Декорации к жестокому романсу

 

Эй, парень! Ты чего там примостился? Давай, двигай сюда...Да знаю я, что ты русского не понимаешь. Думаешь, я по-немецки говорю лучше? Ничего, разберемся. Самый интернациональный язык знаешь, какой? Душевный...На нем и китаец с марсианином договорятся, не то что мы с тобой.

Что у тебя там? Пивко? А у меня коньяк. Не самый лучший, конечно, но это ничего, это не так важно. Тут уж не до жиру. Нет, водку я не перевариваю. Органически. Это, уж извини, здешние стереотипы: если русский, значит, водка и картошка. Я ж тебе не говорю, что если немец, то сосиски и пиво. То-то...

Да нет, я не обижаюсь, на обиженных воду возят, как говорила моя бабушка. И ты на меня не дуйся, если что не так сказал...

Вот молодец, что стаканчики разовые есть, все-таки вы, немцы, народ предусмотрительный. Чего о нас не скажешь...

Давай знакомиться: Кузнецов Андрей Александрович. Закончил философский факультет в конце восьмидесятых. Да какая разница, где! В одном красивом и теплом городе. Знаешь, какие у нас там яблоки?! Не чета здешним! Одну аппортину на стол положишь – вся квартира как сад. А тут хоть нос ввинти, ничем не пахнет. Нет, ты, парень, со мной не спорь. Я знаю, о чем говорю. И цветы тут такие же! Женщине подарить стыдно: не аромат, а туалетная вода какая-то...

Ну, наливай! Давай выпьем за дружбу народов. Чего нам с тобой делить, если разобраться?! Две руки, две ноги, два глаза, есть-пить хочешь так же, как я, и куда приткнуться чтоб было, разве не так? Ну и, естественно, поговорить по душам с кем-то. Без любви опять же, не обойтись. И тут уж совсем пополам, какого цвета кожа, из какой страны и какого роду-племени. Согласен? Правильно! Вот за это и выпьем. Да пей, не стесняйся! Я угощаю. У нас, у русских, это в крови – хлебосольство. Не в обиду тебе будь сказано, а только от вас хлебосольства не дождешься. А может, оно у вас какое-то свое, особенное... Это я сразу понял, как приехал. Да ты что, парень, брось бычиться, мы ж с тобой по душам говорим. Я поделиться хочу, а ты послушай, может, что новое узнаешь. Век живи – век учись.

У нас как заведено: гость в дом, даже незваный - все лучшее на стол. Сам голодай, а гостя накорми. Свято! Вот я и говорю, что вы этого не понимаете. Кто сказал, что я наезжаю? Я тебе объяснить хочу, понимаешь? Ладно, давай еще по одной, тогда беседа лучше пойдет. Закусывай, это сало украинское, ты такого точно не ел. Хотя, конечно, коньяк шоколадом приличней закусывать, но мы уж обойдемся без этого аристократизму.

Да, так вот. Просто мы другие, понимаешь? То, что немцу - в порядке вещей, русскому – смерть. И – наоборот. К таким вещам я с уважением отношусь: менталитет – штука тонкая. Кабы ты знал нас получше, понял бы, о чем я... Согласно нашему менталитету, знаешь ли, совершенно невозможно представить, что я могу звонить своему другу и спрашивать, когда можно прийти к нему на чашечку кофе?! Это у нас нонсенс, то есть ни теоретически, ни практически невозможно. Что б я своему университетскому другу Димке звонил за месяц и на кофе напрашивался? Да такого и в страшном сне привидеться не могло. Точно тебе говорю! Или, к примеру, от душевной жажды какой изнемогая в три часа ночи, терпеливо дожидался бы десяти утра, дабы жажду эту духовную изложить?! Дружба, брат, понятие круглосуточное, у нас никаких регламентов в таких вопросах нет! А у вас – все по расписанию. Даже визиты к папе с мамой. Дикость, если кому рассказать...

