Что хочет автор. Литературные конкурсы

Поначалу он не понял, что происходит. Шустро сбросив трусы, она одной рукой подхватила его и раскинулась на кровати. Он оказался на ней. Пятилетний мальчик в коротких штанишках, в белой рубашке в синий горошек, в чистеньких носочках и новых сандалиях. С деревянным пистолетом за поясом. Сандалии остались на полу, пистолет отлетел в сторону. Рубашка разом скомкалась. Через несколько минут она, здоровая кобыла, уже раскраснелась, вспотела. Дыхание стало прерывистым, на больших грудях вскочили царапающие щеки два твердых коричневых соска. Откуда-то возник незнакомый запах. Не вонючий. Странный, как бы щекочущий, скользящий. Немного селедочный. Запах растекался по одеялу, на котором они барахтались, тревожил ноздри, норовил просочиться под язык. Отдавал сладковатым.

Стиснутый крепкими руками, запутавшись в поспешно спущенных с него до пяток штанишках, он не знал, что делать. То ли кричать и звать на помощь, то ли притихнуть и молча ждать развязки. За дверью, в ведущих в сарайчик сенцах, гремела чем-то ее мать, на дереве за окном глумились воробьи. Было стыдно и обидно, хотя он не понимал, для чего и в качестве кого его использовали. Его просто использовали. Как вещь. Для злой обиды этого было достаточно. Вцепившись пальцами в потемневшую от пота ее нижнюю рубашку, он просипел сразу утратившим звонкость голосом:

Она не слышала, хваткими пальцами продолжая молча таскать его по разгорячившимся телесам, как какую тряпку по стиральной доске. За задранным вверх округлым подбородком насосом работали распухшие губы, со свистом всасывая, с шипением выталкивая резиновые порции воздуха. Трепетали крылья курносого носа, вспархивали ресницы, закатывались круглые голубые глаза. Внизу живота, между потных толстых ляжек, слякало и чавкало, измазывало сморщенную грецким орехом кожу на его яичках со спрятавшимся в них хухольком сопливыми щекотливыми выделениями. Липкая слизь проникла в попу, растеклась до самого пупка. Густой запах свежей разделанной селедки становился сильнее. В груди возникло чувство страха:

- Пусти… маме расскажу…

Его мать как-то говорила, что пора ей замуж, семнадцать лет стукнуло. Их дома стояли напротив, через улицу. Она приучала его давно. То конфеткой угостит, то печеньем. Он хватал гостинец и убегал. А в этот раз конфеты с пирогом остались у нее дома, в вазочке. И он не устоял, несмотря на то, что заманить было трудно. Дед держал настоящую пасеку из десяти ульев. Мед, сахар, садовая малина, клубника, вишня. Чего не было вдоволь, так это магазинного печенья с конфетами. Дед считал их баловством.

Он попытался вывернуться, засучил руками и ногами. Она еще крепче вцепилась в плечи, зажала ляжками весь низ почти до пояса. Зрачки спрятались под веки, дыхание рвалось изо рта как синие газы из выхлопной трубы грузовой машины. Живот и грудь ходили ходуном, с них ручьями потекли струйки пота. Казалось, она сейчас умрет. Вместе с плотным запахом страх волнами перекатывался по его телу, пропитывал, метался от пяток к макушке, не находя выхода. Он закричал. Сдавленно и протяжно:

Освободив одну руку, она нервно шлепнула его по губам. С еще большим старанием взялась натирать хухольком и яичками волосатый жесткий выступ со вспухшими тонкими красными двумя как бы дольками между больших, сопливых и тоже волосатых, уходящих под ее задницу длинных складок. Посередине выпятился налившийся кровью толстый отросток. По нему и шмыгала его писюном она. Все это он успел рассмотреть, когда предпринял попытку выкрутиться из захвативших его пальцев. Увиденное напугало еще больше.

- Ма-а-ма-а-а…

Жестяное громыхание в сенцах переместилось в сарайчик, где в закутке повизгивал вечно голодный и злой ихний поросенок. Из горницы за дверь предварительно выгнали даже кошку. Улица за окном тоже была пуста. Рот наполнился клубками слюны. Он едва не захлебнулся. Напрягся подтянуть под себя непослушные ноги, выдернуть кисти рук из-под прессовавших их локтей. Но это оказалось невозможно.

- Пусти меня-а…

Она продолжала таскать его по себе все быстрее и быстрее, крепче прижимать к запылавшему огнем выступу. Казалось, задалась целью втереть полностью, как морковку на терке. Для этой цели широкими горячими ладонями даже всосалась в ягодицы, едва не раздирая попу на две части. Незнакомый запах вперемежку с потом превратился в крутую кашу. Он откусывал его, смочив обильной слюной, глотал. Снова вгрызался в как бы ватный пласт, чтобы не задохнуться без вытесненного им воздуха. Хапал и проглатывал, отрывал зубами и с усилием проталкивал вовнутрь, не в состоянии выкроить ни мгновения на то, чтобы позвать на помощь. Огонь от поросшего жестким волосом бугорка быстро распространялся по ее фигуре. Вскоре вся она превратилась в облитую водой лежанку, от полыханья которой спасала лишь ее измочаленная ночнушка, да его промокшая насквозь рубашка. Но и эти вещи будто прополоскали в крутом кипятке. Набухшие от влаги, они сковывали движения. Он растерялся окончательно.Внизу смачно чавкало, под грудью брызгал настоящей лужей в пупке ее ходивший волнами живот, с готовых лопнуть сосков норовили попасть в глаза и в рот большие соленые капли. Ноги, попка, тело до пояса стало липким, отдающим теперь тошнотворным резким запахом. Кисти рук одеревенели. Ни пристукнуть кулаком, ни царапнуться. Подбородком завернув складки ночнушки, он попытался прокусить шкуру на ее боку. Она оказалась скользкой и упругой, не влезающей в рот. По волосам стучали тяжелые осатаневшие сиськи. И он сдался. Горячечной щекой вмялся в ее плоть, затрясся вместе с нею, думая лишь об одном, как пошире раскрыть рот, чтобы в него влезло побольше воздуха.

Так продолжалось бесконечно долго. Наконец, она на мгновение замерла. Пальцы скрючились, ногти впились в его ягодицы, оцарапав кожу до крови. Он сразу поднял голову. Огромные зрачки ее скрылись под вздрогнувшими веками, тело закостенело. От кончиков пальцев на ногах, через лохматый бугорок, прокатилась крупная дрожь, сопровождаемая долгим протяжным стоном. Таким глубоким и длинным, словно из живота через рот вытянули все, что можно. Все внутренности Она забилась в крупных судорогах. Он скрючился от ужаса, не в силах разнять застучавшие зубы. Закрыв глаза, снова уткнулся лицом в разом провалившийся мокрый, мгновенно превратившийся в тряпочный, живот:

С затвердевшего языка не сорвалось ни вопля, ни крика. Лишь жалкое сипение согнало с запаянного рта соленую влагу.Он притаился. Постепенно она успокаивалась. То одну, то другую часть ее обмякшей фигуры прошивали судороги. Словно кто-то продергивал через ногу или плечо толстые нитки. Укрытая волосами голова завалилась набок. Из-за мокрых растрепанных прядей проглядывали распухшие до неприличия губы и голубой усталый глаз. Она подмигнула им, натянуто улыбнулась. Затем стащила с его попы прилипшие к ней ладони. Дрогнула животом то ли от просочившегося сквозь зубы короткого счастливого смешка, то ли от прошившей его очередной нити слабеющих конвульсий. Будто очнувшись, он пошевелил ступнями. Скорчив тошнотную гримасу, с трудом отклеился от ее пупка. Руки по прежнему были ватными, ноги не слушались. Ставший ненавистным приторный запах забивал ноздри. Кружились стены, окно и пол.Он заставил себя сползти с кровати, подтащил вверх штанишки. Застегнув на пуговицу, принялся заправлять в них длинные полы рубашки.

- Подожди, сейчас я встану и подмою тебя, - с хрипотцой, ласково попросила она. – Не сердись…

Опустив короткий чубчик, он молча сопел над выскочившими из гнезд пуговицами. Затем нагнулся, собрал сандалии. Они разбегались, не хотели налезать на пятки. Пальцами оттянув края жесткой кожи, он просунул в них ступни.

- Ты же понимаешь, что я всего лишь побаловалась? Ну… мы поигрались.

Откинув густой завиток с ресниц, она повернулась к нему. Губы плохо ее слушались, слова звучали с пришепетываниями и с вызывающими рвоту подслякиваниями, от которых у него, вдобавок, начинали подергиваться щеки. Он немо продолжал приводить себя в порядок.

Скрипнув кроватью, она вскочила, быстро натянула трусы. Тронула его за плечо:

- Пойдем к умывальнику.

Он отшатнулся, поискал глазами деревянный пистолет, с которым пришел. Его нигде не было. На столе в вазе лежало печенье и его любимые ириски. Из газеты она быстро свернула кулек, опрокинула в него вазу:

- Возьми. Я обещала тебя угостить.

Не переставая нашаривать игрушку, он увернулся. Она стояла с вытянутыми ладонями со злостчастным пакетом на них, еще в плену непонятных чувств. Вздрагивающая, расслабленная с просачивающимся изнутри довольством, и с каким-то воловьим взглядом огромных голубых глаз. Наконец, он заметил пистолет далеко под столом. Быстро опустился на корточки.

- Ты никому не расскажешь? – негромко попросила она в спину. – Мы всего лишь поигрались. Что в этом плохого?

Засунув оружие за пояс, он юркнул под ее руками, с разбега ударился в дверь. Обитая клеенкой, та со скрипом открылась, пропуская сначала в захламленные сенцы. Затем на залитую солнцем, кричащую ребячьими голосами и передравшимися воробьями, улицу.

Он и не думал ничего рассказывать, он понимал, что это стыдно. Хотелось одного, добежать до уличной колонки и звонкой, тугой, ледяной струей смыть и приторную слизь, и тошнотворный запах. И необъяснимые пока чувства стыда и вины за произошедшее с ним. Ведь это он был виноват. Ему хотелось конфет с печеньями, которые дома были не всегда.

…Он развалился в плетеном кресле на открытой веранде на втором этаже собственного особняка недалеко от Рублевки. Поворачивая играющий острыми гранями хрустальный бокал вокруг оси, старался поймать на замысловатый ребристый рисунок как можно больше солнечного света. В глубине бокала чуть колыхалось французское «ВВ Клико», бутылка которого возвышалась на середине накрытого белоснежной скатертью изящного стола из карельской березы. Вечерело. Было тепло и уютно. Легкий ветерок вспархивал алыми огоньками на конце длинной сигареты в унизанных дорогими серебряными перстнями пальцах сидящей напротив молодой особы. Он отметил про себя, что однотонно бежевого цвета приталенное платье до пола с глубокими вырезами спереди и сзади идет к обрамленному светлыми локонами бледно розовому лицу миловидной женщины. Вокруг высокой шеи сочилось тусклым сиянием ожерелье из крупных жемчугов, в умащенных продолговатых ушах покачивались оправленные в серебро жемчужные подвески. На верхние веки был наложен серебристый макияж, профессионально обработанные длинные ногти покрывал такого же цвета лак. В лучах солнца, коснувшегося вершин густого леса за спиной женщины, она походила на забранный в серебро средиземноморский рапан. Такая же переливчатая и холодная. Стряхнув пепел в изящную, ввиде медузы, хрустальную пепельницу, она затянулась, выпустила дым через выразительные губы. Вскинула зеленые глаза на одетого в белый костюм, с проседью на висках, собеседника. Усмехнулась раскованной усмешкой человека из высшего общества:

- Ну-ну, и что было дальше? Надеюсь, ты сейчас не занялся оправданием своей распущенности?

- Ты сама попросила меня рассказать о первых сексуальных опытах мальчиков, - пожал плечами мужчина. – Наверное, тебе наскучило все вокруг, а в живых откровениях на подобную тему всегда можно найти лакомый кусок и для себя.

- И насладиться им вместе с рассказчиком, - с удовольствием согласилась женщина. Подняв такой же бокал, отпила немного вина, посмаковала под языком. Вновь с интересом посмотрела на своего друга. – Итак, мальчик решил подмыть себя сам ледяной водой из уличной колонки. Надо заметить, уже в то время у него проявился характер. А что потом?

Окинув окрестности задумчивым взглядом, собеседник посмотрел на благородный перстень с черным камнем на среднем пальце правой руки. Словно в непроницаемой глубине редкого куска все равно обыкновенной породы мог ясно увидеть свое прошлое. Так, наверное, во тьме веков поступал библейский царь Соломон. Когда оттуда однажды воззрилась на него сама смерть, перстень слетел с морщинистой руки, покатился по каменному мозаичному полу. Сумевший собрать все двенадцать моисеевых разрозненных колен в единое царство, старый монарх поднялся с трона, прошествовал за полученным в наследство от отца единственным сокровищем. Из каменного омута на него неумолимо продолжала пялиться смерть. Соломон перевернул перстень другой стороной. Увидел никогда не замечаемую раньше полустертую надпись. Сощурив слезящиеся глаза, всмотрелся в написанное, шевеля старческими синюшными губами. И властно вскинул увенчанную короной седую голову. Надпись гласила: И это пройдет!

