Глава 7.

Чуть было не было

 

Произошло ужасное, то, чего Серёга Куликов не мог себе представить даже в самом кошмарном сне, потому как гнал такие мысли прочь ещё до того, как они успевали сформироваться. Жизнь оказалась разделена на две половины: до этого Катиного письма – райская и насыщенная, после – адская и бессмысленная. Да и зачем вообще нужна она - жизнь, когда Катя - ПРЕДАЛА!

Долго, очень долго не было вестей из дома - ни от родителей, ни от любимой: Серый тревожился, не находил себе места. Зато сколько радости испытал, когда почтальон – Белек Ооржак - принёс стопку писем, и самый верхний конверт, о счастье, оказался исписан родным почерком. Серёга узнал его сразу, с неблизкого расстояния, ещё до того, как услыхал свою фамилию и Ооржак, отдавая дань почтальонской традиции, уголком письма несильно щёлкнул улыбающегося адресата по носу.

Вскрывать сразу не стал - не та обстановка. Лучше прочитать письмо после ужина, когда можно будет сделать это не спеша, смакуя каждое слово. Раньше, в первые месяцы службы, Куликов, немедленно по получении, брутально разрывал конверт, затем жадно и нетерпеливо набрасывался на его содержимое. Сейчас же, процедура была другая: письмо должно некоторое время полежать в нагрудном кармане - пусть сердце угадает, что там написано. Потом аккуратно, ножницами отрезать правый край. Ну, а там уж читать. Удивительное дело, но довольно часто удавалось заранее угадать содержание. На этот раз, почему-то представлялось, что Катя станет жаловаться на какие-то незначительные неприятности, глупые ссоры да обиды - не более того. Увы, сердце подвело, не зашлось, не пропустило удар-другой, а билось себе ровно и безмятежно! Чего уж теперь стучать так гулко? Лучше б вообще остановилось - никчемный кусок плоти! Ни к чему трепыхаться, после таких то строк:

«Здравствуй, Серёжа! Прости, что долго не отвечала на твоё письмо, всё не решалась написать. Пока тебя не было, здесь много чего произошло. Артёма Кочура посадили. Они тогда были пьяные и какого-то мужика избили. Ну, а тот оказался помощником депутата. А Юльку Велихову помнишь? Так она вышла замуж, я у них на свадьбе была. Колбасились по полной программе! У тебя когда отпуск? Мне так много нужно сказать. Только пока не получается собраться с духом. Может тёть Вера, мама твоя напишет, а то я не могу. Да, а я ведь на работу устроилась – продавцом в центральный универмаг, в отдел, где продают часы. Представляешь, на второй же день продала самые дорогие часы, из тех, что были – швейцарскую «Омегу». Солидный мужчина купил, приличный такой, вежливый. Я его когда увидела, думала - иностранец, оказалось – нет: наш, русский. Теперь мне выплатят хороший процент за эту продажу. Мы с девчонками по такому поводу взяли бутылочку вина и классно посидели. Только у меня потом испортилось настроение - представила, что ты обо мне думать станешь и как относиться. Ну ладно, буду закругляться, а то и так много глупостей написала. Ты меня прости за них. Люблю и жду, Катя».

Настораживали уже первые фразы. Раньше она как писала? «Здравствуй Серенький, мой дорогой, единственный и навеки любимый». А потом обычно строчки три – о том, как сильно любит и скучает. И только после такого вступления – про всё остальное.

Теперь же про любовь ни слова, а дальше - предельно понятно. Катька закрутила любовь с богатеньким покупателем часов «Омега». Тот и купил их, может, специально, чтобы подкатить к пригожей продавщице. Прямо, конечно, она этого не напишет, не тот характер, спасибо хоть так, намёками, сообщила. Это она Серёгину прощальную просьбу выполнила. Когда грузились в эшелон, последнее, о чём он тогда на перроне попросил, чтоб не томила, если что, а сразу сообщила, когда в жизни появится другой. Теперь понятно и почему от матери нет писем уже три недели – боится сына расстроить. Эх, Калашникова бы сейчас с парой рожков патронов, и домой: здравствуй, дорогая Катенька…! И ведь не поделишься ни с кем своими сокровенными мыслями, нельзя – не поймут.