Да и не только в дружбе дело. Я вот тебе про гостеприимство наше сейчас скажу. Говорю, к примеру, кому-нибудь: заходите на чашку чая. И угощаю гостей этой самой чашкой чая и пирожными по одному на гостя. Нормально? Это ты так думаешь. А я тебе гарантирую: завтра от меня отвернулась бы вся страна. Не принято у нас так. Улавливаешь? Согласен, может, потому мы плохо и живем, что все через край. Но уж такие мы. Вот за это и выпьем! Представляешь, если б все одинаковые были?! Это ж повеситься можно со скуки! Мир прекрасен разнообразием...

Ну, как тебе сальцо? То-то! Эх, брат, какое сало моя мать солила! У нас дома и курочки, и гусочки, и поросята водились. Мы под Одессой жили, есть там такой крохотный городок, Котовск называется. Домишко у нас был небольшой, удобств никаких, о водопроводе только мечтали, воду бочками возили - колонка на соседней улице, до бани пешком топали полчаса. Зато сад и огород – рай земной. Потом мы на юг Казахстана переехали, отец у меня военным был. Так там еще лучше! Не природа, а мечта поэта!

Вот у вас тут все цветет по весне, глаз радуется, всякого полно, ничего не скажешь, а дурману – ни шиша! Я тут как-то на акацию набрел: цветет, родимая, глаз не оторвать! Веточку отломил и чуть не завыл: никакой душистости, просто беда! Да ты не серчай, ты здесь ни при чем, дождей у вас много, потому и не пахнет ничего. И фрукты-овощи как искусственные. Вот свозить бы тебя разок в Казахстан или на Украину, сам бы понял, о чем я. Не веришь? Слушай, я как-то работал с одним немцем, он в наш университет по обмену опытом приезжал. Через годик, значит, поехал жену с детишками навестить, месяц спустя встречаю его на вокзале, а он мне: берем такси и едем на базар. Только быстро! Ну, едем, я молчу, думаю, может, он выпивки взять хочет, встречу обмыть, а он...ведро с огурцами купил и прямо на базаре есть их стал. Привык, понимаешь, к нашему натуральному вкусу. И родной немецкий огурец ему уже не показался. Да это ж, брат, и не огурцы здесь, это натуральные полицейские дубинки в целлофане! Я, знаешь, поначалу тоже мучился, все не то, все не так. Теперь привык, ничего, и даже супчики в пачках, что в рекламах расхваливают, покупаю. Правда, мужиков ваших мне жалко. Смотрю, как они радуются, если жена супец из картонки сварила и пару моркошек бросила, и думаю: вам бы наших пельмешек или борщеца! Да ладно, чего уж там, кто к чему привык...Со своим уставом, как говорится, в чужой монастырь не ходят. Ну, наливай! За что выпьем?! Не знаешь? Тогда - за любовь, брат, давай выпьем за любовь. Все в нашей жизни с нее начинается и все ею заканчивается!

Я вот из-за любви тут с тобой сижу, между прочим, под этим самым мостом. Если б не она, все, может, иначе бы обернулось. Не спеши, сейчас расскажу...

Давай закурим. Нет, ты сам свои самокрутки кури, а я уж «Мальборо», как всегда. Знаю, что дорого. У нас, у русских, так говорят: понты дороже денег. Хотя не в понтах дело. Привычка... Так вот, я тогда в университете преподавал. Философию. Молодой, свободный, с женой первой развелся: не сошлись характерами, как говорится, хотя сейчас уже, убей, не вспомню, что там такое точно было. Ну, не вышло. Замнем для ясности, поскольку я не о бывшей жене, это -отдельная история. А Инка моя на пятом курсе училась, на историческом факультете. Я на нее сразу внимание обратил: голубоглазая, кожа просвечивает, волосы рыжеватые. Взглянешь – дышать легко от радости, жить и петь хочется. А приходилось делать вид, что она для меня как все. У нас с этим строго было: всякие там амуры между преподавателем и студенткой – аморалка. Разложение нравственных принципов, значит. В общем, едва мы с ней дотянули до ее государственного экзамена. Мне тогда за тридцать было, а ей – двадцать один. Ребенок, по сути дела. Но куда там! Тормозов эта женщина не знала никаких! Откуда что берется у молодых и неопытных! Видно, с таким родятся. Так вот, пригласил я ее как-то в горы на прогулку, я тогда часто в горы ходил, для удовольствия и поддержания спортивной формы. Высоко мы поднялись. Присели передохнуть и замерли: внизу горная речка пенится, шуршит, небо синее над головой, ели столетние, хвоя прошлогодняя осыпавшаяся - мягкая, как бабушкина перина, голова кружится, не то от высоты, не то от счастья. Я рядом с ней, с Инной, и вздохнуть боялся, не то что прикоснуться. Она оказалась смелее...

