Заблестело в небе каплями. Или снегом. Как-то странно выкладывался рой смешных мыслей. Музыка не давала спокойно жить и дарила минуты просветления. Когда первые звуки Morricone с его темой к шедевру киноискусства. Флейта. Нет, армянский рожок. В музыке – целая жизнь, жизнь целых поколений убийственно просто летит мимо времени, мимо песочных часов, выброшенных на помойку. Забавляясь, смеясь и смеша окружающее. Дико холодно бывает в эти минуты. Я включил отопление в машине и плавно сдвинул ее с места.

- Ты был занят? Пропал, бросил меня на два часа. Подожди, скажи мне... ведь ты же сегодня светлее? – Она смотрит и не видит. Смотрит в себя, мимо себя. Даже мимо себя. Улыбнуться и не сметь показать этого, когда она поднимет взгляд.

- Да... хотя на улице дождь... сплошной... как из ведра-ведрышка, - затесались не озвученные междометия. Как в музыке Morricone.

- Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша твоих слов. – Она поднимает глаза, темные, глубокие, наполненные тем самым, жутким.

- Это плохо? – Плохо рождать пол-улыбки, как всегда что-то недоношенное.

- Нет, конечно, это неплохо, - она дополняет мою улыбку до целой, и теперь ее не прекратишь, пока она тянется, пока существуют минуты взвешенного ожидания.

Творчество встречи. Так непонятно. Откуда соприкосновение, рожденное еще до того, как я смог видеть ее? Секунды доносятся ветерком, отсчитывают время до близости, до касания. Тянутся минутой к преждевременному катарсису. Пусть. Пусть минуты будут секундами, но спешить… невозможно.

- Ты читал моё «не хулиганское» эссе? Сегодня утром мне позвонил мой приятель с совершенно дурацким вопросом: «Что ты там вытворяешь?». О чем он, понять не могу…

Остановились на светофоре, непроизвольно застыли в тишине. Букинист явно перестарался и слишком долго искал ей книгу о Кёльнском соборе. Пыль была даже на кончиках ушей! Запорошила. Я коснулся пальцами ее ушка. Представил, как заблестели ее глаза, когда она взяла в руки запыленный фолиант и открыла проложенные пергаментом страницы…

- Мне кажется, то, что ты задумывала, то и получилось. Сравнить Собор с мужской сутью… - я улыбнулся.

- Хорошо, что получилось. Только тебе не кажется, что после отдельных моих выплесков на читателя нападает какое-то остекленение? Где танцы?

- Спроси лучше, где музыка?

- А напеть? Можно же напеть, если знаешь тему…

Поехали, обидевшись на сбежавшую тишину.

- Почему мы с тобой всегда разговариваем на эзоповом языке? Не знаешь?

- А зачем упрощать? Жизнь и так проста. Так лучше пусть проекция ее на наш внутренний мир будет неоднозначной. Интереснее, когда не можешь разгадать загадки, поставленные самим собой.

- Притворяться - это способ жить весело?

- Интересно…

Машина подъезжала к аэропорту. Найдя место для парковки, я въехал на нее и затормозил. Прислушался. Двигатель пел ровно, грел и убаюкивал. Ночь без сна давала о себе знать. Провожать всегда, как оборвать. Когда я сегодня утром забежал в офис, то понял, как я далеко был прошлой ночью!

- Чтобы петь, нужно что-то внутри иметь... Пока не поется, - сказал я, глуша двигатель.

- Подождем. Подождем? – Спросила она у себя. А потом повернула голову ко мне. Я молчал.

Людей перед зданием аэропорта было мало. Вечер играл первыми сумерками, как вор отмычками перед дверью в ночь.

- Ты влюблен? – Ее голос оказался как-то стразу севшим, треснутым.

- «В лесу раздавался топор дровосека...», - усмехнулся я, наблюдая за стартующим самолетом и затягиваясь его гулом. - А ты?

- Да, – быстро ответила она. - А ты?

- Да. – Только так. «Нет» сказать было невмоготу. - Вместе мы - влюбленные люди! В мужа?

- А ты в кого?

- Расскажи о нем.

- О ком из…?

- А ты влюблена в… нескольких?

- А ты как думал?

- О самом ярком…

Секунды смешивались в слой временного пирога, раскатывались будущим, посыпались приправами-мелочами окружающего и ставились в печку. Шутник – кулинар! Смешно.

- Видишь. О самом? Так нельзя.

- А как можно? Хорошо. Не ярком, а близком. Как правило, самый яркий – это далеко не самый близкий. Хочу кофе.

