Каролина Витгенштейн

(8 февраля 1819 года имение Вороницы Хмельницкого уезда - 7 марта 1887 года. Рим)

 

 

Каролина Витгенштейн и Ференц Лист: Горькая любовь "аббата Музыки". Ноктюрн ля минор.

 

 

 

 

СНЫ КАРОЛИНЫ.

 

Ей часто снилось это лицо. Почти каждую ночь. Тонкие черты, орлиный нос, пышная грива волос... В белокурой шевелюре никак невозможно было разглядеть седые пряди, но ей казалось, что она ясно видела с высоты, как в них затерялись седые паутинки. Лицо, склоненное над фортепьяно. Сильные руки с длинными, вытянувшимися пальцами, звучно, самозабвенно рассыпали вокруг хрустальные горошины звуков: стаккато, пиано, анданте, форте, снова - пиано.

 

Она зачарованно слушала, но ее самой в этой незнакомой комнате не было, ей все виделось как бы со стороны, сверху.

 

Она отрешенно терялась в хрустальном, магически - гулком, сочном звучании мелодии, но ее душа, смятенно аплодирующая чаровнику - пианисту, горько тосковала, боясь сознаться об этой тоске себе самой, и сонно сознающей себя, и будто бы - трепещущей от страха.

Но зачем она тосковала? Чего страшилась?

 

Не потому ли гнетущая тоска своенравно подступала и не оттого ли был страх, подкатывающий холодом к сердцу, что ведома ей была в этом странном сне вся горькая будущая явь. Явь, в которую ей так не хотелось верить! Явь, которой она не понимала до конца. Совсем не понимала...

Внезапно она увидела себя, ту, что в мираже видения будто парила над всем, где-то в мрачно-каменном высоком - до поднебесья, как показалось ей во сне-яви храме, соборе, костеле - смятенной от долгого путешествия душе последнее было не очень понятно... Подвенечный убор ее пачкался о скользко - холодные, выщербленные плиты, она тщетно подбирала подол пышного платья, рискуя запутаться в кружеве и атласе. Она шла об руку с господином - высоким стройным, в черном концертном фраке артиста, но странно, под ним была видна серая сутана аббата-каноника. (Лица его, несмотря на тщетно прилагаемые усилия, она все никак не могла разглядеть, видела лишь четкий, почти римский, профиль, с горбинкою носа!)

Она удивилась столь странному одеянию своего нареченного несказанно, но промолчала, и словно бы загипнотизированная чьей-то магическою волей, продолжала двигаться к алтарю, что виднелся вдалеке! Лунатические шаги ее отдавались вокруг пугающим, чересчур звонким эхом. Она ясно слышала его, это эхо! Странный, неведомый доселе жених шел в такт с нею.

Внезапно в огромном и безлюдном храме поднялся ветер, словно слетевший со стен, фата ее неудержимо сорвалась и упала к ногам, окутав новобрачную пышным облаком. Все поплыло у нее перед глазами.

 

Не дойдя всего - то пяти шагов до заветного алтаря, невеста, словно подкошенная, упала на колени, и, расплакавшись от отчаяния, протянула руки к распятию.

 

Но тут глаза ее и во сне расширились от изумления: на руке ее уже сияло обручальное кольцо! Ее душу охватывало безотчетное удивление, смешанное с холодным страхом: Как, она собиралась стать грешницею?! Она, замужняя, венчалась еще раз - при живом муже?.. Но кто же был до этого ее мужем?! Во сне она решительно не помнила этого! Она поворачивала залитое слезами лицо в сторону несостоявшегося новобрачного и вздрагивала от ужаса, пронзавшего ее острыми стрелами. Перед ней был тот самый виртуоз пианист, чье рассыпавшееся хрустальное анданте-стокатто она незадолго до ужасной сцены у алтаря слушала в незнакомой комнате.. Он встряхивал пышными волнами белокурых волос, пряди падали ему на глаза. Обреченно отводя их рукой, он смотрел на незаконную суженую пронзительно - горько и произносил побелевшими сухими губами одно лишь слово:

"Витгенштейн!". И это слово падало на душу, как каменная могильная плита. Оно было завершающим в этом странном спектакле - сне, от которого Каролина часто просыпалась в холодном поту и слезах... Она сразу вспоминала все.

 

ЯВЬ КАРОЛИНЫ.

 

 

Трагическая сказка сновидения заканчивалась в миг пробуждения. Она, действительно, была замужем. Очень давно. С 1826 года. За свитским генералом, князем Николаем Витгенштейном. И возврата назад, в чистоту и юность, быть не могло! Уже никогда. Убор невесты падал с ее головы вполне заслуженно, пусть и во сне. Она плакала от отчаяния, но недолго: боялась напугать спавшую почти рядом, в соседней комнате с открытой дверью, малютку дочь - Манечку, Мари. Единственную ее отраду и утешение. Но все равно - будила: слезами, всхлипами, неудержимыми рыданиями!