Нет, не могу, давай выпьем...Я когда эту историю вспоминаю, у меня в горле першить начинает. То ли старею, то ли уже совсем спился. Алкоголики все сентиментальные...Ну вот, этот день я и на смертном ложе не забуду, как говорится. Слушай дальше. Положила она мне голову на плечо, обняла, потом поднялась, кофточку сняла, брюки спортивные сбросила, смотрит на меня расплавленными глазами, а я сижу как пень и гляжу на эту красоту небесную. Потом, правда, пришел в себя...

Много я от мужиков про женщин слышал, да и у самого случалось всякое...Но только брешут мужики, что все женщины на свете одинаковые. Или просто не повезло им свою встретить. Только одна, брат, и бывает самой единственной и неповторимой. И это ни с чем не спутаешь. И никогда не забудешь. Да...А дальше мы уже просто жить друг без друга не могли. Я и представить не мог ни дня, ни ночи без нее. Так что, тут уже само собой решилось, чтобы пожениться и уехать вместе с ней в Германию, потому как Инночка моя – немочка, и всю свою сознательную жизнь мечтала жить не в бывшем Советском союзе, а в цивилизованной Европе. А мне ни университет, ни моя философия, ни все, к чему привык, коли Инны не будет – без надобности.

В общем, приехали. Дали мне курсы немецкого языка, а Инночка моя через год в университет поступила. Она ж еще молодая была – всего двадцать два.

Тут все, брат, и началось. Как я потом понял. А сначала только радовался: пусть девочка учится. У нее еще все впереди.

Закончил я курсы и стал работу искать. Любую. Черт с ней, с философией, думаю. Да и кому мы тут нужны, верно? Своих философов у вас хватает. А мужику грех без дела сидеть. Только ничего у меня не срасталось. Куда только не тыкался: и на стройки, и в кафешки, и в уборщики мусора. Бесполезно: не подходите вы нам, говорят, с вашим высшим философским, мусор убирать и камни на стройке таскать – учиться нужно. С учебой не вышло, да чего тебе говорить, ты сам знаешь, что и почем тут. Здесь у вас тоже не рай, иначе не сидел бы ты тут со мной. А, у тебя философия такая – бомжевать? Ну, извини, друг, ошибся чуток. Дело не в этом. Я про нас с Инночкой...Так вот, сижу я дома, строчу письма в разные конторы, таскаюсь по собеседованиям, пялюсь в телевизор, мою посуду и варю картошку, жена целыми днями на занятиях, а потом позвонит скоренько с сотового: дорогой, мы тут с однокурсниками на дискотеку заедем, дома буду часов в двенадцать. Думаешь, дурак я? Кто знает, может, и дурак, но я не ревновал, дело ведь молодое, все понятно. Доверял я ей стопроцентно. А мне в мои тридцать шесть по дискотекам с ее юнцами-однокурсниками совсем не улыбалось таскаться. В общем, так мы и жили целый год: я искал работу, а она училась.

Наливай, брат...

Что, уже коньяк усидели? Тогда давай твое пиво, сгодится, все одно – лишь бы горючее...Наливай, сейчас грустное начнется. Был у них в университете кружок драматический, спектакли ставили, потом в гимназиях великовозрастным школьникам показывали. Помню, что-то такое они там репетировали очень любовно-трагическое, а моя Инночка пела романсы. Голос у нее просто роскошный. Такая она счастливая была, очень ей сценарий нравился, все декорации описывала, которые ее однокурсник Томас сочинил: белая птица, символизирующая любовь, а вокруг огонь и пепел.

