд внезапно посерьезневшей королевы затуманился.

= Давайте выпьем, Берсюме, - глухим усталым голосом проговорила Маргарита, - за тех, кто дал мне силы дожить до этого дня.

Она залпом опрокинула в себя вино и, наполнив снова свой кубок, тяжело поднялась и подошла к камину. Медленно наклонились ее руки, выливая вино прямо в огонь; удушливый пар окутал фигуру королевы.

Берсюме забыл встать, когда поднялась королева; тост был невинным, хотя у коменданта тряслись руки от того, каким голосом произнесла этот тост узница. Стуча зубами о край кубка, он решительно осушил его. Когда Маргарита вернулась к столу, взгляд ее был прежним – торжествующим и приветливым, и только в глубине глаз тихо плескалась печаль.

 

 

Когда комендант ушел, к Маргарите спустилась Бланка, которую разбудил смех королевы. Но она брезговала обществом какого-то Берсюме и, дрожа от нетерпения, дожидалась его ухода, вслушиваясь в разговоры, доносившиеся из комнаты Маргариты.

Она слетела по лестнице и, схватив Маргариту за руки, закружила ее по комнате.

= Дождались, Маргарита! – Пела она. – Все в прошлом, в прошлом!.. Вот только нужно время, чтобы доскакать до нас, ну еще день-другой, и прощай, Шато-Гайар!.. Как ты думаешь, Карл простит меня?

Она жадно заглядывала в глаза Маргарите, но та, недовольно отобрав руки, отошла к окну. Ослепление первого впечатления прошло, и все это уже не казалось ей таким уж радостным. Разве Людовик вернет ее во дворец?! Такое предположение было менее вероятным, чем воскрешение несчастного Филиппа. Скорее всего, королева вновь должна запастись терпением…

А Бланка кружилась по комнате, продолжая щебетать и то и дело подбегая к зеркалу:

= А я ведь еще хорошенькая, да, Маргарита? Как ты думаешь, можно будет прятать волосы какое-то время?..

Машинальным движением Маргарита пригладила свои кудри.

= Моя дочь теперь наследница… - Тихо проговорила она.

= Что?.. – Не расслышала крутившаяся перед зеркалом Бланка. - Какая наследница? О чем ты, Маргарита?

Усмехнувшись, королева подошла к столику с остатками еды и, выковыряв из кружка колбасы кусок жира, принялась втирать его в кожу рук.

= Жанна унаследует престол. Других детей у его величества Людовика нет и, пока я жива, не будет.

= Пока ты жива? – Недоуменно протянула Бланка и вдруг захохотала жутким смехом. – Да ты в своем уме, Маргарита?! Ты же подохнешь здесь! Твой муж никогда не простит тебя!..

Маргарита подошла к двери и постучала. На стук появился один из сторожей, Жан де Гравилье, и застыл на пороге, глядя на раскрасневшуюся, похорошевшую Бланку.

Королева сунула ему поднос и молча вытолкала в дверь.

= Поклонники-то твои нынче одни только сторожа да лучники, - заметила она, проходя на середину комнаты.

= А тебе и таких не видать, - отозвалась Бланка, направляясь в сторону своей лестницы – собирать вещи. – Ты подохнешь здесь, и это будет тебе наказанием!

Маргарита, склонив голову к плечу, подобрала свою шаль и закуталась в нее, не замечая, что иголка, висящая на длинной нитке, тычется в ее ногу. В жестоких словах невестки она видела разумное зерно, - да и пристало ли ей обижаться на того, кто слаб духом?..

 

 

 

Прошло почти полгода со дня смерти короля Филиппа, а участь Маргариты и Бланки все еще не была решена. Несчастная графиня де ла Марш, раздавленная бесплодным ожиданием, потихоньку сходила с ума. Маргарита ждала, понимая, что новый статус не даст ей долго находиться в неведении.

В один солнечный мартовский день Людовик, прозванный Сварливым, собрал в кабинете короля (теперь своем кабинете!) маленькое совещание, на которое пригласил братьев и дядьев – Людовика д'Эвре и Карла Валуа.

Когда приглашенные уселись и дворецкий закрыл дверь, Людовик хотел было уже говорить, но не знал, с чего начать. Он лихорадочно вспоминал, что же делал обычно отец, но памяти хватило лишь на то, чтобы усесться в непомерно высокое кресло и положить на стол перед собою руки со сжатыми кулаками. Кулаки получились жалкими и подрагивали от возбуждения.

Некоторое время поглядев на брата, Филипп Пуатье прокашлялся:

= Ваше величество, разрешите мне начать.

Людовик повернул к нему побледневшее от гнева лицо с раздувающимися ноздрями.

= Не смей! – Взвизгнул он. – Это я – король!..

Пожав плечами и подавив ироничную улыбку, Филипп Пуатье принялся рассматривать свои ногти.

= Мне нужен совет, – буркнул король.

= Мы ждем, ваше величество, - переглянувшись с Карлом, ответил Филипп.

= Моя жена стала королевой Франции, - угрюмо проговорил Людовик. – Что я должен с ней делать?

= Вернуть во дворец, - просто ответил Филипп Пуатье. – Маргарита уже достаточно наказана; не думаю, что она осталась прежней.

= Это невозможно! – В ужасе воскликнул Людовик.

= Вы просили совета, ваше величество, - невозмутимо проговорил граф Пуатье. – Вы и так не очень-то общались с Маргаритой; что вам стоит во имя спокойствия в королевстве терпеть ее и без того необременительное присутствие…

= А подданные сразу поймут, что на трон Франции взошел благородный король, простивший провинившуюся женщину, - поддакнул Карл, со дня смерти отца лелеявший мечту о возвращении Бланки.

Он уже не сердился на любимую супругу и очень скучал по ней. Теперь он с надеждой смотрел на брата: если Людовик вернет Маргариту, то и Бланка возвратится к нему.

= Я хочу развестись, - заявил Людовик.

= Невозможно, - отвечал Филипп. – Адюльтер не является основанием для развода. Тем более, что новый папа еще не избран.

Это было новым проклятием Французского престола. Вот уже почти год собранный в Авиньоне конклав не может избрать преемника почившему папе, и дела в государстве, все еще во многом зависящем от церкви, стали, как вкопанные. Например, то же дело о разводе: Людовик долго ждал избрания папы, чтобы завершить процедуру и избавиться от Маргариты, но терпению его пришел конец. Бароны Бургундии и Наварры зашевелились, недовольные тем, что королева Франции до сих пор пребывает в тюрьме; того и гляди, начнется война. Надо было действовать немедленно.

= Вы можете поступить иначе, - вкрадчиво проговорил доселе молчавший Карл Валуа.

Все повернулись к нему. Толстяк расправил на животе складки своего драгоценного траурного одеяния.