Маленькая девочка, совсем еще несмышленыш, казалось бы, заглядывая в огромные и тоскливые озера материнских глаз, гладила крошечными ладошками ее лицо. И часто - часто приговаривала, чуть шепелявя: "Хорошая мамочка, моя хорошая мамочка, не плачь не плачь!" - при всей своей скороговорке озабоченно и зябко - поспешно втягивая маленькие ножки под скользкий шелк пухового одеяла. Манечка прижималась к матери хрупким тельцем, как бы пытаясь стать одним целым с ее исстрадавшейся душой, согреть опустошенное сердце, наполнить своей любовью. Маленькой, детской, неискушенной, безмерной, испуганной, отчаянной... Порой, видя, что невозможно успокоить мать, девочка тянула ее за руку и приводила в огромную гостиную, где стоял эраровский рояль, тускло белея лакированной с массивной позолотою крышкой... В мягком свете догорающих в консолях свечей, музыка звучала как то особенно, волнующе, разносясь повсюду гулким, слегка дрожащим эхом.

Манечка, утонув крохотным колобком в огромных мягких штофных креслах, не шевелилась, только слегка приоткрывала чудесный, лукаво изогнутый ротик, словно ловила им звуки, стекавшие, спрыгивающие с рук матери.

Каролину же, музыка эта, живая, сердечная, страстная, как-то непреодолимо влекла тянула к себе неудержимо, словно залечивала раны в измученной душе.

Играя вот так, по ночам, закапывая лак рояля тихими, непрошенными слезами, она решалась с ужасом сознаться себе, что не испытала до сих пор и сотой доли простого земного счастья, будучи замужней, богатой, влиятельной, блистательно образованной, просто, наконец, пленительной и пленяющей Женщиной!

 

Только, пожалуй, роль матери удалась ей более, чем другие. Все остальные роли она исполняла на сцене своей жизни со скукою статистки, не более - в ней не было ни вдохновения, ни огня. Она презирала блеск Императорского двора, в котором вращалась - там редко можно было встретить людей, не то, что мыслящих - думающих, хоть малость! О подлинном добросердечии и вовсе - речи не могло быть!

Лесть, низкое угодничество, шорохи сплетен, кривляние и липкая атмосфера фаворитизма все это всегда претило своенравной красавице - княгине до глубины души! Она с холодной почтительностью, но без привязанности - боялась выказать ее, боялась жгучей ревности матери, жившей отдельно от отца - относилась к своим родителям, торопливо выдавшим ее за знатного, светски обходительного, красивого, но совершенно беспринципного человека - князя Николая Петровича Сайн-Винтгенштейна. Он был старше ее в два раза, и юные прелести несовершеннолетней жены привлекали его гораздо менее, чем ее несметное состояние! Нехотя, лениво - снисходительно, смеясь сквозь зубы, он одарил ее ребенком еще в первый год замужества, но сам совершенно не обращал внимания на дочь! Манечка вовсе не стала для него бесценным сокровищем, каким являлась для заточенной в "золотую клетку" брака юной княгини - матери.

 

Князь поклонялся совсем другим богам и кумирам: игорному столу, хрустальным бокалам с вином, разливающимся красными пятнами на зеленом сукне, да босоногим "нимфам" в прозрачных одеяниях, ночами пляшущим на этих столах! Даже в великосветских кругах, привыкших к разным эскападам и безумствам, князя Николая Петровича очень недолюбливали и называли "пакостником", не скрывая брезгливого неприятия его весьма "неординарного" образа жизни! Но князю Витгенштейну было легко презреть мнение света, соря чужими деньгами направо и налево.

Что с того, что деньги эти вымаливал он у жены, являясь к ней мертвецки пьяным и часто не ведая - ночь ли на дворе или утро? Что с того, что кривляясь, как паяц, валялся он часами в ногах супруги - княгини, униженно бормоча что-то "о долге чести, о позоре дворянина, о дуле пистолета?!"

 

Ей в такие минуты было противно в нем все: голос, руки, ловящие край платья, распухшее от постоянного винопития лицо, униженная поза червяка, смиренно ползущего за крохами милости.

Нет, что ни говори, а все-таки, самая отвратная тварь на земле - Человек!

 

Брезгливо морщась от отвращения и к мужу, и к себе самой, она отсылала князя спать в дальний кабинет, а сама вызывала управляющего и приказывала последнему "чуть свет", по первому требованию выдать неуемному кутиле деньги и оплатить все его долги! Она подписывала огромные счета не глядя, а на лепет управляющего "о грядущем разорении и форменном безобразии" лишь устало и безнадежно махала рукой - все сетования о ее браке давно тщетны! И глупо жалеть себя!

 

МЕЧТЫ КАРОЛИНЫ.

 

 

Утром, вмиг повеселевший и протрезвевший, князь Витгенштейн немедля уезжал от супруги восвояси - до следующего проигрыша в пух и прах! А княгиня тут же повелевала горничным изрезать в клочья и выбросить вон платье, к которому прикасались пьяные руки мужа... За долгие годы этот странно - горький обряд стал так привычен, что горничные уже не удивлялись. Да и она сама думала все чаще, что в ее жизни пора удивления кончилась навсегда. Она думала так до того часа, пока не услышала на одном из концертов музыку Франсуа (Так в Европе, да и России, на французский манер произносили чисто венгерское имя композитора: Ференц. - автор.) Листа! Ошеломленная, восхищенная, и словно обессиленная этой музыкой, княгиня несколько раз принималась писать письма околдовавшему ее чаровнику - музыканту, но в отчаянии рвала их, заполнив листки всего лишь несколькими фразами! Ей все они казались вычурно холодными, думалось, что не выражает обычно волшебно - подвластное ей, летучее перо, и сотой доли того, что она чувствовала на самом деле.