Мужчина не думал ни о чем подобном. Просто черный цвет обладал свойством притягивать к себе. Машинально коснувшись открытого лба, он ушел в себя.

…Наверное, с этого эпизода расцвели его сексуальные приключения. Семнадцатилетняя соседка разбудила половые инстинкты, и он начал жить с ними. Через много лет сестра как-то выговорила, что стала невоздержанной из-за него. Когда исполнилось лет десять, а ей стукнуло четыре, он обожал снимать с нее трусики и копаться пальцами в ее половом органе, возбуждаясь от исходящего от него запаха. Он не предпринимал попыток ввести туда член – писюн даже не реагировал. Скорее, не осознавал, что к чему и для чего предназначено, потому что объяснять было некому. Отца не помнил, дед вскоре умер, а у младшей сестрички папка оказался другой. Отчиму он изначально показался обузой. Может быть, поэтому и учиться отдали с шести летнего возраста. Тревожил, яркими красками заставлял играть воображение только вид припухших губ, да влекущий этот запах, похожий на запах разделанной с молокой селедки. В те времена морепродукт не считался дефицитом, часто появляясь на столе. Сестра терпеливо ожидала, пока он насладится вдоволь, стойко переносила боль от краснеющей, вспухающей нежной плоти. И ни разу не предала. Пальцем он добирался лишь до препятствия, дальше углубляться не решался, боясь повредить что-то внутри. Чувства блаженства от щекотливого, приятно слякающего живого отверстия оказывалось достаточно, чтобы получить ни с чем не сравнимое удовольствие.

Еще до сестры, в классе третьем, возвращаясь из школы, они с одноклассницей с соседней улицы забирались в высокие заросли, забрасывали портфели и, сняв штанишки, принимались показывать друг другу детородные органы. Было жутко интересно, чем они различаются. Потом одноклассницу сменили соседские девочки. Он выбирал одну из играющих на улице подружек, заводил в заросли тех же высоченных лопухов и начинал млеть от вида розовых пухлых складок между их ног. До пятого класса все проходило гладко.

Но однажды кто-то проговорился. Отцы с матерями взялись недобро коситься в его сторону. Оборазовался вакуум. Любопытство пришлось умерить, чтобы избежать угроз с крутыми подзатыльниками. Он стал плохо учиться, не слушаться домашних. Мучился от охватывающих его чувств, залезал рукой в штаны, разминал пальцами становящийся жестким хухолек. Удовлетворения не наступало все равно. По счастью,скоро все замялось. Видимо, сами родители не забывали, что в детстве интересовались противоположным полом не меньше. Взрослые лишь предупредили, если что произойдет с их дочерьми, пусть пеняет на себя. Но кроме «гляделок» они ничем больше не занимались. Он успокоился, возобновил походы в лопухи со страхом и затаенным желанием входящими в его проблемы девочками. Лишь сестру под суровым взглядом отчима выбросил из головы напрочь. Навсегда.

Так продолжалось целых два лета. Именно в те времена он приобрел необычную для небольшого городка кличку Дока, подкинутую родителям одной образованной и все понимающей тетей. «Ох, и дока!»– говорила она, не сводя с него, вымахавшего выше сверстников, липучего взгляда. От природы блудливые глаза норовили задержаться на вечно растопыренной его ширинке. С пеленок привычное «юрчик-огурчик» разом испарилось, без особых возражений уступив место Доке. И еще кличке Юрон, опять произносимой соседями с тайным подтекстом, поначалу вызывавшим неприятное чувство стыда и протеста. А вскоре, как ни странно, в чем-то уравнявшем со взрослыми. К сожалению, одновременно высокой стеной напрочь отгородившем от недавно доступных подружек. Они принялись обегать его десятой дорогой, словно со званием Дока вырвался из понятного для них детства. Выходы сексуальному напряжению теперь нужно было искать в других плоскостях.

- Дока Юрон, - когда рассказчик на минуту смолк, хорошо поставленным бархатным голосом, немного с сарказмом, задумчиво произнесла женщина. Повторила, как бы прислушиваясь. – Дока Юрон… Докаюрон…

- Почти Декамерон, - низким баритоном подсказал сравнение мужчина. Отпив небольшой глоток вина, властными серыми зрачами пошарил по четко обрисованному складками платья бюсту собеседницы. Спросил. – Разве ты против?

- Ну что ты, - гася окурок в пепельнице, живо откликнулась она. – Я лишь удивляюсь почти точному совпадению с названием всемирно известного гениального произведения. Это говорит о том, что мир не только неповторим, но и повторим. Он как бы однороден.

- Вот именно. Как там, кажется, у Экклезиаста – все течет, все меняется. И все повторяется…

- …добавил последнее Докаюрон. Впрочем, Экклезиасту, царю Соломону, всем библейским пророкам, возразить тебе возможности нет, - махнула рукой собеседница. Обернувшись, прищурилась на начавшее краснеть солнце над лесом. Затем как бы ненароком заглянула в ведущий в спальню с роскошной итальянской мебелью проем. И сразу распрямилась, сосредоточила внимание на серебряной зажигалке. – Так какому из способов Дока отдал предпочтение, чтобы выбраться из щекотливого для себя положения? Надеюсь, у него не мелькнула мысль о монашестве? Это было бы печально.

- Только этого не доставало, - солидарно ухмыльнулся мужчина. – Он уже успел втянуться. Даже если представить, что кто-то в то время занялся бы его половым воспитанием, он вряд ли бы осознал порочность своих действий. Тем более, по гороскопу принадлежал к самому сексуальному знаку. Он был Скорпионом.

- О, да. Этот знак серьезный, - согласно кивнула женщина. – Ну и чему дьявольски изощренному современный Докаюрон все-таки отдался во власть?

Повертев в пальцах пачку дорогих сигарет, мужчина молча отложил ее на стол, тыльной стороной ладони провел по волевому подбородку. Резко очерченные губы чуть покривились.

В двенадцать лет Дока вдруг ощутил, что писюн настроился вставать не только тогда, когда испытывал желание помочиться, но и от изредка посещавших во сне ярких сексульных картинок. Воображение все чаще рисовало никогда не виденные наяву объемные красочные эпизоды из интимной взрослой жизни. Он носился по воздуху, по голубому небу, за девочками, за обнаженными прекрасными женщинами, не смея к ним прикасаться. Получая удовольствие от округлых форм, от абсолютной доступности, издалека. Они жаждали ласкаться, целоваться с ним, завлекали игривыми движениями и взглядами. Раздвигали ноги, чтобы получше рассмотрел розовые аккуратные складки между ними. Он просыпался. Руки ныряли под одеяло, тянулись к торчащему писюну с напрягшейся кожей, закрывающей головку тугим мешковатым капюшончиком. Морщась от неприятных чувств, пытался закатать чехольчик вниз, чтобы освободить синюшную от натяжения верхнюю плоть. Иногда это удавалось. Образуя петлю, кожа жесткой резинкой сжималась под головкой, заставляя страдать от невыносимой рези. Но с каждым разом петля ослабевала, становилась мягче. И все равно, зуд был нестерпимым. Он решил изменить способ игры с писюном. Зажав между ладонями, взялся катать его туда-сюда, надавливая подушечками сильнее, костенея от усердия сам. Было больно, щекотно и… приятно. Девочки перестали интересовать. Когда выходил на улицу, испытывал перед сверстниками и взрослыми чувства позора и неловкости больше за тайные упражнения с членом, нежели за желание, как прежде, затащить подружку в широколиственные лопухи.

И тут заприметил странный парадокс. Повзрослевшие девочки теперь сами стремились найти повод для того, чтобы оказаться с ним наедине. Мальчиков по прежнему интересовали лишь игры в войнушку, в прятки, в лапту. Они только начали смущенно сторониться косичек с платьицами. У девочек же под сарафанчиками вдруг взбугрились небольшие твердые холмики, которые у них словно постоянно чесались. Они и стеснялись, и норовили покрепче потереться с пацанами постарше. Но дело в том, что за то непродолжительное время, пока он привыкал к новому способу самоудовлетворения, в его организме тоже произошли неожиданные перемены. Теперь он избегал девочек не только из-за частой последних несговорчивости. Он начал их бояться. Жажда окунуться в незнакомый сексуальный мир не покидала никогда, да красочный мир этот представлялся уже по другому. Он стал казаться опасным.

С каждым днем желание получить удовольствие становилось сильнее. Удерживало лишь одно,после онанизма просыпался жгучий стыд.Щеки принимались пылать,глаза неестественно блестеть, а колени от напряжения подрагивать. Ни попасться на глаза матери с отчимом, ни выбежать на улицу к пацанам. Натертый шершавыми от работы по хозяйству ладонями, член горел синим пламенем, как та палочка, с помощью которой древние люди добывали огонь. Вдобавок, кожу ранили грубые складки на трусах. Эти обстоятельства выводили из себя. Дока превращался в нервного, грубого пацана, которого опасались лишний раз потревожить даже родные люди.

Как-то поздним вечером, когда пацаны с девчатами разбежались по домам и на бревне для посиделок остался один конопатый друг, между ними произошел откровенный разговор. Друг поведал, каким из способов удовлетворяет себя, Дока признался, что онанирует, но расслабухи, о которой слышал от взрослых пацанов, ни разу не испытал. Парни хвастались, что кончали в полный рост. Молофья с конца хлестала как из ведра. А ему, когда он катает писюн между ладонями, лишь щекотно. Неожиданно друг наклонился, распахнул ширинку у Доки на штанах. Нашарив хухолек, упал на колени, начал его сосать. Обсмыгивать не хуже теленка, поймавшего коровью дойку. Было щекотно и стыдно одновременно. К тому же, никаких чувств нигде не зарождалось. Ни в яичках, обязанных взорваться струей молофьи, ни в животе, ни в груди. Хорошо, странный спектакль продолжался недолго. С едва различимого за палисадником крыльца друга позвали. Он ушел, не забыв спросить, понравился ли новый прием. Признавшись, что не испытал ничего, Дока засобирался домой тоже. Друг намекнул, что у себя он достает. Согнется в кольцо и сосет.Если есть желание, может продолжить.Дока отказался,не захотев лишний раз испытывать гнетущее чувство стыда. Все равно из затеи ничего не получилось.

Однажды,спрятавшись, как всегда, в обвитой плющом беседке посреди сада, он настроился уже закончить онанировать. В очередной раз удовлетворение показалось слабым. Как вдруг почувствовал поднимающуюся снизу странную волну. Она расширялась, неумолимо захватывая тело. На лбу выступила крупная испарина, руки и ноги свело. Дока испугался. Зубы сцепились, горло перехватило. Он так и застыл с торчащим из ширинки членом с по прежнему не открывающим головку кожаным капюшончиком. Добравшись до темени, волна ударилась о него. Пошумела пеной, откатываясь под вторую, за ней третью. Дока с трудом держался на ногах, его выворачивало наизнанку. Как и возникло, волнение начало угасать. Телом принялась завладевать сонная расслабуха. Лишь продолжал дергаться напрягшийся писюн. Дока склонил голову. Из сморщенного верха капюшончика выползла прозрачная капелька. Набухая, скользнула вниз, зависла чистой соплей на тонкой ниточке. Он осторожно подцепил ее пальцем, поднес к лицу. Капля оказалась липкой. И душистой. Страх уходил. Все существо окунулось в приятное чувство умиротворения, какое испытывал только на руках матери, когда та укладывала его спать. Он понял, что впервые кончил. До этого случая, как ни старался, ничего не получалось. Насиловал себя, обливался потом, краснел, натирал писюн до состояния горящей в костре сухой палочки. Лишь теперь, в начале осени, когда до тринадцатилетия осталось меньше двух месяцев, это произошло само собой. И пришла первая любовь. После года учебы в расположенном в другом городе ремесленном училище, Дока приехал на летние каникулы. Никто не собирался кормить его, как других пацанов, до окончания десяти классов. Нет, Дока не помышлял бросать учиться, осознавая, что образование расширяет кругозор, дающий возможность приподняться над сверстниками. Получив в дневной школе аттестат о семилетнем образовании, перешел в восьмой в вечернюю школу рабочей молодежи, одновременно работая на местной хлебопекарне слесарем. Отпахав год, поехал поступать в ремесленное, даже там после занятий сразу настраиваясь на уроки в классах при училище, шагая в ногу с перешедшими в десятый класс бывшими одноклассниками. И вот теперь, в парадной сатиновой гимнастерке, в черных брюках клеш, с кожаным ремнем с блестящей пряжкой на поясе, он выпендривался перед сверстниками как вошь на гребешке. Пацаны примеривали заломленную по особому его фуражку,девчата трогали пальцами стоячий воротник и маленькие сверкающие пуговицы. Дока разрешал. В пятнадцать лет быть во главе необузданной уличной ватаги дано было не каждому. Снова он оказался в центре внимания, наслаждался своей властью.

