Сергей Банцер

 

Леон

 

Повесть

 

 

"На познание душа несытая

Не жалеет ни себя, ни времени

Стынет чашка кофе недопитая

И с улыбкой скорбного презрения

Смотрит Бог на пару несуразностей

Самый горький плод своей беспечности

Тело, замороженное в праздности,

Разум, растворяющийся в вечности"

 

 

 

 

Глава 1. Гравитационный двигатель

 

 

Леон Гурский, пожилой, но ещё крепкий на вид мужчина с седым ёжиком жёстких волос, вышел из помещения почты. Неспеша пересчитав полученную пенсию бывшего инженера, он купил в ларьке пива, отхлебнул из бокала и прищурился на весеннее солнышко. Государство считает, что он уже не может приносить пользу и поэтому дало ему денег, чтобы он купил себе пива. Нехитрая прикидка позволяет предположить, что оставшихся после покупки пива денег хватит, чтобы заплатить за квартиру, а на остальные покупать до следующей пенсии по буханке хлеба и пакету молока в день. И всё. Мудрое государство считает, что ему больше ничего не надо. Но тут Леон с государством не согласен. По этому поводу у него есть другое мнение. Поэтому ещё год назад Леон открыл фирму "Интеллект". Судя по бухгалтерской отчётности "Интеллект" занимался самой разнообразной деятельностью. Начиная от поставки противопожарных плакатов, кончая сложнейшим программным обеспечением из области искусственного интеллекта. Реально же общество с ограниченной ответственностью "Интеллект" занималось обналичиванием денежных средств. Вернее, было одним из посредников в цепочке. Аккумулировав на своём расчётном счёте достаточное количество денег от желающих обналичиться фирм, "Интеллект" отсылал их оптовой фирме, тайными владельцами которой были уже банкиры.

Вчера по телевизору какой-то очередной слуга народа, брызгая слюной, разъяснял, что незаконное обналичивание позволяет скрывать доходы, недоплачивать налоги и таким образом это ослабляет государство. Это хорошо, что ослабляет. Государство не любит его, Леона, ну, а Леон в таком случае не любит государство.

Леон допил пиво и неспеша пошёл на маршрутку. Всё-таки в том, что его "Жигуль" на ремонте есть и очевидные плюсы. Не нужно тратиться на бензин, можно выпить пива и подремать, пока маршрутка довезёт его из Киева в Барышевку на дачу. Убаюканный майским солнцем, светившим в окно, Леон закрыл глаза и задремал.

Неделю назад он проезжал на своём "Жигуле" мимо экскаватора, который как раз рыл котлован. Огромный ковш с зубьями внезапно завис над самой кабиной, Леон потерял ориентацию и, нажав на газ, рванул что есть силы руль. Теперь "Жигуль" надо варить. Хорошо ещё, что ковшу ничего не было, только налипшая земля стряхнулась и всё. А то бы было, как в прошлом году на переезде в Барышевке. Тогда Леон решил проскочить. Шлагбаум огрел "Жигуля" по крыше и при этом треснул сам. Пришлось платить штраф и варить крышу. Но всё-таки "Жигуль" надёжная машина. Не то что "Запорожец", который был у Леона до этого. В обширный багажник, который был у "Запорожца" спереди, Леон как-то положил моток стальной проволоки, необходимый ему на даче для конструирования электрического плуга. Там же в багажнике у "Запорожца" находился аккумулятор и запаска. Подпрыгивая на колдобинах, моток проволоки попал на клеммы аккумулятора и мгновенно раскалился докрасна. Потом он соскочил на запаску, и в считанные секунды салон заполнился белым ядовитым дымом.

При раздаче карт из колоды Судьбы Леону были щедро сданы десятки Трудолюбия и Упорства, валеты Фантазии и какие-то невнятные семёрки и восьмёрки. Ну, и, конечно, козырная дама - его жена Лиза. Она тогда сильно испугалась белого дыма, и, выскочив из салона "Запорожца", завизжала:

– Идиот! Ты это сделал специально!

С тех пор его жена Лиза ездит на дачу самостоятельно. Как удивительно всё сбалансировано, зло и добро причудливо проникают друг в друга, расплетаются и вновь соединяются, образуя немного непонятную и диковинную ткань, имя которой жизнь.

Не было в сданых Леону картах ни туза папы-генерала, ни строгого короля Таланта в красной парчовой мантии, усыпанной сверкающими бриллиантами. Вместо этого Леона с детства донимала полученная из колоды Судьбы настырная дама Творческого зуда. Недавно Леон задремал на лавочке у сарая, и эта дама явилась к нему во сне.

"Не будешь заниматься творчеством, – нагло заявила она, кривляясь перед самым лицом Леона, – будешь деградировать и разлагаться, закончишь пьянством и слабоумием, будешь валяться под забором и собаки будут лизать тебя!" Леон тогда проснулся в холодном поту и хорошо запомнил слова наглой дамы.

Вот и дача. Открыв калитку, Леон зашёл во двор.

Посреди двора находилось замысловатое устройство внушительных габаритов - последний продукт Творческого зуда Леона. Основу конструкции представляла собой зацементированная в фундамент шестиметровая вертикальная стальная труба, сверху которой был приварен шкив. Через шкив был переброшен тонкий, но прочный стальной тросик. С одной стороны тросик был намотан на ворот с ручкой, а с другой к нему была привязана двухпудовая гиря. Ворот через муфту был соединён с автомобильным генератором, от которого к распределительному щитку шли толстые провода. Это был гравитационный двигатель.

После бессонных ночей и прочих атрибутов мук творчества Леон собрал гравитационный двигатель и приступил к испытаниям. Дождавшись, пока дачный посёлок погрузится в темноту, он поднял гирю на шестиметровую высоту, передвинул рычаг храповика и запустил двигатель. Под действием веса гири тросик стал медленно разматываться, приводя через муфту в действие генератор. Подсоединённая к гравитационному двигателю лампочка в абажуре из красной материи, ярко засветилась, образовав в темноте конус света. Леон ещё раз придирчиво осмотрел двигатель, потом взял шезлонг и уселся с чашечкой дымящегося кофе под световой конус.

Через некоторое время скрипнула калитка, и из темноты появилась худощавая фигура соседа Леона Дримака. Заинтригованный происходящим, Дримак осторожно подошёл к яркому конусу в центре которого безмятежно сидел Леон. Тихо поскрипывал разматывающийся тросик, мягко урчал автомобильный генератор, где-то за заборами взлаивала собака.

– Вечер добрый, сосед, – осторожно сказал Дримак.

Леон отложил газету и снял очки.

– А, проходи, садись, – стараясь сохранить безразличное выражение, сказал он.

– А что это? – спросил Дримак, указав заскорузлым пальцем на двигатель.

– Вот это? – Леон лениво потянулся в шезлонге и провёл ладонью по волосам. – Гравитационный двигатель. Черпает энергию непосредственно из гравитационного поля земного шара.

– Так что, за свет не надо платить? – с сомнением спросил Дримак.

– Абсолютно дармовая энергия, – пожал плечами Леон. – За счёт гравитационного поля.

Дримак задумался. С одной стороны его подмывало рассказать соседу о своём видении этой проблемы. С другой стороны это был тщательно охраняемый семейный секрет Дримаков. Состоял он в том, что в доме Дримака была оборудована тайная розетка, находившаяся в подполе, которая была подсоединена к сети до счётчика. Получалось, что у Дримака есть тоже дармовой источник энергии, не хуже, чем у соседа! Правда, не такой хитроумный и с неприятным криминальным душком. Во всяком случае об потайной розетке знал только сам Дримак и его жена Анна.

– Так это ж, того... – замялся Дримак. – Обмыть надо. Двигатель... Чтоб крутил, а, Леонид?

Леон молча кивнул и пошёл в сарай. Через некоторое время он вернулся с чекушкой и двумя сочными помидорами, сорванными по пути с грядки. Соседи чокнулись одноразовыми стаканчиками и подняли тост за изобретателя гравитационного двигателя. После того, как водка была выпита и произнесён последний тост, Дримак задумчиво спросил:

– Ты, вот, Лёня, как с женой, эта, ну, управляешься?

– Управляюсь? – озадаченно спросил Леон и почесал затылок. – Ну, как... Как и положено... – неуверенно продолжил он. – Я ж тебе не Чарли Чаплин.

– Да я не про то, – Дримак махнул рукой. – Ну, вот, что она говорит тебе об этом? – Дримак кивнул подбородком в сторону мерно урчащего гравитационного двигателя.

– А-а-а... Так, а я с ней не особо и контачу последнее время. Я в пристройке себе лабораторию оборудовал, там и сплю. А она в доме. Утром так, помашем друг другу рукой издали, привет, мол, и всё. Ну, а вообще она говорит, что я специально это всё устроил, чтобы, вроде как нервировать её, чтобы жизнь ей отравлять.

– Отравлять, ага, – Дримак затянулся папиросой и покачал седой головой. – А я, вот, Лёня, скажу тебе, у меня Анька тоже. Ещё хуже. У меня розетка есть. Только это между нами.

Дримак тяжело вздохнул и замолчал.

– Ну? – спросил Леон. – Розетка. А причём тут Анька?

– Так розетка, как бы вроде твоего двигателя. Дармовая. Только это ж между нами, по-соседски. Вот Анька, чуть что, говорит, заявлю, куда надо. Шантаж. Циничный шантаж, Леонид. А ведь по любви женился.

– Эка невидаль! Никуда она не заявит. По любви. Ха! Как будто я из-за выгоды! Молодые были, какая там выгода. Одна железная кровать и стол. Лизка тогда красивая была. В театр оперетты поступить хотела, артисткой, ты ж слышал, как она поёт? Даже экзамен сдавала. Арию Сильвы из оперетты Кальмана пела "Помнишь ли ты, как мы с тобой расставались". Слыхал?

Дримак замялся.

– Да слыхал, – сказал Леон, махнув рукой. – Лизавета и сейчас в огороде её поёт. Там ещё мужик ей должен подпевать. Худосочный такой. А потом они вместе, кто громче. Ну, женщина, понятно перекричит всегда. Слова там красивые в той арии. "Затянулась эта шутка!". Прямо мурашки по коже, да. Вот так и идём по жизни с Лизаветой. Уже тридцать пять лет. Затянулась эта шутка, ага... Только мне останавливаться нельзя. Ей можно, а мне нет.

– Почему? – тихо спросил Дримак.

– Слабоумие может наступить. Творческим людям нельзя останавливаться. Эйнштейн, знаешь такой был?

– А то, – ответил Дримак.

– Вот у него тоже такое. Если стоп, то сразу конец. Деградация, распад личности и слабоумие. У всех творческих людей так.

Через несколько дней к Леону заглянул другой сосед, Григорьев. Леон, как обычно, в последние дни, сидел, в шезлонге с чашкой кофе в руке и читал в свете дармовой лампочки газету.

– Здравствуйте, Леонид, – вежливо поздоровался Григорьев. На пенсию Григорьев вышел уже давно, но, будучи сотрудником института физики, продолжал работать в теоротделе. – Дримак рассказывал, что у вас вечный двигатель работает? И лампочка от него светится всю ночь?