= Ведь Маргарита не знает, что папы еще нет, - он с превосходством оглядел собравшихся. – Что вам стоит заставить ее подписать ходатайство о разводе и отречение?.. Скажите, что папа дал свое благословение. Можете посулить ей что-нибудь… Ну, например, возможность дожить остатки дней в Венсене или в Дижоне – как уж ей там вздумается.

Людовик д'Эвре, хранивший верность рыцарским традициям, с неодобрением покачал головой. Филипп и Карл переглянулись. Людовик пожевал бледными губами.

= Что ж… - Изрек, наконец, его величество. – Это неплохо. А кто поедет?

= Я сам могу и поехать, - с охотой предложил Карл Валуа, всем видом давая понять, какую жертву он приносит своему драгоценному царственному племяннику.

= Разрешите мне, ваше величество, - подал голос Филипп Пуатье. – До Нормандии путь неблизкий, а я обернусь всяко быстрее, чем дядя Валуа.

Учтивый взгляд голубых глаз будущего короля Филиппа Длинного излучал почти трогательную заботу о пожилом родственнике. Карл Валуа запыхтел от досады, но ничего не мог поделать. Филипп получил разрешение отправиться в Шато-Гайар.

 

 

Глава 12

 

Ш

ли месяцы, а вестей из Парижа все не было. Долгая зима вьюжила над замком, свистела и завывала в трубах и вьюшках, в жерле камина. Ветер плакал и стонал – вероятно, многочисленные шпили и зубцы Шато-Гайара причиняли ему боль… Казалось, снег не прекратится никогда. Это была одна из самых холодных зим во Франции. По обочинам дорог лежали трупы людей и лошадей, не вынесших мороза; окоченевшие птицы падали на землю. Французы решили, что их настигла кара небесная…

Маргарита много времени проводила в постели, вслушиваясь то в заунывное пение вьюг, то – когда наступало затишье – в размеренные шаги лучников на стенах, отсчитывавших время. Все ее мысли в эту долгую зиму были заняты Филиппом. По ночам, обнимая сырую комковатую подушку, Маргарита горько плакала. Вся жизнь проносилась перед ее мысленным взором – только теперь королева со всей ясностью поняла, как была счастлива тогда… И силу любви своей к Филиппу она тоже ощутила только теперь, когда потеряла его. Медленно текли долгие зимние ночи, наводненные горьким раскаянием.

«Он не поверил, что я люблю его… Он умер, не веря в искренность моих слов, в мою честность. Если бы я была честна с ним, он до сих пор был бы жив… Если бы ты мог простить меня, Филипп. Если бы хоть на мгновение увидеть тебя снова, обнять крепко-крепко, целовать, целовать без конца. Ты так покорно ждал от меня нежности, а я пренебрегала тобой; я жила так, словно это будет продолжаться вечно. А ты терпел все, нежный мой, родной мой… Как я была жестока, как мало любила тебя, Филипп… Как была глупа и самонадеянна!» И слезы душили Маргариту, а когда она, обессилев, засыпала, то снилось ей ослепительное, чистое небо.

 

 

Бланка теперь редко выходила из своей комнаты, а когда покидала ее с тоски – то ныла не переставая, обвиняя Маргариту в этой новой беде.

= Все из-за тебя, - с горящим взором объявляла она. – Все помнят, как ты нагло отвечала на суде! Ты, которая потакала моим свиданиям с Пьером!..

В головке Бланки от горя все путалось. Теперь она была твердо уверена, что это Маргарита бросила ее в объятия Пьера Готье д'Оне.

= Из-за тебя погибли десятки людей, Маргарита! Тебя никто теперь не простит, а из-за тебя и обо мне не вспомнят никогда!! Мы умрем здесь, и виновата в этом будешь только ты!..

Всхлипывая, она судорожно тыкала в Маргариту тонким пальцем.

 

 

В один мартовский день королева, повернувшись к окну, пристально вглядывалась в петлявшую между холмами дорогу.

= Кто-то едет, - сказала она.

Бланка тотчас же перестала всхлипывать и кинулась к окну. Схватив Маргариту за руку, она жадно смотрела вниз.

= Это за мной!.. Я точно знаю!

Она принялась вытирать чумазыми кулачками слезы, заметалась по комнате, заглянула в зеркало. Что-то менялось в их судьбе.

Маргарита, скрестив руки на груди, продолжала стоять у окна.

 

 

 

Когда в комнату, пригнувшись под низкой притолокой, широко шагнул Филипп Пуатье, Маргарита сразу поняла, в чем дело. Предстоял бой. Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы унять тревожную дрожь в ногах, и полным достоинства движением протянула деверю обе руки.

Граф Пуатье, низко поклонившись, почтительно пожал прохладные ладони королевы. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, как похорошела Маргарита – то ли дело его Жанна, которая от тоски и безделья раздалась вширь.

= Рада видеть вас, граф, - своим грудным голосом медленно проговорила Маргарита. – Наверняка серьезное дело привело вас в этот дивный уголок.

= Я тоже рад, мадам, - учтиво ответил Филипп Пуатье. – И я счастлив видеть, что заточение не повлияло на вашу красоту.

Маргарита поморщилась и, отобрав руки, прошла на середину комнаты. Указала Филиппу на кресло у столика:

= Садитесь, мессир.

Граф Пуатье не стал заставлять себя упрашивать; усевшись, он оглядел убранство комнатки. Да, убого живется Маргарите. Наверняка она согласится променять этот застенок на дворец…

Королева, поставив локти на стол и положив подбородок на скрещенные пальцы, устроилась напротив. В душе Филиппа Пуатье шевельнулась жалость – только сейчас он заметил, что красота Маргариты теперь иного свойства. Погас огонек в глазах, в них застыла печаль; пальцы стали тонкими до прозрачности, а великолепные прежде плечи натягивали грубую ткань платья подобно спинке стула. Похудевшее лицо королевы Франции, обрамленное кудряшками, светилось сумрачной, пугающей красотой.

Она внимательно и понимающе смотрела в его глаза, а Филипп все не мог начать разговора. Он поведал подробности о кончине короля, свежие новости Лувра, и вдруг, упомянув о принцессе Жанне, увидел огонь, вспыхнувший в глазах Маргариты. Королева, еще больше побледнев, рывком выпрямилась и спросила:

= Так моя дочь в Лувре?!

= Нет, мадам, - удивленно ответил граф. – Она живет в Венсене. На днях состоится ее официальная помолвка с младшим сыном дяди д'Эвре.

= Что это даст Жанне?

Удивление Филиппа росло. Только что перед ним сидела спокойная и явно покорная судьбе женщина; теперь он медленно узнавал прежнюю решительную и упрямую Маргариту. Она задавала вопросы резким тоном, - что ж, она имела право спрашивать.

= Людовик опасается за корону Наварры, - терпеливо проговорил он.

