Лето в том году выдалось необычайно жарким. Одно из тех, когда вся страна задыхается от едкого дыма горящих торфяников и люди, по возможности, пытаются держаться как можно дальше от пыли и копоти больших городов.

В середине июля, я, расправившись, наконец, со всеми делами, получил долгожданные две недели отпуска, и не в силах больше терпеть засобирался на дачу. Мой небольшой, но уютный домик, окружённый пышным неухоженным садом, стоял среди множества других, больших и не очень, домов, на берегу реки Оредеж, в посёлке Сиверский - живописнейшем уголке Ленинградской области. Летом, разбросанные здесь в немалом количестве санатории, пионерлагеря и базы отдыха наводнялись отдыхающими, что, нужно заметить, часто вызывало неодобрение среди местных жителей, обитающих здесь постоянно – ведущих хозяйство и привыкших к спокойной размеренной жизни российской деревни.

Лично я – хотя дача и находилась меньше чем в ста километрах от города – бывал здесь всего два раза в год. Занятый вечной офисной вознёй с бумагами-файлами-договорами, я мог позволить себе вырваться из каменного плена лишь на новогодние каникулы, щедро предоставляемые нашим заботливым государством, а так же в свой честно заработанный двухнедельный отпуск, летом, когда работоспособность вдруг резко снижалась, подавляемая жарой и усталостью.

Здесь, как нигде больше, я мог отдаться своей страсти - написанию стихов. Зимой – сидя, укутавшись в плед, в старом массивном кресле-качалке, согреваемый жаром камина и бутылочкой доброго коньяка, вслушиваясь в шёпот бушующей за окном вьюги. Летом – развалившись на скамеечке в саду среди яблонь и слив, устремив свой взор, сквозь пышный кустарник шиповника, на искрящуюся гладь реки. Природа сама навивает строки и рифмы, шепчет тебе на ухо прекрасные фразы, и рождает в голове чудные аллегории. Это и есть вдохновение.

Решив не терять времени, я поставил будильник на пять часов утра. И проснувшись, удивился той бодрости и силе, что бушевала во мне. Я чувствовал себя выспавшимся, и был готов действовать. Разве бывает такое, когда встаёшь на работу?

Уже через сорок минут я, сжимая в одной руке ноутбук, а в другой сумку-холодильник со всем необходимым, направлялся в сторону Балтийского вокзала. Бодро шагал я вдоль, искрящего радостью нового дня, Обводного канала, дыша тяжёлым, но по-утреннему свежим воздухом и наслаждаясь мыслями о наступившем празднике свободы. Хотелось придумывать песни и петь их.

Вокзал был погружён во всегдашние хлопоты. Взяв в кассе билет, я уселся на скамеечке и, с удовольствием млеющего на солнце кота, щурясь, стал глазеть по сторонам. До отправления поезда было чуть больше двадцати минут, он уже стоял передо мной, вытянувшись вдоль платформы зеленой исполинской змеюкой, гостеприимно распахнув двери. Очень не хотелось раньше времени лезть в душный вагон, и поэтому я, сидя на скамейке, глядел, как кипит привокзальная жизнь. Продавцы газет, мороженного и прочих тысяч мелочей спешили составить друг другу конкуренцию, просыпались потихонечку, будимые бдительными милиционерами бомжи, деловитые кавказцы открывали жалюзи своих ларьков. А я наслаждался свободой. Две недели счастливого ничегонеделанья – годичная мечта стала явью.

Через час, я обдуваемый тёплым ветерком, уже летел над цветущими полями и змейками рек, манящих сверкающей прохладой. За окном проносились леса и деревни, холмы и дороги. Пальцы сами бегали по клавиатуре ноутбука, вырисовывая рифмой этот живописный утренний пейзаж.

В вагоне было ожидаемо немноголюдно. Кто-то спал, другие читали или глядели в окно. На полках лежали их рюкзаки и сумки, корзинки и удочки. Одни – таки же, как и я, вырвавшиеся на свободу счастливцы, другие – манимые огородами маньяки-дачники. Длинный зелёный состав, плавно покачиваясь, и мерно стуча по стыкам рельсов, уносил нас всех из душного каменного мешка в благоухающие дали.

