Сказание о любви

 

Средь густых лесов, меж крутых холмов, в деревушке, у поля хлебного, славный парень жил, рожь, ячмень ростил, одинешенек, без родителей, что недавно его враз покинули, по несчастию в лесу сгинули. Звали молодца Гришей Го′лубом.

Неуютен дом с бобылем-жильцом: тихо, как в гробу, с у′тра до′ ночи, с ночи до′ утра, всю неделюшку, без хозяюшки и без деточек. Решил молодец взять жену себе, младу девицу, сердцу любую. Поздно вечером, ближе к ноченьке, он пришел на игрище деревенское. Там веселье, смех, петь, плясать не грех, с ранних сумерек, хоть до утречка.

Обошел вокруг стайку девушек, приукрашенных, принаряженных. Услыхал средь них голос ласковый. Потянулось к нему сердце молодца. Звали девицу душа Настенька.

Молода, стройна и лицом мила. У нее коса, словно сноп овса, опускается ниже пояса. Как сосна светла, взглядом глаз скромна. Приглянулась Грише чудна девица.

Подошел он к ней, на колено пал, говорил слова – люди слышали: «Сердцу люба ты, – мне женою стань!» – и с надеждой ждал слова встречного.

Она взглянула: очи страстные, плечи юные, но могучие, кудри буйные – не расчесаны, не разобраны, не ухожены, речи смелые, слова ласковы. Покорилась ему дева красная, краса юная, незамужняя. Отвечала ему таковы слова:

- По душе ты мне, статный молодец. Я согласна быть для тебя женой, подругой верною, хлопотливою, для детей твоих стану матерью.

Он вскочил тогда на ноги резвые, поднял милую на руки сильные и понес в луга, где густа трава, где под облаком висит, вьется жа′ворон, где с зари урчат, вьются горлицы, соловей ведет трель любовную, на опушке стоит бело дерево, густокудро да развесисто, где привольно течет широка река, из цветов ковер, из небес шатер, где душе простор, жизни – вольница.

И с тех пор они в любви зажили, словно голуби сизокрылые: если он в ночи открывал глаза, она сразу же просыпалася; если ранил днем руку белую, подбегала жена с чистой тряпицей, и лечила его жаркой ласкою, лаской нежною и сердечною.

Но пришла война вдруг жестокая во родную сторонку, российскую. Ушел Голуб на битву смертную, сечу страшную, беспощадную. А голубка родила дочку чудную, дочку чудную да сына дивного, в одну ноченьку, ночку зимнюю.

Много раз в бою Гришу ранило, сильно ранило, но не до смерти. Знать, хранила его любовь женская, его Настеньки, верной женушки.

Бил, крушил врагов ненавистных он: средь полей, лугов, меж родных холмов, с у′тра до′ ночи, с но′чи до′ утра. Но мала толика их обособилась, на его гнездо тайно кинулась…

Ночью темною, ночью страшною осадили враги беззащитный дом, стали бить, ломать дверь сосновую.

Поняла голубка: люта смерть пришла. Но не дрогнула, не заплакала, а в холодну печь детей спрятала. Сама в горнице окно выбила, за собой врагов в поле выманила.

И сгубили ее звери лютые! Изломали красу, распроклятые...

Но побили извергов люди добрые, и тела их, чужие, поганые, на поживу воронам оставили. Малышей нашли –слезы вытерли, обогрели и приголубили. Схоронили мать под березою, и косынку ее, цвета алого, на ветвях в изголовье повесили.

А тем временем битвы кончились, врагов выбили, уничтожили, отпустили домой храбрых воинов.

Летит Голуб наш к дому соколом: через поля широки, непаханы, через хлебные нивы заброшены, через луг и поляны некошены. Видит он под березой, под белою, белотелою, их заветною, длинный холмик земли свежесыпаной, а кругом цветут колокольчики. Колокольцы звенят, к нему тянутся, и звенят они грустно, жалобно, скорбно, горестно, неразборчиво.

Защемило вдруг сердце доблестно! Подкосилися враз ноги воина! Потемнело вмиг солнце ясное! Стало сразу вокруг сиро, холодно: неспроста к нему цветы тянутся и косынка в ветвях вьется-веется, им самим жене в праздник дарена.

Он упал пластом в траву мягкую и приник лицом к свежу холмику, стал он звать жену громким голосом, громким голосом да рыдаючи:

– Откликнись, очнись, моя Настенька! Моя милая, моя добрая, несравненная и желанная!

Услыхали же плач дети ро′дные, птахи малые, голубяточки. Прилетели на крик – к отцу кинулись, слезы горькие в глазах вытерли

Сразу Голубу сил прибавилось: пальцы жесткие стали чуткими, слова ласковы с губ срываются, на сироточек обращаются.

Взял он на руки малых детушек, поднялся-встал в богатырский рост – вся родная сторонка открылася, не ухожена, не досмотрена, без хозяина, без радивого.

Попрощались они с родной матерью и пошли поднимать ниву хлебную. Стали жить в дому – не покинут край, не угас огонь очага семьи.

Но вдруг станет Голубу тяжко, муторно и заноют к утру раны старые, затоскует он ни с того-сего: свет не мил ему, не вкусна еда. Знать, зовет его голуба сизая, знать, соскучилась, стосковалася…

Он идет тогда во поле чистое, ко березоньке у могилочки. Сядет рядышком у пригорочка, рукой грубою гладит бережно, говорит во слух таковы слова:

– Не забыл тебя, моя женушка, голубка милая, несравненная! Я ращу детей, что родили мы. Подрастает нам смена добрая: любят мать с отцом, любят край родной. Скоро, скоро с тобою мы встретимся. А коль встретимся, – не расстанемся: буду греть, ласкать свою любушку, мою жалкую, ненаглядную, с у′тра до′ ночи, с но′чи до′ утра. Потерпи пока боль-тоску свою, не терзай, не рви сердца мужеска, лишь тебе одной оно отдано…

Потолкует так – успокоится, за земные дела снова примется.

А теперь они лежат рядышком, не разъедутся, не расстанутся. И над ними в ветвях ветер ласковый шевелит листвой, говорит о том, что на свете вокруг совершается.

Ходят в поле к ним сразу парами, молодые Голубы с голубятами, про любовь их большую рассказывают.