Всю ночь не спал. Наутро первым Серёгино отчаянное состояние, естественно, обнаружил Мелкий – лучший друг, как ни как. Тот сразу заявил, что все бабы - дуры. У них только одно на уме, а потерпеть два года, пока парень в армии – это никак, порочное естество столько не выдержит. Сам Мелкий перед армией специально со всеми подружками порвал, чтоб потом не было мучительно больно. Серому ещё повезло - сразу всё узнал. А то, рассказывали, Шершнёв два месяца страдал - почему нет писем, пока корефаны из дому не написали, что его девчонка ходит беременная.

Выражена сия концепция была, понятное дело, другими словами - покрепче. Причём, против возразить не представлялось возможным – и смысл справедлив, и облекающая его форма женским племенем вполне заслужена.

Разговор с лучшим другом облегчения не принёс. Наоборот, Серый почувствовал себя ещё несчастнее – каким-то лохом-терпилой .

Масла в огонь добавил добрый мичман Сеченов. Заметив на приборке, что Куликов сам на себя не похож, он стал приставать с расспросами. Ну, Малик ему всё и объяснил – из самых добрых побуждений. Хороший человек – боцман, как мог, поддержал Серёгу: хлопнул по плечу и объяснил, - баб, их вон сколько, на одного мужика по две штуки приходится. Так что найдёшь себе другую, да ещё и не одну. Нечего тут горевать, раскис, как и не мужик вовсе...

Дальше, видимо для поднятия духа раскисшего и утратившего мужской облик бойца, боцман запел:

- Только ночь с ней провож-ж-ался, сам наутро ба- а-бо-о-й стал-л-л…

Во время этого пения Куликов почему-то задумался о самоубийстве. Более того, к моменту, когда у мичмана, знавшего наизусть лишь крошечный отрывок бессмертной народной песни, иссякли слова, Серый уже всерьёз выбирал между петлёй, вскрытием вен и «огнестрелом».

Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не замполит. «Тащ» старший лейтенант Красовский, видимо, имел какое-то особое чутье на проблемы личного состава, потому как не раз выказывал сверхчеловеческое понимание того, чем живут и дышат бойцы, а ещё - легко мог оказаться в самом «интересном» месте в самое неподходящее время. На «Заре» даже родилось выражение: «нюх, как у замполита».

Серому, понятное дело, в его нынешнем состоянии было абсолютно «до лампочки» – и то, откуда Красовский знает про его беду, и то, что он вообще что-то знает. «Тащ» просто материализовался откуда-то, что-то там наговорил успокаивающе, что именно - особо и не запомнилось, а потом раз и - исчез. После него остались две вещи: во-первых, в голове прочно засела мысль: «То, что нас не убивает – делает только сильнее». Ницше сказал, Красовский передал, Куликов запомнил. Во-вторых, в руке оказалась потрёпанная книга трагедий Шекспира в мягком потреплёте. «Ромео и Джульетта» - сколько раз слышал, но никогда не читал. Сейчас читать тоже не моглось, зато отчётливо зналось: Ромео, придурок, зря покончил с собой, тёлка-то его оказалась жива.

Шёл по кораблю, ничего и никого не замечая, держался за книжку, как за соломинку и повторял в такт шагам: «то, что нас не убивает…». На «автомате» добрёл до укромного места – пустующих артпогребов, спустился, залёг издыхающим псом.