 

Всякие слова были бессильны перед этим странным чувством, что зарождалось в ее душе. Она не боялась его, о нет, со времени своего странного замужества княгиня уже мало чего боялась, но иногда в ее сердце словно билась маленькая, хрупкая птичка восхищенного сомнения: "А сможет ли она, а справится ли, а вместит ли ее любовь в себя огромность таланта этого человека, то сочинявшего блестящие рапсодии, в которых, казалось, через край сверкала и играла, как шампанское, жажда жизни, а то - дивный, минорный фортепьянно-органный концерт "Pater Noster", *(* "Отче Наш) слушая который хотелось упасть на колени и молиться беспрерывно!

 

Она искала ответа на свои сомнения в молитвах, в беспрерывных, хлопотливых делах по бесчисленным, огромным имениям - загружала себя поездками, распоряжениями, счетами, сметами, читала расходные книги... и до головной боли играла на рояле, снова и снова приковывая себя к этой странной, божественно - непостижимой музыке! Она скупала все новые сочинения Листа, все его портреты.

 

Прятала их в роскошные альбомы, а потом, тайком вглядываясь в глянец атласа или твердый картон, в новый офорт или - гравюру, медленно холодела сердцем: лишивший княгиню сна и покоя виртуоз фортепьяно, как две капли воды, был похож на человека из ее сна! Она снова перепуганно кидалась к четкам, к строгому католическому молитвеннику, в молельни, часовни, к алтарям, в лазареты, к тяжело больным, у постели которых могла не спать по ночам, но - тщетно: трепетно-пугающее, сладкое чувство чего-то неожиданного, не отпускало ни на миг ее заплаканную, мятущуюся душу, не исчезало, не забывалось, не расплывалось. Она словно жила в ожидании чего-то непостижимого, что должно свершиться! В ожидании мечты…

 

Мечта эта, наконец, воплотилась в реальность в феврале 1847 года, когда Лист, письменно отблагодаривший княгиню, купившую сторублевый билет на его концерт в Киеве был ответно, светски, приглашен сиятельной Каролиной в ее роскошное имение Вороницы. Погостить, отдохнуть, прийти в себя от бесконечных концертов.

 

Седой, уже досыта испытавший на своих губах сладость всемирной славы и вкус любви самых прекрасных женщин (одна из них, графиня Мари де Флавиньи, урожденная д'Агу, признанная "властительница Парижа", подарила виртуозу троих детей: Козиму, Блондину, и сына Даниэля - незаконнорожденного наследника фамилии Лист!) и горечь отравы зависти, хулы и одиночества, он склонился над рукою княгини, едва выйдя из промерзшего экипажа, и именно в эту, ничего еще не решающую минуту, она внезапно, остро, поняла, что останется с ним! Навсегда. Что бы ни было впереди!

 

В тот же вечер, княгиня Сайн-Витгенштейн читала в своей роскошной голубой гостиной, с тяжелыми занавесями на окнах и пышными коврами, ему, гостю, совершенно еще незнакомому человеку, свой дневник, который вела с юных лет, все самые горькие, самые интимные страницы.

 

Он слушал внимательно, не перебивая, завороженный глубоким контральто княгини - когда-то во дворцах Ватикана она пела самому Папе римскому - так великолепен был ее голос, поставленный итальянскими педагогами!

 

Смущения не возникло. Напротив, меж ними обоими мгновенно пробежала какая-то искра, ослепившая, озарившая, согревшая, а может быть, сжегшая навсегда все преграды, что отделяли их от последнего шага навстречу друг другу!

 

Шага, быть может, гибельного, ложного, невозвратного. Она позже поймет всю глубину открывшейся перед ними пропасти этой страсти. Позже.

Когда сломается ее дух, когда разочаруется уставшее от мытарств сердце! Это случится через много лет, а пока.....

 

Пока она спешила познакомить Листа со страницами своей жизни, которые вот - вот перевернутся. Она это чувствовала! Она не хотела больше возвращаться в прошлое, где никогда не было мечты. Она желала идти в будущее, нестись туда на крыльях семи нот. В будущее, которое она взлелеяла в своих самых дерзких грезах наяву и снах! Она так долго страдала! Неужели - напрасно?..

 

ДОРОГИ КАРОЛИНЫ.

 

Из письма Ференца Листа - Каролине Сайн-Витгенштейн:

 

"Поверьте мне, Каролина, что я так же схожу с ума, как Ромео, если, конечно, это можно назвать сумасшествием... Петь для Вас, любить Вас и доставлять Вам удовольствие; я попытаюсь сделать Вашу жизнь красивой и новой. Я верю в любовь - К Вам, с Вами, благодаря Вам. Без любви мне не нужны ни небо, ни земля. Давайте же любить друг друга, моя единственная и славная Любовь! Богом клянусь, что люди никогда не смогут разлучить тех, кого навеки соединил Господь..."