Ещё через час, я уже поворачивал ключ в ржавом механизме замка, висящего на калитке моего сада. Калитка со скрипом отварилась, и вот я, наконец, в своих владениях. Тропинка, ведущая сквозь сад к крыльцу, выделялась в траве покрытой щебнем проплешиной, с обеих сторон заросшая всевозможными сортами сорняков. Уже несколько лет – поняв однажды всю бессмысленность огородной возни – я не брал в руки ни косу, ни тяпку. Я приезжал на дачу с целью получить от отпуска все сто процентов отдыха, а копание в огороде, подставив спину палящим лучам, я к таковому не относил ни как.

Тем не менее, сад всё ещё хранил некоторые признаки былой плодовитости. Скамейка, на которой я любил работать над своими стихами, стояла в тени двух высоких, стройных яблонь. Вдоль забора возвышались над травой неопрятные кусты крыжовника и чёрной смородины. Кое-где, торчали над пышной зеленью яркие головки цветов.

Вдохнув полной грудью, я, наконец, отпер дверь веранды и вошёл. В доме пахло сыростью. Все столы, стулья и даже моё любимое кресло-качалка были усеяны мышиными фекалиями – видно, не найдя ни какой еды эти наглые, непрошенные гости решили оставить мне хоть какой-то подарок. Впрочем, я прекрасно помню, что именно здесь, на столе, на месте этих жалких бумажных огрызков, лежал забытый мной в прошлый приезд томик стихов Андрея Павлова. Ну, да и не жалко.

Переодевшись в сандалии и шорты, взяв с собой огромное сине-бело-голубое полотенце с логотипом любимой футбольной команды и две подёрнутые инеем банки пива, я пошёл на реку искупаться.

Прошу прощения за фривольное словечко, но это был кайф. Именно с таким звуком холодные мутные воды сошлись над моей головой, когда я не мешкая, срывая на ходу шорты и кидая их в траву, влетел в реку. Глубина в этом месте была не большой, и я, цепляясь руками за каменистое дно, погрёб к соседнему берегу, благо, что и особой шириной речка не как не могла похвастаться. Чего нельзя сказать про течение. Но это было даже приятно – преодолевать сопротивление реки, работать руками и ногами в холодном отрезвляющем потоке. На берег я вышел переродившимся.

Я упал на полотенце, расстеленное в мягкой траве, накрыл голову шортами и уснул, подставив мокрую спину жгучим солнечным лучам.

Лишь вечером, вернувшись домой, когда речная прохлада начала брать верх над уставшим солнцем, я понял что поступил опрометчиво. Плечи нестерпимо горели, да и непривычное разнообразие ароматов и переизбыток кислорода заставили голову кружиться. Всё это было неизменными составляющими отдыха. Я был счастлив. Жара спала, и я, расчехлив свой верный компьютер, устроился на скамеечке под яблонями за тем что бы, наконец, приступить к главной цели своего приезда. Я был переполнен вдохновением.

Картины, встающие в голове, текли из под пальцев и отображались на экране стихами.

 

Неба даль, голубизна, зелень трав, реки волна.

Воздух полнится озоном, над деревнею весна.

В пашне трактор - трактор пашет, бригадир руками машет,

И идут все без охоты с перерыва на работы.

 

Все колхозники простые – кольца, цепи золотые,

Потому что прошлой год им принёс большой доход,

Ведь не зря же всем народом пашут общий огород.

 

Городским нам не понять каково, едрёна мать,

Для начала рожь посеять, а потом её собрать.

Прежде чем закуской станет хлеб, чеснок иль огурец,

Сто потов прольёт крестьянин – бравый русский молодец.

 

Утром рано он проснётся и идёт работать в сад,

Над деревней вознесётся старый добрый русский мат:

-Что за суки! Что за твари! Что за грёбаный народ!

Огурцы все посожрали, потоптали корнеплод…

 

Я оторвался от экрана, поняв, что передо мной кто-то стоит.

Это был мальчонка лет десяти, из тех, что целый день, с визгом и смехом, плескались сегодня на речке рядом со мной. Он был одет во всё светло-серое - кроссовки, джинсы, куртку. Заложив обе руки за спину, он скромно тянул шею, пытаясь заглянуть в экран ноутбука.

Поймав мой взгляд, он спросил:

-А во что вы играете?

Голос у него был громкий, да и спрашивал он, казалось, не из простого любопытства, а со знанием дела – мол, «давай помогу».

-Я не играю,- ответил я.- Я пишу.

Он принял мой ответ как приглашение присесть.

-Рассказ?- спросил он.

-Нет, стихи.

Мальчишка вмиг потерял весь интерес к моей писанине. Он положил ногу на ногу и, глядя в темнеющее небо, заявил:

-Не, стихи я не люблю. Они для девчонок.

