Валера решительно опрокинул стопку, скривился, шумно занюхал ржаной краюхой и закусил луком. Обвёл бесцельным взглядом комнату, облокотился на стол и подпёр могучим кулаком колючую щеку. Внизу, у ножки стола, уже стояли две пустые бутылки.

 

- Михайло! - позвал Валера, оборачиваясь всем корпусом к кровати.

 

Никто не откликнулся.

 

- Мишка! - нетерпеливо и громче повторил он.

 

Железная кровать заскрипела, и глухой сонный голос недовольно ответил:

 

- Чего?

 

- Вставай. Хватит дрыхнуть.

 

- Отвали. Я сплю.

 

- Я за бутылкой сходил.

 

- Да? - оживился сразу Михаил. - А не врёшь?

 

Он с деланным видом одолжения поднялся, прогромыхал сапожищами к столу и грузно опустился на табурет.

 

- Ишь ты. И, правда, купил. А выдюжим, третью-то?

 

Валера пропустил последнюю фразу мимо ушей, налил до краёв в стаканчики, прищурился вдруг и в лоб спросил приятеля:

 

- Миш, ты когда-нибудь видел, как крыса рожает?

 

Михаил опешил и недоумённо поглядел на товарища.

 

- Не-ет. Откуда?

 

- Да-а, брат - прятаются, - как-то задумчиво и с удовлетворением протянул Валера. - Кошек тоже редко увидишь, когда рожают или с котом любятся.

 

- Ну, кошек - да. А крысы… к ним в нору, что ли, лезть будешь? - Михаил пожал плечами. - А ты чего спросил-то? Видел, что ль?

 

- Ага. Вчера в кладовку пошёл, коробку в углу сдвинул, и она там, в гнёздышке своём.

 

- И не убежала?

 

- В том-то и дело! Лежит, дрожит вся и на меня как-то сильно пристально смотрит, с отчаянием даже. Я аж замер от удивления. Вдруг гляжу, а у неё, то есть из неё крысёныш вылазит. Рожает, значит. Потом второй полез, быстро так. Тоже гладкий да мокрый. Она их облизывает, а сама на меня поглядывает то ли виновато, то ли ещё как не знаю.

 

- Ну, геро-ой! Сразу убил или, как акушер, до конца присутствовал?

 

- Да никого я не убил. Зачем? Взял в кладовке, что надо было, и ушёл.

 

- Хм, ну и дурак, значит, - сказал, как припечатал, Михаил. Затем опрокинул стопку, крякнул и налил снова.

 

- Сам дурак! - оскорбился Валера. - Зачем убивать-то? Она же рожала.

 

- Ага, ещё дюжину таких же вредителей! У тебя что, винтик из головы выпал? Пожалел! Да их всех сразу давить надо было. Хоть бы кирпичом запустил что ли!

 

- Да ты что! - вскинулся Валера. - Это ж не честно! Понимать надо! Она ж матерью стала!

 

- Кто? Крыса?! Хэ-э-э, даё-ошь!

 

- Ну, смейся-смейся, - насупился Валера. - А для меня хоть кто рожай - святое дело. То, о чём ты сейчас говоришь, это подло. Вот когда в капкан попалась, тогда всё по честному.

 

- Ну-ну, жди, - насмешливо заключил Михаил и опять выпил. - А тараканиху беременную тоже не задавишь, сжалишься? - ехидно поинтересовался он, закусывая.

 

- Чего?

 

- Да вот: как раз! - воскликнул тот, резко хлопнул по краю стола и протянул Валере на ладони рыжее насекомое с раздавленной от удара головой и тугим прозрачным брюшком. - Во! Так сказать, на последнем месяце ходит. То есть ходила.

 

- Фу, пакость! Убери.

 

- Противно? Значит, убьёшь.

 

- Ну, таракана-то при надобности, конечно, раздавлю. Комаров ведь тоже шлёпаем.

 

- А как же твоё «святое дело»? - подковырнул Михаил.

 

Валера смущённо закряхтел, заёрзал на стуле.

 

- Тут, понимаешь, дело в другом.

 

- В чём?

 

- В разуме, что ли.

 

- Это как же?

 

- Ну, так. Мне таракана не жалко, потому что я в нём разума не чувствую. Он ведь что: крошку сожрал да убежал - и так всю жизнь. А крыса или мышь - уже нет. У них хотя бы хитрость есть. И ещё, я когда на ту крысу вчера глядел, у неё в глазах что-то особенное было. Осмысленное. Как бы точнее-то… Взгляд матери - вот что. Очень, знаешь, такой взгляд, проникновенный. Всё в нём.

 

Я вот, как и ты, девятый год забойщиком скота работаю, вроде бы уже самое привычное дело, профессионал, а не поднялась рука, не посмел. Взгляд этот остановил. Материнский. Это всё равно, что если бы на свою родную мать руку поднял.

 

Так что, Миша, зря ты, наверно, меня дураком обозвал. Тут в другом дело. Я теперь вот даже не знаю, как завтра на работу идти, в глаза коровам смотреть. Всё у меня внутри перевернулось. А ты говоришь, давить всех.

 

Михаил уже захмелел, и, видимо, что-то тоже проснулось и толкнулось в его сердце хорошее, просветлило душу. Он больше не ехидничал, а наоборот молчаливо кивал головой на слова Валеры.

 

Откуда-то с потолка на тонкой струне-паутинке спустился молодой паучок. Покачался нерешительно над столом, спустился ещё, коснулся проворными лапками столешницы и насторожённо замер. Но ни одна рука не поднялась, чтобы убить эту маленькую жизнь.

_____________________