– Какая чепуха, – сказал Леон, отложив газету. – Вечный двигатель невозможен благодаря первому и второму началам термодинамики. Это, – он указал на устройство, – обычный двигатель, только черпает энергию из гравитационного поля земного шара. Так называемый гравитационный двигатель.

Григорьев обошёл агрегат со всех сторон, внимательно присматриваясь к его устройству. Потом он снял очки, задумчиво потёр переносицу и сказал:

– Хитроумная машинка. Такое бы и обмыть надо...

Леон кивнул головой и пошёл в сарай. Через некоторое время он вернулся с бутылкой и пакетом с закуской. Чокнувшись пластмассовыми стаканчиками, они выпили за полезное изобретение и захрустели огурцами. После третьего стаканчика Григорьев сказал, махнув рукой в сторону гравитационого двигателя:

– Понимаете, Леон, суммарная работа, произведённая силами потенциального поля по замкнутому контуру, равна нулю. Об этом гласит теорема Остроградского.

– Остроградского? – подозрительно прищурился Леон, поставив стаканчик на столик. – Ну и что? Что за теорема?

– Контурный интеграл в поле потенциальных сил по координате всегда равен нулю. А гравитационное поле потенциально, – сказал Григорьев.

– Нулю? – усмехнулся Леон. – А лампочка-то горит! От нуля, да?

– Каждый раз, когда вы поднимаете гирю вверх, – сказал Григорьев, – вы производите работу в точности равную работе, производимой генератором в последующем временном цикле.

– Какая же это работа? – опять усмехнулся Леон. – Это ж так, ерунда, в удовольствие. И полезно, и размяться.

– Когда я говорю "работа", я подразумеваю градиент энергии, проинтегрированный по замкнутому контуру, – сказал Григорьев.

– В таком случае дайте определение энергии, – сказал Леон, резко откинувшись в шезлонге.

Григорьев замялся.

– Ну, вообще-то понятие энергии не определяется в современной физической парадигме. Ричард Фейнман в своей книге "Квантовая электродинамика" прямо говорит: "современной физике неизвестно, что такое энергия".

– Ага, – потёр руки Леон, – значит, неизвестно. А вам, Григорьев, не приходило в голову, что Остроградскому просто надо было кормить семью? Вот и замутил теорему с интегралами. А лампочка-то горит?

- * -

Леон сидел на скамеечке возле сарая-лаборатории и играл на балалайке "Цыганочку". В отличие от гитары балалайка не самодостаточный музыкальный инструмент, нужен аккомпанемент. Хотя бы та же гитара. Тогда можно играть что угодно, хоть вальс "На сопках Манчжурии", хоть чардаш Монти. С этой целью когда-то Леон пытался научить играть на гитаре жену. Несмотря на прекрасный музыкальный слух у Лизы ничего не получалось. Если пела она без каких-либо затруднений, легко и естественно, то с этой гитарой были одни неприятности. Во-первых, струны резали пальцы. Во-вторых, нужно было запоминать аккорды. Но это всё ерунда по сравнению с тем, что необходимо было в нужное время переставлять пальцы и брать новый аккорд. В какой момент это надо было делать, она никак не могла понять. К своему немалому удивлению Леон, делавший это совершенно автоматически, не мог объяснить Лизе даже приблизительно принцип смены аккордов. Более этого, пытаясь разобраться, как он это делает сам, Леон впал в какой-то непонятный ступор и стал путать аккорды. Через некоторое время он оставил безнадёжную, хотя и заманчивую идею научить играть жену на гитаре и продолжал играть на балалайке соло.

В это время к калитке подошёл Гриша Борщаговский. "Борщаговский" была не кличка Гриши, как думали многие, знавшие его, а фамилия. Когда-то он работал вместе с Леоном, и они даже дружили. Гриша тоже был пенсионером, держал какую-то мелкую фирму и недавно обналичился через Леона. Приехал Борщаговский затем, чтобы забрать у Леона свой экземпляр налоговой накладной и договор поставки.

Леон отложил балалайку и пошёл открывать.

Покончив с формальностями, бывшие коллеги расположились за столиком на веранде. Леон поставил на стол миску с отварной молодой картошкой, достал банку малосольных огурцов, а Григорий вытащил из портфеля бутылку водки. После третьей рюмки Борщаговский сказал, хрустя огурцом:

– А что это у тебя там за мачта торчит?

– Гравитационный двигатель, – привычно ответил Леон. – Черпает энергию из гравитационного поля земного шара.

Бощаговский задумчиво дожевал огурец, потом почесал затылок и сказал:

– Ты это серьёзно, Леон?

– А что?

– Ну, вообще, интересно. Мы ж, типа, с тобой деловые партнёры, да и знаю я тебя давно. А ты такие вещи говоришь...

Леон глубоко вздохнул, помолчал, а потом сказал:

– Я тебе отвечу, Гриша. Только это непростой вопрос. Поэтому, давай, сначала ещё по одной накатим.

Выпив стопку и закусив выуженной из миски дымящейся картофелиной, Леон задумчиво сказал:

– Вот Лиза моя плавает как видел?

– Нет, – помотал головой Борщаговский.

– Руками и ногами шевелит, голова над водой. Плывёт, головой вертит, рассматривает всё вокруг. Десну так переплыть может. Понял? А я? Вмиг так, как топор, ко дну пойду. Потому что Лизавета легче воды. Нормальная баба легче воды, ты что не знал? А у меня костяк тяжёлый, чтобы не пойти ко дну я должен плыть. Руками грести, ногами движения совершать, головой воздух хватать. Ты понял? Вот ты круги детские такие надувные, видел? Почему для взрослых нет таких? А? Надел и плыви спокойно! А нет, потому что стыдно, понимаешь? А почему? Ты не задумывался? Вот, Гриша, что я тебе скажу, коль ты спросил. Вон тот двигатель, – Леон махнул рукой, – это мой спасательный круг. Он держит меня на плаву. И двигатель, и пневматический плуг, и магнитный обогатитель бензина и даже электрический гимнаст.

– А что за обогатитель? – спросил Борщаговский.

– На итриевых редкоземельных магнитах, – сказал Леон, наливая себе и Борщаговскому. – Магнит у одного старика на радиорынке купил. Ему девяносто один год.

– Кому, магниту? – спросил заплетающимся языком Борщаговский.

– Деду тому. А магниту, может и больше. Могучая вещь! Пока это всё есть, я на плаву. И плевать я, Гриша, хотел на всех. Я на дно не хочу... Ещё немного пожить хочу. Тем более что эта страница у меня, кажется, уже будет последняя. И на ней тоже кое-что интересное есть. Вот раньше на что смотрел? На девок. Лучше сзади. А вчера, вот, на закат смотрел. А неделю назад на рассвет. Специально в четыре утра ездил в ботсад. Там одна площадка есть над Днепром. И видно, как с левого берега солнце встаёт. Больше такого нигде в Киеве не увидишь. Птица прилетала недавно. Я на огороде был, а она прилетела. Синяя, понял? Прилетела, села рядом и смотрит на меня. Я думаю, это душа чья-то была. Может, моего отца. Ну, давай, наливай!

Звёздный час Альберта Эйнштейна наступил в то утро, когда экспедиция сэра Артура Эдингтона обнаружила предсказанное общей теорией относительности отклонение света звезды в поле тяготения Солнца. Звёздный час Леона Гурского наступил тогда, когда сгорел силовой трансформатор и дачный посёлок погрузился в кромешную тьму. Только в единственном освещённом дворе, развалясь в шезлонге, с неизменной чашечкой кофе в руке сидел Леон и смотрел подключённый к гравитационному двигателю переносной телевизор. По телевизору шёл аргентинский сериал "Девушка по имени судьба" с Грессиа Кульминарес в главной роли.

Вдруг сзади послышались чьи-то шаги. Из темноты выдвинулась корпусная фигура жены Лизы с табуреткой в руках.

– Лёня, а можно мне с тобой телевизор посмотреть? – спросила жена.

– Садись, – равнодушно пожал плечами Леон.

Через некоторое время стукнула калитка и из темноты появились ещё две фигуры с табуретками.

– Здоров, сосед, – протянул руку Дримак. – Вот Аня фильм хочет...

– Здравствуйте, Лёня, – кокетливо перебила мужа Анна. – А можно с вами посидеть?

Последним пришёл Григорьев с женой, тоже научным сотрудником. На вопрос Григорьева, можно ли примоститься где-нибудь с табуретками, Леон ухмыльнулся и спросил:

– Так что там гласит теорема Остроградского?

Григорьев молча сунул ему в руки пакет со звякнувшей внутри бутылкой.

Из телевизора доносились голоса:

– Я не смогу без тебя жить, Милагрес! Я умру!

– Ты подлец, Педро, подлец! Ты хуже дона Хуана, ты хуже его! Ты всё подстроил это специально!

Лиза тихонько придвинулась к Леону поближе и прижалась к нему бедром. В ясном небе беззвучно колыхался звёздный ковер, громко стрекотали кузнечики, терпко пахла полынь и мерно гудел гравитационный двигатель.

Леон прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

Эх... Когда это было, а он помнит, как вчера... Тем ранним июльским утром Леон собрался на рыбалку, на утренний клёв. Одел сапоги, связал удочки и хотел уже уходить. А Лизка без одеяла спала, жарко ночью было. Ночнушка задралась до пояса, ох... Короче, поставил тогда Леон тихонько удочки в угол и стал стаскивать сапоги. Так и не дождался его Борщаговский. Пришёл Леон аж в десять часов, а какой уже клёв в это время... Правильно в Библии написано, все грехи от Евы пошли. Ни на рыбалку не попал, ни кандидата в мастера по толканию ядра так и не выполнил. Вместо соревнований на спартакиаде народов они тогда с Лизкой на медовый месяц в Пицунду поехали. Дни, как пулемётная очередь, пролетели. Лизка уже на правах жены так смешно не давала Леону пить больше стакана из винного бочонка, расположенного по пути на пляж. Иногда они там покупали ещё бутылочку вина домой. Продавец, пожилой поджарый грузин, с серьёзным видом всегда интересовался, какой марки вино они желают. После чего наливал в бутылку из своего бочонка, искал в пачке наклеек нужную и, приклеив её на бутылку, торжественно протягивал её Леону. Леон раньше слышал много разговоров о том, как молодые грузины не дают проходу русским девушкам. Перед поездкой его это немного напрягало, тем более у Лизки, вон, талия какая тоненькая, а корма только держись! Но, оказалось, нет, если женщина с кольцом и при муже, то табу, с этим у грузин строго. Только взглядом могут проводить, да один раз какой-то продавец на базаре не выдержал, выбрал самый большой апельсин и подарил ей. Лизка держала апельсин в ладонях и смеялась, грузин смотрел на неё влажными тёмными глазами, с неба светило солнышко, а за сто метров от базара шумел галькой морской прибой.

Как давно это было, да и в этой ли жизни? Не приснилось ли это всё Леону? Почему сейчас всё не так?