= Правильно опасается, - со странной улыбкой вставила королева.

= Помолвка Маленькой Жанны решит ее право на престол…

= И Наварра перейдет, таким образом, к ветви д'Эвре? – Сощурилась Маргарита.

= Мадам, - пожал плечами Филипп Пуатье, - но ведь родная дочь всяко лучше, чем племянник, правда?..

Наклонив голову, Маргарита немного подумала. Возможно, Филипп прав: для Жанны важен сейчас и этот маленький шаг. Ее положение при опальной матери весьма шатко, и корона Наварры будет весьма кстати – пока ее не захватил для своих многочисленных отпрысков Карл Валуа, коллекционирующий короны, как перчатки. Хорошо, что Наварра достанется Жанне, даже если придется выдать ее замуж…

Филипп д'Эвре… Маргарита не без труда вспомнила тихого подростка – голубоглазого блондина – неглупого и рассудительного, как и его отец. Если мальчик унаследовал еще и мирный нрав Людовика д'Эвре, то у Жанны есть шанс возвыситься при таком муже. Хотя бы он красив и мил, у ее дочери не будет оснований жаловаться на судьбу…

Наверху хлопнула дверь, и в комнату впорхнула Бланка. На ней было надето самое лучшее из оставшихся платьев; короткие волосы украшал белоснежный уродливый чепчик. Филипп Пуатье с удивлением обернулся: он и позабыл, что Маргарита не одна. Досадливо поморщившись, он смотрел на чирикавшую вокруг него Бланку, засыпавшую его вопросами и тут же сама отвечавшую на них.

Если Маргарита вызывала сострадание, то графиня де ла Марш являла собой поистине жалкое зрелище. Она заглядывала в глаза деверя, назойливо суетясь вокруг стола; Маргарита равнодушно и замкнуто молчала, и Филипп, опасаясь за свою миссию, не выдержал.

= Мадам, - учтиво произнес он, глядя в жадно распахнутые глаза Бланки. – Я не получил от вашего супруга никаких распоряжений на ваш счет. Вероятно, моему брату Карлу понадобится некоторое время, чтобы все обдумать…

= Зачем же вы тогда приехали?! – Простодушно выпалила Бланка.

= Я приехал с приватным разговором к ее величеству, - ледяным тоном проговорил граф Пуатье.

Услышав эти простые слова, Бланка отшатнулась. В ее взгляде, устремленном на опустившую глаза Маргариту, сверкал огонь ненависти и зависти.

Не найдясь, что ответить, Бланка гордо прошла к лестнице и, поднявшись по ступенькам, громко хлопнула дверью. Грохот пронесся по замку; с потолка посыпалась штукатурка. Филипп Пуатье покачал головой: да, с общением у несчастной Маргариты так себе.

Маргарита подняла на деверя спокойные глаза.

= Я полагаю, что ваша миссия, - улыбкой проговорила она, - не заключается в том, чтобы немедленно вернуть в объятия моего обожаемого венценосного супруга.

= Все зависит от вас, мадам.

Маргарита вздрогнула. Неужели Людовик так глуп?!.. Она выжидательно смотрела в голубые глаза графа Пуатье. Тот вытащил из-за отворота дублета свернутые в трубку бумаги и расправил их на столе. Губы Маргариты тронула саркастическая улыбка. Ну конечно, сейчас ее будут покупать. Она глубже уселась в кресле и откинулась на прохладную кожаную спинку.

= Давайте, Филипп, что там у вас… - Снисходительным и усталым тоном проворковала она.

Филипп Пуатье поднял глаза над бумагами и изучающе посмотрел на нее. Нет, горе, одиночество и застенок не сломили духа Маргариты. Он усмехнулся про себя, вспомнив Людовика, наивно полагавшего, что жена с радостью примет его унизительное предложение. Только сейчас граф с ясностью осознал, какие трудности ждут его при переговорах с Маргаритой. Ее расслабленная поза и прикрытые пушистыми ресницами глаза могли кого угодно ввести в заблуждение, но только не его: Филипп понял, что львица приготовилась к битве.

Он положил локти на бумаги и устало потер виски.

= Знаете, о чем я сейчас жалею, мадам? – Неожиданно произнес он.

Маргарита чуть приподняла ресницы.

= Я думаю: как жаль, что на месте вашего супруга оказался не я.

Она смерила его насмешливым взглядом:

= Вы полагаете, что я не стала бы изменять вам?

= Вовсе нет, - обезоруживающе улыбнулся Филипп Пуатье. – Но мне кажется, я повел бы себя иначе. Я, конечно, наказал бы вас – но так, чтобы эта история не вышла за рамки нашей с вами семьи. Вы великая женщина, Маргарита, и вместе, - он вздохнул, - мы стали бы править миром.

Королева задумчиво смотрела на него. «Кто знает», - тянулось у нее в голове. – «Возможно, он и прав, и мне просто не повезло… Но берегись, Маргарита. Обилие комплиментов сгубило не одну глупышку; этот человек ничего не говорит зря». Возможно, граф Пуатье решил затуманить ей голову, полагая, что она исстрадалась от душевного и физического одиночества. Она выпрямилась и надменно посмотрела на графа.

= Однако вы не король, Филипп. И, пока я жива, шансов сделаться королем у вас нет. А засим оставим эти пустые разговоры.

Он без цели пошуршал бумагами, прокашлялся. Деваться некуда, надо приступать к делу.

= Мадам, - в высшей степени учтиво произнес он. – Его величество шлет вам привет и надежду, что вы пребываете в добром здравии…

= Не ждите от меня подобного предположения насчет Людовика, - вставила Маргарита.

= Ваш супруг посылает вам предложение покинуть Шато-Гайар.

И вновь в черных зрачках Маргариты загорелся огонек интереса. Покинуть тюрьму!..

= Что он просит взамен? – Севшим от волнения голосом проговорила она.

= Ровным счетом ничего, мадам. Вот, прочтите.

Он протянул ей пергамент. Королева быстро пробежала его глазами: это было отречение от престола и согласие на развод. Пальцы Маргариты похолодели, но она сумела взять себя в руки. Ну что ж, разве она ожидала чего-то иного? Пусть право на престол перейдет к Жанне… А она все равно не сможет жить в Лувре без Филиппа.

= И я могу поселиться либо в Венсене, либо в Дижоне? – Перед глазами Маргариты проплыли золоченые залы королевского дворца и родные виноградники.

Наверное, лучше всего поселиться у брата. В Венсене живет слишком много мучительных воспоминаний об утраченном счастье…

= Это написано в документе, который его величество посылает коменданту тюрьмы. Отсюда вы можете поехать куда хотите, в одно из этих мест.

Схватив соответствующую бумагу, Маргарита убедилась, что это правда, и почувствовала почти забытую радость – она поедет домой, и это зависит от одной ее закорючки.

= Дайте перо.