- Интересной личностью был этот Дока. Не как все, - задумчиво проговорила внимательно слушавшая собеседника молодая женщина. Облокотившись локтями о скатерть на столе, она повертела в руках замысловатую зажигалку. – Половое созревание у него произошло одновременно с возрастными изменениями у девочек. Скажем так, из коротких платьиц они вырастают раньше мальчиков. Если основная масса мужчинок еще не эти самые мужчинки, то большинство их сверстниц уже в полном смысле девушки со всеми вытекающими отсюда последствиями.

- Именно так, дорогая. Дока не только сумел вымахать вверх, но и стал дееспособным быстрее однокашников, несмотря на то, что половые чувства у них проснулись практически в одно время, - мужчина открыл пачку с сигаретами, наполовину выдвинул одну и снова втолкнул обратно.Побарабанил пальцами возле фигурной ножки хрустальной вазы с фруктами. Как бы осознав, чего потребовал его организм в данный момент, поднес к изогнутому носику сифона толстостенный стакан, впрыснул в него газированной воды. Отпив глоток, промокнул рот тисненной салфеткой. – Но не это главное, интересно другое. Почему после того, как стал заниматься онанизмом, он начал избегать девочек? По идее все должно было бы произойти наоборот.

- Здесь я не согласна, - вспорхнула ресницами в его сторону молодая женщина. – Думаю, поначалу он стал получать удовольствия больше от онанирования, нежели от простого рассматривания розовеньких под трусиками долек. А потом, когда созрела сперма, осознал, что превратился в мужчину. То есть, понял, что может нанести девочкам не только обыкновенный вред, но и оплодотворить их. А это уже и тюрьма, и общественное порицание, которое по силе воздействия даже превосходит несвободу. Отсюда и стыд за раннюю взрослость, и страх перед настоящей ответственностью.

- Может быть, - пощелкав ногтем по стакану, раздумчиво протянул мужчина. Скинув пиджак, он повесил его на выгнутую спинку кресла.

Вдали, за кольцевой дорогой, красовались лужковские разноцветные высотки. Будто между серопанельными разноэтажными кубами с невзрачными крышами кто-то надумал развести поставленные на попа фигурные, усаженные в беспорядке цветами, каменные клумбы. Перед ними роились мурашами из нескончаемых потоков автомашин, размеченные по европейски, современные широкие автобаны с подвесными развязками, одноопорными легкими мостами и бесконечной лентой железных разделительных перил посередине. Москва все больше начинала походить на пригород одной из мировых столиц. Конечно, не Дефанс у ног сир де Пари, не бельгийский полностью крохотный Брюссель, не серенький низкорослый Амстердам у залива Северного моря. Оба последних города почему-то представлялись в деревянных башмаках, допустим, Рембрандта, или другого известного фламандца. И не по прежнему мрачноватый, отрывистый герр Берлин. Скорее, пригород слепящего глаза азиатским роскошным уродством китайского Гонконга с поддержанием европейского все-таки порядка. Или малайского Сингапура на полуострове Малакка, когда смотришь на него со стороны моря с борта опять же китайской джонки. Все перечисленные города мужчина успел посетить, когда раскручивал свой бизнес. Интересного в них он ничего не отметил. Везде люди как люди, с одними и теми же проблемами на всех. Разве что в Европе бросалось в глаза в первую очередь бережное отношение к истории собственной, во вторую, вытекающее из этого личное достоинство.

Мелодично напомнил о себе брошенный под правую руку сотовый телефон. Сказав пару слов, мужчина выключил его. Посверкав зажигалкой, молодая женщина отложила ее в сторону, сплела длинные пальцы рук.

- Но мы отвлеклись, - с интересом в глазах посмотрела она на собеседника. – Итак, у него проснулась первая любовь. К кому? И кто она такая, сумевшая собой заменить суррогатное увлечение сексом?

- Тебе по прежнему интересно? – переспросил он.

А вечером все собрались на знакомом бревне у забора одного из домов на краю их небольшого городка.В предложенной кем-то из ребят вечной игре в жениха и невесту раскрутился барабан удачи на будущее. Дока хамил, прижимался к пугливым подружкам, пытался ущипнуть за коленки, покруглевшие попы. Но ни одна из них, придурковато хихикающих, не затронула натянутых струной желаний. Враз вымахавшие, угловатые, они превратились в боязливых глупых кур, не привлекающих внимания даже запретным – четко обрисовавшимися грудями. В ремесленном самостоятельно руливший вслед за девчатами из ихней группы член, здесь будто отмер. Дока по прежнему занимался онанизмом. Сейчас же и сексуального напряжения не ощущал. До него начало доходить, что прошлая пацанячья раскованность не вернется. Никто из любезных раньше партнерш не согласится дать затащить себя в кусты, не снимет трусиков и не раздвинет ножки, чтобы он смог насладиться видом едва прикрытых золотистым пушком двух нежных долек. Они повзрослели. Они смотрели на него как на будущего жениха. Невзирая на то, что за все время дружбы ни одна не сумела приблизиться настолько, чтобы называть себя его единственной и неповторимой. Сколько помнил, он выбирал не невесту, а сексуального единомышленника. От неприятного вывода накатила тоска зеленая.

И тут появилась она. Высокая, длинноногая, в короткой юбчонке, в белых носочках. Волосы подстрижены под Гелену Великанову. Присела на мигом освобожденное на бревне место, карими глазами повела вокруг. Тринадцатилетняя москвичка, приехавшая на школьные каникулы к дальним родственникам. Так по его объявлении мимоходом обронила мать. Было странно, что никто из ребят о ней словом не обмолвился. На пятачке убавилось девичьего визга с пацанячьими возгласами. Заметив Доку, она на минуту задержала на нем напряженный взгляд. Затем шустро наклонилась к уху одной из девочек. Та сразу принялась безудержно смеяться. Дока нахмурился, переступил с ноги на ногу. Он подумал, что новенькая передала соседке впечатление от его внешнего вида. Торчавший сзади рыжий дружок, однажды пососавший его член, солидарно хихикнул. Он давно набивался в женихи к веселой хохотушке. Теплый летний вечер только наступал, было сравнительно светло. Гостья выгодно отличалась от сереньких жительниц окраины провинциального городка, отстоявшего всего в трехстах километрах от Москвы. Покрутившись на бревне, она сообщила какую-то новость подружке с другого бока. Та тоже задергалась в деланно радостных конвульсиях. Дока огляделся. Заметил, что пацаны как бы отстранились. Москвичка снова прошлась по его фигуре. В глазах светился вызов. Подобную наглость мог позволить себе лишь кто-то из старших, но никак не приезжая, пусть даже из столицы. Но он вдруг ощутил не вспышку раздражения, а чувство симпатии к этой смелой девчонке. Именно такие нравились всегда. Может быть, потому, что, несмотря на напористый вид, внутренне чувствовал себя неуютно. Требовались постоянная поддержка, опора. Он и лидером считался лишь из-за физического превосходства. Настоящий авторитет имел спокойный, уверенный в себе, рыжий друг. Стоило пацанов выпустить из поля зрения, как на его месте уже оказывался этот лучший кореш. Вот и сейчас ребята притихли в ожидании дальнейших событий. Как всегда, выручил друг, предложивший москвичке включаться в игру. Ссориться с Докой ему было не выгодно, тот мог запросто перетянуть к себе его подружку. Закрутилось, завертелось колесо мальчишечьего счастья. Кто какой билет вытянет станет известно потом, через много лет.

Ночью Дока не мог заснуть. Впервые расхотелось просунуть руки в трусы и помассировать вечно охочий до сладкого член. Под потолком проступало лицо девочки из столицы, задорное и призывное одновременно. Даже имя и фамилия понравились. Татьяна Маевская. Таня. Не Варя Халабудина и не Зина Закавыкина. Ма-ев-с-кая. Во время игры в жениха и невесту она не раз пыталась высмеять его, подначивая то над якобы похожей на механизаторскую робу формой, то над прической под Ваню дурачка, то над глупыми ответами на простые по ее мнению вопросы. Он стерпел все. Если бы так попыталась издеваться любая из подружек, она давно бы ушла домой в слезах. Дока умел защищать себя. После сдержанного его поведения пацанам осталось лишь похмыкивать в кулак. На подсознательном уровне они как бы поняли, что здесь началась игра по своим правилам. Ко всему, у Доки просто не могло быть соперников. Он был неповторим. Во всем. Начиная от идеального голоса, которым владел не хуже Робертино Лоретти, заканчивая драчливым, бойцовским, характером.

Прошла неделя. Снова наступил вечер. И подошел вплотную к ночи. Улица с бревном опустела. Ребята разбрелись по домам. Они остались одни. Дока не мог без Тани, как Таня не желала быть без него. Не только пацаны, но и взрослые успели заметить их привязанность друг к другу. Родственники больше не грозились отправить Таню домой. Мать перестала намекать о том, что «вот шалашовка принесет в подоле, тогда как!».

- Пойдем сходим за цветами? – тихо предложил он.

- Наворуешь? – озорно сверкнула она белками. Темные зрачки слились по цвету с ночью вокруг. Лишь пыхали искорками, которые взрывались и гасли.

- Наворую, - согласился он. Отметил про себя, что зайти надо подальше, чтобы в случае неудачи хозяева палисадников его не признали. – Чувствуешь? Георгины, гладиолусы, гортензии

- Эти цветы запах имеют слабый, - усмехнулась она. – У вас в палисаднике растут ночная фиалка с кустами жасмина. Вот от них точно в дрожь бросает.

- Пошли. Сама нарвешь.

- Нет, у своих воровать никакого интереса, - она подумала. – Сбегать бы сейчас на луг. Ромашки, анютины глазки, незабудки, васильки, колокольчики… Сено в копнах. Жалко, темно.

- Луна, вон, показалась. Я еще фонарик возьму.

- Все равно страшно. За городом… речка… Я боюсь темноты. Темной воды.

- Я же с тобой!

- Ты герой… Ладно, пойдем за садовыми. Не на наших улицах, чтобы не настучали. Иначе отправят в Москву.

- За Козельской, за Марченко. Там палисадники широкие, как огороды.

Она притаилась на дорожке. Он ловко перескочил через штакетник, зарылся в дебрях, на длинных стеблях с громадными шапками, цветов. Настоянный запах ударил в ноздри, вскружил голову. Такой обалденно ядреный, что земля покачнулась. И сразу удесятерилось поселившееся в груди чувство любви к Татьяне. Сейчас он сумел бы взлететь на любую высоту, погрузиться в какие угодно глубины. Никакого страха перед хозяевами роскошного в лучах яростной луны приглушенного цветочного калейдоскопа.

- Много не срывай, - негромко позвала она. –Они все равно быстро завянут.

Так же на крыльях он перелетел через ограду на дорожку. Пробежав пару переулков, отдал ей, сопящей рядом, букет. Она уткнулась в него. Переводя дыхание, откинула голову назад. Снова погрузилась вся, с волосами. Когда выныривала из пахучих волн, Дока сунулся носом ей в щеку. И ощутил, как ее губы жадно скользнули навстречу. Успел поймать обе припухшие половинки. Даже лизнуть их, липковатые, немного горьковато-сладкие. Замер, не в состоянии обработать полученную информацию. Он впервые сделал попытку поцеловаться. Когда в детстве, или сейчас, по приезде из ремесленного, шершавыми губами обчмокивала мать, это было одно. Привычно, и теперь не совсем желательно. С девчатами до поцелуев никогда не доходило. Сразу до трусов. А здесь под кожу проник щекотно странный импульс. В верхней губе и застрял, не в состоянии пробить дорогу в определенное для него место. Он снова выпятил подбородок вперед, но Таниного лица рядом уже не оказалось. Длинными ногами она мерила притоптанную сбоку дороги тропинку, удаляясь от Доки все дальше.

Догнать Таню удалось лишь возле широких дощатых ворот во двор большого дома ее дальних родственников. Бегать подружка умела. Задержавшись под высоким черным навесом на столбах, она выставила руку ладонью вперед. Когда Дока отдышался, подняла палец:

- Тс-с-с… Я уже дома.

- Понял, - сбивая запал, не стал оспаривать он. – Завтра выйдешь?

- Забыл? Завтра мы все идем на речку. Ты обещал показать, как руками ловишь рыбу в норках. Там, на вашем Повороте.

- Не забыл, - шмыгнул он носом. – Тогда не задерживайся.

- Спокойной ночи.

Вяло скрипнула воротина, по ступенькам простучали быстрые каблуки. Дверь в дом, наверное, предусмотрительно оставили открытой. Дока перешел на другую сторону дороги. Хотел немного посидеть на бревне. Затем сунул руки в карманы и в сумасшедшем лунном свете отправился в обход недавно выстроенных срубов с огородами за ними на свою улицу. Маленький город потихоньку расширялся за счет переездов крестьян из близлежащих деревень. Данное обстоятельство и раздражало, и пробуждало приятную мысль о том, что вскоре они не будут совсем крайними. Ему по прежнему не хотелось залезать под резинку от трусов и прикасаться к будто оправившемуся от постоянных унижений, вдруг успокоившемуся члену. По телу без болезненного напряжения разливалось блаженное тепло, от которого прогрелись даже вечно холодные кончики пальцев на руках и ногах.