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2. Ночное такси

 

 

Сотрудник налоговой милиции майор Былевин давно следил за фирмой "Патрисия". То что это был конвертационный центр, он понял уже давно. Ему ничего не стоило прихлопнуть эту фирму в любой момент, но Былевин не делал этого. Проинформировав своего начальника полковника Амбарцумяна и заручившись его согласием, майор терпеливо отслеживал финансовые эволюции "Патрисии". Как опытный рыболов, он должен в нужный момент подсечь заброшенный крючок. А нужный момент это, когда "Патрисия" сбросит безналичные деньги со своего счёта на конвертацию. Тогда нужно срочно брать оперативника, ехать в банк и арестовывать счёт. В их офисы Былевин без "Беркута" тоже уже не ходит. Это после того случая, когда какой-то псих выхватил гранату. Всё-таки эти ребята из "Беркута" знают своё дело. Пока тот бизнесмен размахивал гранатой с сорванной чекой, оперативник поймал его руку и зафиксировал её. Потом Былевин сбегал в киоск и купил там скотч. Скотчем осторожно затянули кисть руки бизнесмена с зажатой гранатой и сдали его прибывшим взрывотехникам.

Конечно, так поступать возможно не со всеми фирмами, для этого и нужна санкция полковника Амбарцумяна. Ну, а потом начинается самое трудное - вытащить пойманную рыбу на берег. Чем крупнее рыба, тем труднее это сделать. Былевин в юности как-то прочитал рассказ Хемингуэя "Старик и море". Там старик подсёк такую рыбу, что не смог с ней справиться. Рыба таскала его по морю целые сутки, старик упёрся рогом и рыбу не отпускал. Чуть сам не склеил ласты. А в конце рыбу всю обглодали акулы. Былевину было тогда жалко старика. В практике Былевина было и такое. Намучился он тогда, ох... Уже вытащил вроде рыбу на берег, но в последний момент директор, который подписывал фальшивые авизо, предъявил справку. Мол, состоит на амбулаторном учёте в психиатрической клинике. Какой-то там маниакальный психоз, что ли. На фоне сумеречного состояния души. Что-то Былевин не заметил тогда этого сумеречного состояния. Как бы и наоборот даже, компанейский такой директор. Но справка оказалась не фальшивой, повторная экспертиза ничего не дала. Былевину тогда объяснили, что один раз поставленный такой диагноз потом всегда подтверждается. И что стоит он по нашим временам немалые деньги. А что поделаешь? Психиатрия это ж тебе не бухгалтерский учёт, сальдо-бульдо. Где та тонкая грань? Вон Амбарцумян, мудрейший человек, после того случая сказал Былевину:

– Знаешь, как Салвадор Дали говорил? Единственная разница между мной и сумасшедшим, это то, что я не сумасшедший. Ты понял, да? Поэтому, прежде чем ввязываться в дело, всегда поинтересуйся, нет ли у кого там этой справки. Вот, когда предупреждаешь об ответственности за дачу ложных показаний, сразу поинтересуйся, нет ли справки.

Поэтому особо крупную рыбу Былевин подсекать уже не будет. Да и мудрый Амбарцумян не разрешит. К тому же с настоящей рыбой договориться нельзя, а с фирмой можно.

Когда налоговики прихлопнули "Патрисию", Леон в числе других посредников получил повестку в налоговую милицию. Надев брезентовые брюки, ботинки с кусками проволоки вместо шнурков и футболку с изображением Че Гевары, Леон подошёл к зеркалу. Взъерошив седой ёжик, он слегка опустил нижнюю челюсть и заискивающе улыбнулся. Из зеркала на него смотрел пожилой идиот с трёхдневной седой щетиной, при взгляде на которого могли возникнуть любые предположения, но только не возможность получения от него каких-либо финансовых выгод.

Довольный увиденным, Леон вылил на себя полфлакона одеколона "Тройной" и пошёл к следователю. Молодой следователь, морща нос, заставил его написать по фактам сделок с "Патрисией" объяснительную записку, присвоил его фирме девятый уровень опасности и отпустил Леона. Выйдя из кабинета следователя, Леон натолкнулся на тщедушного старичка в белой панаме. Дедушка, шевеля губами, читал какой-то список на доске объявлений.

– Простите, – надтреснутым голосом спросил дедушка у Леона, – а вы не знаете, что такое уровень опасности?

– От одного до восьми интересуют только налоговых инспекторов, – ответил Леон. – Выше восьми уже налоговую милицию. От двенадцати - УБЭП. А у вас какой?

– Двадцать третий, – развёл руками дедушка.

 

- * -

 

С тех пор, как прихлопнули "Патрисию" мелкие посредники, в число которых входил и "Интеллект", залегли на дно. Через некоторое время у Леона кончились деньги, и он стал размышлять об источниках дополнительного заработка. Отношения с женой Елизаветой, которые только начали налаживаться после того, как сгорел поселковый силовой трансформатор, опять испортились. Поэтому рассчитывать на её пенсию Леон не мог.

Через некоторое время Творческий зуд породил в его мозгу довольно много задумок. Можно было вырыть во дворе пруд и запустить туда карпов для размножения. Или ещё лучше нутрий. Можно опять же на даче устроить гостиницу для собак. Последнюю идею Леон отмёл, когда вспомнил, как за ним недавно погнался ротвейлер. Леон тогда обрабатывал болгаркой какую-то деталь для электрического плуга, а соседский ротвейлер Хуберт сильно нервничал от визга болгарки. Пока не перепрыгнул забор и не погнался за Леоном. Леон, в панике бросив болгарку, заскочил в сарай и захлопнул дверь. Но Хуберт успел просунуть морду и часть корпуса в щель. Леон держал дверь, а в десяти сантиметрах от него страшно рычал и щёлкал зубами зажатый Хуберт. Этот цугцванг мог бы продолжаться неопределённо долго, но, к счастью на шум прибежал хозяин Хуберта и забрал его. С тех пор ротвейлер невзлюбил Леона. Не помогло даже то, что по совету соседа Леон покупал каждый день сто грамм колбасы и бросал её Хуберту через забор. Ротвейлер съедал всё подчистую и выжидающе смотрел на Леона красноватыми глазами. Даже не специалисту-кинологу было видно, что от идеи посчитаться с Леоном Хуберт отказываться не собирался.

Можно сконструировать инкубатор и выращивать перепелов. Но эти все проекты требовали начального капитала и времени. Поэтому Леон решил заняться частным извозом на своих "Жигулях".

Желающих ездить на такси в последнее время стало мало. А уж грачей, которые просто голосуют, подняв руку, и подавно. Поэтому Леон выезжал на работу после двенадцати ночи, когда закрывалось метро. Ночью таксовать и лучше, и хуже. Лучше потому что меньше машин и больше пассажиров. А хуже потому что хочется спать, темно и пассажиры бывают разные. Ну, что ли, более специфические, чем в светлое время суток.

Леон медленно ехал по Крещатику в правом ряду и высматривал потенциальных клиентов. Только что закрылось метро, и частники наперерез бросались к голосовавшим на обочине запоздалым грачам. Леон остановился около броско одетой высокой девушки.

– Куда вам ехать? – спросил он, опустив правое стекло.

Девушка лениво скользнула взглядом по автомобилю Леона и, небрежно взмахнув кистью руки, проронила:

– Свободен!

– Чего? – переспросил Леон, но девушка уже отвернулась.

– Шеф, свободен? – спросил белобрысый паренёк, заглянув в окно.

– Садитесь, садитесь, – закивал головой Леон.

В машину села молодая парочка. Стройная девушка с волнистыми распущенными волосами и белобрысый паренёк устроились на заднем сиденье и некоторое время ехали молча.

Через некоторое время белобрысый подал голос:

– Ира, ну зачем же ты так!

Девушка молча смотрела в окно. Её спутник тяжело вздохнул и продолжил трагическим голосом:

– Ира, это всё?

– Да, всё, – раздражённо ответила Ира, не поворачивая головы.

– Ты отдаёшь себе отчёт, что видишь меня в последний раз? – коровьим голосом спросил белобрысый.

– Да, отдаю.

– Нет, ты не поняла. Совсем в последний! Понимаешь, совсем! Ты меня видишь последний раз в своей жизни! Ты отдаёшь себе отчёт?

На некоторое время в салоне "Жигулей" опять повисла тягостная тишина, нарушаемая только шумом мотора. Потом белобрысый похлопал Леона ладонью по плечу и протянул ему купюру в двести гривен.

– Отвезите меня, пожалуйста, в сумасшедший дом. В Глеваху. Можно? – попросил он.

Леон взял протянутые ему деньги. Двести гривен, это примерно его выручка за двое суток за вычетом бензина.

– Хорошо, – неуверенно сказал он.

– Вы знаете, где в Глевахе сумасшедший дом? – уточнил белобрысый.

– Найдём, – уже более уверенно сказал Леон.

– Этих денег хватит?

– Хватит, хватит, – заверил его Леон.

– Очень хорошо, – резюмировал белобрысый. – Вот и всё, Ирина. Финита ля комедиа. Актум эст, илисэт!

– Задрал уже, Рома, – тихо поцедила девушка сквозь зубы, не поворачивая головы.

– Ну вот, приехали, – сказал Леон, подрулив к высотке.

– Сколько с меня? – спросила девушка.

– Двадцать гривен, – сказал Леон.

– Я заплачу, Ира. В Глевахе. За всё заплачу, можешь быть спокойной, – угрожающе сказал Рома.

– Вот, возьмите, – девушка протянула Леону деньги и вышла из машины.

– Постой! – вдруг истошно закричал Рома. – Ира, постой!!! Шеф, я передумал, давай назад деньги! – метнулся он к Леону.

Леон поспешно вернул только что полученные за помещение Ромы в сумасшедший дом двести гривен. Белобрысый выскочил из машины и, что-то выкрикивая на ходу, стал догонять девушку.

 

- * -

 

Выполнив очередной заказ, Леон остановился у ночного универсама. Купив двести грамм колбасы, полбатона и стаканчик дымящегося кофе в автомате, он вернулся в машину. Стаканчик с кофе он поставил на торпеду, отчего на лобовом стекле стало расползаться пятно от пара. Потом он соорудил себе бутерброд, включил магнитолу и стал закусывать. "Первый раз пригубил горький мёд твоих губ" – пел Малинин. Эх, Лиза, Лиза... Куда ушла та стройная девушка в белом ситцевом платье, которую он студентом встретил на танцплощадке в парке Пушкина? Наверное, туда же, куда ушла его юность. Ветренная цыганка, смеясь, помахала ему рукой и ушла к другим, которые родились позже его. "И от счастья был глух" – пел Малинин. Глух или глуп? Что-то не разобрать. Впрочем, и так и так правильно. Наверное, поэтому и не разобрать.

За его небольшой опыт ночного таксиста Леону попадались разные пассажиры. Два дня назад какая-то придурковатая парочка сначала разлила в салоне бутылку портвейна, а потом вежливо поинтересовалась, можно ли в машине заниматься сексом. В его время заняться сексом было не так просто. О-о, с Лизой это была целая история. В то время Леон занимался в институтской спортивной секции и ставил себе целью выполнить норму кандидата в мастера по толканию ядра. Может быть поэтому он особо не настаивал, когда Лиза категорически отказывалась переходить последний рубеж.

А вчера подвыпившие мужики остановили Леона, дали ему пятьдесят гривен и втолкнули в машину двух девиц, сказав, чтобы он развёз их по домам. Как оказалось, девицы были мертвецки пьяными. Одна из них сразу уснула на заднем сиденье, а вторая, плотная розовощёкая девка, на вопросы Леона, куда, собственно ехать, смеялась ему в лицо и, грозя указательным пальцем, кокетливо говорила:

– А вы, папаша, до женщин лакомый!