Граф Пуатье торопливо протянул ей перо. Маргарита размашисто и торопливо поставила росчерк, но вдруг, мельком взглянув на деверя, заметила горящий нетерпением взгляд, устремленный на ее руку. Мгновенно насторожившись, королева еще раз – внимательно – пробежала глазами документ. И наткнулась на маленький, почти незаметный пункт, написанный как бы вскользь: «находясь в здравом уме и трезвой памяти, признаю, что отказывала его величеству Людовику Наваррскому, графу де Шампань, в супружеской близости».

Ее лицо потемнело. Рука осторожно положила перо. Медленно подняв глаза, Маргарита встретилась взглядом с Филиппом Пуатье, и тот вздрогнул.

= Значит, я должна подписать это? – Глухо и страшно произнесла королева Франции. – И подписью признать, что моя дочь Жанна – незаконнорожденная?!

Поднявшись во весь рост, она захохотала так, что Бланка в верхней комнате оцепенела. Граф Пуатье рванулся к ней, но было поздно: Маргарита разорвала бумагу на несколько частей и швырнула ее в камин. Взгляд ее, устремленный на деверя, горел лютой ненавистью и высокомерным презрением.

= Я, пожалуй, подожду давать вам такой козырь, - продолжала Маргарита. – Я могу поступиться своим правом на корону - пропади она совсем вместе с вами! – но права моей дочери принадлежат только ей – не мне!

= Подумайте о своем будущем!.. – Почти в отчаянии воскликнул Филипп.

= О нем я и думаю! – Она повысила голос, и теперь вокруг нее звенело, отражаясь от стен и сводов, гулкое эхо. – Я моложе короля и, насколько вы сами видите, гораздо здоровее его! А значит, будущее в моих руках или в руках моей дочери Жанны!

Маргарита насмешливо мерила взглядом ошарашенного деверя.

= Вы хотите уничтожить меня и мою дочь, чтобы подмять под себя Людовика, которого Господь обидел разумом… Глядишь, Людовик и скончается – внезапно, не правда ли, так бывает? – и вы взойдете на престол…

Она тряхнула кудрями и, отдышавшись, продолжала уже спокойно:

= Так вот что я вам скажу. Вам не видать престола, Филипп. Вам не видать моей жизни. Вам не запятнать чести моей дочери. Я умею ждать, Филипп. Людовик скоро покинет нас, и, когда Жанна – пусть даже об руку с Филиппом д'Эвре – взойдет на трон Франции – тогда вам придется считаться со мной как с королевой-матерью. Вы свободны, мессир.

Она прошла к окну и стала смотреть на холмы.

Филипп Пуатье не спеша собрал уцелевшие бумаги. Ему было не жаль проваленной миссии; покачиваясь в седле по дороге в Париж, он думал только о том, какую королеву ждет Франция, случись Людовику и впрямь отдать концы.

 

 

Короля Франции эти рассуждения почему-то не утешали: за завтраком он переел вчерашней печенки, и теперь страдал от жестоких колик. Обливаясь потом, Людовик метался по спальне в полной уверенности, что его отравили. Слуги его попрятались.

Возвращение Филиппа Пуатье ни с чем еще больше взбесило молодого государя.

= Она ждет моей смерти, - самостоятельно додумался Людовик. – Нет, брат мой, не возражайте, не возражайте. Маргарита надеется на мою скорую смерть – конечно, она там живет припеваючи, и жизнь ее не висит на волоске…

Он скорчился от нового приступа боли, и внезапная мысль пронзила его: возможно, не всех доверенных лиц Маргариты уничтожил покойный отец. Возможно, они рядом и только и ждут всадить нож ему в спину. Внезапно он вспомнил о молодом егере де Лонгвике, предводителе баронов Бургундии, - его так и не смогли отыскать тогда…

Воспаленное воображение рисовало перед обезумевшим от страха королем картины одна кошмарнее другой. Он дико оглянулся, - ему казалось, что из всех углов на него смотрят кровожадные и безжалостные глаза. А еще поговаривали в Лувре, что девочкой Маргарита водилась с ведьмой и могла научиться у нее колдовству – например, способу извести его… Людовик задрожал: даже томившаяся в тюрьме королева была смертельно опасной. И вдруг новая мысль – счастливая мысль! – молнией пронзила помутневшее от боли и страха сознание короля.

= Филипп, - осипшим голосом еле выговорил он. – Позови ко мне дядю Валуа.

 

 

Карл Валуа молча выслушал сбивчивые фразы племянника. Людовик то и дело терял нить рассуждения, но цепкий ум дядюшки и без лишних слов сразу уловил, чего хочет от него молодой король, но боится произнести вслух. Да, если Маргарита жива и в здравом уме до сих пор, то, значит, несчастья закалили ее. Один только Бог знает, как долго она может прожить, - глядишь, и переживет Людовика! Нет, этого никак нельзя допустить…

Успокоив племянника и самолично поднеся ему целебный отвар от колик в желудке, Карл Валуа пообещал заняться его делом.

На следующий день в Оне-ле-Бонди прискакал гонец, одетый в цвета графа Пуатье. Будучи вассалом Филиппа Пуатье, старый и наполовину ослепший старик знал, что не должен чинить ему препятствий. Граф Пуатье имеет право распоряжаться каждой вещью и каждым человеком на своей земле. Граф хочет дать задание Антуану?..

Потерявший обоих сыновей старый рыцарь не хотел расставаться с юношей, который скрашивал его никому не нужную жизнь и давал ей смысл. Филипп в своем прощальном письме просил отца позаботиться о мальчике… И что это за задание такое, для которого не нашлось в Лувре расторопных юношей?!.. Зачем у него отнимают последнего сына?

Долго думал старый граф, взвешивая все за и против. При мысли о том, что придется отпустить юношу в Париж, сердце его обливалось кровью: этот страшный город с дьявольской настойчивостью пожирает его сыновей… Но приказ есть приказ, и Антуан, узнав об этом, засверкал глазами. Он страстно желал еще хотя бы раз прикоснуться к стенам, в которых долгие годы жил его погибший господин, посмотреть на комнату, где юный паж впервые встретил молодого рыцаря – того, чей образ боготворил и за кого молился беспрестанно…

Осиротевший два года назад, он обнял своего приемного отца и от всей души пообещал ему, что вернется. Ведь это был теперь и его дом, в этом старом замке родился и вырос его патрон, который – Антуан был уверен в этом – продолжал вести его по жизни, глядя на него с небес. Он только выполнит задание графа Пуатье, посмотрит на памятные места – и вернется.

 

 

В тот же день Антуан предстал перед графом Пуатье и его дядей – Карлом Валуа. Дрожа от волнения, он молча выслушал страшный приказ. Его вызвали, чтобы одарить такой честью?!