 

Из "Дневника О Листе" барона Шобера - первого советника посольства Австро-Венгрии в герцогстве Саксен-Веймар (записан собственноручный рассказ Листа - автор.):

"Получив мое письмо из Вороницев, барон Шобер рассказал Великой Герцогине Марии Павловне (*сестра императора Николая Первого, правительница княжества Саксен - Веймар, почитательница таланта Листа. Покровительствовала изящным искусствам. Прославилась меценатством и благотворительностью, щедростью натуры и уникальной образованностью! - автор) о предстоящем приезде - моем и Каролины - в Веймар. Герцогиня распорядилась купить для нас небольшой дворец Альтенбург. Единственным пожеланием герцогини, чтобы хотя бы вначале мы соблюдали видимость, что живем порознь: княгиня Витгенштейн в Альтенбурге, я - в гостинице. Пришлось с этим планом согласиться, но до осуществления его было еще очень далеко!

Каролине пришлось поспешно бежать из России. Семейство ее, узнав о сумасбродном решении княгини связать судьбу с музыкантом - бродягой, ужаснулось и испугавшись за судьбу миллионного родового состояния, решилось на отчаянный шаг: упрятать княгиню в желтый дом или в монастырь! Последнее, даже предпочтительней: не так стыдно! Каролина узнала об этом и, продав все ценное, что могла, собралась в дорогу. Офицер пограничной стражи, почитатель ее красоты и щедрости, (как многие в округе!) много чем-то обязанный княгине, прислал к ней конного нарочного с известием: "В связи с беспорядками в Европе (*Французко-европейская революция 1848 года - автор.) получен приказ закрыть русскую границу. Я задержу приказ до тех пор, пока Ваше сиятельство не очутится за ее пределами!"

Слово свое он сдержал. Не обращая внимания на бушевавшую пургу, княгиня закутала Манечку потеплее, взяла с собой самые дорогие ее памяти вещи, деньги и - в путь... "А я - продолжал свой рассказ Лист устами барона Шобера, - ждал беглецов в имении друга, князя Лихновского, в Крижановце. Проходили дни, а от них - ни слуху, ни духу. Лихановский выслал людей на лошадях к границе, и те, в конце концов, отыскали их, полузамерзших, почти утонувших в сугробах. Была метель, они сбились с пути, последнюю часть дороги княгиня с девочкой на руках шла пешком.

Лихновский принял нас по-царски. Но через два дня заволновался о нашей безопасности: слишком близко русская граница!"

Пан Лихновский, немедленно увез беглецов в свой дальний граецкий замок, а чуть позже - через Галицию - они добрались до Чехии. Отсветы июльского "революционного пожара" уже вспыхивали по всей Европе. Было неспокойно: мятежи, баррикады, в Париже свергли короля. Смутно было и на родине Листа - в Венгрии. Сломя голову, он полетел, было, к родным границам, но, боясь подвергнуть риску дорогих для него людей, спешно увез Каролину и Манечку в Вену, а оттуда - "где поездом, где на почтовых, уставшие и измученные, они все - таки добрались до конечной цели путешествия - Веймара!". ("Дневник о Листе" барона Шобера.)

 

ДВОРЕЦ КАРОЛИНЫ. "АЛЬТЕНБУРГСКАЯ ФЕЯ".

 

В Веймаре, тихом, изысканном и зеленом от парков и садов, Каролина стала добрым гением музыканта. Той, кого он давно ждал.

Она спокойно и обдуманно, со вкусом, обустраивала его дом, создав в небольшом отдалении от дворца Альтенбург студию-кабинет, со сверкающими, скользкими паркетными полами, высоким потолком и голубыми занавесями на больших окнах, с огромнейшей, тщательно переплетенной, нотной библиотекой, где хранились не только сочинения самого Франсуа, как она любовно называла Листа, но и шедевры Моцарта, оратории и фуги Баха, концерты Генделя и Глюка.

 

В углу кабинета, у большого окна располагался столик, за которым княгиня часто переписывала ноты или читала что-то вслух композитору, отвечала на многочисленные письма. Княгиня тщательно следила за подбором новых книг в библиотеку Альтенбурга: Лист интересовался буквально всем - от философии и экономики до поэзии и новых романов! Она принимала его посетителей, устраивала экзамены - прослушивания, рассылала приглашения на музыкальные вечера. Она была всем и вся - импресарио, вдохновителем, другом, советчиком...

 

Мадам Мария Липсиус, герцогиня Гогенлоэ, дочь Каролины, та самая "маленькая Манечка", проведшая долгие годы рядом с матерью, во всех ее странствиях, писала и о ней и безудержно любимом ею Франсуа так:

"Каролина принесла для Листа в жертву все: свое отечество, свои хозяйственные занятия в поместьях, свое видное положение и даже, - в глазах близоруких, которым недоставало способности ценить ее высокую, строгую нравственность, - свое доброе имя; она начала удивительным образом борьбу с тираническими силами и одновременно с мелкими затруднениями и довела ее до конца...

Она создала ему дом, следила там за его духовной деятельностью, пеклась о его здоровье; для его блага она урегулировала малейшие привычки, оберегала его от излишеств, заботилась обо всех его делах с неустанным участием, отдалась попечению о его матери и детях и творила гостеприимство, которое вряд ли можно было оказывать более дружески, более благородно!

 

А Франсуа Лист, питавший большую склонность к идеальным женщинам, к которым, несомненно, относилась Каролина, отвечал ей такой же искренней привязанностью. Его письма к ней дышат не только поэзией, но и вдохновением. "Пусть добрые Божьи ангелы несут вас на своих крыльях вместе с Маньолеттой" (то есть - мною), - писал он ей в одном из писем. В другом он просил: "Потерпите, возлюбленная и бесконечно дорогая невеста, сестра, подруга, помощница и опора, радость, благословение и слава моей жизни!"