В конце концов Леон добился от неё признания, что они с подругой живут в общежитии рядом с супермаркетом "Фуршет". Когда Леон уже почти нашёл это общежитие, проснулась вторая девица и безоговорочно потребовала остановиться где-нибудь возле кустиков, сказав, что в противном случае она за себя не отвечает. Проклиная опасную профессию, Леон с трудом нашёл какие-то чахлые кустики и остановился. Первая девица пошла вместе с ней, а потом они куда-то пропали. Ну, за них хоть те мужики расплатились. А вот недавно Леона остановила симпатичная девушка с большой спортивной сумкой. На полпути она вынула мобильный телефон и, набрав номер, сказала в трубку:

– Алло, Гуня? Э то я. Я сейчас заскочу к тебе, оставлю сумку и поеду дальше домой. Нет, Гуня, я не могу, я на такси, оставлю сумку и сразу домой, завтра у меня собеседование в посольстве. Нет, нет, и не проси. Всё, пока, пока.

– Вы меня подождите, я на минутку к подруге, – девушка положила свою ладонь на руку Леона, державшую рычаг переключения передач. – Только не уезжайте, хорошо?

– Ну как вы могли такое подумать! – растянулся в улыбке Леон.

Первые сомнения стали закрадываться у него по прошествии двадцати минут. Через сорок минут ожидания Леон понял, что его кинули. Кстати, мужики, какими бы пьяными они не были, расплачивались всегда. А вот с женщинами это был уже второй случай. Правда, тогда его не то чтобы обманули... Как-то нелепо всё получилось... Трое весёлых девушек, подпрыгивая и размахивая руками, остановили Леона. Одна из них, в обтягивающих джинсах и коротком топчике, держась руками за правый бок, объявила Леону:

– Меня только что ударили ножом.

В ответ на это её подруги прыснули со смеху.

Леон раскрыл рот и в нерешительности уставился на девицу.

– Вас разве не учили на курсах, что нужно в таких случаях оказывать помощь? – строго спросила девушка.

– Помощь? – ошарашено промычал Леон. – Ну, садитесь.

Девчонки, толкая друг друга, уселись в машину.

– В ночной клуб "Тропикан", он здесь рядом, я покажу, – сказала пострадавшая от ножа девица, плюхнувшись на сиденье рядом с Леоном.

– Тропикан? – всё больше удивлялся Леон. – Тебя же ножом, говоришь? А ну, покажи!

Девушка взяла ладонь Леона и прижала к своему тёплому боку.

– Вот здесь, – сказала она, посмотрев Леону прямо в глаза.

Девицы на заднем сиденье опять прыснули.

– Что-то я не понимаю, где?

– Где, где, – плаксиво протянула девица, – Вы это специально, да? Конечно, меня каждый может обидеть. У меня папу немцы убили...

Леон, наконец, понял, что его разыгрывают. Ну и что делать? Не выбрасывать же этих весёлых девчонок из машины?

– А далеко этот тропикан ваш? – недовольно спросил он.

– Нет, нет, вот тут рядом через квартал, – закричали девчонки хором.

– Ну, ладно, – усмехнулся Леон. – Весёлые девочки. Спели бы что-нибудь, а то чего даром ехать.

– А я иду такая вся - на сердце рана, я иду такая вся, в Дольче Габбана!!! – отчаянно фальшивя, во всю глотку заорали девчонки.

Когда они подъехали к ночному клубу, сидевшая впереди девица повернулась к Леону:

– Ну, всё, пошли турок кидать! Спасибо вам!

 

- * -

 

Было уже около часа ночи, когда Леона остановил невысокий худощавый парень.

– Надо на Чоколовский бульвар, я там сделаю одно дело, подождёте меня и обратно сюда, – сказал парень.

Всю дорогу парень молчал, только иногда тяжело вздыхал, скрипел зубами и один раз, как показалось Леону, даже вытер кулаком слёзы. Когда они приехали по указанному адресу, парень попросил заехать во двор и несколько минут подождать его здесь.

– Развернитесь, чтобы мы могли быстро уехать, когда я вернусь, – попросил он.

Озадаченный Леон развернул машину и заглушил мотор. В окно он видел, как парень побрёл по слабо освещённой дорожке к подъезду. Вдруг он нагнулся, что-то поднял с земли, как показалось Леону, это был кирпич, и пошёл дальше. Потом он остановился перед одним из окон и, запрокинув голову, некоторое время смотрел на него. Постояв так некоторое время, парень размахнулся и метнул кирпич в окно. Раздался неестественно громкий в ночной тишине звон разбитого стекла. Парень развернулся и побежал к машине. В окне зажёгся свет. Когда парень прыгнул в машину, Леон рванул с места и выехал со двора.

– Ты чего это? – вытаращил на него глаза Леон.

Парень сидел молча и только тяжело дышал, уставившись остекленевшим взглядом на дорогу.

– Вас как зовут? – спросил он через некоторое время.

– Леон Васильевич. А ты что, идиот?

– Дядя Лёня, плохо мне, – тихо сказал парень. – Жена моя там.

– А-а-а... Ушла, что ли?

– Ага.

– К подружке?

– Если бы, – парень горько усмехнулся. – К дружку.

– Поругались?

– Да, вроде нет. Просто я плохой. А он хороший. Ну, лучше меня. Всё по науке. Эволюция видов в борьбе за выживание.

– Это по Дарвину, что ли? – спросил Леон.

– Ну, да. Умный мужик был. Кого попало в Вестминстерском аббатстве не похоронят. Самка предлагает свои гены для продолжения рода наиболее перспективному самцу. Всё логично.

Леон представил себе, как если бы его сосед физик Григорьев вдруг получил нобелевскую премию и не был женат. Ушла бы его Лиза к нему? Вряд ли. Хотя его, Леона, терроризировать ещё сильнее бы стала, это точно. А если бы Леон заболел? Конечно бы ухаживала за ним. Как и он за ней. Дурак этот Дарвин был, хоть и похоронен где-то там в крутом месте.

– Но человек же не животное, это у животных так, – возразил Леон.

– А у людей как?

– Ну, там любовь, – неуверенно сказал Леон. – Привязанность. Чувство долга. Совесть, в конце концов.

– Это у вашего поколения. А вы как наше называете? Поколение пепси? Чувство долга у поколения пепси? Вы смотрели - что? "Человек-амфибия"? А нам что подсунули? "Приключения Джона в стране больших сисек?"

– Как, как? В стране больших сисек? Это фильм такой, да? – озадаченно спросил Леон.

– Как вы сначала сказали вас зовут? Леон?

– Ну, да, Леон, а что?

– А вот фильм "Леон-киллер" это не про вас?

– Не знаю, – растерянно сказал Леон первое, что пришло ему в голову.

– Вот он лучше меня, перспективнее, да. А завтра я его в подъезде трубой по голове - тюк! Я, хоть и неперспективный, а он в реанимации ещё больше неперспективным станет. Выходит, она опять свои гены драгоценные ко мне понесёт на воссоединение? Учёные говорят, что да. Борьба за самку. В данном случае я выйду победителем, как более умный. Трубой сзади по голове - раз! И он сразу глупее меня станет. Всё логично.

– Ты что же, напасть на него задумал? – поёжился Леон.

– Так в том то и дело, что нет. Нравственный закон не даёт. "Преступление и наказание" читали?

– Ну, читал.

Пару лет назад Лиза приобрела для украшения югославской стенки пять томов Достоевского. Так и стоят они в книжном отсеке стенки, радуя глаз золотым тиснением на тёмно-зелёных корешках. Надо как-нибудь перечитать. В девятом классе Леон пытался читать именно "Преступление и наказание". Помнил только, что какой-то студент завалил старуху топором по голове. Ну и что? Вон Лиза недавно купила книжку модной сейчас какой-то Марининой, так там девять трупов на второй странице. И экспертиза показала, что состояние анальных отверстий пострадавших позволило предположить, что трупы были гомосексуалистами. Дальше Леон читать не стал.

– Не смогу трубой, – тихо сказал парень, опустив голову. – Поэтому слабак я против него, дядя Леон. Правильно она сделала, что ушла от слабака, зачем ей такой партнёр?

– А тебя то, как зовут?

– Витя, – парень безнадёжно махнул рукой.

– Дети с ней есть?

– Нет. Не ко времени, говорит.

– А отец?

¬ – Нет. С пятого класса нет. Я и мать. И всё.

– А тебе никто не говорил, что ты мудак, Витя? Не слабак, а мудак? Так я тебе скажу! Мне шестьдесят три года, а ты мудак! Ты знаешь, какие инвалиды после войны были? Я пацаном видел. Один без пальца на руке и спивался. Несчастный он! А другой без обоих ног семью создавал! И на парад на колодках приезжал! С орденами во всю грудь! А мимо взод солдат проходил строем и все честь ему отдавали! Понял, мудак, честь! Ты хоть чуть-чуть в Бога веришь?

– Ну так... Когда как.

– Так вот завтра иди в церковь, бухайся на колени и благодари Бога, что твоя сучка ушла от тебя. И найдёшь себе. Только не самку, как у твоего мудаковатого Дарвина, за которую нужно трубой по голове, а нормальную девочку. Которая с тобой будет в богатстве и бедности. Так попы говорили раньше при венчании. Может, и сейчас так говорят. Как там... В радости и печали. Понял? Идиот! Пока смерть не разлучит вас. Ты понял?! Смерть не разлучит!

– Всё, дядя Леон, приехали, – сказал Витя. – Вот, возьмите, – он протянул купюру в сто гривен.

– Не надо, – сказал Леон. – Иди домой и ложись спать. А завтра купи себе гирю, – Леон окинул взглядом парня. – Килограмм на десять. Гантелю. И поднимай до посинения, как начнёшь думать о ней. Пока не свалишься тягай гантелю! Я почти норму кандидата в мастера по толканию ядра выполнил, понял?

– Я хочу вам что-нибудь подарить, дядя Леон, может возьмёте? – Витя опять протянул деньги.

– Вон, беги в гастроном, – Леон махнул рукой в сторону светящегося здания "Фуршета". – Купи бутылку.

– А что вы любите?

– Что, что... "Пшеничной" бутылку купи.

Через десять минут Витя вернулся с бутылкой и подал её Леону в окно.

– Всё, давай, по коням! – сказал Леон и запустил мотор.

– Дядя Леон!

– А?

– Я завтра пойду гирю покупать.

Леон включил левый поворот, нажал на газ и через несколько минут скрылся из виду.

 

 

 

 

 

Глава 3. Разговоры

 

– Вот, что вам хочется, Николай? – спросил Леон у Григорьева, разливая прозрачную жидкость из бутылки с надписью "Хлебный дар" по гранёным стопочкам.

– Ничего, – сразу ответил Григорьев. – Вот грузди солёные у вас хороши. Их хочется.

– И всё?

– Ну, да.

– Пожрать, да? Выпить. Лет двадцать назад женщину, да? Через полчаса в туалет. Через два часа спать. Но я ж не об этом! Это и Хуберту хочется.

– Хуберту? – наморщил лоб Григорьев. – Это какому? Эсесовец?

– Берите грузди, Николай, берите! Какая разница, кто такой Хуберт? Ротвейлер это соседский. Очень умное животное. На меня глаз положил. Я ж не об этом. Вот, если это всё, что хочется Хуберту, вынести за скобки, то чего вам хочется?

