Сегодня мне снился сон. Мне снилось, что я с папой пришла в антикварный магазин.

Папа был молодой - моложе меня. И он улыбался.

Сначала мы долго и скучно ехали на поезде. Мы ехали так долго, как это бывает в «новом» европейском кино: режиссер думает, что он создает настроение, уводит зрителя в подсознание и передает тонкую гамму переживаний. Но чаще со зрителем ничего не происходит. Зритель просто сидит и ждет, что будет дальше.

А дальше мы все ехали и ехали на поезде, и ничего не происходило. Так длилось полночи. Может, больше. Наверное, это время предназначалось для переосмысления и вглядывания в себя, и я пыталась это делать и вглядывалась, но внутри меня было пусто.

Мы с папой смотрели в мутное окно на сезановские серо-зеленые поля, сливающиеся неровной линией с небом, и ничего не переосмысливали. Но я не уверена, что он вместе со мной смотрел в окно, хотя на плече я ощущала его дыхание. Может быть, он спал. Да, скорее всего он спал, ведь он устал.

Потом уже стало не понятно: где небо, а где поля. Очевидно потому, что это было в моем сне не главным. Поля и небо вскоре поменялись местами, и тогда мы поплыли в какой-то тесной каюте все с тем же мутным окном, что было и в поезде.

И я подумала: «Надо помыть окно».

А вода тоже была не прозрачной, как окно, но потом она превратилась в молоко. А небо, бывшее до этого полем, ни во что не превратилось. Небо осталось небом.

Затем то, на чем мы путешествовали, остановилось, и мы с папой вышли. Это был остров, в центре которого стоял большой стеклянный магазин, скорее всего двухэтажный, но я точно не помню.

У нас с папой была установка: мы приехали сюда по важному делу. У нас было 100 тысяч каких-то денег, и мы должны были, обязательно уместившись в эту сумму, приобрести в антикварном магазине какие-то старинные вещи. А потом мы должны были вернуться обратно и той же дорогой.

Антикварный магазин располагался на первом этаже и был освещен хрустальным светом. Чаще антикварные лавки - места мрачные, тесные, наполненные шорохами и шепотом, пылью и спертыми запахами. Здесь же все было иначе. Вокруг нас сверкали стеклянные шкафы, на прозрачных полках стояли невиданной красоты старинные предметы; всюду горел яркий свет, но, перемешиваясь с дневным, льющимся из больших арочных окон, свет приглушался, словно в яркую краску добавляли белил.

Мы долго ходили от шкафа к шкафу, рассматривая чудесные предметы. Мы тихо переговаривались, однако слов я не помню; помню только, что говорила я много, как и всегда, чем-то восторгалась, чему-то удивлялась, а иногда хватала папу за рукав и тянула в какую-то сторону, где, мне казалось, стояли более причудливые вещи.

Там были резные деревянные шахматы, костяные китайские божества-болванчики, голубые фарфоровые чашки с желтыми нарциссами, одна - с чуть заметной выщерблиной. Еще там были керамические кошки и собаки, длинные, словно сквозь трубу выдавленные, покрытые желто-оранжевой глазурью.

И странно не было. Некоторые предметы мы брали в руки и тогда наши пальцы ощущали прохладу фарфора, шероховатость кожи, глянец лакированного дерева. Мы вертели вещицы в руках, чтобы разглядеть в них что-то особенное, какой-то знак, который явился бы для нас сигналом для приобретения.

Но знаков мы не замечали, поэтому рассчитывали только на себя.

То, что мы отбирали, девушки складывали в большие белые коробки, аккуратно, чтобы не повредить. Девушки были приветливые и больше походили на гувернанток, чем на работников магазина. Одеты они были в черные платья и белые передники, а в волосах были кружевные наколки.

Я остановилась напротив одной из стеклянных полок, где стояло множество разновеликих часов. Все они работали беззвучно, и все ходили, но время показывали разное. Потом мое внимание привлекли каминные часы, английские, из красного дерева с бронзовым циферблатом, и я подумала, что хорошо бы, чтобы у папы такие были дома - они должны ему понравиться. И я повернулась к нему и сообщила о своей находке. Но папа почему-то не обрадовался, а лишь грустно покачал головой и указал рукой в сторону, где на стене висели совсем другие часы: большие, прямоугольные, выполненные из какого «жатого» металла и украшенные крупными драгоценными камнями. Большие черные стрелки показывали десять минут пятого. Я пожала плечами и не поверила отцу – ему никогда не нравились такие вещи.

Наконец, коробки были упакованы и обмотаны скотчем. Они стояли посередине холла, как три больших снежных куба. Они были готовы к отправке, осталось только оплатить.

В это время стеклянные двери открылись, и я почувствовала ветер. Мои волосы спутались, но потом дверь закрылась, и все успокоилось.

В магазин вошли два человека: мой сын и его друг. Сын одет был в черную куртку, а его друг - в такую же, но ярко-зеленую.

«Странно, - подумала я, по мере их приближения, - что они тут делают? Здесь нет никаких заведений, здесь остров пустой».

- Что вы тут делаете? – спросила я, и голос мой прозвучал глухо, сквозь вату, и я усомнилась в том, что дети меня слышат.