-Хм, ну не скажи,- попытался я защищаться.- Все лучшие поэты… да что там, вообще почти все поэты, были мужчинами.

-Вот именно. А писали они для девчонок,- парировал он. Я посмотрел на него удивлённо. А впрочем, чему удивляться – мы живём в эпоху вундеркиндов.

-Все стихи,- продолжал он,- это признания в любви.

-Здесь ты прав, - согласился я.- Но что в этом плохого?

-Любовь для сопляков.

Ребёнок. Я усмехнулся и спросил:

-А как тебя зовут-то, парень?

К моему большому удивлению, он вздрогнул и извинился.

-Митя,- он протянул мне руку.- Мы снимаем дом вот тут, прямо напротив вашего. Мои родители постоянно работают, поэтому я здесь с бабушкой.

Я понимающе кивнул.

 

На следующее утро – такое же жаркое, я проснулся, услышав далёкий крик петуха. Романтика. Я надел шорты и вскипятив чайник, устроился на крылечке, сжимая в руках большую кружку ароматного мятного чая.

Митя появился через несколько минут - помахав мне рукой он скрипнул калиткой, и направился в мою сторону, осторожно ступая босыми пятками по острым камешкам тропинки. На сей раз, он был одет в яркие красные шорты и майку со смешной зубастой рожицей.

Он поздоровался и, усевшись рядом, протянул мне две толстые ярко раскрашенные тетради. Поставив кружку с недопитым чаем рядом с собой, я открыл одну из них, и чуть не зажмурился от многообразия хлынувших на меня красок.

-Ух, ты рисуешь.

-Это комиксы,- поправил он.

-Хорошо,- протянул я, листая тетрадь.

-Раньше рисовал,- сказал Митя, откидываясь спиной на тёплые брёвна стены и щурясь на утреннее солнце.- Сейчас я в творческом кризисе.

Я ухмыльнулся, разглядывая яркие картинки. Да этот парень, пожалуй, даст фору многим иностранным трафаретчикам.

-У тебя настоящий талант,- подвёл я итог, возвращая Мите тетради.- А вдохновение – его нужно искать.

-Где?- оживился он.- Я читаю книжки, смотрю мультики, фильмы. А когда сажусь за работу(!), ни чего в голову не приходит.

-Ну, книжки и фильмы это ещё не всё. Вот, например я специально приезжаю сюда, любуюсь красотами природы. Если б ты знал, сколько всего могут рассказать цветы и деревья. Только успевай записывать.

-Вы разговариваете с цветами?- посмотрел он на меня с подозрением.

Я усмехнулся.

-Всё в природе имеет голос, просто нужно научиться слышать его. Вот хотя бы эти маки,- я обвёл рукой сад. То там то здесь выглядывали из травы скрытые в ярко-красных лепестках, набухшие луковки.- Они не просто растут здесь. Глядя на них, ты можешь услышать, как они шепчутся.

-О чём?- шёпотом спросил Митя.

-О многом. Ведь они не просто растут – они многое слышать, многое видят. Они общаются с ветром и птицами, к ним прилетают пчёлы, шмели. Столько всего интересного происходит вокруг.

-Вы имеете в виду,- задумчиво пробормотал мой собеседник,- что нужно фантазировать.

Приятно иногда ощутить себя учителем. Я улыбнулся:

-Ну конечно. Этот мир огромен, но всё в нём связано. Мысля логически можно связать, например цветок с компьютером, или ветер с…

-Туалетом,- Митя засмеялся. Я, не удержавшись, дал ему лёгенький подзатыльник и, вставая, сказал:

-Ну что, Фрэнк Миллер, айда купаться.

Почти весь этот день, как и следующий, и следующий мы просидели бок о бок на скамейке в моём саду, ища вдохновения. Я стучал по клавишам, а Митя скрипел по бумаге фломастерами. В деревьях пели птицы, лёгкий ветерок шелестел травой и приятно обдувал разгорячённую кожу. Мы пили лимонад и молча творили.

Правда, если у меня всё шло вполне гладко, то Митя, часто бубнил себе под нос, заштриховывал резкими движениями уже готовые наброски, а изредка вскакивал и прохаживался вдоль сада.

-Не хотят они со мной разговаривать,- заявлял он, возвращаясь на скамейку.- Только мне кажется, будто я что-то слышу, как тут же они замолкают. Эти маки очень не общительные.

