Как же мне не запечатлеть вас на фоне убегающего времени, переменчивых ветров истории. Кто же это сделает, если не я? Ваша единственная бесконечно благодарная внучка.

Многим не улыбнулось счастье узнать своих бабушек в разных жизненных ситуациях. Считаю, что мне повезло. Чем старше становлюсь, тем больше понимаю - любовь, которую передают внукам, наполняет душу до краев тем нерастраченным женским теплом, которое не исчезает после смерти, а переносится в достойные, лучшие миры. Любовь и взаимопонимание, желание понять их сложную жизнь, рассказы о времени, людях, нравах, ситуациях, все это так пригодилось в жизни.

 

Итак, бабушки. Обе красавицы, обе статные, крупные. Только красота разная – украинская у одной, типично русская у другой, зеленоглазой с изумительным цветом лица мраморной богини, до самых преклонных лет.

Шурочка, Шурок, Шурочек - так ласково называли маму моего отца -украинскую бабушку родом из Яготина Киевской области. И веселые ямочки на щеках, и заразительный юмор, частушки с легким матом, простота в выражениях и добрые, в лучики собранные голубые глаза. Совсем еще девочкой в 14 лет попала в стольный град Киев к богатой тетке в услужение. Тетка торговала на Сенном рынке, а бабушка носила колотый лед для нее. Естественно, я приставала с рпспроссами. Бабушка вспоминала нехотя серые будни, тяжелый мешок, непосильную для девчонки работа, попреки и подзатыльники от жадной родственницы. Сирота, старшая сирота в семье. Нахлебница. В селе у Шуркиной бабушки живут еще младшенькие братик с сестричкой. Почти не видятся. Старшенькой приходится отрабатывать «дармовый» теткин хлеб. Это уже много лет спустя врачи обнаружат, что бабушкины легкие покрыты рубцами, мешки со льдом на спине не прошли бесследно для бабушкиной жизни. Не знаю, были ли радости в ее жизни, и какие радости? Но быстро взрослеет рослая красавица, бойко отбривая навязчивых ухажеров. Бойкий язычок имеет, ответит так, что не поздоровится. Статная, румяная (крестьянская кровь), с русой косой привлекает взгляды мужские. Но кто-то шепчет ей в ушко – погоди, Шурок, не спеши, суженый твой еще не объявился. Тетка умирает, оставляя комнатенку возле рынка. А Шурок ищет теперь работу поденежнее, чтобы и родне помогать, и себя не обидеть. На стройке работает разнорабочей, и вот…Неожиданное приглашение на работу в вагон-ресторан. Уж, как только это получилось. Как не обратить внимание моему дедушке Фиме, молодому еврейскому красавцу на гордую красавицу с высокой грудью, длинными стройными ногами. Загляделся и …взял на работу. Ездили они, ездили, да и пожениться решили. Как ввести невесту в патриархальный еврейский дом? Оказалось, просто. Посмотрела дедушкина мама в глаза будущей невестки и приняла ее в дом. Ничего не сказала. Но и не упрекнула ничем. Поняла умная еврейская мама, что любят они друг друга по-настоящему. Это люди всех вероисповеданий понимают и всех национальностей. И завертелась счастливая жизнь. Забеременела бабушка, - какой любовью ее окружили.

– Шурок, лежи, Шурок, отдыхай.

Дедушка ей и виноград самый лучший, и арбузы с персиками и все-все, что твоей душеньке угодно. Похорошела бабушка. А умная свекровь ничего не позволяет делать. Ворчит :

– Не для того тебя в дом взяла, чтобы соседи сказали, что гойку заставляю на себя работать…А в доме книги старинные, в кожаных переплетах, ученый свекор-ортодокс, молчаливый и немногословный, и ненормальный муж, осыпающий подарками.