Злая это штука – жизнь. Кто сможет прожить её так, чтоб всегда было легко? Чтоб невзгоды и неудачи обходили стороной, чтоб ты другим сочувствовал, а сам повода не давал? Увы, чаще всего бывает по-другому – живёшь, борешься, побеждаешь, начинаешь себя уважать, уже и к окружающим свысока относишься, и вдруг - раз, и в самое больное место! А силы-то душевные без остатка потрачены на борьбу за место под солнцем – теперь не устоять, набычившись, всё равно надломишься. А уязвимое место - оно у каждого есть. Да пусть бы что угодно произошло, даже атомная война, только б Катюха его дождалась! Серый почувствовал, что плачет. Мало того, нисколько не стесняется распускать сопли. Кому теперь нужен тот авторитет, к которому так стремился. Да он охотно бы поменялся местами с кем угодно! Хоть с тем же Витасом, которого теперь запрещено называть иначе, чем «чмо». Это за то, что из-за него «кадеты» всех «спалили» во время празднования приказа.

Внезапно Серый решил, что от горя и страданий рассудок его помутился, потому что отчётливо увидел и услышал, как этот самый Витас, возникнув из воздуха в артпогребе, принялся деловито вешаться. Успевшими привыкнуть к полумраку глазами Серёга оторопело наблюдал за тем как «чмо»-галлюцинация, встав на пустой цинк из-под снарядов, привязал к подволочной балке верёвку с петлёй на конце, подёргал её – крепко ли держится, после чего надел на шею. С пугающей естественностью призрак «чухана» стоял, балансируя, на неустойчивой опоре и прислушивался. Сверху донёсся металлический лязг – кто-то быстро спускался по трапу. Цинк опрокинулся - то Витас шагнул вперёд. Захрипел, затрепыхался, заплясал в воздухе, засучил ногами.

Откуда-то из другого измерения послышался голос старшины 2 статьи Игоря Корякина по прозвищу Слон:

- Эй, Конь, на фиг ты в те погреба лезешь, всё равно ведь боезапаса на борту нет, чего его проверять?

- Так положено же! – это уже сказал другой голос - Паши Жеребцова.

-Ты, Павлик, теперь «годок», а значит, на «положено» - сам знаешь что наложено…

Видимо, Жеребцов внял убеждению товарища, поскольку не стал дальше спускаться, а убрался восвояси.

Витас же никуда не девался, он всё так же болтался на верёвке, издавал хрипы и страшно хрустел шейными позвонками.

Никакой это был не глюк – «мутный», действительно, сводил счёты с жизнью. Серый молнией метнулся к нему, обнял за ноги, приподнял. Затем подставил плечо, усадил на него, взметнул руку и принялся вслепую нашаривать затянувшуюся на шее петлю. Тело продолжало биться в конвульсиях. Жизнь из Стасевича уходила, а верёвка всё не поддавалась, вцепилась мёртвой хваткой, словно не желая отпускать. Так они и боролись между собой: Серёга-жизнь и петля-смерть. Наконец, с сожалеющим скрипом смерть поддалась, и перестала составлять одно целое с Витасом. Крепко прижимая к себе отнятую у костлявой добычу, Серый повалился на палубу. Искусственное дыхание делать не понадобилось - Витас уже всхлипывал, жадно втягивая живительный воздух. А Серёгу не оставляло чувство ирреальности происходящего. Ведь это всё уже было раньше, надо же - во второй раз приходится вытаскивать человека из петли. Дежа-вю….

Им с Катюхой тогда только исполнилось по семнадцать, ещё и не целовались ни разу. Серый активно искал случая сорвать первый поцелуй, придумывал всякие способы. Рассматривать альбом с фотографиями в Катиной комнате, придвигаясь всё ближе и ближе – один из таких способов. Даром, что за дверью бушуют страсти, ссорятся Катины родители – тётя Люда и дядя Лёша.

- Я жить не буду с такой лярвой, уж лучше повешусь, - дядя Лёша всегда так кричит, когда напьётся, и получает за это раздолбон от супруги.

- Ну и вешайся, чудо болотное, вот где ты у меня сидишь со своим алкоголизмом!

Катя с Сергеем не слушают: в их жизни вот-вот наступит важный и волнующий момент…. Всё произошло одновременно – его губы ощутили мягко-сладкое, а барабанные перепонки чуть не полопались от истошного вопля Катиной мамы.