Я заглянул в его тетрадь и улыбнулся. Страницы были изрисованы бубликами, пышными букетами цветов, солдатами с перевязанными конечностями. С краю темнел забавный грузовичок с надписью «хлеб».

-Ну вот, как много у тебя ассоциаций. Попробуй теперь объединить их в одну историю.

Митя снова брал фломастер и сгибался над тетрадкой. Через какое-то время, всё повторялось заново.

Вечером за ним заходила бабушка.

-Ой, он вам ещё не надоел? Целый день человеку покоя не даёт,- причитала она.

Я улыбался, и отвечал что всё в порядке.

 

По истечении первой недели моего отдыха, в то утро когда небо, наконец, затянули долгожданные тучи, а где-то вдали начало погромыхивать, меня разбудил стук в дверь. Откинув одеяло, я поёжился и, накинув джинсы и свитер, пошёл открывать. Это был Митя.

-Вы знаете, что случилось?- спросил он прямо с порога.- Ночью все маки украли. У всех.

Я поднял глаза. Сад блестел росой, трава была примята, а ставшие уже такими близкими красные головки исчезли.

-Бабушка говорит, что это не хорошие парни из соседнего посёлка. Из Белогорки.

Я глядел сквозь решётку калитки на улицу. Там что-то происходило. Какая-то суета. Народ с криками куда-то бежал. Я протёр глаза – сердце барабанило в висках – и спросил:

-Что там такое?

Митя оглянулся.

-Не знаю,- ответил он.- Я только из дома. Побежали, посмотрим. Он дёрнул меня за рукав и, сорвавшись с крыльца, побежал по тропинке. Где-то в глубине души повеяло ветром опасности и, крикнув:

-Митя, подожди!- я побежал следом за ним.

Выскочив из калитки, я чуть не сбил с ног его бабушку. На её лице читалось волнение.

-Антон Павлович, остановите его, пожалуйста,- шепнула она мне вдогонку.

Я бежал вдоль мощёной булыжником улицы, мимо ухоженных домиков, и цветущих садов. Метрах в ста, вниз по улице, возле спуска к реке собралась сейчас, казалось, вся деревня.

Я отыскал в толпе Митю и протиснулся к нему. Я ни как не мог понять, на что же все смотрят. Толпа гудела на все лады. Здесь были слышны и смех и плачь. Взяв Митю за плечи, я опустил голову, вглядываясь в придорожные кусты шиповника, и меня замутило. На мокрой траве, запрокинув страшную серую голову, лежал труп. Его подбородок и горло – от широко распахнутого рта до впалой недвижимой груди, покрывала засохшая корка жёлто-красной рвоты. Правая рука крепко вцепилась скрюченными чёрными пальцами в землю - под пальцами виднелся поршень большого, стеклянного шприца. Из под закатанного рукава левой руки торчал хвостик узкого кожаного ремня. В воздухе застыл смрадный запах испражнений. Тёмная рубашка, и мокрые брюки были засыпаны маковыми лепестками, что вполне позволяло назвать картину кровавой.

Я развернул Митю, и повёл его прочь из толпы.

 

***

 

Через какое-то время мы сидели на крыльце моего домика, прячась под козырьком от моросящего холодного дождя. Мы видели, как мимо калитки, увозя труп в своём мрачном железном чреве, проехал серый уазик «буханка» без маячков и опознавательных надписей, в сопровождении жёлтого милицейского «козелка». Народ, получивший с утра месячную (ежели не более) порцию впечатлений, разошёлся по домам. Всё интересное на сегодня закончилось, можно продолжать жить дальше. Возле места происшествия осталась лишь группка вечных старушек, обсуждающих случившееся и выдвигающих свои версии.

Я никак не мог успокоиться, и курил сигарету за сигаретой, временами поглядывая на Митю. Он задумчиво разглядывал свои тетради, и молчал. Весь мой лирический настрой испарился. Вся окружавшая нас красота как-то разом увяла. Я понял, что мой отдых подошёл к концу.

 

-Есть!- я вздрогнул, и уставился на Митю. Он вскочил:

-Да! Я придумал!- его лицо расплылось в улыбке, глаза сверкали.

-Это же настоящий фантастический рассказ!- кричал он, размахивая руками.- Вы только представьте: цветы убили плохого парня! Цветы умеют не только слушать и рассказывать! Они могут постоять за себя! Отомстить!

Это вдохновение.

Он поднял на меня полный радостного восхищения взгляд и добавил:

-Как настоящие супергерои!