Как-то бабушка мне призналась, что после родов Фима в родильный зал вбежал, новорожденного сына увидел, и от восторга бабушке в родильное место начал дуть, потому что ей перед этим зеленкой швы смазали. Бабушка этого забыть не смогла до конца своей жизни. Не могу забыть этого и я, взрослая женщина, не встречалась с подобным. Но, видно, не может долго продолжаться такая любовь, мой отец Анатолий родился в декабре 1940-го, а в июне война, и счастливой жизни конец. Сначала семью дедушки Фимы в Бабьем яру расстреляли, бабушка с годовалым сыночком у родственников в селе жили, а дедушка на фронт ушел. В общей сложности, и двух лет не прожили молодые. А воспоминания остались на всю жизнь. Пришла похоронка, погиб дедушка на фронте в первые дни войны, при высадке десанта. Бабушка сыночка от немцев берегла, как могла. Да только выдали ее соседи немцам. Донесла в комендатуру, что живет беглая с сыном, сына от еврея прижила…А другая соседка предупредила, что придут немцы за сыночком. Бабушка с работы прибежала, годовалого папу в охапку схватила, и бежать, в чем стояла. Бежала в неудобных туфлях, не переводя дыхание лесом несколько километров. Прибежала в другое село, взяли на постой, там уже никто не знал, кто да откуда. Только вешать людей начали в этом селе, и на это зрелище всех сгоняли. Стала бабушка, смотрит, и смотреть не может на повешенного, хочет закричать, что есть мочи:

– Что же это делается, люди добрые?..

А ей мужичок сзади самокрутку в зубы – « на, дочка, покури, легче будет». Вот с того времени и помню бабушку всегда с папиросой «Беломор-канал» в зубах, и глаза пустые, как будто она прислушивается в себе к чему-то.

Спасла, выходила сыночка, война кончилась, вернулась в Киев и на работу на кондитерский завод – одинокая молодая вдова, квартиру получила от завода…

С тех пор бабушка немного об этом периоде жизни рассказывала. Уж как я просила ее. Прижмет к себе покрепче, обнимет и все тепло свое неизрасходованное передает мне, девочке. И всю жизнь только одно имя мужское Фима слышала я от нее.

Иногда заворочается бабушка тяжело во сне, застонет, заплачет, я проснусь, а она мне – голодомор приснился, спи, доченька. А какой голодомор? Разве понимала я в свои 15 лет, что людей морить голодом можно, и что это тоже было в бабушкиной жизни? Приехала она в село девчонкой навестить родню, а там на улицах трупы черные лежат, село когда-то богатое как вымерло. Никого не видно. Нашла своих братика и сестричку - еле живы. Бабка на печи помирает, говорит, забирай их, Шурка, не выживут ведь…Дети в нее вцепились голодные, немытые, перепуганные. А вечером в селе слух пошел, что соседка своего маленького сыночка зарезала да и съесть собиралась. Схватила бабушка детей и на станцию, в Киев, спасать. Видит, дежурный ходит по вокзалу. Она им в карман по записочке, кто такие, откуда, и прочь, чтоб не увидели. Только в таком случае детей могли в киевский приют забрать, как и получилось. Долгие годы бабушка боялась, что не найдет младшеньких, переживала. Одно грело сердце, что не умрут они от голода… Выросли брат с сестрой, жили в Киеве, и никогда этого сестре не забыли, всегда вспоминали, в ноги кланялись…Вспоминая бабушкины рассказы, жизнь, направленную на воспитание единственного сына, наполненную лишениями и обидами, хочется встать на колени, целовать не только натруженные руки, и ноги, и все изработанное тело, тело женщины, познавшей истинную Любовь, но не насладившейся ею…

Шурка, Шурочка, Шурочек, жаль, не верила ты в Бога, но приснился мне сон, как указание на то, что Бог тебя простил и принял. Идешь ты по большому полю навстречу мне, среди спелых колосьев пшеницы с васильками на фоне бездонного синего украинского неба. На заднем фоне стоит твоя типично украинская беленая хатка. На таких обычно аисты гнезда вьют. Идешь и улыбаешься. Вижу, что все у тебя есть – в хате всего полно, и на душе у тебя спокойно – вон как руки раскинула, как птица небесная, открытая славянская душа, Женщина с большой буквы, Берегиня своего рода, умеющая ждать и любить…

 

Вторая бабушка Анастасия была обладательницей русалочьих зеленых глаз и матовой белоснежной кожи. Кроме того, у нее была особая стать, которую обычно встречаешь у русских женщин, прямая посадка головы и нечто царственное, от Екатерины Второй. Бабушка выросла в большой русской семье города Брянска, где мама и папа любили шестерых детей и баловали (в меру своих возможностей). Но время было суровым, пришлось учиться на землемера, чтобы освоить профессию, пойти работать, помогать родителям, поднимать младших детей. Бабушка была очень красивой и видной, на нее заглядывались на улицах, а она никогда не пользовалась своей красотой, всегда смущалась.