Лето. Луг большой, большой, до самого горизонта. И речка. Они, пацаны по пятнадцать - семнадцать лет, в ней купались. Вместе с ними пришла Таня. Ей исполнилось тринадцать. Она все время старалась дернуть Доку за руку:

- Юрон, пойдем достанешь мне кувшинку.

Тот отмахивался. Они играли в догонялки, ныряли и ловили друг друга, а Танька ему мешала. Дока успел показать ей, как руками ловить рыбу в неглубоких норках под самым берегом. Поймал и выкинул на траву несколько плотвичек с окуньками. Подружка нанизала их на прутик, сказав, что сама сварит уху. Теперь пришла ему очередь заявить себя настоящим мужиком, включиться в силовые игрища. Но Таня была настырная, прилипла как пиявка:

- Юрчик, ну пойдем достанешь кувшинку.

Дока кивнул в сторону своего друга:

- Витьку проси.

И нырнул. Долго разводил ладонями под водой, пока не уткнулся в осоку на другом берегу. Татьяна оказалась тут как тут:

- Отвали, малолетка, - выведенный из терпения, заорал Дока. Таня была на два года моложе его, и если бы не были с одной улицы и не дружили, он давно высказал бы все, что думал. Про вчерашний побег с цветами напомнил бы тоже.

Наконец, ребята выскочили из реки. Пришла пора собираться домой. Дока окунулся и по крутому глиняному откосу стал карабкаться на берег. Вдруг почувстввовал, как большой кусок грязи прилип к спине. Обернулся, посреди реки стояла Татьяна и смеялась. Он тут-же прыгнул в воду, попытался догнать, но она хорошо шла саженками. Возвратился, снова окунулся и полез на верх. И вновь вязкий кусок ила прилип к боку. Он озверел, погреб что есть силы, аж бурун вскипел сзади. Но догнать не смог.

Ребята оделись и пошли. Выскочив на берег, Дока побежал к тому месту, где оставил одежду, и удивленно огляделся. Штанов с рубашкой не было. На другой стороне реки стояла Таня, показывала ему его брюки и преспокойно влезала в свое платье. Он сел на траву, задумался, как ее наказать, потому что на лугу догнать было легче. Потом прыгнул в воду. И они побежали. Мчались долго. Он стал догонять. Неожиданно она обернулась и он увидел глаза. По инерции ткнулся в ее плечо. Но эти карие с искорками огромные зрачки…

Она упала навзничь в высокую траву, раскинула руки и подставила лицо небу. Широко раскрыв рот, через ровные зубы втягивала прожаренный луговой коктейль. Впалый живот, грудь подрагивали от плясавшего казачок сердца. Сарафан колоколом разбросался вокруг ее обнаженных ног. Подобрав брошенные ею на бегу свои штаны с рубашкой, Дока плюхнулся рядом. В верхнее веко острой вершинкой воткнулась усеянная мелкими соцветиями лиловая кукушечка, в нос норовила пролезть метелка какого-то растения. На этой стороне реки луг пестрел разноцветьем побогаче, потому что каждый год попадал под весенние разливы. Ребята частенько прочесывали его в поисках птичьих гнезд, которых пряталось в траве великое множество. Вот и сейчас вокруг беспокойно закружил потревоженный серенький жаворонок. Далеко позади осталась прохладная речка. Впереди, за коричневыми будыльями конского щавеля, просматривалась при железной дороге веселая деревенька.

Они быстро приходили в себя. Дыхание успокаивалось, воздух уже не казался обжигающим. Подняв голову, Дока сморгнул с ресниц крупные капли пота. Сглотнув слюну, подождал, пока сердце нащупает прежний ритм. Затем протянул руку к обнаженным коленям Тани, коснулся пальцами еще мокрой загорелой кожи. Девушка не шелохнулась, лишь скосила глаза на его по юношески неокрепшее плечо. Обхватив ладонями ее ноги, он бессознательно вжался в них губами, целуя и легонько покусывая, стараясь удержать стремящиеся к трусикам огрубевшие в ремеслухе пальцы. Нет, желание вновь увидеть покрытые золотистым пушком розовые продлговатые дольки, насладиться их видом до появления во рту тягучей слюны, не вспыхнуло тут-же. Им овладело чувство другое. Не узкое, занимающее лишь голову с плечами, а широкое, до кончиков ногтей на ногах. Спокойное, не затронувшее яичек и члена. И все равно, привычка норовила приковать внимание к резинке на бедрах Тани. Не хватало сил удержать ее в узде. Со стыдливым мычанием Дока потянулся к напрягшемуся животу подружки. Когда просунул пальцы под трусики, Таня вцепилась в его локти. Он встретился с пугливым, вопрошающим взглядом. Попробовал настоять на своем. Но захват оказался крепким. Подружка приподнялась с травы, заваливаясь на бок, попыталась скорчиться.

- Я только посмотрю, - теперь уже откровенно попросил он.

- Убери руки, - негромко потребовала она.

- Не бойся, это я видел.

- Я знаю… - неожиданно проговорилась она. – Но ты сейчас… какой-то странный.

- Ничего не странный. Одинаковый. Отпусти руки.

- Не отпущу…. Давай вставать.

- А кто тебе рассказал про меня?

- Никто… Девочки.

- Дуры. Но я им правда ничего плохого не сделал.

- Они не дуры. Просто они выросли. Отцепись.

- Но я всего лишь погляжу. Что тебе, жалко?

Кинув взгляд на ее грудь, Дока вдруг отметил, как она приподнялась. Стала выше и острее округлыми до этого холмиками, выпиравшими через мелькавший под мышкой модный лифчик, через материю сарафана. В глубине сознания проснулось полузабытое желание насладиться видом вожделенных долек. Через мгновение оно обуяло его всего. Как и прежде, он не хотел причинить очередной подружке боль, он лишь требовал возвращения туда, в не отвечающее ни за что детство. Собрав все силы, принялся отдирать ее руки. Таня слабо сопротивлялась, с каждым новым натиском быстрее сдавая позиции. Наконец, трусики были спущены до колен. Дока приподнялся, с силой потянул их на себя.

- Порвешь, дурак, - разжимая пальцы, вскрикнула Таня. – Что я тете скажу!..

- Ничего не говори, - отбросив трусики в траву, взялся за ее ноги Дока. –Раздвинь колени, я ничего не сделаю.

Внимательно всмотревшись в порозовевшее лицо Доки, Таня позволила растащить ее ноги. Затем откинулась на спину, сжав кулачок, подложила его под голову. Расширенными зрачками Дока впился в половой орган подружки. Он рассчитывал увидеть на лобке тот же золотисный пушок, а узрел редковатый пучок темных кучерявых волос. Обе половинки пухлых губ тоже были покрыты черными мягкими завитушками. Запах показался не тем, из детства, похожим на запах от малосоленой селедки с молокой, а,хоть и тоже рыбным, но рыбы другой породы. Во рту принялась скапливаться густая слюна. Осторожно раздвинув большие дольки, Дока поводил подушечкой пальца по скользкому углублению с теми же внутри двумя розовыми лепестками, с крохотным как бы хухольком между ними. Послышался слякающий звук,усилился терпковатый запах. Он был резче того, из прошлого, успокаивающего, заставляющего просто балдеть. Этот запах возбуждал. Из паха в яички переместился плотный сгусток энергии, наполнил мошонку, заставив член приподнять головку. Дока проскользнул подушечкой пальца дальше по углублению. И провалился в тугое отверстие. Фигурка Тани напряглась, она вскинула голову. Обхватив руку Доки, попыталась отбросить ее в сторону.

- Туда нельзя, - быстро проговорила она. – Мне так больно.

- Знаю. У вас там пленка, - нетерпеливо согласился он. – Я и не думаю залезать глубже. Только с краю.

По пальцу уже побежали сладостные мурашки, забираясь все выше и выше. Немного погодив, Таня убрала обмякшую кисть, которая упала вдоль туловища. Было видно, что подружка тоже испытывает удовольствие от его действий. И если бы не настороженность внутри, изредка встряхивающая тело мелкой дрожью, она бы приняла предложенные им правила игры. Но дремучий страх на генном уровне не давал возможности расслабиться окончательно. Между тем, Дока послякал пальцем туда - обратно, млея и от сексуальных звуков, и от туго охватившей фалангу мягкой плоти. Та словно самостоятельно принялась обсасывать кожу вместе с ногтем, одновременно окропляя поверхность ее липкими горячими выделениями. Члену в трусах стало тесно. Он запросился наружу. Дока прокрался дальше, в розовую глубь узкого отверстия. Добрался до упруго вмявшегося препятствия. Таня закрыла глаза, затаилась. Колени медленно притянулись друг к другу, зажав его ладонь между худенькими ляжками. Щеки ее стали пунцовыми, дыхание отрывистым. Дока попробовал препятствие на прочность. И сразу ощутил, как палец защемили будто клещами. Еще чуть-чуть, и он останется в отверстии. Откушенный.

Раньше, с девочками со своей улицы, он не позволял никаких движений внутри их половых органов, довольствуясь возней у входа в бархатные норки. Взрослые не раз предупреждали, что в щелках есть такое, за что мужчин расстреливают, а пацанов надолго сажают в тюрьму. Поэтому, зная его порядочность, подружки относились к ковыряниям спокойно, стараясь не показывать вида, что тоже нравится, когда с них снимают трусики. Они сдерживали взбрыкивания ногами, гасили пробегающие по лицам судороги, убирали неспокойные руки под попы. Выходило, с Докой им было хорошо. Неприятный инцидент из-за его сексуального пристрастия произошел лишь однажды, с девочкой не совсем в себе. Остальные случаи спрятались в тени взамного доверия.

Затаившись, Дока свободной рукой погладил шелковый живот подружки, покрыл пах поцелуями. Таня чуть ослабила пресс коленями.

- Я же сказала, дальше мне больно, - с усилием пошевелила она припухшими губами. – Тем более, мы договорились.

- Договорились, - эхом откликнулся он. Наивно признался. – Хотел проверить, у тебя как у наших девчонок, или по другому.

- У меня только мое, - занятая чувствами, пропустила Таня наглое откровение мимо ушей. Попросила. – Лучше сверху помассируй. Так приятнее.

Доке ужасно хотелось вместо пальца всунуть в щель вырвавшийся из плавок, налившийся нездоровой краснотой, член. Он впервые испытывал подобное стремление. Сам боялся этого, до сих пор не представляя, как можно войти длинным твердым органом внутрь человеческого тела. Наверное, будет больно. Это как проткнуть ножом. Прольется много крови. В далеком детстве они с мальчиками дурачились, норовя снять друг с друга штанишки и засунуть в попу коротенький карандаш. Страх оттого, что кто-то сможет попасть в дырочку сзади, долго преследовал его, не давая возможности ночью спокойно заснуть. Когда ковыряешься у края тепленькой щелки – это одно, но если пытаться засунуть палец, или даже член, поглубже в письку – совершенно другое. Неестественное, пугающее неизвестностью. Но кто-то упорно подталкивал Доку ввести вовнутрь пахуще слякающего, раздражающего отверстия, именно свой член. Облизав губы, он всей пятерней нехотя принялся массировать подружке вспухшие половые дольки. Страх оказался сильнее инстинкта.

- У тебя есть кто-нибудь кроме меня? – поглаживая спрятавшийся между лепестками Танин крохотный хухолек, от прикосновения к которому напрягалась вся ее фигурка, спросил он. – Ну… делал так, как я сейчас?

- Делал, - расслабленно откликнулась она. – Даже лучше.

Дока насторожился, на секунду замер. В голове пронеслась мысль, что зря стесняется и жалеет подружку так же, как берег соседских девчонок. В Москве, наверное, она видела не такое. Недаром взрослые не уставали повторять, что распутство шло из столицы. Там давно открылись тайные дома терпимости с платными проститутками. Про блядей говорить нечего – как собак нерезаных. Чувство довольства намерилось уступить место жгучей ревности. Пригасив вспыхнувшие злые огоньки в зрачках, Дока глухо просипел:

Таня помолчала, пропустила сквозь сжатые зубы долгий стон. Выгнулась, не забывая держать колени на стороже. Дока приподнял голову, удивился тому, что лифчик сбился вниз живота. Небольшие аккуратные груди с потемневшими торчком сосками самостоятельно выперлись из-под глубокого выреза сарафана. Словно ждали чего-то необычного, от чего раскатались бы в лепешки.

- Моя собака, - как вполне допустимое, наконец, сообщила подружка. Поерзала попой по примятому разнотравью, добавила с придыханием. – Так языком отметелит, что даже горло перехватывает. И слушается. Скажешь – фу! - уходит в свой угол.

- Собака…, - поморщился Дока, подумав, что соперник у него действительно есть. Как и поднимался, член стремительно начал опадать, прячась в кожаный мешочек. – Собака может укусить.