 

Двенадцать лет, проведенных в Веймаре, были лучшей порой в жизни Листа. Наконец у него действительно появился собственный дом. За ним ухаживали, охраняли его вдохновение. Каролина усиленно помогала Листу в работе над книгой о Фредерике Шопене. Книга получилась не очень ровной по стилю, те куски, которые были написаны эмоциональной, ранимой Каролиной, сильно переживающей за судьбу страдающей Польши и ее гениального сына - Шопена, резко отличались от страниц, написанных Листом, как теоретиком музыки и блестящим пианистом, который тоже преклонялся перед дивным талантом Шопена, но отчетливо и трезво мог судить о его музыке.

Но столь разных авторов объединяло одно, и это было заметно в книге с первых страниц: неудержимая всепоглощающая любовь - страсть к музыке и глубокое понимание истоков таланта, и безмерное уважение к носителям этой

"Божьей искры" в сердцах, кто бы они ни были, даже самые последние нищие!

Книга с интересом была встречена и любителями музыки, и критиками и еще при жизни Листа ее перевели на несколько европейских языков, хотя яркая и сильная фигура Шопена, представленная в ней, фигура с трагическим оттенком, как бы тенью смерти за плечами, понравилась далеко не всем, особенно - "ханжам" от музыки! Помимо писательского труда Лист беспрерывно сочинял, увлекаемый порывами вдохновенья! Возлюбленная едва успевала переписывать ноты набело!

Но ей это было только в радость. Она успевала везде и всюду: даже вдохновить Маэстро на создание красивейшей фортепьянно-вокальной оратории "Святая Елизавета"!

 

Благодаря Листу, Веймар постепенно становился средоточием музыкальной жизни Германии. На оперной сцене и концертах, под управлением Листа выдвигалось вперед все выдающееся в музыкальном искусстве, все молодое и талантливое. "Тангейзер" Вагнера, не имевший успеха в Дрездене, получил должную оценку в Веймаре. Там же впервые ставился "Лоэнгрин".

Обеим этим операм Лист посвятил особую брошюру. Берлиоз, потерпевший неудачу в Париже с оперой "Бенвенуто Челлини", имел с ней полный успех в Веймаре. То же произошло и с оперой "Геновефа" Шумана, совершенно не понятой в Лейпциге.

Клара и Рихард Шуманы (позже ставшие недоброжелателями Листа, не принявшими его новшеств и в теории музыки и технике фортепианного исполнения - автор.), Гектор Берлиоз, Рихард Вагнер, Берджих СмЕтана, Петер Корнелиус, Йозеф Иоахим, многие, начинающие и уже знаменитые, пианисты "листовской" школы: Карл Клинтвордт, Карл Таузиг, Ганс Бронзарт, Саламон Ядассон, Ганс фон Бюлов - весь "цвет", "сливки" музыкальной молодежи, которая постоянно, плотным кольцом окружала уже слегка седеющего, но все еще импозантного, чарующего манерами и разговорами Мэтра Листа. Споры, смех, музыкальные этюды, импровизации, шарады, прогулки до полночи в парке Альтенбурга - все это оживляло Маэстро, как глоток хорошего вина, давало ему новые силы для вдохновенной работы и неустанной поддержки молодых талантов. Ему было всего сорок с небольшим.

 

В него то и дело влюблялись молодые ученицы - пианистки - безоглядно, смело, со страстью творя из него кумира, образец для подражания в каждой мелочи жизни!

Каролина, вспыхивая глазами, ревновала, Лист хохотал, отшучивался, она терялась, тоже начинала смеяться и подшучивать над собою, и до поры до времени прятала ревнивые страдания в глубину. И иногда, чисто по-женски, "мстила" возлюбленному, кокетничая с кем-то на вечерах и концертах. Он охотно подыгрывал ей, испепеляя взорами и притворно дуясь за вечерним чаем.

 

К примеру, пылкие оживленные беседы молодого композитора Вагнера с Каролиной по вечерам, в гостиной или музыкальном салоне, настолько очаровывали и Листа, и других слушателей, что Маэстро не раз со смехом признавался: " Если бы я не знал, как глубоко и преданно любит меня княгиня Каролина, я бы подумал, что она просто-напросто влюблена в Рихарда Вагнера!" Но Вагнер на самом деле был пылко влюблен в среднюю дочь Листа - Козиму, молчаливую блондинку с пронзительными глазами матери - неподражаемой Мари д'Агу, - с нежной кожей, изысканными манерами и твердым, как алмаз, характером.

Летом 1853 года Вагнер и Лист, вместе с четырьмя детьми и Каролиной, посещают Париж, но Рихард так и не решается сделать предложения Козиме - ей всего шестнадцать, девушке нужно закончить образование. Рихард Вагнер становится почти членом семьи, ему доверяют все секреты и тайны, но главной - тайны сердца Козимы он не решится узнать еще очень долго. Пока она не станет баронессой Ганс фон Бюлов и матерью троих детей!

Впрочем, и у Маэстро Листа вскоре появятся свои тайны. Сердечные тайны от Каролины. Впервые за долгие двенадцать лет.

 

МОЛЧАНИЕ КАРОЛИНЫ.