- Я не рассказываю. Но ты можешь рассказать. Смело. Пойдем – попьем.

Мы вышли из машины. Запах леса и весенней свежести перемешивался с ее духами. Легкий щелчок дверей, почти одновременный. Писк сигнализации. И несколько шагов вперед. Она взяла меня под руку, одновременно провела пальцами второй руки по моей ладони, прижала.

 

***

 

Мы пили Davidoff на втором этаже здания аэропорта. Когда я был с ней, никогда не хотелось спешить. И в движениях, и в мыслях, и в сексе и, вот сейчас, когда мы пили кофе. Две маленькие чашечки их тонкого фарфора и раскраской под Пикассо, в них 30 граммов кофе. И больше ничего было не нужно! Все остальное было вокруг. Внутри…

- Он знает. Ну, или догадывается. Может быть.

Всегда, когда мы говорили о своих «любимых», я иронизировал, защищаясь от более глубокого проникновения мыслей. Именно мыслей, не чувств. Чувств хватало, чтобы знать.

- Вряд ли он знает, если ты ему не сказала. Чувствовать можно, конечно. А встреча была?

- О, да разве ж ты любопытен? – Лукавая, перехватывает инициативу.

- Ты же знаешь, что нет. Это почти профессиональное. Ладно, не о том говорим, ты права. Но ты тоже любопытна. Ужас как...

- А-ха… - Она делает глоток, закрывая глаза. - Но я умею сдерживаться.

Еще один глоток. Что-то она заспешила. Придумывает!

- Стараюсь, во всяком случае. Потому что я любопытна, как обезьяна.

- Анализировать по мелочам-черточкам и делать некоторые выводы... значительные. Потом, да?

- Нет-нет-нет… - Вот и засмущалась.

И я знаю, что она вспоминает сейчас. И пытается это скрыть, и не может. Ее старания перехлестывают через край даже жизненной лодки откровений. Словно в ней пробоина, словно она вычерпывает вдруг накрывшую лодку волну, старательно, убедительно, ловко, но… ковшик дырявый и уже отслуживший свой срок.

Ночь…

Да, ночь.

И этот чертов Morricone с его темой.

 

***

 

Время осеннего вечера странно меняло свою скорость исчезновения. Его круги акцентировались всплесками памятной прозрачной мелодии, навязчивость которой не казалась приторной. Замедления и ускорения чередовались хаотично и интриговали будущим, синхронизировали память, доставляя на поверхность мельчайшие мелочи нашей встречи, от которых что-то подкатывало к горлу, не давая еще раз вдохнуть…

- Тебе важно быть в состоянии влюбленности постоянно? – смог спросить я.

- Нет. Это же не самоцель. Я просто люблю... Наверное, каждая женщина должна любить. Постоянно. Одна влюбленность переходит в следующую… в следующую. И так всегда.

- Порочный круг? Порочный не в смысле "порок", а в смысле – не разрубить. Наркотик - необходимость острее чувствовать, ярче существовать... и?

Отвечать было нечего. Мы молча, ни слова не говоря, встали и пошли в сторону зоны посадки. Узоры смысла, петельки новообразований, цветовая гамма ореолом, вокруг, навязанный смысл – все это бредило, остывая. Сдавило горло. Обнять! Срочно обнять и не выпускать ее, уже дрожащую, испуганную последней точкой прощания, там, где-то у «зеленого коридора» под заинтересованные… всегда заинтересованные мужские взгляды, теперь уже пограничников и таможенников. Провожу пальцами, кончиками пальцев по ее лицу, словно запоминая. Она ловит пальцы губами, целует, задерживая движение.

- На самом деле я очень постоянна. До неприличия... – Серьезные глаза застывают.

- Как это ни странно, я тоже, - говорю, замечая банальность, но уже вдогонку, по выстроенному ею мостку. Сейчас уже можно…

- Что же тут странного, это Дева. Если тебя любит Дева, то ты обречен…

Слова, слова… кругом слова. Словно в паутине. Мне казалось, что она знает, что мы расстаемся не на неделю…

 

***

В памяти всплывает давнее. Уже почти далекое. Почти начало.

- Ты занят? Подожди, скажи мне, ведь ты же сегодня… светлее?

- Да... хотя на улице дождь... сплошной... как из ведра-ведрышка.

- Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша тебя...

- Это плохо?

- Нет, конечно, это неплохо.

- И не хорошо?»

Она молчала.

- Ты задумалась?

- Нет, я уже занята...

- А я уезжаю...

 

 

Осень, 2003 г.

3.09.2005 г.