Карл Валуа прекрасно рассчитал. Преданный покойному Филиппу Готье д'Оне, к тому же воспитанный Ногаре в традициях слепого правосудия, этот юноша как нельзя кстати подходил для избранной миссии. При упоминании имени королевы Маргариты синие глаза юноши загорались всепожирающим огнем ненависти и мести. Ему выпала честь свершить возмездие и отомстить за нелепую и страшную смерть любимого господина… Юноша пьянел от восторга, и его простодушное лицо светилось торжеством: Маргарита не имела права наслаждаться жизнью, сведя в могилу того, что ради спасения ее чести взошел на эшафот. Он чувствовал себя избранником Фемиды и страстно желал лишь одного – скорее добраться до Нормандии и оправдать доверие.

Карл Валуа поздравил себя с удачей: его покойный брат словно по велению судьбы забыл об этом мальчике, тихо проживавшем под кровом Оне-ле-Бонди. А Антуан де Сен-Симон испытывал распирающую грудь гордость: он наивно полагал, что его господин одобрил бы его поступок…

 

 

Маргарите разрешили выставить оконную раму, и теперь королева наслаждалась свежим воздухом полей. Она все чаще видела в небе белого сокола, но ей казалось, что воображение и зрение играют с ней злую шутку. Это не мог быть сокол, которого она знала: соколы столько не живут…

И вот однажды на рассвете Маргариту разбудил резкий крик птицы. Вскочив с кровати, она увидела кружащиеся в воздухе над полом белые с пепельно-серыми полосками перышки; под окном валялась маленькая свернутая в тугую трубочку записка. Над холмами в лазоревом небе купался белый сокол.

Друзья, Реми и Камилла, каким-то чудом избежали расправы… Маргарита заплакала, и строчки замигали перед ее глазами. Вытирая слезы рукавом, королева жадно читала дальше – они скрывались в Андели, совсем рядом с нею, и долго ждали, пока успокоятся страсти. Реми, однако, не терял даром времени; ведя постоянную переписку с герцогом Эдом, он потихоньку собирал вокруг себя недовольных. Барон де Лонгвик сообщал Маргарите, что мятежные бароны ждут лишь одного: приказа. Но по его замыслу вести их на Париж должна была законная королева, и Реми готов был выкрасть ее из Шато-Гайара.

Он волнения Маргарита не могла читать. В это было невозможно поверить, но тем не менее у Реми имелся какой-то план; в душе королевы затеплилась надежда. Но, может быть, разумнее будет дождаться смерти Людовика?.. Но кто знает, не случится ли там, в Лувре, переворот, и не опоздает ли Маргарита, и – тем более – неизвестно еще, как распорядится ее судьбой и судьбой Жанны новый правитель, если таковой явится. Она не должна мешкать, - понимание этого обожгло Маргариту, еще вчера готовую терпеливо ждать. Ее руки задрожали от возбуждения и нетерпения.

Она подошла к окну и некоторое время вглядывалась в очертания прилепившегося у подножия утеса городка. Где-то там Камилла и Реми… И благодарность поднималась в ее душе теплой волной; королева больше не одинока, и одно осознание этого дарило ей новые силы.

Острая тоска забилась в ее сердце: Филипп, любимый, ты будешь отомщен. Маргарита вспомнила последнее утро перед казнью, и глаза его – такие родные, переполненные печалью, нежностью и заботой о дочери…

Она поведет баронов на Париж!

 

 

 

Глава 13

 

К

сумеркам с Северного моря подул пронизывающий ветер; он завывал в камине и выхолодил комнату. Маргарита закрыла ставни.

С того момента, как она получила письмо, королева не находила себе места от возбуждения, и вот расплата: после обеда у нее началась лихорадка. Та самая нервная лихорадка, первый приступ которой наблюдал юный Филипп Готье д'Оне, сопровождая принцессу Маргариту из Дижона в Париж. В течение все жизни Маргариты в Лувре эта напасть нет-нет да и возвращалась к ней в те дни, когда нервы ее были на пределе. Сильный жар надолго приковывал к постели молодую королеву Наваррскую…

Маргарита легла на кровать и в отчаянии смотрела, как колышутся под потолком черные стропила, поддерживающие свод. Они то приближались то отдалялись, и королева тихо плакала от бессилия и злости на себя: свобода была так близко, и требовались все ее силы, а она лежит и только наблюдает, как поднимается жар.

Сегодня Бланка спустилась из своей комнаты в каком-то особом состоянии духа; она намеревалась устроить Маргарите скандал и добилась этого.

= Ты не имела права решать и за меня тоже! По твоей милости я прозябаю здесь, и ты это знаешь!.. Ах, гордая невинность! Филипп Пуатье предлагал хорошую сделку, ну что с того, что твоя Жанна не получит корону Франции? Зато ты была бы свободна, и меня тоже выпустили бы!..

Напрасно Маргарита пыталась объяснить ей, почему не подписала отречение. Бланка не хотела внимать голосу разума.

= Ты… ты одна во всем виновата! – Шипела графиня де ла Марш, и ее бесноватые глаза готовы были испепелить Маргариту. – Теперь я никогда не получу свободу… Хочешь умереть королевой Франции – умирай себе хоть сто раз – но почему я должна гнить тут вместе с тобой?!

= Дурочка, - мягко уговаривала ее королева. – Как ты не можешь понять, что, согласись я, выпустили бы только меня одну!

Бланка остановилась на середине комнаты и долго смотрела на Маргариту. Она вся дрожала.

= Будь ты проклята, Маргарита.

 

 

А теперь королева лежала, закутавшись в меховое одеяло, и озноб сотрясал ее тело. Она думала о том, что Бланка права: одна она виновата в том, что случилось. Как она могла забыть что кошель подарила ей Изабелла? Как могла она, подарив его Филиппу, подвергнуть его такой опасности?!.. И Бланка преподнесла свой кошель Пьеру исключительно для того, чтобы Пьер не чувствовал себя обделенным… Вот и выходит, что только она повинна в смерти возлюбленного и в гибели множества людей, которые были преданы ей до того, что не только не донесли о ее преступной любви, но даже ей самой ни словом, ни жестом не показали, что знают ее тайну. По щекам королевы Франции не переставая текли слезы.

Эта лихорадка была сильнее, чем те, которые ей случалось переживать. Словно некий грязный мешок лопнул внутри Маргариты, и оттуда все накопленные страдания и боль хлынули наружу, сжигая ее изнутри, опустошая, испепеляя душу. Как ни крепилась Маргарита, последний год не прошел для нее бесследно, и теперь надломленный горем и запоздалым раскаянием организм не сопротивлялся. Возбуждение, вызванное письмом Реми, оказалось последней каплей, и теперь, когда вспышка прошла, силы стремительно покидали несчастную королеву – силы и вера в себя.