 

 

Виновницей их станет молодая ученица композитора - пианистка Агнесса Стрит.

Она одевалась проще всех в Веймаре, но окружающие странным образом замечали только ее наряды. Она не пользовалась косметикой, но все интересовались, где же она приобретала такие манящие горьковато - прохладные духи?! - на самом деле - аромат английского мыла. Агнесса владела многими европейскими языками, вплоть до испанского и греческого и... искусством светской непринужденной беседы. Умела себя держать. Не зря родилась в семье потомственных дипломатов: отец и дед сделали при дворе Наполеона Третьего очень весомые карьеры.

Как музыкант, на взгляд Листа - "весьма посредственна", но - очень строгий критик, с абсолютным слухом, тонко чувствующий любую музыкальную, звуковую ошибку!

 

Сперва Маэстро не замечал Агнессы, но однажды увидел слезы на ее глаза во время исполнения "Полонеза" ля минор Шопена. Они встретились глазами... и только тогда он впервые заметил, что она потрясающе красива! У нее мягкие шелковистые волосы, волнами спадающие на плечи, широко открытые зеленые глаза... На первом свидании с нею Лист горько посетовал, что ему почти сорок пять, жизнь катится под гору.. Она заплакала и, подняв на него зеленые омуты глаз, прошептала: "Я счастлива!"

Да, все это начиналось очень красиво: прогулки, романтические свидания, встречи в гостиницах, а потом все банально превратилось в унизительную игру в прятки - секретные поездки в Эрфурт, Кельн, Франкфурт, Йену. Агнесса всегда оставалась немножко холодновато - отстраненной, манящей, и потому-то темпераментный Маэстро никак не мог пресытиться близостью с нею.

 

К тому же, она до боли напоминала ему белокурую, язвительную, умную и такую же "прохладную" красавицу Мари, первую "тайную супругу", мать трех его детей! Она была так же начитанна и остроумна, как и незабываемая его "графиня де Лист"* (*Так иногда язвительно называли Мари д'Агу в свете, отлично зная о незаконности ее связи с "Паганини фортепиано". Мари д'Агу так никогда и не смогла получить развода от своего мужа, поскольку это противоречило канонам католицизма, исповедуемого ею самою и семьей ее супруга! - Но образ графини д'Агу, возможно, тема другой, будущей, статьи. - автор.) Несомненно, умная и скрытная красавица Агнесса Стрит отлично понимала, каким "ключом" ей удалось отпереть сердце Маэстро, но она не спешила терять этот ключ или расставаться с ним во имя пресловутой "нравственности"! Даже понимая, какую боль всем этим причиняет Каролине. Молодость, время стечение обстоятельств, лавина чувств - все было за нее, Агнессой!

 

К тому же, холодновато, с эгоизмом молодости, рассуждала она, княгиня Каролина стареет, все чаще недомогает, чепец, который теперь носит на голове, спасаясь от частых нервных мигреней, ее отнюдь не красит, и какое же Агнессе дело до того, что преданная и заботливая, но слегка поднадоевшая верная жена-любовница, занимает в сердце Маэстро уже не первое место, уступив его почти без боя ей, зеленоглазой колдунье, пахнущей английским мылом?!

Ну и что, что княгиня Каролина плачет по ночам, а днем - вспыльчива, безумно ревнива и жутко подозрительна! Что она уже совсем не доверяет ученикам, прислуге, повару, кучеру и даже приходящим полотерам?! Все ей кажутся в сговоре против нее - все отнимают у нее ее бесценного Франсуа, все, даже эта бесконечная, блестящая его музыка, а не только "эта ненавистная, беспрестанно умничающая "кривляка Агнесс" со своим нелепым бренчаньем на рояле и глазами, вечно полными фальшивых слез"!

А Каролина, некогда гордая и блистательная, всегда презирающая светскую молву, и правда - отчаянно сходила с ума от невысказанной, раздирающей душу, ревности, от глухой тоски, от ощущения, как меж пальцев у нее медленно, бесполезно уходит, вытекает как тонкая струйка воды, одна единственная жизнь! Жизнь, которая не удалась! Жизнь, из которой безвозвратно исчезает Любимый!

 

Княгиня отчаянно била дорогую коллекцию посуды и фарфоровые статуэтки амуров и пастушек, все время подслушивала у всех закрытых дверей, неустанно и капризно вышвыривала из ваз букеты любимых Маэстро цветов, прогоняла званных им к вечернему чаю гостей, беспрестанно терзала его самого нелепыми придирками и замечаниями!

 

Абсолютная, мятежная тирания Каролины в доме становилось все нестерпимей. Обстановка накалялась.

И тогда... свободолюбивый от природы, всегда духовно независимый, Ференц Лист избирает единственно возможный для него, как человека творческого и тонко чувствующего, вариант протеста - он отдаляется от своей некогда верной и понимающей подруги. Запирает свою душу от нее на ключ. Ничем не делится: ни уже свершенным, ни планами, ни огорчениями, ни радостями. Прекращаются их совместные долгие беседы по вечерам в кабинете, жаркие обсуждения каждого музыкального эпизода, сыгранной гаммы, каждой прочитанной страницы. Они все больше молчат наедине.

Со стороны в этом нет ничего странного - они просто становятся супружеской парой, прожившей вместе много лет - им уже не о чем говорить друг с другом! Но только со стороны! Для княгини это стало почти последней каплей в долгой чаше горького терпения!