Когда вбежали на кухню, дядя Лёша висел в петле на карнизе, нелепо дёргал ногами, а руками безуспешно хватался за трубу центрального отопления. Посреди помещения валялся перевёрнутый стол. Катерина с тётей Людой заорали в два голоса, встали в дверях, и с места не двигаются. Пришлось Серому спасать главу семейства. Больно раня босые подошвы о покрывающие пол черепки разбитой посуды, он бросился к самоубийце. Сначала, вспрыгнув на подоконник, попытался отвязать верёвку от крюка. Какое там! под тяжестью тела узел затянулся намертво. Кухонный нож тоже не помог - оказался тупым, волокна пилил с недопустимой медлительностью. Лишь когда Серёга подхватил дядю Лёшу под колени, усадил себе на плечо, а свободной рукой ослабил петлю, удалось добиться успеха. Потом были «скорая» и милиция, которым опозоренный Катюхин папаша объяснял с туберкулёзным сипом:

- Да я лишь хотел жену напугать, ато совсем нюх потеряла, а кончать с собой ни-ни… Тело перестало почему-то слушаться, руками могу двигать, а ног не чувствую….

- Благодарите парнишку, не то бы сейчас уже весело, с сиреной и мигалкой, подъезжали к моргу…. Напугать он хотел! Да никакая самопомощь при повешении невозможна! Стоит петле сдавить позвоночник со спинным мозгом и - всё…, - врач с блестящей, словно полированной лысиной, раздражённо захлопнул медицинский чемоданчик.

После того случая дядя Лёша совсем перестал пить, а Серый стал в их семействе желанным гостем и будущим зятем.

Между тем Витас возвращался к жизни: натужно кашлял и хватался рукой за горло. Серый же, крепко обнимая его, ревел белугой и повторял сквозь слёзы:

- Не надо, Витёк!

Этим именем он не называл Стасевича с учебки. Но, видимо, в душе произошли какие-то изменения. Казалось, ещё совсем недавно со злобным наслаждением светил фонариком в лицо Витасу-беглецу, а сегодня, когда выдрал этого самого Витаса из когтей смерти, даже упасть старался так, чтобы подставить своё тело, но защитить спасённого.

«Так, может, жизненные потрясения для того и нужны, чтоб с человеком происходили подобные изменения?» - высокая и светлая мысль внезапно осенила Серого. Осенила и тут же унеслась прочь, потому что Витас отстранился и, с трудом выталкивая слова из повреждённой глотки, заговорил:

- Как ты здесь оказался, Серёга, а где Жеребцов?

- Конь начал было спускаться, а потом его Слон позвал…

- А-а, тогда понятно…Ты это, кончай, если увидят, что меня обнимаешь, зачморят. Я теперь – как Петров - неприкасаемый.

- Да ладно, от такого бы кто угодно шкертанулся...

- А я, в принципе, не собирался умирать. Здесь, на корабле, ловить уже нечего, вот и решил комиссоваться через психушку. Думал, дозорный по погребам во время обхода сюда спустится, а я, типа, в петле вишу, меня б тогда сразу к психиатру…, а оно вон как обернулось. Если бы не ты…. Быстро-то как меня вытащил, я даже испугаться не успел!

- Знаешь, Витёк, то, что нас не убивает – делает только сильнее!

Витас удивлённо посмотрел на Серого, тот раньше никакого сочувствия не проявлял, вёл себя враждебно, а сейчас - на тебе…

- Ты мне жизнь спас, никогда этого не забуду!

- Фигня, не бери в голову. А меня ведь Катька бросила, - хотел произнести это небрежно, чтоб показать Витасу, что не у него одного дела плохи, а получилось - сквозь слёзы. Накатили, так что и не сдержать…

- Откуда узнал?

Серый молча протянул смятый листок. Стасевич расправил его и очень внимательно прочитал.

- А где же тут написано, что она тебя бросила, наоборот – «люблю и жду»?