Мой сын прошел мимо, лишь слегка улыбнувшись, хотя, может быть, мне показалось – я всегда чего-то жду от него. А, может быть, он улыбнулся кому-то другому. Но он прошел молча и скрылся где-то в глубине магазина за стеклянными полками. Друг же его посмотрел на меня без улыбки и неожиданно сказал громким голосом:

- У вас ничего не получится.

Я удивилась:

- Почему? - Ничто не мешало нам сделать то, за чем мы пришли.

Но друг лишь пожал плечами и удалился вслед за моим сыном. Я посмотрела в ту сторону, куда ушли дети, но их уже не увидела, а увидела лишь, что в магазине есть мраморная лестница, белая с большими перилами, и дети ушли туда.

Я прошла в противоположный угол – там принимали деньги, и строгая женщина за старинным кассовым аппаратом смотрела на меня бесстрастно. Она смотрела не на меня, она смотрела сквозь, и уголки ее губ были чуть вздернуты вверх, а на щеках проступал нежный румянец. Поскольку она не моргала, я решила, что это не человек, а восковая кукла, - все говорило об этом и руки тоже. Я решила, что ее посадили для вида, и живой человек скоро придет и снимет ее со стула.

Но я все равно открыла сумочку, чтобы достать деньги. Деньги были в нескольких пачках, перетянутых резинками, и лежали вверх торцами. Я уже опустила руку, чтобы достать верхнюю пачку, как вдруг увидела, что чулки на ногах порваны. Они были порваны так сильно, что я тут же забыла про деньги и стала рассматривать свои ноги - чулки покрывали их рваной черной паутиной, словно я побывала в какой-то аварии.

Я оглянулась и подумала: «Как это неприлично».

У восковой кассирши я спросила:

- Где мне купить чулки?

Кассирша оказалась живая, и она повернула голову в сторону лестницы. Я тоже туда посмотрела и задумалась: «Куда ведет эта лестница?», а потом я спросила:

- Куда ведет эта лестница? – мой вопрос отозвался эхом в стеклянных шкафах, и кассирша подняла брови, как если бы я спросила что-то неприличное. И я поняла – не время, мне лучше об этом не думать.

У подножия лестницы я заметила маленький столик, а на нем - множество упаковок с чулками. Я подошла и попросила показать образцы. Две девушки в темных одеждах протянули мне обувную коробку без крышки. В ней я обнаружила чулки прекрасного качества и необычных цветов: там были шелковые голубые, красные и желтые, но мне нужны были телесные или прозрачные, или хотя бы черные. Девушки долго рылись в коробке, и, наконец, вытянули золотистые, нежные. Они тянули чулки из коробки, а те скользили податливо. Девушки хором назвали цену, и мне показалось - дорого, поэтому я задумалась в нерешительности. Но потом согласилась, ведь делать было нечего.

Чулки я тут же одела, отошла только в сторону. Там, за лестницей, было окно, и оно было мутным, как в поезде, или в каюте, в которой сидели мы, пока плыли сюда. Окно пропускало серо-желтый свет, и ноги мои отливались золотистым оттенком, и это меня удивило.

Но потом я вернулась к папе – он был взволнован и не понимал, куда я исчезла. Он странно пожимал плечами и разводил руками, показывая на середину зала, где стояли коробки, но теперь их там не было.

- Где ты была? – спросил меня папа.

- Покупала чулки. Где коробки?

- Коробки забрали другие.

- Зачем? Ведь это же мы выбирали, никому не нужны эти вещи.

- Значит, нужны.

- Не получилось?

- Не знаю…

 

Сон внезапно закончился, я проснулась.

Приоткрыв глаза, поняла, что утро еще не настало, и в комнате было темно. Через окно в мою спальню крался предрассветный шепот. Я приподнялась на локте и посмотрела на часы - стрелки видны были довольно отчетливо: они показывали десять минут пятого. Я вспомнила - это же время я видела и на нелепых часах в моем сне. Я не знала, что это значит, и перестала об этом думать - совпадение. Я чувствовала себя сильно усталой и вновь закрыла глаза. Потом мне показалось, что вновь вижу сон: какие-то серые люди заходят в спальню и что-то ищут среди вещей на трюмо, на кресле с одеждой, но затем я опять пробудилась и на этот раз окончательно – несмотря на странную усталость, спать уже не хотелось. Полежав какое-то время, я встала и, накинув халат, вышла в холл. Откуда-то из кухни шел поток прохладного воздуха, и я вернулась в реальность, глубоко вздохнув в себя рождение дня. На кухне, прикрыв окно, сквозь мутное стекло посмотрела на улицу: небо стало светло-серым, в его верхнем углу, ограниченном оконной рамой, пролетела ворона, а в нижнем - по серо-синему асфальту протрусила собака.

Я подумала: «Надо помыть окно» и мысль мне была знакома. Я чуть поежилась - ночное тепло медленно покидало тело. Я потуже запахнула халат и засунула руки в карманы, чуть вжимая голову в плечи. Потом я подумала о чашке кофе и тут поняла, что пальцы мои в кармане давно теребят какой-то мелкий предмет – пуговица? Я опустила голову и извлекла на свет то, что сжимала рука: это был костяной медальон с изображением Мадонны с ребенком – подарок папы, отправленный мне в роддом в день рождения сына.

Я подошла к телефону и набрала номер. Услышав родное «Да?», шепотом спросила:

- Папа, у тебя все нормально?

 

 

Москва, февраль 2006 г.