 

Каролина, безумно истерзанная, измученная столь долгой - двенадцать лет! - неопределенностью своего положения в обществе, уже вовсе потерявшая всякую надежду на законный брак с любимым, а особенно - после смерти российского Императора Николая Павловича, который покровительствовал " опальной в свете" Витгенштейн через свою сестру, Герцогиню Веймарскую Марию Павловну - прячет, топит беспредельное отчаяние от неудавшейся своей жизни в бесконечных, лихорадочных переездах с одного богатого и модного курорта на другой. Она всюду сопровождает свою шестнадцатилетнюю дочь Манечку - та стала богатою невестой: ей достается две трети всего состояния Витгенштейнов - Потоцких, отобранного у княгини Каролины именным указом императора Николая Первого еще при бегстве ее из России!

 

Лист разводит руками: Альтенбург пустеет и мрачнеет без своей феи, но он не может удерживать Каролину против ее воли. Теперь они видятся

редко. Уезжает, уходит от Маэстро и его последняя Любовь - Агнесса Стрит. У нее своя дорога. Он не удерживает. Он и сам готов сделаться вновь Вечным странником. Как те цыгане, о музыке которых он недавно закончил писать большую книгу. Начальные главы ему помогала писать еще княгиня Каролина. Это было давно. До одиночества. До - молчания.

 

УХОД КАРОЛИНЫ. "АББАТ, ДОКТОР ФОН ЛИСТ".

 

 

Сейчас, по прошествии почти двух с лишним столетий очень трудно понять, объяснить, что случилось между ними, двумя Возлюбленными, ставшими легендой Европы. Перед их романтической историей "Победительной любви" (Рихард Вагнер) основательно поблекла даже тень незабываемой, яростно - холодной, блистательной Мари д'Агу!

Они ведь могли жить и молчать вместе и дальше. Княгиня Каролина могла бы не метаться по Европе с взрослою и уже отдалившейся от нее немного, дочерью, а все так же преданно ухаживать за Маэстро, придирчиво составляя расписание его концертов и уроков, огорченно считая каждую лишнюю сигару, выкуренную им, или сердито пряча лишний бокал вина. Она и пыталась делать это ... еще некоторое время. Сперва это давало только лишь маленькую иллюзию счастья, власти, собственной значимости…

А потом./. Потом первом этаже Альтенбурга, на дверях покоев княгини, наконец, совсем прочно, обосновался висячий замок. Ее сиятельство, княгиня Каролина фон Витгенштейн окончательно обосновалась в Риме и увлеклась изучением основ ни много - ни мало, а - всей "мировой религии"!

Она вдохновенно штудировала труды отцов католического и протестантского богословия: аббата Ламенне, Франциска Ассизского, Кальвина, Лютера, буддистские трактаты, богословские труды о бессмертии и величии Души. После указа российского императора Александра Второго, от 1857 года, по которому "госпожа Княгиня" объявлялась, образно говоря, "персоной нон - грата" и лишалась всех прав состояния и, главное, - права возвращения в Россию навсегда, что-то окончательно надломилось в ней! Она не могла ни в чем найти утешения - ни минутного - на день, ни прочного - на года. Ведь у нее, в отличие от безмерно любимого ею Ференца, не было всепоглощающей, покоряющей, отодвигающей все земное на задний план страсти к Музыке, подлинным рабом и истинным Властелином, которой он являлся! Она всегда, несмотря на все внешнее отрицание свое, на весь свой пылкий самообман, прекрасно понимала и чувствовала это. А ей, привыкшей с молодости быть хозяйкой решений, планов, дней часов и минут, привыкшей, так или иначе подчинять, ревновать, первенствовать, указывать, даже по прошествии многих лет жизни с таким гением, как Лист и с такою Властной Музой, как - Музыка, вовсе не хотелось быть "на вторых ролях"! Она, так или иначе, предпочитала первые. Все равно какие. Эти "первые роли" были, наверное, ее сознательным и бессознательным реваншем за погубленную молодость, за подавленный странным замужеством характер, за спрятанные и раздавленные гнетом обстоятельств, мечты. Таким "блестящим реваншем", если уж ей не подчинилась даже Любовь всей ее жизни, в глазах Каролины была и взятая ею на себя роль первой религиозной писательницы - догматика, в истории католического богословия! "Все это будет поинтереснее и позагадочней эпатажных "дамских романов" Мари д'Агу, которыми как-то упивалась вся Европа! - думалось иной раз княгине, окончательно разочарованной в шумном потоке жизни!

 

Каролина решительно и строго уединилась в римской своей квартире на виа Бабуино, полной цветов и гипсовых статуэток, изображающих Листа, и со всею одухотворенной страстью своей вечно пылкой, увлекающейся натуры, упоенно предалась написанию своего богословского опуса. Белоснежные листы, стремительно заполняющиеся пышными, эмоциональными фразами, полными какой то скрытой горечи, казалось, успокаивали ее истерзанное, мятущееся от беспокойства сердце! Труд княгини получил заочное одобрение даже самого Папы Пия Девятого и его ближайшего окружения. Княгиня была ничуть не удивлена последним! Ее гораздо больше удивило то, что все та же Церковь, так восхваляемая ею, даже и после смерти законного супруга Каролины, князя Николая Витгенштейна, категорически не позволила ей обвенчаться с Ференцем Листом, найдя в подготовленных ею самой к венчанию бумагах, какие то нарушения католических правил о заключении брака! Эту последнюю рану уже нельзя было забальзамировать ничем! Каролина совсем углубилась в себя, отстранилась душевно от окончательно предавшего мира.