– Эге, – Григорьев задумчиво взъерошил остатки седых волос. – Я бы мог сказать, но боюсь вы, Леон, этого не поймёте.

– Ну и что? – спросил Леон. – Какое это имеет значение? Почему я должен понимать ваши слова? Зачем вообще человечество изобрело алкоголь? Чтобы человек мог высказаться! И закусить! Причём тут, что я что-то должен понимать? Вы не логичны, Николай!

– Высказаться? – спросил Григорьев. – И закусить?

– Определённо! Я жду ответа!

– Ну, я могу сказать... – неуверенно сказал Григорьев. – Только...

– Только что? Ещё по рюмашке, а? Я ведь даю вам шанс! – сказал Леон и откинулся в плетёном кресле. –

– Я скажу вам, Леон, – тихо сказал Григорьев. – Не то, чтобы хочется... Это, понимаете, моя сущность. Да. Это моя жизнь. Вы будете смеяться, но это физика.

– Вы видели мой гравитационный двигатель? – после продолжительной паузы слегка заплетающимся языком спросил Леон. – Почему вы считаете, что я способен смеяться?

– Я физик от Бога, – сказал Григорьев. – Но я абсолютно никому не нужен. Человечество прошло очередную развилку и свернуло на другой путь. Там нет физики. Да, на этом пути нет физики! Недавно я ехал в машине одного священнослужителя. Не спрашивайте, как я в неё попал. Это был пятисотый Мерседес. Вы знаете, Леон, он так плавно и уверенно ехал, что я понял - это и есть правильный путь! Понимаете, это путь, на который свернула цивилизация. Все уравнения Шрёдингера, благодаря которым работают атомные реакторы, это всё в прошлом, до развилки. Реакторы будут продолжать работать и дальше, их будут обслуживать какие-то люди, которым за это будут платить помесячную зарплату, но магистральный путь другой! Это путь, по которому ехал тот Мерседес! А тот архиерей, и его подчинённые даже не представляют, что случилось! Они продолжают свой путь, развалясь в пятисотых Мерседесах и благословляя паству на покаяние.

– Так в чём суть, Николай? – спросил Леон. – Суть? Вы меня понимаете?

– Внимание! – Григорьев икнул и поднял указательный палец вверх.

– Что, ещё по одной? – спросил Леон.

– Нет, если вы уж спросили, то дайте себе труд выслушать ответ!

– Ну?

– Хорошо, наливайте! – опять икнув, сказал Григорьев.

Леон разлил остатки жидкости из бутылки "Хлебного дара" и поднял стопку.

– За физику! – сказал он.

– За какую? – саркастически спросил Григорьев.

– За какую? Откуда я знаю? Мне за это деньги не платят! Я должен знать, за какую? Это я вас спрашиваю - за какую? За уравнение Клайперона будешь пить?

Григорьев не ответил. Опустив голову, он несколько минут сидел молча, а потом заговорил, ни к кому не обращаясь:

– Есть в официальной физической доктрине основополагающая аксиома, которая убила множество поколений мыслителей и ввергла науку в тяжелейший кризис. Это догмат о том, что физический мир самодостаточен. Нет, мол, другой реальности, кроме физической! И причины всего происходящего в физическом мире находятся в нём самом! Поэтому старая физика умерла. А новая физика не может родиться. И я знаю, почему.

– Почему? – спросил Леон, пристально глядя прямо в глаза Григорьеву.

– Бог. Он не даёт, Леон. Физики взяли слишком высокий темп. Слишком близко подошли... К мембране... Бог притормозил.

– А что за мембраной? – пристально глядя на Григорьева, спросил Леон. – Четвёртое измерение?

– Нет, – ответил Григорьев, уставившись в одну точку. – Надреальность. За мембраной надреальность. Там нет времени и не происходят события. Там находятся сущности, проекции которых в нашу реальность мы называем физическими объектами и законами природы. Об этом начал догадываться ещё великий Ньютон. А ещё раньше христианский святитель Максим Исповедник. Он называл это пространством Божественных Логосов. У меня такое впечатление, что люди об этом знали всегда. Вот уже у Платона была метафора так называемой Платоновой пещеры.

– Пещеры? Не слыхал, что за пещера? – спросил Леон.

– Мы все, люди, сидим в тёмной пещере, в центре которой горит костёр. Только мы сидим спинами к этому костру и видим всего лишь пляшущие тени на стенах пещеры. Пляшущие тени надреальности. Да и Эйнштейна не покидало это ощущение. "Мы видим только хвост льва", говорил он. Это был очень мудрый еврей. Он предвидел конец физики...

Леон молча покачал головой и придвинул свой стул к Григорьеву.

– Что, Григорьев? – тихо спросил он. – Упёрлись лобешником в мембрану? Думали теорема Остроградского и всё? Схватили Бога за бороду? А мы умы, а вы увы? Зарплату ещё платят, но самые умные из вас уже смекнули?

– Что смекнули?

– А что голову повернуть не получится? Чтобы глянуть на этот костёр за спиной? Который из надреальности светит? "Далёкую Радугу" Стругацких читал?

– Причём тут "Далёкая Радуга"? – слабо возразил Григорьев.

– А притом! – сказал Леон, наклонившись к Григорьеву. – Что "Эксперимент двенадцати" провалился! Но на самом деле их было тринадцать! Чёртова дюжина. Теперь понятно?

Григорьев обречённо взял в руки бутылку с надписью "Хлебный дар", посмотрел её на просвет и согласно покачал головой.

Леон обнял его за плечи, помолчал некоторое время, а потом запел:

"Лётчик в самолёте, чёткий путь найдёт

Прямо на поляну, блин, посадит самолёт"

Григорьев вскинул голову и подхватил тенором:

"Ты ко мне приедешь в этот край таёжный

Молодой хозяйкой прямо в новый дом!"

 

Услышав нестройное пение подвыпивших мужчин, на порог дома вышла Лиза.

– Лизавета! – крикнул Леон. – Лиза! Иди, помогай!

Лиза неуверенно подошла к столу и присела на свободную табуретку.

– Вот Николай лобешник разбил об мембрану! – сообщил Леон, указывая пальцем на Григорьева. – И шею повернуть не может, заклинило!

Лиза с жалостью посмотрела на Григорьева. Тот утвердительно покачал головой и сказал:

– Красота спасёт мир. Спойте, Елизавета, пожалуйста!

Лиза, опустив голову, некоторое время молчала, а потом тихо запела:

Цвитэ тэрэн, тэрэн цвитэ,

Та й цвит опадае.

Хто з любов`ю нэ знаеться

Той горя нэ знае

Леон молча показал указательным пальцем на жену. Григорьев согласно закивал головой.

А ночью Леону приснился дурацкий сон. Как будто к нему в лабораторию из надреальности, пробив мембрану, выпал пришелец. Прищелец имел облик худосочного лохматого мужчины с портфелем и в очках. Леон хотел поговорить с ним о четвёртом измерении, но пришелец не поддержал разговора, а только развязно ходил по лаборатории и высокомерно называл Леона "сынком". Потом пришелец сообщил, что он является колонией высокоразвитых одноклеточных организмов, каждый из которых по своему интеллекту соответствует земному кандидату экономических наук. Его же собственный интеллект является суммой интеллектов всех организмов, составляющих его личность, и поэтому практически не может быть описан в доступных Леону понятиях. Под конец пришелец нагло заявил, что он подключён к информационному полю Кольца Содружества и остаётся жить у Леона, а Лизу забирает в свою собственность. Этого Леон уже не стерпел и ударил пришельца кулаком в ухмыляющуюся рожу. Получив удар, пришелец осел, как куча песка, и рассыпался на тысячи одноклеточных организмов, которые с пронзительным писком разбежались по углам лаборатории.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 4. Бушидо

 

Наездник, не касавшийся коня,

Соитие без общего огня,

Дождями обойденная листва –

Вот ум, когда в нем нету шутовства.

Игорь Губерман

 

По субботам к Леону приходил Григорий Борщаговский смотреть бушидо, которое показывали по каналу НТН. Бывшие коллеги делали ставки на бойцов и, тот, кто проигрывал в тотализаторе, шёл в гастроном.

По телевизору, стоявшему в углу сарая-лаборатории Леона, сегодня показывали бой четырёхкратного чемпиона мира Руслана Хасмикова против человека-горы Супер Вэйдера. Борщаговский поставил на Супер Вэйдера, ну, а Леон на Руслана. Вес Вэйдера равнялся 375 фунтов, поэтому Хасмикову приходилось нелегко. Чемпион-то он был в вольной борьбе, да и то в любительском спорте. Став "спортивным пенсионером", Руслан, как и каждый пенсионер, стал испытывать недостаток в деньгах, и в бушидо пришёл решать финансовые проблемы.

Тем временем Супер Вэйдер бросил Хасмикова на помост, и тот с перекошенным от боли лицом безвольно раскинул руки и закатил глаза. Борщаговский довольно заулыбался и потёр ладони. Однако Вэйдер, вопреки логике не набросился на поверженного оппонента, пока рефери не открыл счёт. Вместо этого Человек-гора с искажённой злобой физиономией размером со сковородку зарычал и застыл в демонической позе над лежащим на ринге Русланом. Кое-как поднявшись на счёт "найн", Хасмиков потряс головой, а потом неожиданно захватил необъятную талию Человека-горы и, прогнувшись, выполнил бросок через себя. Борщаговский схватился за голову, а Леон заметил, как Супер Вэйдер, помогая Хасмикову, перед броском слегка оттолкнулся ногами от помоста. Перелетев через Хасмикова, двухсоткилограммовая туша с ужасным грохотом приземлилась на помост. Выпучив глаза, Супер Вэйдер протянул руку к залу и страшно захрипел. Переполненный зал Tokyo Nippon Budokan взорвался в истерических воплях. Руслан тем временем прыгнул на противника и заломил ему ногу на болевой приём. Камера показала крупным планом искажённое от боли лицо Вэйдера. Ещё через несколько секунд он застучал ладонью по помосту и сдался.

Расстроенный Борщаговский махнул рукой, взял сумку и пошёл в гастроном. Леон прикрыл веки и откинулся в кресле.

То, что он сейчас видел, называлось частично постановочный бой. Леон следил за карьерой Хасмикова - для того, чтобы заслужить право участия в таких боях, тому пришлось продираться сквозь настоящие, непостановочные бои бушидо. Такие фантастические захваты, броски, мельницы и вертушки, какие демонстрировал Руслан, в федерации бушидо не умел делать никто. Так Руслан довольно быстро добрался до самой вершины бушидо, до боя с самим Токадой.

Токада был существенно легче его, и Руслан крутил и бросал Токаду так, что тот только успевал дотягиваться до спасительных канатов. Казалось, что Токаде конец, и сейчас появится новый чемпион федерации бушидо из России. Вот тогда-то в первый раз Руслан понял, что такое частично постановочный бой и что такое большой мастер бушидо. А заодно и смысл американской поговорки "О чём бы вам не говорили, речь всё равно идёт о деньгах". Вот из-за этих самых денег по условиям контракта Токада не должен был заканчивать этот бой раньше, чем за пятнадцать минут. Поэтому эти пятнадцать минут и бросал Руслан своего соперника на помост так, что у того глаза лезли на лоб и Токада хватался то за спину, то за пятую точку. А потом секундант Токады что-то выкрикнул по-японски, и тот включил фул контакт.