В общем, пошел я однажды вечером ее на остановку встречать после репетиции, а тут дождь ливанул, я и заскочил под навес соседнего дома, переждать пару минут. Да...А там моя Инночка – глаза расплавленные, кофточку снимает, не взирая на дождь, а юноша Томас совсем голову потерял, даже меня не заметил. Инна, как увидела меня, побелела вся, запуталась в кофточке-то. Пока она там с ней разбиралась, я уже далеко был, сам не помню, куда шел, что делал. Ночью в киоске купил несколько пузырей коньяка, закусь, пил, пока не свалился, а чтобы полиция не загребла, приткнулся под мостом. Там и проснулся...

Такая вот история, братец...Такие вот декорации. Ну, давай еще по бутылочке пивка, нет, все в порядке, не беспокойся, я эту историю уже отболел. Да и какая история у бомжа с трехлетним стажем?! Сам подумай...

Ты куда, братец?! Не бойся, он не кусается. Садись, садись, не тронет он тебя. Это хороший пес. Мы с ним уже три года вместе, он ко мне тогда ночью под мостом откуда-то прибился. Поддерживаем мы с ним друг друга, бездомной собаке корм добыть – дело сложное, не каждый сподобится кусочек бросить. Да и мне с ним легче. Можно сказать, он меня даже кормит, если подают мало. Немецкие власти добросердечные: я раз в неделю двадцать евро на корм для пса получаю. Так и перебиваемся. Как зовут? Цезарь. У нас с Инной когда-то был пес по кличке Цезарь, мы его там оставили, когда уезжали...Ну, ты и спросил! Куда это я назад поеду? Ни кола, ни двора, родители уже умерли, в университете всех посокращали, да и вообще...Знаешь, братец, нельзя дважды в одну и ту же реку войти. Хотя честно скажу: иногда проснусь утром с похмелья и сам не верю, что это я. Стыд мучает, ужас душит – что с собою натворил. Душа переворачивается, начинаю мечтать, как бы назад вернуться. Думал даже как-то бывшей жене позвонить, денег занять, она там сейчас замужем за каким-то крутым. Да только бред это все. Нереально...Давай не будем...Нет, брат, все, больше не пью, прилягу, ты уж извини, что-то я спекся. Все-таки мешать напитки – дело последнее...

 

Собака и человек спали под железнодорожным мостом на теплой земле, прогретой за день солнцем, тесно прижавшись друг к другу. Человек спал и видел сон.

...Пахло дымком и горечью.

Так пахло зимним морозным утром, когда человек сказал молодой жене и теще, в сотый раз проверяющей, на месте ли документы: «Пора, время к пяти. Самолет через два часа...»

Скрипел под ногами снег. Человек подошел к собачьей будке. Позвал: «Цезарь!»

Пес даже не шевельнулся, еще сильнее уткнувшись мордой в угол.

«Цезарь, ты пойми, - грустно объяснял человек, стараясь не обращать внимания на нетерпеливые гудки таксиста, - мы не можем взять тебя с собой. Новые хозяева обещали заботиться о тебе, а мы приедем через пару лет, мы еще увидимся! Цезарь, слышишь?»

Человек протянул руку, чтобы погладить пса, но отдернул ее, услышав злой рык.

Таксист сигналил все настойчивее.

Человек постоял минутку и вышел, закрыв калитку, не оглянувшись на березы, засыпанные снегом.

Машина тронулись с места, исчезла за углом.

Пес вышел из будки, долго смотрел на черные погасшие окна дома, лизнул языком след ботинка, оставленного на снегу, заскулил, рванул с силой цепь.

Назад пес не вернулся. И больше его никто никогда не видел.

 

Собака и человек спали под железнодорожным мостом, тесно прижавшись друг к другу. Пахло дымком и горечью. Человек спал и видел сон. Он был еще жив.