В марте 1858 года она еще нашла в себе силы поздравить Листа с присвоением ему высокой монаршей милости: ордена Железной короны и дворянского титула, но решение Маэстро принять сан аббата (правда без обета безбрачия) повергло ее в шок, хотя она и написала Листу восторженное письмо о том, что это есть его "истинная дорога, истинный путь!"

Ворочаясь бессонными ночами в постели она все время думала о том, что подвигло ее пылкого Маэстро на этот шаг затворничества? Разве только бесконечные опустошения души: смерть сына Даниэля и обожаемой старшей дочери Бландины, оставившей малолетних детей, развод Козимы и Ганса фон Бюлова, которого он любил как родное дитя, яростная вражда Шумана, бесконечные гневные опусы критиков и всяких дилетантов от музыки мнящих себя мэтрами, предательство учеников, а особенно, - романтически влюбленных учениц, - таких, как, например, авантюристка - россиянка Ольга Янина, написавшая скандальную книгу о романе с Листом, которую он встретил стоическим молчанием?

Нет, Каролина, знавшая высоты духа Листа, знала, что не только в этом, и не в этом - причина! Маэстро был, по ее же собственным словам, сказанным когда-то, давно: "Всегда похож на Фауста, всегда полон надежды, но не только на собственные силы! Ты, Ференц, - говорила она ему когда-то, - не любишь брать, ты любишь давать. Ты даришь людям музыку, сердце, восторг, верность. А взамен тебе нужны необозримые горизонты, позволяющие двигаться вперед. Ты - вечный Доктор Фауст, ищущий новое". (Из подлинного письма Каролины Витгенштейн - Ференцу Листу 1852 год.)

Духовная музыка, (оратории и кантаты, мессы и гимны, сонаты и прелюдии) как раз и давала Листу такую возможность объять необъятное и обозреть необозримое.

Для его Души, царящей в Музыке, не существовало границ, он не собирался запирать себя в келье Одиночества, наоборот, это самое Одиночество и углубление в себя, как раз и давало ему самые сильные крылья для Полета Души, которая всегда звала его познавать Себя.

Каролина интуитивно чувствовала, что хорошо понимает Любимого Маэстро, который, в сущности, всегда был никем иным, как "Великим Аббатом" Музыки в этом суетном мире... Она и не знала, привлекало ли в Нем, земном Мире, Листа что - либо сильнее, чем Музыка, законы нотной гармонии и летучее Царство Вдохновения.

Если только - Женщины?! Но тут она улыбалась снисходительно: вряд ли! И глубоко ошибалась - еще не знала слов, написанных аббатом - маэстро Ференцем Листом в "Завещании" от 14 сентября 1860 года:

" Всем, что я сделал за двенадцать последних лет, я обязан Женщине, которую я страждал назвать своей супругой, чему, однако, мешали зло и мелкие интриги отдельных людей. Имя этой любимой мною Женщины - княгиня Каролина Витгенштейн, урожденная Ивановская. Я не могу без трепета произнести это имя. Она - источник всех моих радостей и исцелительница всех моих страданий! Ей я обязан всем тем духовным и моральным, что есть во мне, равно как и всеми моими материальными средствами. Она взяла на себя все тяготы моей жизни и именно это считала богатством содержания своей Судьбы и единственной ее роскошью..."

 

P.S. Великого Маэстро, "Паганини фортепиано" Ференца (Франца, Франсуа, Франческо) Листа - педагога, импровизатора, новатора фортепианной техники и композиции, создателя бессмертных "Венгерских рапсодий" и хоровых ораторий "Святая Елизавета" и "Христос", создателя уникального жанра: "Музыкального дневника", автора огромного количества интереснейших "Путевых писем " и книг о теории музыки и о выдающихся композиторах, таких как: "Фредерик Шопен" "Песни и музыка венгерских цыган", "Оперы Рихарда Вагнера" не стало ночью 30 июля 1886 года. Он был похоронен дочерью Козимой фон Бюлов-Вагнер в Байрейте (Германия) - согласно своему завещанию.

Княгиня Каролина Сейн-Витгенштейн пережила его совсем ненадолго: 7 марта 1887 года не стало и ее.

Смерть, уход Листа. Это было для нее нечто такое, чего она никак не могла себе вообразить, и с чем никак не могла и не хотела смириться, несмотря на глубочайшую, абсолютную веру в бессмертие Души. Ее ослабевшие пальцы, вплоть до последних дней, все еще воображаемо "наигрывали" в воздухе пианистические гаммы. Ноктюрн ля минор. Одну из мелодий Ее Маэстро, чья "горькая и обжигающая любовь", навсегда вплетенная в ноты и звуки, была истинным наслаждением и утешением, а, пожалуй, и смыслом, всей мучительной и прекрасной жизни!

 

*В подготовке статьи использованы материалы книги Д. Ш. Гаала "Лист" и архивов личной библиотеки автора.

 

 

___________________________________

 

© Princess.

член Международного Союза Писателей "Новый Современник"