- Поцелу-уй, – дрожащим голосом вдруг попросила Таня.

- Что поцеловать? – оторопел Дока.

- Там… В промежутке.

Раздвинув половые губы, он послушно настроился пролизывать углубление между. Ему это еще не нравилось, но и противным не представлялось. Вновь селедочный запах заполнил ноздри, заставляя напрягаться член. И снова цепляемый языком крохотный хухолек наливался красным соком, становился столбиком. Таня стонала и корчилась, словно у нее хватал живот. Но мысль о собачьих радостях на данном интимном месте уже не предлагала Доке заправиться доверху чувством удовольствия. Если Танина собака не кусалась, то ему здорово чесалось вцепиться зубами в уходящие под попу жирненькие дольки, за всю лохматую скотинку. Удерживало одно – появление крови, за которой обязательно последует тюрьма. И все же, несмотря ни на что, Дока не утратил к москвичке преданных чувств.

- Хватит…, - испустив последние капли слюны на изумрудные стебли под пламенеющей щекой, хрипловато остановила Таня. – Больше не могу.

- Ты разве кончила? – отрывая нос от жесткого бугорка и сплевывая, поинтересовался Дока. – Я не успел заметить.

Подружка ярко-красным языком облизнула пересохшие губы. Опершись о локоть, приподнялась. Затем взмахнула ресницами над расплывшимися зрачками и уставилась на Доку, наверное, как на свою способную собаку:

- Кончать не умею, хотя, как и ты, наслушалась много чего, - призналась она. – Могу только млеть. Пока не надоест. Дальше иду на кухню и пью чай большими кружками.

- А собака идет в свой угол, - вытирая подолом рубашки рот, тихо договорил Дока.

- Своего Джанира я потом угощаю сочными домашними котлетами, - расслышала и снова пропустила мимо ушей подтекст подружка. – Он у меня умница. И порядочный.

- Девочки в Москве поступают так же? – заваливаясь в листья конского щавеля, поинтересовался Дока.

- По разному, - не удивилась вопросу Таня. - Кому целует ее дружок, кому собака, а кто согласен на кота-котовича в красных сапогах.

- В полный рост. Лишь бы не было последствий.

- А как поступают ребята?

- Как-как… Заладил, какашка, - повела глазами подружка. – Кому опять же помогают домашние зверятки, кому девочки. Тебе не делали?

- Ничего. Как-нибудь покажу.

- А если сейчас?

- Сейчас пойдем домой. Подумают еще…

Легко вскочив, Таня надела трусики, застегнула лифчик на груди. Она не поднимала глаз, словно после того, как привела себя в порядок, испытала чувство стыда. Дока тоже старался не смотреть в ее сторону. Все произошло неожиданно. Поначалу он и мыслей не имел поступить с нею так же, как с соседскими девочками пару лет назад.

Когда подошли к окраине города с тенистыми садами за невысокими заборами, Таня вдруг спросила:

- Мы продолжим дружбу, или ты меня уже разлюбил?

- С чего это вдруг? – насторожился он.

- Девочки сказали, партнерш ты менял часто.

Он промолчал, сосредоточив внимание на утонувшем в деревьях начале ее улицы. Дорога между огородами с распустившимися фиолетовыми соцветиями на мощных кустах картошки была пустынна.

Все лето Таня провела в их городе. Они встречались почти ежедневно, но ни разу никто не заподозрил обоих в сексуальной близости, хотя уединялись периодически. Отлучки чаще маскировались то походами за чужими цветами, до которых местные девчата были не охочи по причине природной лени, то поездками на попутных машинах в дальний лес за грибами и ягодами. То уединением с обыкновенным рассматриванием карандашных рисунков. Таня рисовала прекрасно. Выписанные ею лица мальчиков и девочек были так красивы, пейзажи глубоки, а натюрморты правдоподобны, что всю жизнь тянущийся к недоступному, Дока замирал рядом с подружкой, не в силах выразить словами свое восхищение. Между ними и правда ничего не было. Кроме привычных «гляделок» с поцелуями половых органов, теперь с обоих сторон. Но, как в случае с конопатым другом, осторожное посасывание его члена Доке абсолютно не понравилось. Он привык к силовому интенсивному онанизму, а не к боязливым щекотливым пощипываниям. К тому же, вскоре гляделки с поцелуями прекратились сами собой. Крепкая дружба переросла во что-то более серьезное. Непонятное и благородное. Пацаны с девчатами завидовали их платонической стойкой любви, взрослые радовались тому, что кобелина Юрон не шастает по трусам вымахавших с потяжелевшими грудями их чад на выданье. За это время Дока настолько сблизился с Таней, что не представлял себе, что будет делать, когда она уедет в Москву. Время разлуки приближалось катастрофически. Скоро и ему придется собирать чемодан для отчаливания в свое ремесленное.

И час пробил. Перед разъездом в разные концы они в последний раз с ватагой пацанов с утра сходили на речку. После того, как Илья -Пророк поссал в нее, вода стала холодной. Они лишь окунулись. Высокая трава с полевыми цветами была скошена, уложена в небольшие копешки. Жаворонки еще трепетно зависали в прохладном уже, кристально чистом воздухе, но в том же воздухе не щущалось больше зноя с кружащими головы медовыми всплесками. В нем появились длинные белесые нити летящей по воле ветра паутины. Когда возвращались домой, Таня задержала Доку, не говоря ни слова, поводила между стожками привявшей травы. Она словно искала место, где можно было бы уединиться. Ему совершенно не хотелось заниматься разглядыванием когда-то заветных пухлых долек, тем более, прикасаться к ним губами. Словно почувствовав его настроение, Таня вдруг прижалась к нему грудью, крепко поцеловала. И бросилась догонять подросших за лето пацанов. Он так и остался стоять между пахучими, аккуратно сверстанными копешками в раздумьях над ее истинными намерениями.

Вечером Дока подошел к заветному бревну в числе самых последних. Среди девчат Тани не оказалось. Не подошла она и через полчаса, через час. Он забеспокоился, стал оглядываться на залитые электрическим светом окна ее дома. Потом не выдержал, пошел сам к скрипучим воротам. Внутри посторного двора взобрался по ступенькам крепкой лестницы, постучал по лудке двери, ведущей в дом. Открыла тетка, высокая интеллигентная женщина. Запахнув вязаную кофту, быстрым взглядом окинула Доку с ног до головы:

- А, Юрон. Ты почему не пришел провожать Таню?

- Как провожать? – отропел Дока. – Куда?

- Домой, - всплеснула руками тетка. – Разве вы не договорились?

- У нее же была еще неделя, - не своим голосом просипел он.

- Была, никто ее не гнал, - пожала плечами женщина. – Но вот решила уехать сегодня. Пришла с речки, собрала вещи и часам к пяти мы проводили ее на вокзал. Не договорились, что-ли, горе-влюбленные? Или поругались?

- Мы не ругались никогда, - опустил голову Дока, опять не находя причины тому, что про все знающие ребята и в этот раз ни о чем не предупредили. Он взялся за перильца. – Извините.

- Адрес дать? – участливо спросила женщина.

- У меня есть. Рисунки ее тоже. - не оборачиваясь, буркнул он.

Больше Таню Маевскую Дока никогда в жизни не видел, хотя оба пытались наладить переписку в течении лет трех. Не единожды судьба заносила его и в саму Москву. И каждый раз случались события, из-за которых не было возможностей заглянуть к подружке, живущей по заветному адресу в кармане рубашки. В письмах она писала, что ходит в балетную школу, учавствует в театральных постановках уже на взрослой сцене. Потом послания закончились. В один из приездов в столицу от постового милиционера Дока услышал, что в ихнем районе улицы с таким названием не существует. В адресе что-то напутано. Впрочем, может, и была, да в связи с недавними постановлениями могли переименовать. Дело, мол, не хитрое. Москва тогда здорово расстраивалась. Дока перестал искать свою первую любовь. Он понял, что дороги у них разошлись. Навсегда.

- Печальный финал, - обнимая пальцами хрусталь, с грустью в приятном голосе сказала молодая женщина. Помолчала. Затем подняла бокал, отпила несколько маленьких глотков рубиновой терпкой жидкости. В ямочке между ключицами ненадолго забился небольшой родничок. Задержав бокал над столом, полюбовалась разноцветными всполохами внутри, вспыхивающими от лучей заходящего солнца. Посмотрела на мужчину. – Первая любовь почти всегда оставляет в человеке светлый след. Он у тебя остался? Луч из детства, скажем так, хотя бы изредка тебя согревает?

Мужчина, наконец, решился вытащить сигарету из пачки. Осторожно размял по всей длине. Движение не прошло бесследно, женщина едва уловимо усмехнулась. Прикурив, он раздул щеки, подержал дым во рту. Затем резко и широко раздвинул губы с похожим на «па» звуком. Только после этого бросил испытующий взгляд серых глаз на собеседницу:

- Почему ты решила, что все рассказанное произошло со мной? – отметил, что вопрос заставил ее немного напрячься. – С самого начала я хотел развенчать твои предубеждения, но ты с таким любопытством впитывала мои фантазии, что ничего не оставалось, как просто подыгрывать. В первую очередь, самому себе.

- Что ты хочешь этим сказать? – не отрывая пальцев от хрусталя и не подимая глаз, тихо спросила женщина. – Не желаешь признаваться, что сожалеешь о том, что не трахнул тогда эту девочку? У тебя бы все равно ничего не получилось, даже если бы она сама там, между стожками, затащила тебя на себя. Хочешь узать причину?

С пристальным вниманием мужчина продолжал следить за выражением лица молодой женщины. Он как бы сам в точности не знал, куда приведет канва раскрученного им здесь, за столом из карельской березы, сюжета. В свете этого не ведал ответа и на, опять по канве, возникшую загадку, связанную с внезапным отъездом Татьяны в Москву. Вопрос о том, что она осталась девственницей, тоже не давал покоя. Но стоял на втором месте после бегства тринадцатилетней подружки. Ведь тогда, по идее, он бы долго не мог найти самого себя, не то что вообще думать о сексе. Не испытывал бы влечения даже к привычному онанированию. До отъезда в ремесленное училище каждый вечер подходил бы к отшлифованному ребячьими задницами бревну, издали прищуривая веки в надежде в сумерках рассмотреть знакомую поджарую фигурку в коротком платьице и в белых носочках. Поторчав немного, обойденный вниманием и пацанами тоже, направлялся бы под окна ее дома. Не дождавшись Тани нигде, забредал бы в ночной луг, долго молча стоял бы под дождем из крупных звезд, возвращаясь обратно лишь под утро… Наверное, так было на самом деле. Если это не сон.

Выдернув сигарету из пачки, женщина прикурила, откинула голову назад. Потревоженный движением натуральный светлый локон по виску переместился на тонкую выгнутую бровь. Она уложила его на место, не отрывая взгляда от мужественного лица собеседника. Во всей ее раскованной позе ощущалось, что она не испытывает чувств к сидящему напротив человеку, в то же время не желает, чтобы он об этом знал. Однако, сейчас она жутко ревновала его к той, из тьмы веков, столичной девочке и ничего не могла с собой поделать.

- Ты влюбился в нее. С первого взгляда. Так бывает, когда в привычной толпе вдруг разглядишь не похожую на других личность, - женщина сделала глотательное движение, покосилась на бокал, на сифон. Снова на бокал с темным французским вином. И затянулась дымом. – А когда любишь, сексуальные проблемы отходят на второй план. Особенно явно это проявляется в подростковом возрасте. Юноши и девушки становятся нервными,непослушными влюбчивыми. Настоящими прыщавыми бестиями, казалось бы, способными на все. И, как ни странно, удовлетворяющими себя сами. Почти все они онанисты. Если подойти к их ложам, от запаха половых выделений начнет кружиться голова. Но если кто-то кого-то полюбил, трусики, как и простынь, могут испачкаться только от ночных поллюций. Я ответила на твой молчаливый вопрос?

- Спасибо. Об этом я не раз думал и сам, - согласно кивнул мужчина. – И еще одно. В твоих рассуждениях я нашел ответ на причину внезапного ее отъезда.

- Ну и…? – подалась вперед собеседница.

- Все очень просто. Как только Таня поняла, что между ними ничего не может случиться по тому простому факту, о котором упомянула ты, она решила уехать, чтобы избавить от лишних мучений в первую очередь себя. Ведь она уже была согласна, чтобы он ею овладел. Чтобы пометить его своей меткой, что-ли. На будущее. А там уже, как распорядится судьба. Мы-то знаем, что выбирает женщина.

- О, да. Как верно и то, что выбирает, все-таки, пол сильный.