- Ты ничего не понимаешь, знаешь, какие она раньше мне письма писала, всё говорила, ничего не скрывала, а тут стыдится…. Чего ещё можно стыдиться, когда пацан в армии… И мужик этот, с часами… Интересно ей стало – русский он или не русский… Да чё там говорить, всё и так понятно….

- Взял бы позвонил ей, узнал – чё - почём….

- Ни за что! После такого нам говорить не о чем ….

- Ну, матушке своей позвони, в письме ж написано, что та всё знает.

От этого простого совета голова Серёги прояснилась, словно бы чихнул и окружающая действительность перестала прятаться за заложенный нос и слезящиеся глаза.

- Действительно, можно же у матери порасспросить. Надо только найти способ связаться…

- На, держи, там ещё на счету кое-что осталось, - Витас протягивал ему мобильный телефон.

Раньше, в учебке, у них почти у каждого была «труба». Очень удобно – родители дома могли бросить денежку на счёт и общаться с сыном, сколько душе угодно. На корабле же такое сразу запретили, чтоб секретные сведения не разглашались. Известно ведь, болтун - находка для шпиона. У «годков», правда, почти у каждого телефон имелся. Домой редко кто из них звонил, в основном, играли в «счастливый номер». Наберут первую попавшуюся комбинацию цифр – вдруг, ответит какая-нибудь девчонка, тогда можно будет завязать знакомство. Молодые бойцы, в случае нужды, могли попросить у них сделать звонок, естественно, не бесплатно. У Серого денег не было, а его собственная «мобилка» с заблокированной сим-картой уже многие месяцы обреталась в сейфе у замполита. Так что Витас, неизвестным образом сумевший сберечь свой аппарат, не просто удружил, а оказал истинно неоценимую услугу.

- Смотри, чтоб не засекли, - крикнул он Серому вдогонку, но тот, скорее всего, не услышал, потому как взлетел по трапу с немыслимой скоростью. Вполне возможно, что при том и звуковой барьер не устоял. Какой-то хлопок, по крайней мере, точно был.

Устроившись на рострах за спасательными плотиками, Серый принялся набирать номер. Это же надо - код родного города не сразу вспомнил, давненько домой не звонил…

- Алё, пап? Привет, это я, Серёга! Как там у вас дела, как матушка, как Алёнка? Ага, ага, спасибо, всё нормально, да ничё так, да ты чё, а у нас тепло, снега ещё не было и не скоро будет, хорошо, не забуду, - Серый мог бы ещё долго болтать с отцом в том же духе, но боялся, что деньги на счету закончатся раньше, чем удастся узнать главное. Потому, когда услышал голос матери, немедленно затараторил:

- Привет, мам! Я чё звоню-то, хотел узнать – чё, моя Катька себе кого-то нашла - хахаля в смысле? Она написала, что ты всё знаешь, - выпалил и замер в ожидании ответа.

- Да чё ты такое городишь, оголец, кто ж ей позволит, - послышалось в трубке, - Алексей, отец ейный, за такое быстро накрутит хвоста. Она, правда, тут на свадьбе у подружки гуляла, выпила маленько… А я со смены возвращаюсь, уставшая, злая, гляжу – молодёжь гужует и Катька твоя с ними. Ну, я её маленечко повоспитывала: мол, парень в армии, а она тут весело проводит время. Ей хмель в голову-то и ударил, она ж у тебя с характером, слово за слово, в общем, поругались мы. Я, конечно, тоже хороша, прогнала её, сказала, чтоб духу ейного не было возле мово Серёжки. А она мне: «Дура старая!» Три недели носа не казала, а потом пришла извиняться, цветы принесла. Грит, всё это время тебе стыдилась написать. Ой, как же ты там, сыночек? Не мёрзнешь? А кормят-то как? Или голодный и холодный ходишь? Мы тебе тут посылочку собрали…

Что-то внезапно изменилось вокруг. День стал днём. Море запахло морем. Канаты заскрипели весело. Здоровенная жирная чайка, устроившись поодаль на леерах и ехидно посматривая одним глазом, пустила струю белёсых экскрементов.

