посвящается полковнику Монахову Юлию Петровичу в 1942 году в 17 лет ушедшему на войну. Их собрали в шаткий строй порученцы, повели туда, где фронт изгибался. Объявили: вы теперь ополченцы, и в подробности никто не вдавался. Рыть окопы во втором эшелоне поручили молодым и горячим. С непривычки прохудились ладони, но бойцовский дух ребят не утрачен. Быть в тылу прифронтовом, – как измена. Нет отчаянней вояк, чем подростки. Все готовы побеждать непременно, ну, а если умирать, то геройски. Крепко Красные Станки в землю встали, новгородская земля – вся такая. И характеры у всех, как из стали, – есть традиция тому вековая. Под февральский ветродуй оборону укрепляли горьким потом и кровью. И внимали под метель перезвону, наполняясь неизведанной новью. Не забыть бы, рассказать про загадку, про окопное зверьё, что горстями вынимали, сунув длань за подкладку, безуспешно расправляясь с гостями. Что за войско, словно рати Мамая? От трудов ли, от тоски, иль со страху? Над костром стоял юнец, обжигая сизым пламенем себя и рубаху. Из-за облака, снегами прошитом, словно серая, со жмыхом, краюха, тяжело скользнули вниз "мессершмитты" и провыли возле самого уха. Разбежались, как горох, врассыпную, а с небес стрекочет швейная "Зингер", и ложатся строчки рядом, вплотную – deutsche Fliger erschiessen die Kinder. Закадычные друзья, словно братья, враз упали возле стен хлипкой бани. От земли летели в небо проклятья, у деревни стал овраг полем брани. Развернулись и ушли "мессершмитты". Из двоих друзей один – не поднялся... Обнимают землю те, кто убиты. Молча плакали, кто целым остался. После горечи утрат, зубы сжавши, поклялись фашистский клин выбить клином, и за всех своих друзей, нынче павших, кол осиновый забить под Берлином. И, представь себе, дошли лучшим чином! Каждый день воюя, как бы, попарно. И поднялся красный стяг над Берлином за себя и за того парня! |