Снова мелодично зевнул накрытый салфеткой крохотный сотовый телефон. Нажав на прием информации, мужчина выслушал недлинное сообщение, отдал еще более короткое указание. Пощипав подбородок, покосился на взвинченную рассказанной историей собеседницу. Он прекрасно сознавал, что она его не любит. И был этому не особенно рад, потому что потратил на признание себя в ее глазах самым лучшим немало времени и средств. Он страстно желал ее, всегда. Не единожды предлагал выходить за него замуж. Она не отказывала ему лишь в одном, в постели. И только. Жить они продолжали порознь. Виной было ее не рядовое происхождение. Проклятая столичная элита не подпускала ни на шаг даже миллионеров от перестройки, если у последних отсутствовала достойная родословная. Необходимо было как то увести разговор в другое русло, иначе сидящая напротив прекрасная молодая дама запросто могла оставить его одного в теперь ему принадлежащих роскошных апартаментах. Ее «Пежо» последней модели скромно пристроился в углу двора рядом с его мощным «Лэнд Крузером». Сама она жила в сталинских хоромах на набережной Москвы реки, у известного миру Васильевского спуска.

Покусав нижнюю губу, мужчина солидно откинулся на спинку плетеного кресла, цыкнул языком между фарфоровыми зубами:

- Кстати, за весь вечер ты ни словом не обмолвилась о том камешке, о котором пытались порассуждать в прошлый раз. Если намерена посмотреть, надо предупредить, чтобы его принесли сюда. Деньги пока есть.

Едва заметно порозовев, женщина кинула на собеседника быстрый взгляд. Помедлив, делано неторопливо поднесла к ресницам серебряные перстни на пальцах. Потрогала камень на одном из них, самом аккуратном

- Не слишком ли это будет дорогой подарок? – как бы уйдя в себя, отрешенно задала она вопрос. - Здесь полтора карата. Там, кажется, все три?

- Три и двадцать пять сотых. Чистой воды.

Мужчина удовлетворенно хмыкнул. Судя по ее лицу, уловка достигла цели. Разговор о крупном бриллианте, тоже в серебряной оправе, шел давно. Деньги на его покупку он успел списать со всех счетов. Тем более, подарок стоил новой владелицы. Она любила все бежевое, холодно серебристое, лунно-притягивающее. Лишь в постели не было никого ее горячее. Она представляла из себя тип контрастный, страстный, безумно увлекающийся. Это не была женщина – вамп. Ее можно было сравнить с таинственной звездной королевой с огромным солнцем внутри. Одновременно, с начитанной слушательницей, умеющей внимать рассказчику не только мыслями, но и душой. Она вся представляла из себя того, кто был нужен ему по самой жизни.

- Это очень большие деньги, - она скрестила пальцы перед лицом, посмотрела сквозь них. –Покупка не станет тебе в тягость?

- Я все продумал.

- Хм…, - женщина выдержала небольшую паузу. – Кстати, ты тоже не сказал, как идут дела с транзитом товарных контейнеров через Данию.

- Только сейчас я дал указание сделку узаконить и скрепить подписями моих помощников, - мужчина поднял бокал. Кивнув женщине, отхлебнул вина. – Воистину, ты приносишь удачу.

- Ну-ну, не стоит меня превозносить. В этом деле я почти ничем тебе не помогла, если не считать единственного телефонного звонка каким-то родственникам в каком-то Копенгагене, - пальцами же отгородилась она от похвалы. - Но если хочешь сделать мне подарок, я не воспротивлюсь. Только решение будем принимать вместе, - с упором на последнее слово договорила она.

- Однозначно, - склонил увенчанную идеальной прической голову мужчина. Загасив окурок, приподнял рукав в редкую темную полоску рубашки. Тускло блеснул платиновый браслет на швейцарских часах с подсветкой. Заметил вдруг, что солнечный диск уже закатился за темный гребень далекого леса. Спросил. – Дорогая, а не пора ли нам подумать об отдыхе? Время перевалило за летнее солнцестояние.

Снизу донеслись осторожные шаги и негромкие голоса заступавшей на смену ночной охраны. Кто-то из них включил матовые лампочки по периметру высокого кирпичного забора. И сразу небо над особняком из густо голубого превратилось в чернильное, без единой пока звездочки на нем. Воздух посвежел, словно весь вечер пробездельничавший ветер ждал, когда мужчина даст команду на отбой. Зябко передернув плечами, молодая женщина вновь зыркнула в спальный проем. Обхватив пальцами осанистую бутыль, плеснула в бокал немного вина. Пригубив, прикурила новую сигарету. Лишь после этого обратилась к собеседнику:

- И все-таки, ты по прежнему намерен утверждать, что первую скрипку в откровениях – иначе их не назовешь – играешь не ты? – не отвечая прямо на вопрос, чтобы успеть замять возникшую было неловкость от упоминания про подарок, лукаво поиграла она зелеными глазами. Поправив на груди жемчужные горошины, притронулась к забавлявшей ее зажигалке. - Твой рассказ абсолютно не походит на выдумку. Слишком все натурально.

- Натурально, говоришь? – Отметив про себя, что натуральнее и прекраснее ее грудей, сексуальными полукружьями выпиравших сейчас из глубокого выреза бежевого платья, он вряд ли встречал, мужчина удовлетворенно хмыкнул, скрестил под креслом ноги. Переспросил. – Тебе действительно нравится эта история?Или всего лишь интересует, кто ее главный герой?

- И то, и другое, - быстро откликнулась женщина. – Мы, бабы, народ любопытный. К тому же, кто из нас не мечтал, я бы сказала – не жаждал – настоящей любви.

- Но там не было, и не будет, настоящей любви. По моему, - развел руками собеседник.

- Для тебя может быть. А по моему, вся история кричит любовью.

Пожевав губами, мужчина всмотрелся в мигающую разноцветными огоньками ночную тьму. Опершись руками о подлокотники жесткого кресла чуть приподнялся, меняя положение тела. Женщина молча следила за ним.

- Хорошо, я продолжу рассказ. Доведу его до конца, - наконец, принял он решение. – Но с одним условием.

- С каким? – женщина напряглась.

- Ты никогда больше не спросишь, кто играет в нем главную роль. И ни разу не заподозришь в этом меня. Договорились?

- Согласна. Но ставлю условие и свое.

- Все измышляемое тобой должно максимально походить на правду.

- И побольше подробностей. Они хорошо представляются.

- Но проблем. А сейчас в постель. С этой легендой я, кажется, завелся и сам.

- Что и удерживает, - отодвигая кресло, засмеялась про себя молодая женщина. - С этим у тебя действительно никогда не было проблем…

Где-то на территории широкого двора вспыхнул сигаретный огонек настроившегося бодрствовать всю ночь профессионального охранника. В глубине спальни как бы отозвались тусклым светом над роскошным ложем старинные канделябры. Отсеченная от остальных помещений толстыми кирпичными стенами с крепкой в них дубовой дверью, утонувшая во тьме, для мужчины и женщины она превратилась в продолжение истории с одной лишь разницей. Обстановка располагала без проблем заняться снятием сексуального напряжения, от которого так мучались маленькие герои повествования.

И пришел следующий прекрасный теплый вечер. Снова после напряженного делового дня на открытой веранде встретились два абсолютно разных, тщательно пытающихся скрыть свои чувства, человека. Он осознавал, что несмотря на аристократическую внешность, если бы не обладал талантом рассказчика и незаурядным сексуальным даром, вряд ли бы она сидела напротив. Чтобы затащить ее сюда, пришлось бы изобрести немало необычного. Она же терзалась мыслью, что зря теряет время. Имелись кандидатуры поинтереснее, с выходом к мировым человеческим ценностям, где большие деньги играли роль не главную. Приемы, балы, аудиенции. Общение не в замкнутом круге пусть золотой клетки, а в обществе себе равных с интересами разносторонними, с расширенным высоким сознанием кругозором. Если бы не его неиссякаемая энергия и не талант большого выдумщика, она бы подумала, прежде чем переступить порог двухэтажного особняка на Рублевском шоссе. В районе, в последние десять - пятнадцать лет превратившемся в пункт проживания озолотившихся при перестройке разношерстных проходимцев. Конечно, Рокфеллер еще мальчиком начинал с перепродажи мыла согражданам через улицу от родного дома, Хаммер тоже поднимался с поставок простых карандашей молодой Советской республике. Сейчас это известные на весь мир семьи миллиардеров. С одним «но». В коронованных судьбой высших обществах их по прежнему принимают как выходцев из низших сословий. Выскочек. В основном, о них вспоминают, когда необходима солидная материальная помощь. И все-таки, несмотря ни на что, в собеседнике угадывалось не совсем чужое. Даже в чем-то роднящее.

Импозантный мужчина с легкой сединой на висках, в свежей белой рубашке в широкую коричневую полоску, облокотился о вновь белоснежную скатерть, наклонил новую бутылку «ВВ Клико» над хрустальным бокалом сидящей напротив женщины с зелеными глазами. Наполнил такой же фужер для вина и себе. Выбрав самый крупный персик, предложил даме. Другой перенес на свою тарелочку. И с удовольствием откинулся на спинку мягко скрипнувшего из гибких прутиков плетеного кресла. Отпив пару глотков выдержанного во французских винных погребах напитка, женщина прижгла конец длинной золотистой сигареты, приняла выжидательную позу. В этот раз на ней было светло-зеленое платье с короткими рукавами, открывавшими округлые женственные руки с ямочками на локтях, с как бы кукольными овальными плечами. В таком же, как во вчерашнем бежевом платье, глубоком вырезе поигрывало зеленоватыми искорками изумрудное ожерелье, собранное из камней средней величины. В ушах покачивались серебряные изумрудные клипсы, пальцы унизывали тоже серебряные перстни с крупными изумрудами и зеленым малахитом. Запястье левой руки охватывал широкий изумрудный же браслет из почерненного серебра. Богато обрамленная ручной работы ювелирными изделиями зелень камней выгодно подчеркивала от природы большие зеленые зрачки молодой женщины. В сочетании с беломраморным лбом и бледно розовыми щеками вся она походила на тонкую березку, впервые распустившуюся весенними бруньками. Помучавшись сомнениями в отношении совместного будущего, мужчина вздохнул, послушно взялся закатывать рукава рубашки, словно надумал готовить необычное кушанье.

Итак, прошло три года, Доке исполнилось восемнадцать лет. Он превратился в высокого видного парня, с яркими голубыми глазами, с румянцем во всю щеку на удлиненном лице, с темными волнистыми волосами до плеч. Соседки с улицы, из ближайших окрестностей, прочили его в женихи полностью оформившимся дочерям. Он дружил с ними, увлекался. Но ни одна из них не задевала чувств по настоящему, как в свое время стронула что-то в душе кареглазая москвичка Татьяна. Подобной он больше не встречал. Не найдя в его сердце места для себя, многие девушки вскоре разъехались получать высшее образование в областном городе, или даже в столице. Оставшиеся подружки, как по команде, принялись выскакивать замуж. Одна за другой. Невостребованные тоже разом упаковали чемоданы и отчалили в более оживленные места. Тогда их было достаточно. Комсомольцы требовались везде. И Дока вдруг оказался в вакууме. Травля невест собаками, прогоны их от палисадника по улице палками в руках матери, сами собой прекратились. Отбиваться стало не от кого. Нет, без внимания он не остался. Городок был хоть и мал, да не на одной улице сошелся клином. В других районах девчат выросло не меньше. Но то обстоятельство, что некоторые потенциальные невесты все-таки решились на отъезд, заставило Доку задуматься. Он вдруг осознал, что основной причиной безразличия к подружкам является все то же увлечение онанизмом. Когда сексуальное напряжение снималось, мир вокруг не казался неповторимым, заставляющим мелко трепетать ресницами, вздрагивать крыльями носа.Неприятия добавляла и обыкновенная навязчивость девушек. Высокий, яркий на внешность, он давно познал себе цену. В связи с этим, во всем привыкший быть самим собой, терпеть не мог насилия в любой форме.

Еще в шестнадцатилетнем возрасте, когда устроился работать слесарем на предприятие на котором трудились слепые, Дока в полной мере ощутил, что может представлять из себя женщина, если она хочет. Слабо видящие девушки, моргая косыми зрачками, или вообще пустыми белками, норовили ощупать его с ног до головы, забирались руками в ширинку, поддевая пальцами ужимавшийся от стыда и страха член, стараясь вытащить его из трусов, а самого Доку заволочь в какой темный угол. Они были согласны насладиться любовью прямо в цеху, в коридоре, посередине кабинета. Для них это было естественно. Удовлетворением своих желаний они как бы восполняли от природы ущербность. Осуждать их никто не решался, здоровые мужчины старались обходить стороной. Так поступал и Дока. Перепихнуться со слепой было не только стыдно, но и позорно. Он считал подобный поступок грехом. К тому же, у инвалидок изо рта текли слюни, а выражение лица постоянно было неестественным, что вызывало одновременно с жалостью невольное отвращение. Но дело в том, что этими бездумными действиями они его заводили, заставляя заниматься онанизмом не единожды в день, а чаще. Насмотревшись на то, как слепые парни лапают слепых же девок, Дока сам принимался искать укромный уголок, чтобы удовлетворить себя. Постепенно начало пробуждаться желание трахнуть хоть пробегающую мимо собаку, не то, что слюнявую слепую. И если бы не чувство жгучего стыда, он бы давно развязался по полной программе.