Окончив разговор, Серый счастливо улыбнулся. Нету никакого мужика с часами «Омега», просто мамка с Катькой поссорились, а любит-то она только его!!! Всё-таки, сердце не подвело, не ошиблось! Стучи теперь, имеешь на то полное право. Чувства были такие, словно готов возлюбить весь мир – в особенности же эту бело-чёрную птицу, верную спутницу моряков. Он протянул руку – чайка тут же улетела, недовольно крикнув на прощанье. Тогда встал и сделал нечто немыслимое: указательным пальцем подцепил изрядную толику тёплого помёта и стал растирать его между пальцами. Голова работала чётко, как птичий пищеварительный тракт. Сложнейшие категории, составляющие самую суть бытия, легко раскладывались по полочкам, как товары на складе, где Серый перед службой подрабатывал грузчиком.

Оказывается, такие ценности как жизнь, любовь, дружба легко увязываются с жёсткими правилами борьбы за выживание, с законом джунглей. Как в мультике про Маугли, когда человеческий детёныш вначале пытался во всём походить на сверстников-волчат. Но, сколько бы ни пыжился, всякий раз оказывался последним в стае – настоящие-то волчата сильнее, быстрее, злее…. А стоило приподняться с четверенек, расправить плечи, осознать свою человеческую сущность - обитатели джунглей тут же, без особого сопротивления, признали его власть. Даже Шерхан, на что был силён, и тот недолго «качал права» перед царём природы. Это к тому, что всегда нужно быть самим собой, не прогибаться под обстоятельства, а оставаться человеком.

К примеру, Нефёдов со Смирновым. Честно служили, дело своё знали, молодых если и гоняли, то только за дело. И вполне справедливо, что именно их отрядили на торжественный приём к командующему флотом. Такие приёмы командующий проводил каждые полгода – собирал лучших моряков перед «дембелем», чтоб сказать им «спасибо» за службу. Каждому лично вручал часы «Командирские» с дарственной надписью. Мелочь, а приятно. Естественно, что Смирнов с Нефёдовым и домой ушли раньше остальных. Провожали их, как положено, перед строем, под «Прощание славянки». Кэп стоит, и остальной экипаж, у всех торжественно лапы к уху приложены, а «дембеля» не спеша, вразвалочку, сходят на берег. И никто не посмеет сказать, что выслуживались перед начальством или «стучали» на товарищей. Нет, просто честно выполнили свой долг перед Родиной. Отслужили и остались людьми…

«Петуховские», конечно, вслед им как могли, продемонстрировали своё презрение. Эти пока торчат на корабле. Попритихли, делают вид, что их уже местные дела не интересуют, а думы всецело заняты предстоящей жизнью на «гражданке». Только и ежу понятно, что это всё - видимость. Боятся они просто. А кому оно надо, чтобы под ДМБ домой родителям и главам местных органов власти пришли официальные письма: те, что замполит зачитал перед строем, но не отправил, а до первого замечания положил под стекло. Про то, что такой-то гражданин в период прохождения военной службы был причастен к неуставным взаимоотношениям, издевался над молодыми матросами. Не рекомендуется принимать его на работу в силовые структуры…Вот и сидят «гражданские» тише мыши, потому что почти все планируют после службы устроиться - кто в милицию, кто в таможню, кто в МЧС или в частную охрану. Климов - тот вообще в ФСБ хотел, но теперь путь ему заказан, потому что там нужна характеристика-рекомендация из воинской части. А такую теперь уж никто не даст. Петухову легче, у него дядька прапором в ГАИ трудится, поможет устроиться в свою контору и без характеристики. А вот если письмо от командира в администрацию района придёт, неизвестно, поможет ли дядька-прапорщик.

Спрашивается, как правильно нужно служить, чтоб это было по-пацански? Как Нефёдов со Смирновым, или как Петухов со своими?.