Леон взял со столика пульт и переключил канал.

– Вы не можете меня бросить, Мирабелла! – истошно закричал с экрана чернявый мужчина.

– Это ещё почему? – спросила кудрявая блондинка.

– Потому что я люблю вас! – алогично заявил чернявый и нахально потянулся руками к Мирабелле.

– Что вы делаете, Хуан, сюда может войти дон Педро! Вы сейчас разорвёте мне бельё!

– А вы разорвали моё сердце, Мирабелла! Я убью дона Педро!

Леон щёлкнул пультом.

На следующем канале почти точно повторялся сюжет предыдущего канала, только вместо Хуана на экране был какой-то дядька в соломенной шляпе, а вместо Мирабеллы упитанная девка с красными бусами на толстой шее.

– Ну, Любаня... Ну, Любаня, – задыхаясь от страсти мотал головой мужик, – Я ж бы тэбэ розирвав всю! Як тыгр антылопу!

– Да шо вы такэ говорыте, Тарас Грыгоровыч, – потупила глаза девка.

В это время вернулся недовольный Борщаговский с бутылкой "Старокиевской", и Леон пошёл к холодильнику за закуской.

– Что-то подозрительно это всё, – сказал Борщаговский, опрокинув стопку "Старокиевской" и нанизав на вилку кружок "Любительской". – Тебе не кажется, Леон? Что-то там не по-настоящему, а? А ещё "Путь воина" переводится.

– Хочешь по-настоящему, иди на улицу, в какой-нибудь молодёжный ночной клуб. Попроси диджея поставить что-нибудь из ансамбля "Пламя", ну, вот хоть "Трудное счастье находка для нас, к подвигам наша дорога". Там тебе накостыляют по-настоящему, без всяких "двойных нельсонов", – сказал Леон. – Я ведь, Гриша, в институте борьбой занимался, правда, совсем немного, один семестр, но кое-что понял.

– Ты же ядро метал, вроде?

– Метают копьё или диск. А ядро толкают. Очень техничный вид спорта. Если бы не Лиза моя, я бы норму кандидата в мастера выполнил. Но до этого, до ядра, я пришёл в секцию греко-римской борьбы.

– А я в институте спортивным ориентированием занимался, – сказал Борщаговский. – Так, для зачёта. На закупку компасов деньги сдавал перед сессией и получал зачёт. Один раз, правда, соревнования были, зимой, в лесу. Я-то не участвовал, деньги на лыжные крепления сдал и всё. А вот трое девчонок из нашей команды заблудились тогда. Соревнования в лесу около Боярки были, а нашли их ночью аж в районе Малютинки.

– А я борьбой стал заниматься после того случая с газовой зажигалкой, – сказал Леон. – Редкая вещь тогда была, не то, что сейчас. Ещё прикол был такой, у меня просили прикурить, а я говорил "Аренда газа", помнишь?

– А-а-а, ну да. А что за случай? – спросил Борщаговский.

– Да так, обычное дело. В Пушкинском парке после танцев какая-то шпана попросила прикурить. Ну, я, как обычно, сказал "Аренда газа" и протянул зажигалку. А они чего-то обиделись. Короче набили морду мне тогда по первое число. В тёмных очках ходил. Как инкогнито. Вот тогда и пошёл на греко-римскую. Но не прижился там, не моё. А в конце семестра нужно же зачёт! До сессии же не допускали, понял? Я пришёл с зачёткой в спортзал, нашёл тренера. А этот клоун мне тогда сказал, до сих пор помню: "Я безумно люблю свою профессию". Или как-то так. Мне уже потом объяснили, что я ж с пустыми руками пришёл. Короче, Гриша, этот экс и вице чемпион сказал, что я должен провести зачётный бой против другого студента. А тот оказался каким-то тормозом, понял, да? Я ему и так и так, мол, давай договоримся, а он заладил: "Ни! Будэмо бытыся!" И крепкий же, гад, весь такой оперившийся, как морально, так и физически! Я уже и за бутылкой сбегал, уже не знаю кому, тренеру или селянину-тормозу тому давать! А тормоз знает только одно "Ни" и "Будэмо бытыся". Два слова и всё! Как его в институт приняли? А тренер тоже уже упёрся, бутылку не берёт, и повторяет только, как попугай: "Я безумно люблю свою профессию". Ну и влип я тогда, Гриша... Кошмар! Короче, отлупил меня селянин, аж разогнуться не мог неделю. Лизе сказал, мол, хулиганы в парке опять напали из-за зажигалки. Она в слёзы, проклятая зажигалка, мол, тебя следующий раз убьют из-за неё! Короче, зажигалку забрала и с моста в Днепр бросила. А я на ядро переключился. Вот там другое дело. Если бы не Лиза, норму кандидата в мастера бы выполнил. Но единоборства полюбил. Ну, смотреть, понятно. И знаешь, Гриша, если внимательно присмотреться там, то знаешь... Я много размышлял об этом, много...

– Вот! – сказал Борщаговский, подняв указательный палец. – Размышлял. А я помню наш тот разговор про твой гравитационный двигатель. А знаешь, когда вспомнил? Сейчас скажу. Когда моя тёща, Мая Борисовна, знаешь что сделала? А?

– Нет, не знаю, – Леон потряс головой. – Подожди, давай-ка нальём. Давай, Гриша, за наши семьи, а?

Друзья чокнулись и закусили квашеной капустой.

– Ей семьдесят девять лет, Мае Борисовне, – прожевав, сказал Борщаговский.

– Ну?

– Она меня спросила, кем я ей прихожусь. Так ты знаешь, что ей в больнице сказали? Что ей нужно мозг тренировать. Кроссворды решать, ты понял?

– А что тут понимать, – Леон пожал плечами. – Только кроссворд это чепуха. Тебе, Гриша, не приходило в голову, что наша жизнь напоминает вот всё то, что на этих единоборствах происходит?

– В единоборствах? Ну, не знаю...

– А я вот много смотрел их и по телеку, и по видику, – задумчиво сказал Леон. – И подметил, знаешь кое-что...

– Что?

– Чем меньше правил и ограничений в единоборстве, тем оно менее зрелищно! Когда тот же Токада зачем-то полез бороться в Прайд, Коркоп гонял его по всему рингу, а тот убегал, как заяц, забыв все свои приёмчики. Но зрелищности никакой в Прайде. Вцепятся, как бультерьеры, друг в друга и молотят кулаками. Но боец в Прайде, даже не топ-боец, всегда победит бойца бушидо. По одной причине - в Прайде меньше ограничений и правил, чем в бушидо. Поэтому боец Прайда сильнее. Вот и в жизни так!

– Точно! – сказал Борщаговский. – Ты знаешь, чему их там на тренингах учат? Коучи разные?

– Кого? – спросил Леон.

– Ну, этих там, элиту общества, кто хочет в Прайд перейти, только по жизни.

– А ты откуда знаешь?

– Так знакомый один случайно попал на тренинг этот, – сказал Борщаговский. – Он электриком в клубе работает, где коучи тренинги проводят. Вот там под запись первое, что вколачивают - полное раскрепощение сознания. Снятие ограничений. Свобода. Внутренняя свобода и раскованность. Ну, вот, как ты говоришь в единоборствах. Бей, куда хочешь и чем хочешь. Когда это вколотят в сознание и подсознание, то следующий пункт знаешь какой? Это защита! Ты понял? Блоки! Только блоки знаешь от кого?

– От кого? – спросил Леон.

– От неудачников! – сказал Борщаговский. – Контакт с неудачником по жизни это для элитного мужчины страшнее, чем поцеловаться с прокажённым! А для элитной женщины втрое! Лучше гонорею подхватить, но от элитного мужчины, чем неудачнику милостыню подать! Подашь, можешь потом не жаловаться. Так что полная блокировка, тонированные стёкла, микроклимат, салонный фильтр воздуха, ночное пати на Палм-бич, колонотерапия.

– Чего? Чего терапия? – спросил Леон.

– Колоногидротерапия. Дамская такая процедура, оздоровительная.

– А что это такое, Гриша? – спросил Леон.

¬ – Ну, я-то не видел, – развёл руками Борщаговский. – Это ж дело интимное. Знаю только, что это что-то типа промывания толстой кишки. Ну, это только для элитных дам, породистых. Вставляется типа штуцер и под давлением вводится спецраствор. Сорок литров.

– Куда вставляется? – округлил глаза Леон.

– Отгадай с двух раз, – сказал Борщаговский. – В общем, сложная штука, это тебе не систему наведения ракет спроектировать. И дорогая, импортная. Вот где их столько взялось вдруг, породистых? Вроде лет двадцать назад вообще не было, а тут вдруг раз и полно? Не очередь на колоногидротерапию, а прямо банк генофонда какой-то!

– А ты откуда знаешь про всё это? – спросил Леон.

– Дружок моего племянника, Колька, рассказывал, он на пикапе ингредиенты развозит для этого дела, – сказал Борщаговский. – Недавно пикап свой оставил у входа в салон "Философия красоты", не подумал, ну молодой. И пошёл заносить компоненты в салон. А жена депутата одного выехать со стоянки не смогла из-за пикапа. А она же после колонотерапии, понял? Им волноваться там нельзя, резких движений нельзя делать, а то всё обратно пойдёт! Гаишники приехали с мигалками, Колян думал уже хана ему вместе с пикапом. А бабы элитные в очереди обрадовались, в окно смотрят, как депутатка на Крузере своём толчётся, хихикают. Коляна спрятали за собой. Ментам сказали, мол, нет его, жене мэра присыпку египетскую повёз на мокике. Менты аж фуражки поснимали, как услышали про жену мэра. Подумали, подумали, мигалку выключили и смылись тихонько. Как менты уехали, Колян в пикап ползком пробрался и рванул оттуда. А на стоянке с тех пор мордоворота выставили, в бархатных лиловых шароварах и с золотой надписью "Философия красоты" на спине. Колян с ним подружился потом, говорит он раньше на "Ленинской кузне" инженером по технике безопасности работал. А что это у тебя за книга? – Борщаговский взял в руки книгу с надписью на обложке "Виктор Былевин".

– Да купил я её, – досадливо махнул рукой Леон. – На Петровке. Мне один дед обещал подшивку "Техники молодёжи" за 65-й год вынести. Там схема электрического плуга была. Но дед чего-то не пришёл, и я пошёл книги посмотреть. Книг много, взял одну наугад, начал читать - нельзя оторваться! Уже хотел покупать, потом смотрю - "Современный женский роман". Гы... Ну, я тихонько и положил на место. Я ж не лесбиян какой. Ты анекдот про лесбияна знаешь?

– Нет.

– Приходит мужик к врачу и говорит: "Доктор, я лесбиян". "А почему вы так считаете?" "Так кругом столько прекрасных мужчин, а мне женщины нравятся". Абстрактный такой анекдот. Я Лизе рассказал, так потом не рад был. Объяснял, объяснял, как горохом об стенку. А она тоже рогом упёрлась, хочу разобраться, в чём тут юмор и всё. А как объяснить? Я начал объяснять, потом сам запутался. Какой-то сложный анекдот. Как вот рассказываешь, вроде понятно. А начнёшь разбираться, так смысл куда-то исчезает. Ну, точно, как когда-то я Лизу пытался на гитаре научить играть. Короче, опять поругались тогда.