 

Запомнилось, что в общежитии, где жила бабушка, ее однокурсницы время от времени занимались спиритизмом. Как-то раз вызвали Пушкина, поэт пребывал в хорошем настроении и написал бабушке эпиграмму, которую она долгое время хранила. Любопытно, что почерк «Духа» был очень похож на пушкинский, витиеватый и бисерный. Часто бабушка недоумевала, почему только ее выбрал поэт и одарил стихами.

Бабушка Настя служила семье. Самозабвенно, безотказно. Война, эвакуация в Красноярск, работа на заводе по 16 часов в день, сделали ее немногословной и сдержанной. После войны бабушка написала дедушке кандидатскую диссертацию, помогла защититься, писала статьи, потом училась печатать на машинке, но огрубевшие руки плохо слушались, и машинопись не давалась ей до конца дней.

Помню, как к нам ворвался вооруженный ножом бандит, после знаменитой сталинской амнистии. Глубокой ночью, угрожая ножом полураздетым людям, бандит начал драться с дедушкой, а бабушка своим роскошным телом прикрывала меня на диване и пронзительно кричала, чтобы кто-нибудь из соседей услышал ее, и пришел на помощь.

Бабушка Настя помогала всем, и помощь эта носила частенько жертвенный характер. Довоенное поколение женщин вообще не обласкано ни мужьями, ни жизнью. Это было как-то не принято. Возможно, этому способствовали проходные комнаты в коммунальных квартирах, где взрослые люди никак не могли уединиться от детей и стариков. Отсутствие нормальной интимной жизни не красило женщин бабушкиного поколения. В них чувствовалась внутренняя зажатость и закрепощенность. Я никогда не видела ее праздной. Бабушка не вела светскую жизнь, не посещала косметические салоны, не шила наряды, не бывала на курортах. Изредка помню ее за книгой. По-моему, мы, ее домашние, эгоистично не позволяли ей отдыхать. Изнурительная работа, сложный быт не могли не наложить отпечаток суровости на бабушкин облик. Казалось, внутри нее все давно заморожено, но сколько любви и заботы бабушка дарила мне, и сколько в ней было правды характера, справедливости и стойкости духа.

Помню, как бабушка на рассвете всегда просыпалась в районе пяти утра и долго лежала с открытыми глазами, как бы прислушиваясь к чему-то. Позже она рассказала, как на рассвете в ее лучшие годы приходили НКВДисты брать людей, а дедушка опасался за свою жизнь. В то время могли запросто оклеветать любого человека. Как стена, стойкая женщина защищала меня от превратностей жизни, оберегала от несправедливого отношения ко мне разных людей. После всех неурядиц и обид, я бросалась к ней излить душу, а бабуля участливо сопереживала мне, как никто другой.

Когда семья после войны вернулась в Киев, бабушка Настя долгое время работала главным бухгалтером в Институте биохимии Академии Наук, где старательно сводила дебет с кредитом, заполняла ровным почерком бухгалтерские гроссбухи, несла мир и гармонию своим подчиненным.

Помню, пришло письмо от ее родной сестры Марии из Тулы, которую она очень любила. В этом письме муж Марии Александр сделал приписку для моего дедушки, который плакал над письмом. Мария, проявляя любовь и самоотверженность, вытащила свого мужа после тяжелейшего инсульта, у него не функционировала вся правая часть тела, и врачи не верили в его выздоровление, говорили, спасти может только чудо. Дедушка читал письмо и плакал - совсем недавно бабушка Настя вытащила его из подобной ситуации. Александр писал об этих женщинах, связанных кровными узами, как о величайшем чуде, подаренном Богом дедушке и ему. На самом склоне своей жизни он отмечал, что эти удивительные русские женщины, самоотверженные и бескорыстные, являются примером служения своим мужьям и детям. Взвалив на себя нелегкую ношу неженских обязанностей, они пронесли ее до конца своих дней, безропотно и молчаливо.

Как можно забыть эти зеленые выразительные глаза, полные немого укора и смущенную улыбку? Венценосная Анастасия продолжает смотреть на меня из далекого прошлого, а я чувствую, что не могу без слез встретиться с ней глазами…

Венец мученичества обрамляет светлые образы моих бабушек, делая их бессмертными героинями моей жизни.