 

 

Джереми де Лонгвик стоял у окна. Из комнаты второго этажа ему было хорошо виден вырисовывавшийся на фоне темнеющего неба меловой утес и громадный замок на его вершине – со множеством башенок, шпилей и переходов, с огромным квадратным донжоном посередине и тучей воронья над флюгерами. Он думал, что, наверное, он видит окно Маргариты, и даже, может быть, она стоит перед ним. Взгляд молодого барона был прикован к замку. Его детская любовь, его бывшая невеста, королева, которой принадлежали все его помыслы и весь он без остатка… Если бы она знала, какое количество единомышленников молится сейчас за ее здоровье, она бы удивилась. Ее фигура стала разменной монетой в борьбе самых влиятельных партий, вершивших судьбы Европы; взгляды множества могущественных людей прикованы к ее одинокому окошку. Реми вздохнул. Придется тебе, Маргарита, пережить и это.

Поистине страшный год шел к своему завершению. Смерть друга и заточение Маргариты покрыли волосы Реми ранним снегом. Время от времени молодой барон задавался вопросом: если Камилла все знала – почему она не предупредила Маргариту? Быть может, все повернулось бы иначе.

= Я предупреждала ее, - неожиданно отозвалась ведьма из кресла, в котором шила, и Реми вздрогнул. – Я говорила это ей десять лет назад в Дижоне. Маргарита была к этому готова. И Филипп тоже все знал. Как можно сопротивляться тому, что начертано в Книге Судеб?..

Камилла откусила нитку и протянула ему широкий монашеский балахон.

Реми набросил его на себя – балахон закрыл его от макушки до пят.

= Под пояс засунем подушку, - критически оглядев свое произведение, проговорила Камилла. – Пойдешь в замок перед самым восходом солнца.

Они давно разработали этот план. Под видом странствующего монаха Реми проникнет в замок и, опоив стражу зельем, подмешанным в вино, уговорит их позволить исповедовать Маргариту. Потом он сделает слепки со всех замков, а нейтрализовать охрану в ночь побега возьмется сама Камилла…

 

 

 

Стемнело; ветер, поднявшийся к ночи, завывал в колпаке камина. У Маргариты не было сил встать и подкормить огонь, она лежала и смотрела, как постепенно тает на своде потолка оранжевое пятно, как комната погружается во мрак.

Прошло какое-то время, камин погас, и королева закрыла глаза. Спутанные кудри разметались по подушке; дышала она хрипло и сухо.

Мужская ладонь осторожно коснулась щеки Маргариты, вытерла капельки пота с виска. Вздрогнув, она подняла слипшиеся ресницы – и вдруг в изумлении распахнула их.

На ее окне не было ставней. Огромная круглая луна стояла в небе, и по ней быстро бежали рваные серые тучи. На фоне всего этого Маргарита увидела знакомый силуэт – слишком реальный, чтобы быть сном.

Филипп, одетый в голубой колет с поблескивающим в темноте серебряным позументом, сидел на краешке кровати и, не переставая гладить щеку Маргариты, с нежностью и состраданием смотрел ей в глаза. Обмирая от невероятности, она осторожно протянула дрожащую руку и коснулась его плеча – плечо было живое и теплое. Вскрикнув, королева села и изо всех сил прижалась к Филиппу.

= Филипп!.. – Задыхаясь от счастья, рыдала она. – А я оплакивала тебя весь год!.. Как ты спасся? Ты пришел за мной? Помнишь, я предложила тебе убежать, Филипп? Я сейчас многое вспоминаю… Ты пришел ответить мне, да?

Он молчал, Маргарита взяла его лицо в руки и внимательно, жадно ласкала глазами любимые черты.

= Ты совсем такой, как раньше, Филипп…

И вдруг открытие, молнией сверкнув меж ними, обожгло королеву: на щеке Филиппа не было рубцов, оставленных плеткой ее отца. Внутри нее все похолодело, но она еще крепче прижалась к любимому: если это видение, и Филипп – всего лишь призрак, - что ж из того? Если это не мешает ощущать его как живого, то она должна радоваться и этой возможности побыть вместе с ним… Но если она ощущает его бесплотное тело – значит, она тоже мертва?!..

Филипп посадил ее к себе на колени и обнял; она чувствовала даже запах его волос, и прошлое обрушилось на Маргариту – счастье почти причиняло боль. Продолжая плакать, она прижималась дрожащими губами к его шее, и ясные спокойные мысли текли сквозь ее сознание. О Жанне позаботятся, у нее есть теперь заступник и будущее; трон Франции – слишком страшная игрушка, чтобы желать ее своей дочери. Значит, Маргарита…

= Я пришел сказать тебе, что ты свободна, - тихо и печально проговорил Филипп. – Теперь между нами никого и ничего нет.

Она горько усмехнулась:

= Но я разорвала ту бумагу и сожгла ее в камине…

= Но ты успела ее подписать. После того, как пергамент сгорел, его дым поднялся к небесам, Маргарита. Твое последнее признание скрепила твоя собственная подпись. Ты больше не королева.

Она некоторое время смотрела в догорающий камин, прижимаясь щекой к его плечу.

= Значит, теперь я могу пойти с тобой?.. – Она робко заглянула в родные зеленые глаза. – Ты заберешь меня, правда?

Она почувствовала, что снова сидит на волчьем одеяле, и ладони тонут в густом меху. Филипп стоял в разрезе окна и, повернув голову, странно смотрел на нее; его волосы серебрил свет луны.

Маргарита поднялась на ноги и хотела спрыгнуть с постели, но нога ее запуталась в шкуре; взмахнув руками, она упала, ударившись плечом и затылком о край комода.

С грохотом покатилась по полу кружка с водой. С удивлением оглянувшись на нее, Маргарита поднялась и, потирая пронзенную острой болью шею, подошла к Филиппу. Он улыбнулся и взял ее за руку.

 

 

Прошло несколько минут, и из мрака за выступом камина сконцентрировалась мужская фигура. Пряча что-то за спиной, мужчина крадучись прошел через комнату, и толстый ковер заглушал его шаги.

Руки его медленно вытянули из-за спины толстый шнур; делая из него петлю, пришелец подошел к кровати и остановился в удивлении.

На кровати никого не было. Отшатнувшись, мужчина взглянул себе под ноги.

Полная луна ярко освещала лежащее возле кровати тело Маргариты с неестественно запрокинутой головой. Удар о край комода в одно мгновение сломал шейные позвонки.

Антуан медленным и недоуменным движением стянул с головы капюшон, отбросил ненужную уже веревку. Королева лежала перед ним на ковре – прекрасная и неподвижная, и печальная улыбка светилась на ее лице.