Или вот ещё пример: новоявленные «годки» Жеребцов с Корякиным. Конь и Слон. Раньше они держались в тени тех же Жельского, Лифанова, Стеклухина до его падения с унитаза, а как получили старшинские звания - считай, стали основными авторитетами на корабле. Официально имеют право всех гонять, однако этим правом не злоупотребляют, используют справедливо. Пару дней назад Пузырьков случайно опрокинул на верхней палубе здоровенный обрез с отработанным дизельным маслом: грязища получилась та ещё. Жеребцов, конечно, Пузатому за это отвесил хорошего пинка, чтоб тот был порасторопней, да побыстрей устранял последствия содеянного, но не более того. А случись на жеребцовском месте какой-нибудь Жельский, Лифанов или, того хуже, Стеклухин – измордовали бы несчастного «чухана» до крайности. Только те трое уже вряд ли кому-либо посмеют доставить неприятности, разве что тайно, исподтишка. Кончилась их власть.

Жельский и Лифанов отныне трудились рабочими по камбузу, через сутки сменяя друг друга. Ужасно непрестижная и неблагодарная работа: посуда, картошка, отходы. Стеклухину же даже о такой незавидной роли приходилось только мечтать. Непонятно, чем он насолил лично старпому, но тот теперь воспитанием «дуста» занимался сам как умел. Поэтому Стеклухин большую часть дня проводил за наведением порядка в офицерском гальюне. Его усилиями всё там уже сияло невероятной чистотой, но разве возможно угодить старшему лейтенанту Седых?

- Гальюн, блин, должен быть самым чистым местом на корабле! А у тебя что получается? Ты что, туловище, службу не сечёшь? Разве ж это настоящий белый цвет? Нет! Это - цвет лени! А микробы! Да они, блин, здесь кишмя кишат! А то, как молодых бойцов гонять – пожалуйста, а сам ни хрена, блин, не умеешь! Личным примером надо показывать, как нужно шуршать, понял? Молодец, раз понял! Получи тогда ещё один наряд на работы!

Отдыхал от гальюна Стеклухин только когда заступал рассыльным по кораблю. Рассыльный - самый унизительный вид дежурно-вахтенной службы. Сбегай туда - не знаю куда, передай то - не знаю что! А старпом и здесь не унимается, приступает с секундомером:

- Так, ну-ка слетай-ка к механику, узнай, блин, когда опрессовку парового котла закончит. На всё тебе времени - три минуты. Время пошло!... Ага, не уложился в норматив. А если война? Тебя ж нельзя будет с секретным поручением послать! Сдать наряд, вечером снова, блин, заступишь. А пока - на гальюн!

Конечно, Стеклухин мог бы отыскать множество веских возражений, типа того, что своё я уже оттарабанил, или, где вы были, тащ, когда меня «годки» гоняли, а я грязной ветошью кровавые слёзы утирал? Но молчал Стеклухин, даром, что уже «годок». Видимо, когда их с Жельским и Лифановым после памятного празднования приказа на беседу в прокуратуру таскали, все аргументы там и оставил. Когда над тобой дамокловым мечом висит статья 335 УК РФ , особо не подискутируешь.

Хорошо, что Серый вовремя остановился, не последовал тем же путём. Отчётливо припомнился вернувшийся после армии сосед – Колян Терехов. Сколько его не пытали – как там, на службе, ответ бывал всегда один и тот же: «Нормально». И всё. Никаких захватывающих историй, никаких геройских подвигов. А чё можно рассказать, если первую половину службы ты «лётал» как муха и «шуршал» как электровеник, а вторую – других гонял и заставлял «лётать» и «шуршать»? В армии, конечно, подобный порядок вещей кажется правильным и справедливым. А вот потом, на гражданке, поди, объясни всё это нормальным людям, чтоб они от тебя не шарахались.

Хорошо, что кто-то позаботился о том, чтоб для Серого, Витаса и остальных теперь всё стало по-другому. Более справедливо. Может, даже, когда-нибудь придёт время и так станет везде, а не только на их корабле с прекрасным именем «Заря» и бортовым номером 709.