Однажды на площади в центре города, где в воскресный день Дока вместе со знакомым парнем вечером дефилировал перед группкой девушек у входа в Дом культуры, его тронула за плечо более-менее зрячая работница из одного с ним цеха. Женщина считалась гулящей, ее видели с разными мужчинами. Не раз она приставала и к нему.

- Ты что здесь делаешь, Юрчик? – с идиотской улыбкой во все раскрасневшееся лицо картаво поинтересовалась она.

Поначалу Дока шуганулся было в сторону. Но знакомый, цыганистый щупловатый пацан с перебитым носом, неожиданно посмотрел на него как на графа Монте Кристо из недавно виденного одноименного кинофильма. Наверное, у него были большие проблемы по поводу знакомства с девушками. Это было так неожиданно, что Дока немедленно возомнил себя прожженным любовником. Цыкнув слюной сквозь зубы, правой рукой обхватил деваху за плечи, левую положил на огромные мешковатые груди за распаренной пазухой:

- Мы гуляем, - развязно подмигнул он. – А ты зачем пришла?

- А мне делать нечего, - хихикнув, немедленно притерлась к нему провонявшим потом крепким телом деваха. Изо рта пахнуло заеденным луком дешевым вином. – Можно я тебя обниму тоже?

- Валяй, - разрешил Дока. Запоздалая мысль о том, что его могут засечь с известной в городке проституткой, все-таки заставила оглянуться по сторонам. Разрешать себя обнимать не хотелось тоже. Потом вряд ли отвяжешься. Если бы не продолжавший ошарашенно вертеть головой знакомый, подобного казуса не произошло бы никогда. Протащившись мимо Дома культуры, они спустились к перекрестку с продовольственным магазином с одной стороны, и со школой одновременно с церковью на перпендикуляре небольшого сквера с другой. Ни в отмечавшую какое-то событие школу, ни, тем более, в церковь с начавшейся службой никто из троицы идти не собирался. Дока обошел бы десятой дорогой и магазин. До сих пор он так и не научился ни пить, ни курить. Но знакомый с инвалидкой держали за языками мнения отличные от его. Первой подала громкий голос слепая:

- Что это мы проходим мимо, когда винный отдел еще работает, – выперла она на Доку базедовые лупалки. – Юрчик, я хочу выпить.

- А я не горю желанием, - попытался он шутливо отмазаться.

- Чего ты? – вроде не понял знакомый. – Сегодня туда привезли дешевого. И я с вами пропущу стаканчик.

Он демонстративно загремел мелочью. Дока принялся подыскивать оправдание, с помощью которого можно было бы увильнуть от обоих собеседников. Пьянка никогда не входила в его планы. За все время он единожды попробовал полстакана красного вина, и от злосчастных пары глотков в прямом смысле слова его долго выворачивало наизнанку. Но с одной стороны крепко обнимала явственно накалявшаяся от трения о его бока дебелая деваха, с другой шевелил губами, мучился с подсчетами, знакомый. Пути отступления были отрезаны напрочь. Правой рукой Дока дурашливо пощипал провисшую сиську у довольной проститутки, а левой нашарил на поясе под платьем резинку от трусов, подергал на себя.

- Лучше пойдем в школьный сквер, - наклонился он к ее жесткому уху. – Там удовольствий мы получим больше.

Дуреха тут-же вспыхнула от пламени желаний. Наверное, она еще до предложения успела поспеть.

- А гундосого куда? Его брать с собой не надо, - инвалидка облепила полностью, закатила зрачки под верхние веки.

- Я скажу ему, что пошли по своим делам.

Ладонью Дока повел по низу живота. В голове закрутилась мысль, что знакомый пацан сейчас сдохнет от зависти. Подобных действий с бабами не мог позволить себе ни один из его друзей. Ощущение превосходства, вседозволенности, заставили продвинуть руку на гуляющую холодцом задницу впаявшейся в него девахи, размять одну ягодицу. Затем, оборзев окончательно, за толстую ляжку поднять ее ногу, притянуть к своему боку. Реакция последовала моментальная. Мясистым ртом слепая с размаха въехала в его губы, раскатав их по зубам в тонкую пленку. Потом собрала обе половинки, всосалась покрепче и оттянула на полметра от носа. Все это она проделала за секунды, не забыв крестьянскими граблями нырнуть в оказавшуюся расстегнутой ширинку, одновременно вместе с запахом перебродившего в желудке вина с перегнившим там же луком выбрасывая мякину неразборчивых слов прямо ему под нос:

- Пойдем…шу…шу…шу… Потом выпьем… пыш…пыш… У меня есть…гыть…гыть…в заначке… В сквер пошли… аш…маш… под стенку храма… Там никого…ыть…гыть…

Не ожидавший скорой реакции, обалдевший Дока попытался вырваться. Они остановились на углу магазина, под его стеной. День давно перевалил на вторую половину, поэтому народу было мало. И все равно его прошивали стрелы жгучего стыда, смешанного с отвращением. Отклонившись назад, рядом замер в позе мужика, наконец-то поймавшего долгожданную русалку, его знакомый. Из изуродованной ноздри показалась зеленая сопля. Этого он не замечал. Поняв, что попытка оторваться от ненормальной бабы успехом не увенчается, Дока свободной рукой с силой сжал вторую сиську, в надежде, что припадочная опомнится. И тут произошло неожиданное. Легко оторвав пальцы, ивалидка задрала подол, впихнула его пятерню в растянутые трусы прямо между разъехавшихся ног, и придавила сверху мощной кистью, чтобы не смог вырвать. Средним пальцем он попал туда, куда было нужно. Взвыв диким зверем, слепая уцепилась зубами в его рубашку на плече. Перебив все мысли, до сознания Доки докатилась нестерпимая боль. Он вдруг ощутил, как перетирают его ладонь сильные толстые ляжки, как один из пальцев изловчился провалиться в осклизлую щель, из которой сочилась и сочилась моментально достигшая ноздрей слякотная вонь. Еще немного и от пятерни ничего не останется. Или обезумевшие ляжки состругают ее в мелкую стружку, или по локоть заглотит ненасытная помойная яма. Немытое тело дурехи взопрело окончательно. Скоро от ходивших ходуном сисек пахнуло одинаковым с застойным мочеполовым запахом. В голове помутилось, к горлу подкатили первые позывы тошноты. Правым кулаком Дока уперся в широкую шею слепой, стараясь оттолкнуть ее голову, спутанными прядями успевшую отхлестать по мордасам не хуже пастушьей плетки. Левую по прежнему пытался вырвать из железных тисков ляжек.

- Пойдем…ис-са-с-с… пой-дем… с-си-с-са…, - продолжала взвизгивать окончательно потерявшая рассудок ущербная женщина, напирая всем телом, прижимая Доку к стене, к громадным растрескавшимся бревнам здания дореволюционной постройки. За время развитого социализма горожане так и не сумели возвести ничего нового. Он ощутил эти гладкие вековые стволы вмиг покрывшейся потом обезжиренной своей спиной, они уже оставляли рубцы на его бледно-розовой молодой коже. А вокруг приплясывал пацан с переломанным носом, с уже двумя густо зелеными соплями из них. Засунув руки поглубже в карманы, он мял и тискал свои яйца с членом, приговаривая как заведенный:

- Дай мне… дай мне… я смогу… Я тоже смогу, если ты не хочешь. Отпусти ее… Дай мне…Отпусти… Я кончу туда…

Так продолжалось до тех пор, пока проходивший мимо мужчина не остановился напротив. Завертев шеей, он зарыскал нетрезвыми глазами в поисках чего бы урвать и себе. Только тогда Дока изловчился, выдернул измазанную вонючими выделениями кисть. Прогнувшись назад, с силой врезал по вращающей белками морде калеки. Прицелившись, ударил еще раз по безобразно вывернутым в рваных шрамах губам, затем по толстому носу, в подбородок. Дуреха яростно цеплялась за рубашку, за локти, за грудь, вжималась что есть мочи. Умудрившись оседлать его коленку, задергала толстой задницей сверху вниз, издавая нечленораздельные мычания с похрякиваниями. Сверху вниз, полузадушенная скрюченными от ненависти пальцами Доки. Пока не выбилась из сил, не обмякла. Сползла по стене на землю и громко завыла, удовлетворенно и обиженно одновремено, измочалившая себя до состояния половой тряпки. Вокруг продолжал пританцовывать с дебильным выражением на изуродованном лице знакомый, познавший вкус вина и табака с пеленок. Когда-то до четвертого класса они учились вместе. Потом Доку перевели в новую школу, поближе к его дому. Поняв, что концерт окончился, урвать ничего не получилось, закачался своей дорогой пьяный. Кое-как приведя себя в порядок, Дока пнул ногой растрепавшую губы инвалидку и, не оглянувшись на решившего все-таки уцепиться за ее подол сопливого пацана, отправился домой. В груди не могли найти места злость и отвращение к женщинам вообще.

После дебильного случая Дока долго не мог притронуться даже к собственному члену, чтобы испытать удовольствие от онанирования. Выросшая в детдоме косая проститутка едва не отшибла охоту и к самоудовлетворению, преследуя на каждом шагу. На другой день в цеху она вновь гонялась за ним, лапая здоровенными ладонями за все подряд, пальцами стараясь пролезть в ширинку. Скорее всего, по животному ощутила, что с женщинами из-за природной стеснительности он не спал ни разу. Это обстоятельство возбуждало в ней звериные чувства превосходства, заставляющие во что бы то ни стало обучить несмышленыша тому, что с азартом проделывала сама. Вскоре к дуре присоединились еще несколько инвалидок. Жизнь превратилась в навязчивый сексуальный кошмар. Получалось, то, к чему стремился сам, от него же пострадал. Чтобы избежать претензий проститутки и других неполноценных потаскух на родное тело, работу пришлось сменить.

Лишь через год, оказавшись в областном центре по причине сдачи экзаменов в институт народного хозяйства, он вновь случайно остался наедине с девушкой. Еще во время учебы в ремесленном училище не прекращал мечтать о высшем образовании. И вот теперь в нагрудном кармане зеленел аттестат об окончании одиннадцати классов средней школы. С ним, с другими документами, он приехал поступать. На период аттестации девушек и юношей расселили по частным квартирам. Доку с пареньком и одной абитуриенткой приютила пожилая женщина, хозяйка трехкомнатных хором. Пока упирались над конспектами со шпаргалками, свободы на то, чтобы обратить внимание на окружающих не было. Но, как и все на свете, экзамены закончились. Несмотря на высокий конкурс, квартиранты были зачислены в студенты. Перед разъездом по домам, событие требовалось отметить. Ближе к обеду паренек, сосед по комнате из городка на краю области, сбегал за бутылкой вина. Дока притащил газировки с конфетами, спавшая в зале на диване, девушка на газовой плите зажарила колбасу с яичницей, нарезала овощной салат. Хозяйка в этот день дежурила в институте. И пьянка началась. Как всегда, Дока участия не принимал, довольствуясь любимым лимонадом. Минут через двадцать после приема первого стакана, пацан вдруг нашарил в себе великого и одухотворенного. С превосходством вытаращившись на не умеющего пить соперника, пододвинулся к слегка захмелевшей студентке, обнял за талию. Бросив смущенный, одновременно призывно заинтересованный, взгляд на Доку, та от объятий попыталась избавиться, обратив внимание домогателя на то, что в бутылке еще не кончилось вино. Стаканы наполнились заново. Вскоре разговор о прелестях сдачи экзаменов отошел на второй план. На первый вышла болтовня ни о чем. Расслабленная рука новоявленного студента никак не могла удержаться на атласной блузке девушки, зрачки которой успели расшириться, а движения вместе с речью замедлиться. Дока по прежнему не позволял себе ничего лишнего, пробавляясь газировкой с конфетами. Сказка из приготовленной по домашнему яичницы с колбасой и салатом давно закончилась. За окном набирал силу жаркий августовский день. По кроне стоящего напротив дерева с ветки на ветку перепархивали серо-коричневые воробьи с зеленогрудыми синичками. По проспекту катились блестящие разноцветные машины. Несмотря на все больше пьяневшего парня, на агрессивные его подергивания, в комнате было тепло и уютно. В груди разливалось долгожданное спокойствие от осознания того, что одно из желаний, о котором так мечтал, сбылось. Вновь можно будет задрать голову, чтобы почувствовать себя лидером пусть и на своей улице. До отправления нужного автобуса оставалось несколько часов. Каких-то километров сто, вечером приедет домой.

Весело посмотрев на студентку, Дока врубился зубами в большое краснобокое яблоко. Почувствовал, как девушка словно взялась втягивать его в себя вытеснившими белки темно-синими зрачками. До застолья между ними ничего не проскакивало, лишь ответы с вопросами по темам экзаменов. Он вытащил носовой платок и крепко высморкался. Немного опешив, отыскал еще одно яблоко, протянул соседке. Молча взяв, та молча его и надкусила, не спуская пристальных глаз. Рядом с ее плечом бормотал плохо державший голову паренек. Откровенно подмигнув Доке, она толкнула его в спину. Когда тот очухался, показала на пустую бутылку:

- Ты думаешь идти за вином? Или уже надрался?