Юноша вдруг вспомнил глаза Филиппа, какими он смотрел на Маргариту – и внезапное понимание обрушилось на него, вперемежку с раскаянием. Его господин никогда не одобрил бы его поступка, и счастье, что сама Судьба не позволила юноше запятнать свои руки кровью…

Глядя в мертвое лицо несчастной королевы, Антуан почувствовал запоздалое уважение перед любовью, которую питал Филипп Готье д'Оне к этой женщине. Ему вдруг показалось, что Маргарита и Филипп – одно и то же. Это чувство было так сильно, что на глазах юноши выступили слезы. Она не должна лежать на полу.

Он осторожно поднял на руки еще теплое тело и положил на кровать, заботливо укрыв меховым одеялом. Постоял, шепча молитву трясущимися губами, и уже повернулся, чтобы уйти, как увидел в стороне сверкнувшую в лунном свете искорку.

Наклонившись, Антуан поднял с пола колечко с аметистом – то самое, что год назад подарил Маргарите Филипп. Он узнал кольцо: молодой рыцарь купил его в присутствии своего оруженосца и очень гордился тем, что колечко скромно и незаметно, а значит, Маргарита сможет носить его, не вызывая ненужных вопросов. Сердце юноши сжала теплая ладонь: словно рука Филиппа коснулась его руки – так явственно помнило кольцо того, кто вложил в него больше, чем душу.

Он долго стоял в вытянутом прямоугольнике лунного света, задумчиво вертя кольцо в пальцах.

 

 

Рано утром в ворота замка решительно постучал странствующий монах, опиравшийся на суковатую палку. После недолгих переговоров ему открыли.

Пройдя сквозь внешнее кольцо укреплений, монах терпеливо повторил свою просьбу. Его попросили подождать, а спустя некоторое время молчаливый страж провел странника в низкую замковую часовню, освещенную изнутри несколькими пятисвечниками, горевшими вокруг длинного стола, и исчез, закрыв за собой двери.

На столе лежало тело.

Не веря своим глазам, странник приблизился. И вдруг жгучий холод часовни пронзил его насквозь; он покачнулся. Рванувшись вперед, монах отбросил холстину, закрывавшую лицо умершего.

Перед ним лежала Маргарита. Она была совершенно одна, но уже не тяготилась этим. Ее лицо все еще светилось тихим счастьем и умиротворением; длинные тени от ресниц дрожали на бледных щеках. Невозможно было узнать, что увидела перед смертью королева, но, несомненно, это что-то было прекрасно.

= Наконец-то ты обрела покой, - тихо проговорил Реми, стараясь запомнить это лицо и особенно удивительное выражение гармонии, так не присущее Маргарите при жизни.

Реми осторожно погладил ее по волосам, голова ее качнулась, словно ничем не прикрепленная к телу. Пробежав непослушными пальцами под ее затылком, молодой барон понял, что так оно и было: шея была сломана. Кто-то помог Маргарите уйти, и осталось только догадываться, чье жестокое сердце могло решиться на такое…

Он склонил голову и застыл над телом.

Нежные маленькие ладони покоились на неподвижной груди королевы; тускло поблескивал в свете свечей аметист в оправе кольца, снова крепко сидевший на пальце Маргариты. Но не на том, где оставил его Филипп. Теперь колечко украшало безымянный палец левой руки. Королева вновь была обручена.

Реми не заметил этого. Он горько плакал, и слезы горошинами катились по скрещенным рукам Маргариты.

В узкие окошки заглянуло поднявшееся над стеной замка солнце. Наступил день – четверг 19 апреля 1315 года. Королева пережила своего возлюбленного ровно на год.

 

 

 

Спустя два дня за телом сестры прибыл герцог Эд. Теперь ему было позволено увезти Маргариту домой.

Со скрежетом распахнулись тяжелые ворота замка, и повозка, запряженная парой лошадей, медленно покатилась по крутому спуску с утеса вниз, в долину, окутанную светло-зеленой весенней дымкой. Высоко в чистом небе кувыркались ласточки, и стрелки ирисов голубели в расщелинах камней. Как жаль, что Маргарита этого уже не видит…

Повозка, пыля по просохшей дороге, со скрипом проехала мимо согбенной фигуры странника, сидевшего на камне у обочины. Из глубины капюшона он смотрел на гроб, покачивавшийся под скромным балдахином, на понурого герцога, глядящего под ноги коню, на его молчаливую свиту из десяти рыцарей. Вот и весь эскорт, провожавший королеву Франции к последнему пристанищу.

Свита проехала, Реми встал на ватные ноги и откинул капюшон. Пыль медленно оседала на разъезженный тракт, и сквозь ее клубы проступила вдруг неясная фигура человека, стоявшего на коленях у противоположной обочины.

Поглядев на странника, человек вскрикнул, вдруг узнав его, и вскочил на ноги. Рванувшись друг к другу, Реми и Антуан крепко обнялись и, стоя посреди дороги, долго провожали взглядом окутанную пылью маленькую кавалькаду, навсегда уносившую от них Маргариту.

 

 

* * *

 

 

 

Герцог Эд не довез тело сестры до Бургундии. Виной тому были две причины – строгий приказ короля не приближаться к Парижу и внезапная теплая весна. С подобающими почестями Маргариту похоронили в церкви Кордольеров в Верноне, там лежит она и теперь.

 

 

Но память о королеве еще долго висела проклятием над оставшимися в живых.

Вскоре после смерти Маргариты Людовик женился вторично и вскоре умер; умер и рожденный после его смерти ребенок. На престол взошел Филипп Пуатье – король Филипп Пятый, прозванный Длинным. И тогда поднялись-таки бароны Франции, напомнив королю, что у Людовика была дочь, рожденная ему Маргаритой; шестилетняя принцесса была единственной претенденткой на престол.

= Она – прямая наследница, - шептали в народе. – По какой причине трон должен достаться брату покойного короля, а не родной дочери?!

Основная масса феодалов требовала от архиепископа Реймса не соглашаться на коронование Филиппа, но оно все же свершилось – при наглухо закрытых городских воротах и под охраной вооруженных солдат. И все же новому королю пришлось-таки понервничать: вдовствующая герцогиня Бургундская едва не сорвала церемонию, властно потребовав от духовенства и пэров отложить коронование до признания прав на корону ее внучки Жанны. Но церемония была продолжена.

В 1317 году Филипп созвал чрезвычайную сессию Генеральных Штатов, где поставил принципиальный вопрос: может ли женщина наследовать престол? Ведь Жанна оставалась единственной наследницей Людовика…

Филипп Длинный выдвинул против Жанны единственный веский аргумент: Маргарита изменяла мужу, и никто не мог поручиться за чистоту происхождения маленькой принцессы. Жанна была лишена прав на французский престол по подозрению, что она незаконнорожденная.

Однако щепетильный Филипп не желал, чтобы в глазах просвещенного мира он был королем, воцарившимся благодаря распущенности Маргариты Бургундской, и поручил легистам подыскать под этот акт хоть какое-то законное обоснование.