– Точно, Леон! – сказал Борщаговский. – Точно такое есть. Ты помнишь Трегуба?

– Ну?

– Это ж тогда на военной кафедре помнишь, строевым шагом нас учили ходить? Для прохождения каким-то торжественным маршем. Так Трегуб нормально ходил, ну, так более-менее. Пока майор Капица не стал объяснять, как правильно нужно. Ну, последовательность какая должна быть. Мол, когда правая нога идёт вверх, левая рука должна сгибаться в локте и делать взмах до пояса. После этого с Трегубом произошёл полный разлад. Он стал маршировать как испорченный робот. И всё! Капица ему и двойки ставил и плац подметать посылал, ничего так и не помогло! А без зачёта по строевой к сессии же не допускали. Ох, намучался тогда Трегуб! Пока люстру Капице не купил. От бутылки майор отказался, мол, такого мудака первый раз за всю свою карьеру видит, тут бутылки мало.

Борщаговский раскрыл книгу и стал перелистывать страницы.

– Так ты читал, интересная? Про что? – спросил он через некоторое время.

– Вот смотри, видишь автор - Былевин. Я ж, когда увидел, аж обалдел, – Леон недоуменно развёл руками. – Это ж майор Былевин из налоговой, ты понял?! Книгу написал! Я подумал, что про обналичивание, ну и купил сразу, даже не стал смотреть. Начал в автобусе читать, слушай, ничего не пойму! Я ж Былевину объяснительную писал по "Патрисии", вроде знаю его, конкретный такой мужик. Сказал мне, что если бы не мой возраст, то..., ну ладно. Потом понял, что это однофамилец. Но всё равно не понятно. Вроде слова все знакомые, а смысл понять не могу. Я думал из-за того, что автобус трясёт. Попробовал дома. То же самое, прямо как парадокс, ты понимаешь?

Борщаговский вяло переворачивал страницы книги.

– Ага, вот смотри, Леон, в предисловии написано - постмодернизм. "Модерн" - это значит "современный". То есть это "сверхсовременный роман". А, ну теперь понятно. Это как наш парторг, Сыроедов, помнишь, на собраниях всё орал: "Время работает на нас, если мы работаем на него".

– Это какой Сыроедов, которого в щитовой с юристкой застукали? – спросил Леон.

– Да, его жена ещё тогда приходила жаловаться. В таких случаях надо к парторгу идти с жалобой, а ей куда, когда Сыроедов сам парторг? Помыкалась она тогда. А вот смотри, Леон, что пишет этот Былевин: "Люди занимаются болтовнёй, в которую они жадно, хитро и бесчеловечно вставляют свой анальный импульс в надежде, что для кого-то он станет оральным". Ты что-нибудь понял, Леон? Что такое анальный импульс?

– Глубокий, видать, писатель. Глубоко мыслит, – Леон почесал затылок. – Может это всё-таки мой Былевин, из налоговой?

– А ты скажи, Леон, как мы, считай, жизнь прожили и не знали что такое анальный импульс? Ну, вот всё поколение наше не знало? – спросил Борщаговский. – Криворожсталь построили, а не знали? А нынешние Криворожсталь продали индусу, зато, что такое анальный импульс знают?

– А ну-ка, дай, не может быть, – Леон потянулся за книгой, а потом медленно, водя пальцем по строчке, прочитал: – "В надежде, что для кого-то он станет оральным". Нет, не понимаю, Гриша. Как-то все быстро так умными стали вокруг.

– Да просто не было у нас никакого анального импульса, потому и не знали, – задумчиво сказал Борщаговский. – И секса не было. Смеются сейчас над этим, аж колики в животе. Только рождаемость была такая, что от мамочек с колясками во дворе протолкнуться нельзя было. А сейчас, пожалуйста, всё тебе на блюдечке, и анальный импульс, и оральный контакт и мастер-класс по развитию вагинальных мышц, и экстракт из семенной вытяжки тибетского яка, а больше половины браков распадаются. Может секс, как и деньги, тишину любит?

– А я, вот что думаю, Гриша, – задумчиво сказал Леон, разливая по стопкам "Старокиевскую", – может и в жизни нашей ограничения специально введены? Как в бушидо? Для зрелищности?

Борщаговский отложил книгу и уставился на Леона.

– Ну, а кто зритель? – медленно спросил он.

– Кто зритель? А что непонятно? – Леон посмотрел на Борщаговского. – Тот и зритель, кто ограничения дал. Для зрелищности. Вот, смотри. Не убий. Не пожелай осла ближнего своего, ни жены его, ни вола его. Понимаешь? Не "как нужно жить", а "чего нельзя делать"! Точно, как в бушидо - "нельзя глаза выкалывать, нельзя локтём сверху по позвоночнику бить, нельзя, там, пальцы ломать". А для надёжности ещё что-то вроде инстинкта ограничительного - совесть. Только инстинкт как бы навыворот. Не помогает выживанию, а наоборот мешает. И всё для зрелищности, понимаешь? Чтобы зрителю было интереснее.

– Точно, Леон, зритель, я понял...

– Не ты первый, Гриша, это понял, – тихо сказал Леон. – Умные люди давно догадались, сто лет назад. А, может, и двести. А потом опять забыли. Лизавета вон чтобы стенку оформить, ну, если подруга придёт какая, понимаешь? Так купила собрание сочинений Достоевского и Шекспира. Достоевского зелёненькие томики, а Шекспира коричневые. Вообще, красиво так рядком стали. Я как-то случайно Шекспира открыл, стал перелистывать, тоже, вроде мало чего понятно, но не так, конечно, как у Былевина, попроще. И вдруг натыкаюсь, представляешь! Я аж выписал себе, сейчас, подожди.

Леон достал из деревянного ящика с инструментами замусоленную тетрадь и открыл её.

– Смотри, Гриша, вот выписал:

Жизнь - это только тень, комедиант,

Паясничавший полчаса на сцене

И тут же позабытый; это повесть,

Которую пересказал дурак:

В ней много слов и страсти, нет лишь смысла

– Ты понял? – Леон перешёл на шёпот. – Всё совпадает. Вот так, Гриша... Наливай.

 

 

 

 

 

 

 

Глава 5. Свиток

 

Где-то там, за пределом познания,

Где загадка, туманность и тайна,

Некто скрытый готовит заранее

Всё, что позже случится случайно

 

Игорь Губерман

 

 

Леон некоторое время молча смотрел на Борщаговского, как бы наводя резкость, а потом наклонился к нему и тихо спросил:

– А самое страшное знаешь что?

– Нет! – Борщаговский отрицательно помотал головой.

– Так я тебе скажу, Григорий. Каждому при рождении вручается свиток! Который потом разворачивается перед тобой всю жизнь.

– Что за свиток? Рзворачивается... Зачем?

– Потому что в том свитке записана твоя роль! И сойти со сцены ты не можешь, на этот случай ты тоже предупреждён и тоже инстинктом снабжён.

– А если роль мне не нравится? И я хочу другую роль? – с вызовом спросил Борщаговский.

– Можешь попробовать. Но это опасно для жизни. Можно и старой роли лишиться и новую не получить.

– И что тогда?

– Аллес капут, – Леон развёл руками. – Можно сливать воду. Но у некоторых получается.

– Ну, а если подправить? – Борщаговский прищурил один глаз и вопросительно посмотрел на Леона. – Зачеркнуть там одно, написать другое?

– Зачеркнуть? Я думаю это запросто, Гриша, – сказал Леон. – Не только зачеркнуть, а можешь по этому свитку ногами потоптаться и вообще дерьмом вымазать, если сильно захочется. Твой свиток. Вот только написан он таким почерком, что хрен ты чего допишешь. Придёт время и его же предъявлять надо будет.

– Предъявлять?

– Ну, да. Как билет. На пересадке.

– На пересадке? Куда? – спросил Борщаговский.

– Куда, куда... Куда надо, это не важно, там будет видно. Важно то, что там тебя спросят, чегой-то ты здесь каракули какие-то дописал? И в дерьме вымазал? Тебе для этого свиток давался?

– А ты уверен, Леон, что эта пересадка вообще будет?

– Ну конечно уверен, – сказал Леон. – А как иначе?

– А откуда ты знаешь?

– От верблюда! Потому что иначе подыхать страшно! А так нет. Ну, страшно, но не так.

Леон замолчал и некоторое время рассматривал на просвет пустую стопку. Потом вздохнул и сказал:

– Хотя, всё это сложно. Некоторые вообще переписывают этот свиток поверху жирным фломастером, и ничего.

Борщаговский посмотрел на товарища и потянулся к "Старокиевской".

– Вот, Ломоносов, да? – задумчиво сказал он, наполняя стопки. – Из глухой поморской деревни же. А академиком стал. Или Тарас Шевченко. Крепостным был. А теперь памятники на каждом углу стоят.

Леон выпил стопку и потянулся к банке с маринованными помидорами.

– Зачем тебе, Гриша, какой-то крепостной? Ты огурец малосольный бери, закусывай. Это ж когда было, кто там разберёт, чего он стихи стал писать. А у меня сосед, вон, прямо сейчас есть, Михалыч. Шахтёр бывший, на пенсии. И дочка у него, Наталья. Вот уже за сорок, а замужем ни разу не была. Вот такое клеймо родовое бывает. Хоть и на виолончели играть училась. А в свитке так шлёп и всё, положено тебе так на роду, живи одна и не выдумывай. Ох, злющая девка, Наталья, бросалась на всех, спички зажигать можно было о неё. Только с Лизой моей и общалась. Я ж от Лизы и знаю.

– Чего?

– А того, что Михалыч, батька её, внука хотел. Или внучку. Да так хотел, что хоть волком вой на луну. А нету их в наташкином свитке! Где взять? Нема! Ну, так он взял и своей рукой дописал. Вписал туда внука и всё.

– Это как, Леон?

– Да проще не придумаешь, – Леон махнул рукой. – С шахтёрских заработков на книжке у него деньжата были, вот и договорился с одним молодцом. Ну, подробностей я то не знаю, его никто и не видел. Только понесла Наташа вскорости. А потом родила. С трудом, но родила. Чуть сама не окочурилась, месяц в роддоме после родов лежала. Зато теперь хлопец есть, да ещё какой! Кровь с молоком. Видно в батьку суррогатного пошёл. И Наташу как подменили. Как заново родилась. Улыбается, поправилась. Ну, и Михалыч счастлив. Хотя я вот, точно и не знаю, хорошо это или плохо. Убей, не знаю, Гриша. Я бы, кажется, не смог. Усыновил бы лучше...

– Знаешь, Леон, так вот же получается, что как прописано в свитке твоём, так всё и случится? И хоть в лоб, хоть по лбу? А человеку что остаётся? Нет, что-то здесь не так. Какие-то развилки есть, где выбирать приходится. Правда, человек только оглянувшись назад видит – вон то была развилка. И я пошёл туда и оказался здесь. Но чаще не туда, куда надо было.