Оно нашлось в сборнике обычаев франков, датированным примерно 420-м годом и названным «Салической правдой». Среди заключавшихся в нем процессуальных статей отыскались разделы, посвященные частному праву, и именно там находился знаменитый отрывок, так называемый «Алодис», где указано, что женщины должны исключаться из числа наследников земельных угодий, принадлежавших предкам, так как, выходя замуж, они покидают семью. Этот закон преследовал одну цель: воспрепятствовать тому, чтобы наследственные земли попали в результате брака в руки другой семьи… Из гражданского права этот закон был с радостью перенесен в область высокой политики, и совесть Филиппа Длинного с этого момента была чиста. Сам того не подозревая, он утвердил один из самых фундаментальных законов королевства.

Таким образом, трагедия Маргариты навсегда лишила женщин права носить корону Франции.

 

 

Передавая друг другу корону, сошли в могилу оба брата, Филипп и Карл. В 1328 году на престоле Франции воцарился один из сыновей Карла Валуа, так и не дожившего до такой радости. Так Валуа сменили Капетингов, положив конец прямой ветви Гуго Капета. В Наварре тем временем правила вместе с мужем, Филиппом д'Эвре, королева Жанна, дочь несчастной Маргариты. Пройдет не одно столетие, и ее правнук, словно в отмщение, столкнет династию Валуа с престола и надолго утвердит его за Бурбонами…

Хочется верить, что с этих пор Маргарита Бургундская, так и оставшаяся последней настоящей королевой Франции из всех прямых потомков Людовика Святого, будет спокойно спать под своей каменной плитой в одиноком далеке и от родного Дижона, и от Парижа.

Замок Шато-Гайар разрушит время; последние Капетинги останутся, кто как сумел, в памяти людской. Легенды постепенно превратят Филиппа Красивого в тирана и угнетателя, Жака де Моле – в благородного мученика, а саму Маргариту Бургундскую – в кровожадную распутницу…

 

 

 

 

 

 

 

До пробуждения живи

эпилог

 

 

Я провел несколько дней в библиотеке и с ужасом узнал, что моя смерть не помогла Маргарите. Она прожила год в Шато-Гайаре, и в одно прекрасное апрельское утро ее нашли задушенной.

Моя Маргарита!.. Как я мог оставить тебя на растерзание всем этим людям?!

 

 

 

Лувр давно перестроен, от него остались лишь церковь Сент-Шапель, донжон Филиппа-Августа и дворец Людовика Святого, который занимает теперь Первая Гражданская палата. На месте дворца, где десять лет жила Маргарита, возвышается Дворец Правосудия. Здесь я бываю часто… Такая вот ирония.

Я брожу по незнакомому саду; там, где раньше росли яблони, над землей угадывается полускрытая зарослями боярышника древняя кладка стены; это все, что осталось от внешнего угла Наваррского флигеля.

Я часто прихожу сюда; когда боярышник цветет, я срываю цветы и кладу их на покрытый дерном гранит. И тогда мне хочется плакать. А когда сумерки опускаются над Сеной, сквозь боярышник я вижу иногда очертания двух фигур – Маргариты и свою. Значит, и она так и не нашла упокоения и страдает где-то вдали от меня. Слава Богу, что наши тени бродят вдвоем – это означает, что Маргарита все еще помнит меня.

Но могила Маргариты в Верноне молчит, словно душа моей королевы не навещает ее. Я засыпаю ее охапками ее любимой сирени и обязательно кладу сверху веточку жасмина. Острая печаль веет в эти минуты от ноздреватого камня, и он теплеет от моих слез. Да, я могу плакать теперь, когда Маргарита не видит меня. Я лежу щекой на каменной плите и зову Маргариту, но она не отвечает мне. Лишь только тоска, почти ощутимая физически, прорвав мою грудь изнутри, бросается к небесам, повторяя ее имя, которое я беззвучно кричу.

Я надеюсь, что когда-нибудь она услышит меня и придет, если жива. Она обязательно придет сюда, и однажды я найду ее сидящей у этой могилы. А может, Маргарита не знает сюда дороги?..

Каждый год 19 апреля я прихожу на площадь Мартре, что в Понтуазе. Я убежден, что Маргарита помнит это место и эту дату. Если она станет искать меня, то обязательно выберет нам обоим известное место и время.

 

 

В этом году я снова пришел туда; постоял под сводами собора, выходившими на площадь. В первый раз за последние шесть лет я почувствовал не тоску, а светлую печаль, наполненную ожиданием. С бьющимся сердцем я простоял весь день, прислонившись плечом к холодной каменной колонне; но она не пришла. Она была близко, я чувствовал это, чувствовал, как к моему сознанию ласково прикасается ее отдаленное сознание, и радость входила в мое сердце извне, словно она старалась донести до меня известие, что нашла путь. А потом снова появилась печаль – и я понял, что что-то мешает Маргарите прийти.

Через год я снова буду стоять здесь, Маргарита, на том самом месте, где была твоя повозка – как страшно, что тебе пришлось увидеть все это!.. Я верю, что ты придешь. И еще, родная моя, мне очень хочется верить, что ты простила меня. Только тогда я смогу обнять тебя, и увижу твои глаза – карие, с золотистыми и изумрудными ободками – полные слез, нежности и счастья.

 

 

* * *

 

 

Как причудлив туман, поднимающийся над Сеной после захода солнца! Как печальны тени, скользящие в нем у самого берега реки в поисках своих полустертых временем следов! Только тот, чье сердце открыто, способен уловить их тихий шепот, и тогда ночь приводит к нему тех, кто много страдал перед тем, как покинуть этот мир. Неторопливо рассказывают они тем, кто слышит, о своей любви, своей печали, своих муках. Предрассветные туманы на дорогах земли тихо ложатся на пологие курганные холмы; сколько любимых и любящих – забытых, проклятых, непрощенных – лежит под этими курганами. Сколько теней бродит по древним городам в надежде, что кто-то услышит их и, донеся людям правду, подарит им покой…

Спи, Маргарита, и пусть дерн веков согреет тебя и охранит твой сон. Пройдут столетия, и, быть может, когда-нибудь ты вновь увидишь солнечный свет, отраженный от Сены, и твой единственный мужчина с глазами болотного царя сорвет для тебя ранние вишни где-нибудь в покрытом росой Тюильри.

 

 

Время все исцелит. Я уйду – а ты

забудешь об этих днях.

Будет боль и тоска,

но скоро это пройдет.

Через много веков мы увидимся вновь

в забытых печальных снах,

когда звездный свет

в полустертый след

упадет.

Миг пройдет над моей головой – и слепой

туман оросит курган.

По пречистым нездешним морям уплывет мой челн.

Я вернусь –

через много-много веков,

через тысячу стран.

Если только Судьба позволит нам

быть вдвоем...

 

 

 

Пятница, 19 апреля 2002 года