– Наверное, так оно и есть, Гриша, – сказал Леон. – Выбираем себе дороги, да. Выбираем и всё равно играем роли. И я вот думаю, что весь фокус в том, что нужно просто играть свою роль как следует. Не филонить и всё! Вот в театре времён Шекспира недовольный зритель мог и пустую бутылку запустить в плохого актёра! Но самое главное не это, – Леон помотал головой из стороны в сторону и поднял указательный палец вверх. – Самый главный секрет в том, что свиток написан шпионским чернилами! Невидимыми! И в этом вся соль, понял? Как фотография непроявленная. И человек должен своей жизнью проявлять эти записи!

– Так это что, и есть смысл жизни, выходит? – спросил Борщаговский.

– Да, – ответил Леон. – Я даже в газету "Бульвар" посылал статью. Главному редактору Гордону. Так и написал, Дима, вот устроить бы дискуссию по этому вопросу?! Но там в это время конкурс был "Миссис бюст", не до смысла жизни. Но, если хочешь знать – это и есть смысл жизни. Проявление врученного тебе при рождении свитка. У одного позади остаётся чёткая картинка, любо дорого посмотреть. И в конце свитка гроб дубовый нарисован, кадиллак траурный, оркестр, цветы, поминки в гранд-отеле, речи поздравительные.

– Поздравительные? – спросил Борщаговский.

– Какая разница? Ну, сопроводительные, или как там их, напутственные.

– Ага! – воскликнул Борщаговский. – Ну, да! Вот Нинка рассказывала, у её тётки в селе батюшка был. Сейчас уже помер, вместо него другой. Так он после отпевания покойника выходил к воротам церкви, наливал стакан водки, выпивал его, целый стакан, да, потом об ворота его разбивал и восклицал: "Эх, понеслась душа в рай!" Вот, ну и потом на кладбище ехали уже. А, как помер тот батюшка, то новый просто проведёт отпевание и всё, грузят гроб в автобус и поехали. Так, ты понял, селяне взбунтовались, жалобу самому архиерею какому-то там написали. Мол, не даёт новый батюшка в рай попадать людям. Там сложная такая ситуация образовалась религиозная. Кажется, сам архиерей приезжал с разъяснениями. Но так до конца и не переубедили селян. Предубеждение так и осталось. А того, первого батюшку любили. И уважали.

– Понимаешь, а у других же всё совсем не так, –продолжил Леон, – Всё по-другому. Как тот свиток не крутят, и так и так, а бледная немочь на свитке каждый день остаётся, букв не разобрать, пятна и разводы жирные, в руки взять противно. Два алкаша, бутылка портвейна и грязные стаканы на поминках. И всё, занавес упал! И понимать это начинаешь, когда уже накаламутил всякого разного. Только ж на ярмарку шёл, всё впереди, чего там, успею. А, как с ярмарки уже идёшь, так и исправил бы уже многое, но нет, трудно. Хотя, в принципе ещё можно, но тяжко. Вот, когда занавес упадёт, тогда уже точно всё... Кончен бал, догорела свечка, да...

Борщаговский тяжело вздохнул и посмотрел на Леона нетвёрдым взглядом.

– А, может, нет никакого свитка, а Леон?

– Ага, – Леон покивал головой. – И всё вокруг образовалось из сгустившегося случайным образом межзвёздного водорода. И ты, и я, и эта вот бутылка, и идея этого самого свитка?

– Идея? – Борщаговский наморщил лоб и сфокусировал взгляд на товарище. – Идея что, тоже из водорода? Межзвёздного... Это как?

– А откуда? – спросил Леон.

– Ну, – Борщаговский пожал плечами и неуверенно сказал, – Идея из мозга...

– Молодец, Гриша! Вот, как почки выделяют мочу, так мозг выделяет мысли, да? У тебя что по научному атеизму было?

Борщаговский наморщил лоб:

– Не помню, думаю пятёрка... У нас же какой-то старикан был по научному атеизму, типа доктор философских наук на пенсии. К этому старикану Ирка Хованская первой шла сдавать. В мини, как раз чтобы только трусы прикрывались. Ну, Ирке бедной доставалось, он её полчаса экзаменовал. Зато потом всей группе автоматом пятёрки ставил.

Выпив стопку, Борщаговский отправил в рот маринованный помидор и долго задумчиво жевал его. Потом он сказал:

– А, вот я, когда в гастрономе сейчас в кассу стоял, так за мной один мужик другому говорил: "Там есть бассейн, буфет, сауна и бабы. Но бабы только по вторникам и пятницам". Что это могло быть, Леон? Что это там за учреждение такое? Почему бабы только два дня?

– Ну, не знаю..., – пожал плечами Леон. – Может вахтовым методом их как-то завозят. А, может, просто чтобы жизнь мёдом не казалась... Тоже, типа ограничения. Как в бушидо. Для зрелищности.

Леон повернулся и, кряхтя, достал из-за дивана балалайку. Через некоторое время из сарая-лаборатории раздался нестройный мужской дуэт под аккомпанемент отчаянного балалаечного тремоло:

... Пар мне мысли прогнал от ума-а-а!

Из тумана далёкого прошлога-а-а!

Окунаюсь в горячий тума-а-а-н!

 

 

 

 

 

 

 

Эпилог. Лиза

 

"Ах ты палуба, палуба

Ты меня раскачай!

Ты печаль мою, палуба

Расколи о причал..."

 

Геннадий Шпаликов

 

После этого Леон прожил ещё десять лет. Однажды солнечным и прохладным октябрьским днём он вышел в огород, схватился за сердце, страшно захрипел и упал лицом в грядку. Приехавший на скорой помощи врач приложил пальцы к вене на шее Леона, потом перевернул его на спину и посветил фонариком в зрачок. Похоронили Леона на следующий день, на кладбище в Барышевке. Иногда к скромной могиле на самом краю кладбища приходит сильно постаревшая Лиза и долго смотрит на голубоватую эмалированную табличку, привинченную к чёрному металлическому кресту. С таблички на неё молча смотрит молодой Леон.

Через год после описанных в этой повести событий Леон скопил денег на цифровую видеокамеру и увлёкся съёмкой видеоклипов. Их было не так много, и, безусловно, самым лучшим был видеоклип "Казнь Марии Стюарт", озвученный фрагментами из Пятой симфонии Людвига ван Бетховена.

В роли несчастной королевы Шотландии снималась жена Дримака Анна. В роли палача был её муж Дримак. Григорьеву досталась роль протестантского пастора. Он стоял перед плахой, одетый в строгий чёрный костюм, в котором когда-то в молодости защищал кандидатскую диссертацию. На голове Григорьева была надета касторовая шляпа его покойного дедушки, а в руках он держал раскрытое Евангелие. Но, конечно, настоящей звездой неожиданно для всех оказалась Анна. Худощавая и жилистая, в подвенечном платье, с распущенными волосами и гордо поднятой головой, Анна стояла рядом с плахой и с презрением смотрела на протестанта Григорьева. Иногда она начинала шептать молитвы и по католически креститься.

Вот чудовищный топор палача опустился на шею королевы Шотландии. Голова со стуком покатилась с плахи, палач поднял её за волосы и развернул на камеру. Облачённый в зимние анькины колготы, поверх которых были надеты красные плавки, в мешке с прорезями для глаз, с окровавленным топором в одной руке и головой Марии Стюарт в другой, Дримак в этот момент был страшен! Пришедшие посмотреть на съёмки соседские женщины испуганно переглядывались и осеняли себя крёстным знамением.

Конечно, Леону пришлось тогда потратиться. Три литра томатного сока с кетчупом, огромный топор, отдолженный за бутылку водки у хозяина Хуберта, но самые большие расходы потянула взятая напрокат голова от манекена вместе с париком. Это, если не считать разных досадных мелочей. Например, хозяин Хуберта согласился дать топор только при условии, что его с Хубертом тоже возьмут сниматься. Хуберта так заинтересовало происходящее, что он притих и даже временно забыл про своего врага, возившегося у камеры. А Лиза после первого же дня съёмок злобно сказала Леону, что, мол, пусть эта сучка Анька тебе картошку и жарит.

Сильно тогда накалились отношения Леона с Лизой. В планы Леона это не входило, ведь следующий клип на песню из кинофильма "Коллеги" должен быть с Лизой в главной роли. Леон тогда предпринял многоходовой манёвр и, в конце концов, замирился с женой. Конечно Лизе, как актрисе, было далеко до Аньки. Зажатая, неестественная, всё время в камеру таращится, глупо ухмыляется. Финальная сцена тогда снималась на прогулочном пароходике на фоне алеющего заката. Вот эта сцена всё и изменила. Лиза в фате и с заколотым в волосы букетом незабудок при словах "Мы по палубе бегали, целовались с тобой" слилась в долгом поцелуе с Леоном. А потом Лиза вдруг заплакала. Да ещё как! Слёзы потекли по её лицу ручьём. Вот это была сцена! Почище казни Аньки!

В конце клипа сам Леон брал в руки гитару и пел совсем простенькие слова, куда им до постмодернизма успешного однофамильца майора Былевина.

Вот и сегодня, через полгода после смерти Леона, Лиза услышала в маршрутке эту песню. В современной аранжировке, какой-то Маркин поёт. Но красиво, не хуже, чем в фильме её молодости, а, может и лучше.

Пахнет палуба клевером

Хорошо как в лесу

И бумажка приклеена

У тебя на носу

 

К её гортани подкатил болезненный спазм, Лиза хотела сглотнуть, но тугой комок застрял в горле.

Грызлись всю жизнь... А ведь были молодые, здоровые, только бы жить и жить. А грызлись с Лёней почти каждый день. Вот бы подойти к этим девчонкам и мальчишкам и сказать: "Идиоты! Вы молоды, здоровы и свободны! И для счастья больше ничего не нужно! Ни-че-го!"

Но они, скорее всего, её не поймут.

Лиза толкнула калитку и вошла во двор. Посреди двора торчала поржавевшая шестиметровая труба с гирей на тросике. Что с того, что Лиза многое поняла, когда вся её жизнь так внезапно осталось в прошлом? Как-то Дримак спросил, можно ли забрать ту гирю, зачем она ей? Дримак тогда еле ноги успел унести так она рассердилась. Прямо бы в морду дала!

Лиза пришла домой и вставила кассету в старенький видик. По экрану побежали какие-то полосы. Кажется, скоро видик сломается. Да и не пользуется уже им никто, какие-то диски появились. Наверное, и мастерских уже нет. Что тогда делать?

Лиза знает, что, если сейчас она посмотрит этот клип, то будет плакать. Долго, может быть и до вечера. Ну и пусть! Если прав старенький батюшка из их церкви, то Лиза скоро встретится с Лёней, который так весело поёт сейчас под гитару с экрана:

Пароход белый беленький,

Чёрный дым над трубой,

Мы по палубе бегали,

Целовались с тобой

 

Как Мюнхгаузен не мог вытащить себя за волосы из болота, как глазное яблоко не может повернуться и разглядеть, что творится в черепе, так и молодость не может всмотреться сама в себя и понять этих строк. Зачем они молодым, когда они сами целуются и бегают по палубе? Эти строки для стариков. Хотя написал их совсем молодой человек, Гена Шпаликов. Который не захотел становиться стариком и так и не стал им.

И её печаль уже не расколет никакая палуба... Да и не так долго осталось ждать, вон сердце как схватило, будто иголку кто воткнул. И там уже они никогда не будут ссориться... Никогда...

 

Киев, август-сентябрь 2013