- Н-нет, я еще трезвый, - запротестовал студент. – Кончилось?.. Сейчас принесу.

- А сколько она стоит? – поняв, что к чему, подхлестнул его вопросом и Дока.

- Неважно, деньги есть.

Парень ушел. Девушка пересела на диван. Помедлив, Дока последовал за ней. Снова вязкий стыд заполнил нутро, вновь не знал, с чего нужно начинать. Если снять трусики и приняться разглядывать, что под ними, удовлетворения уже не наступит. Детские забавы давно отошли в прошлое.А если ввести член в ласковую дырочку,неизвестно,чем увлечение может обернуться. Но девушка ждала действий. Еще за столом вспухшие от выпитого вина губы приоткрылись, обнажив ровный штакетник белых зубов, мочки ушей порозовели, дыхание участилось. Она вся была во власти охвативших ее желаний. Аккуратные вздернутые ноздри оросились мелкими капельками пота. Ресницами полуприкрыв влажные зрачки, девушка уставилась перед собой, предлагая партнеру решать ее судьбу самостоятельно.И Дока вымел из сознания все сомнения. Положив руку на дрогнувшее колено, осторожно взялся отворачивать подол праздничного платья вверх. До тех пор, пока не показались до половины полненьких ляжек голубые трусы с начесом. В обтяжку. Тугую резинку вдобавок крепко прижал к телу широкий разноцветный пояс. Корявыми от волнения пальцами Дока настроился развязывать сначала его. Узел долго не поддавался. Пришлось уцепиться зубами. Студентка продолжала лежать молча, она будто закостенела внешне, одновременно изнутри вспыхнув настоящим пламенем сексуальной потребности. Наверное, опыт половых игр у нее все-же был, иначе давно вцепилась бы ногтями в запястья. Вытащив из-под спины партнерши длинный пояс, Дока стряхнул его на покрашенный заводской краской пол. Теперь нужно было содрать повлажневшие от пота длинные плотные трусы. И наконец-то ощутить то, что давно испытали многочисленные товарищи, а он на это никак не мог решиться. Он еще не ведал, что в завершающей стадии всегда подстерегает какая-нибудь гадость. Положив руки на мягкий девичий живот, подсунул пальцы под впившуюся в пах резинку, рванул на себя. Она оттянулась и со шлепком вернулась на место. Спохватился, что начинать следует не сверху, а сперва надо попробовать сдернуть с упругих ягодиц. Просунув ладони под крестец, так и поступил. Это оказалось не просто. Обе половинки задницы вспотели, ворсистая материя цеплялась за них, как наждачная бумага за вязкую поверхность деревянного кругляша. Вскоре Дока тоже покрылся каплями пота. К тому же, внимание притягивал свернутый в розовую розочку аккуратный пупочек, здорово возбуждавший вместе с обрисованными материей половыми губами между ровненьких ног. Член давно просунул головку под резинку на плавках Доки и теперь пытался поднырнуть под ремень. Расстегнув пряжку, он по мокрым бедрам скатал штаны до колен, чтобы напрягшейся уздечке на конце стало легче. Снова вцепился в настоящий пояс верности под ягодицами подружки. Медленно стащил цеплючую ткань до поросшего темным волосом лобка. На этом месте трусы надолго задержались. Их владелица не предпринимала никаких действий, чтобы облегчить Доке старания. К тому же член уздечкой пару раз пропахал по оголенному ее животу. Скопившееся в яичках изуверское напряжение приготовилось взорваться брошенной туда гранатой. Сдержать его сил не оставалось. Дока едва успел плотно прижаться к долькам, как длинная струя спермы жестко хлестнула вдоль впалой талии замершей на секунду студентки. Он заскрипел зубами, засучил ногами, не в состояни обуздать рванувшиеся изнутри волны страсти, с храпом всасывая через ноздри такой желанный и совершенно незнакомый запах созревшей самки. На подломившихся локтях вляпался болючими сосками в полукружье гибких ребер, покорно затаился на выпуклых грудях, стараясь собрать разбежавшиеся далеко мысли.

Меж тем подружка продолжала находиться в сильном сексуальном возбуждени. Крупно вздрагивала, отрывисто дышала. Она заметила, что произошло с партнером. Но не поняла, почему затих, отчего так долго возится с нижним бельем. Помедлив, пальцами нащупала липкую плоть члена у себя на пупке. Пересилив стыд, оттянула его, не утративший упругости, вниз, шляпкой потерла между жаждущими ощущений приоткрывшимися половыми губами. Сначала осторожно, затем по настоящему. Сомкнула ноги, напряглась, зубами вцепившись в воротник мужской рубашки. Несмотря на внутреннее опустошение, Дока ощутил новую волну интереса к студентке. Сдвинувшись к девичьим трусам, неумело задергался по самому верху уходящих в промежность пухлых долек, одновременно и в угоду лежащей под ним. Ерзал не он, заставлял двигаться вверх-вниз его величество древний инстинкт. Как при онанировании, когда от катания члена между ладонями он постепенно перешел к продольному его поглаживанию. Тогда неторопливое возбуждение напрягшегося мускула в собственной его шкурке вызывало ни с чем не сравнимое наслаждение. К тому же, имелась возможность приостанавливать или ускорять процесс. Вверх-вниз, вверх-вниз. Как сейчас, только наоборот. Но в данном случае все происходило по настоящему. И все же перед этим, несмотря на сильные чувства, освободился Дока от спермы не так ярко, как при искусственном вызове оргазма. Поэтому всеми силами попытался достичь желанной расслабухи вновь. Крепо обхватив девушку, подмял ее под себя, заработал задницей, стараясь протащить свою напрягшуюся плоть между ее половыми губами как можно теснее. Кто-то внутри подсказал, что делать надо именно так. А еще лучше воткнуть член между ног подружки, как поступают мужики. Но мысль о том, что с трусами вряд ли суметь справиться, и застарелый страх о последствиях, понуждали пока довольствоваться малым. Он понял главное: все еще впереди.

Партнерша вдруг протяжно зевнула, вдавилась в грудь Доки лицом и волосами, пытаясь задушить рвущиеся наружу эмоции. Заметалась по сторонам, стремясь спрятаться под диванное покрывало, спихнуть избранника на пол. Одновременно изо всех сил притягиваясь к нему. В лицо ей ударила волна краски, зрачки закатились, губы съехали на бок. Наверное, сама извернулась поймать то сладостное, о котором тоже была наслышана от взрослых подруг. От неожиданности Дока шуганулся было со студентки, и тут-же понял, что выдраться из железных объятий не хватит сил. Да и не надо было разбегаться так грубо. Ни ей, ни ему.

В этот момент громко хлопнула входная дверь. Дока чутко прислушался. В прихожей нечленораздельно замычал за время похода вконец опьяневший новоиспеченный студент. Вскочив с дивана, Дока заправил рубашку под ремень на брюках, пригладил волосы. Изогнувшись на пружинах коромыслом, студентка напяливала на крутые бедра злосчастные трусы с начесом. По пылающим алым пламенем щекам ее блуждала с бумажной копии улыбка Моны Лизы, которая великому Ленардо да Винчи не иначе доводилась чужою женой. Но в данный момент блудливая, довольная усмешка партнерши говорила о нескольких вещах сразу. О том, что удалось снять ужасное экзаменационное напряжение, избавиться от накопившейся сексуальной энергии без последствий. И, главное, все это успеть сделать вовремя.

Потянулись плотные дни учебы, когда даже женское общежитие через дорогу не соблазняло освободиться на вечерок. Привыкший подходить ко всему ответственно по причине отсутствия опоры, Дока не только рьяно закреплялся в студенческих аудиториях, чтобы не быть забритым в армию с первого-второго курса, но и зарабатывал на свои нужды сам. После лекций бежал на товарную станцию разгружать вагоны. Иногда удавалось сорвать куш, чаще приходилось довольствоваться местом на подхвате. Областной город слыл студенческим, значит, желающих было хоть отбавляй. С той подружкой, с которой на хозяйском диване отметили сдачу экзаменов, дружбы не получилось. К тому же, к концу первого курса она выскочила замуж. Поначалу Дока оглядывался ей вслед, не в силах отвязаться от ощущения недосказанности. Потом охладел. Девочек вокруг было достаточно, но все они отгоняли рисованной недоступностью. С женщинами легкого поведения, еще в детстве напуганный матерью последствиями от венерических заболеваний, как например провал переносицы от сифилиса, он не горел желанием вступать в контакт сам. Да на втором курсе заметивший его старательность декан факультета подбросил идею, с того исторического момента должную быть воплощенной в жизнь. А сказал он примерно так. Мол, дорогой мой Юрон, профессию ты себе выбрал народную, значит, работать будешь в самой гуще народной. Так как все вокруг народное, все вокруг твое – и мое – то есть, по просту никому не нужное, не за горами время, когда на него найдутся хозяева. Сейчас тебе нужно приложить максимум усилий, чтобы втереться в плотное число тех хозяев. Они уже взялись сбиваться в стаю. Тогда окажешься на коне. Иначе так и останешься вечно пьяненьким инженеришкой, всю сознательную жизнь сшибающим на пузырь. После того деканового откровения Дока рванул на пять тыщ как на пятьсот, ночами напролет штудируя основные параметры достижения успеха в условиях пока развитого социализма. Результаты ввиде отличных прожекторов перемещались в зачетки.

Но наступил момент, когда деваться со своей невинностью стало некуда. Природа на то и природа, что неукоснительно диктует и блюдет законы. Если и на старуху бывает проруха, то у молодых на этот счет идет беспрерывная заваруха. По двадцать пять часов в сутки. Доку взялись преследовать сексуальные кошмары. То он пыхтел сверху на какой-нибудь смазливой однокурснице, то снизу, то сбоку, то стоя. Поначалу больше с одной, но вскоре с двумя. Потом разошелся так, что и группы в пять девочек оказалось мало. Головами они наклонялись в центр круга, приподнимали разнокалиберные попы, он вышагивал вокруг и оприходовал их по очереди. До тех пор, пока на какой-нибудь не кончал. Как протекает настоящий половой акт, он по прежнему не имел представления. Член самостоятельно ерзал по верху розово щекотного, или чуть проскальзывал за края складок. Там и болтался, пока не наступали поллюции, абсолютного облегчения не приносившие все равно. Лишь обливавшие спермой трусы, от нее становившиеся заскорузлыми, натиравшими нежную промежность. Постепенно ночные вакханалии превратились в пугающие кошмары, не позволяющие до утра выключать электричества.

Двадцатилетие Дока встретил не только с похвальными грамотками, но и с неприятным осознанием того, что до сих пор боится приблизиться к девочкам. Он все так-же занимался онанизмом, понимая, что порочная слабость мешает натуральному сближению с полом противоположным.И ничего с собой поделать не мог. Суррогатные упражнения удовлетворяли лишь на часы. Стало казаться, большего наслаждения получить ни с кем и никак не удастся. Даже первый неудачный опыт с абитуриенткой по прошествии двух лет представлялся тому подтверждением. Но природа все равно требовала своего. В какун Нового года судьба занесла Доку не на шикарный бал в актовом зале института, где жаждала с ним воссоединения из параллельного курса подружка самой Снегурочки,а в маленький обшарпанный домик на окраине города к знакомому по разгрузке вагонов. Несколько раз он приезжал сюда, успев пообщаться с блудливой и симпатичной его сестрой лет шестнадцати, которая тут-же решила заиметь на него виды. На что грузчик махнул рукой, мол, не связывайся. Весь район перепробовал. Дока лишь усмехнулся. Доступность подружки, вроде, не возымела действия. Но именно она в назначенный природой момент подтолкнула в морозную ночь направить стопы не к ярко освещенному парадному подъезду родной альма-матер, а на глухую окраину к просевшему домику с укатанной горой шлака перед крыльцом. Почему поступил так, внятно объяснить он бы не смог и себе нынешнему.

За накрытым изжованной клеенкой вихлястым столом разместилась вся компания.Грузчик, его сестра, ее под тридцать лет невысокая конопатая подруга, Дока и, вначале, седобородый дед. Пропустив наркомовские сто граммов, не дожидаясь наступления момента торжества, старик ушел за выцветшую занавеску, завалился спать. Двое его родственников и гостья продолжили планомерно накачиваться из бутылок, что торчали на середине стола. Дока обходился колбасой с обсасыванием соленых огурцов. Как бы незаметно, по лавке сестра переместилась к нему. Возражать он не стал. Наоборот, воспринял поступок девушки как вовремя поданный кусочек сыру. В актовом зале института светили бы аплодисменты за хорошую учебу, надушенные письма с признаниями в любви, мимолетные поцелуи под гулкими сводами за колоннами в два обхвата. Может быть, под утро, в пьяном угаре постель с капризной студенточкой. Если бы получилось. Если бы решился. А он бы поддался, как пить дать. После чего наступила бы пугающая неизвестность. Или беспардонное навязывание переспавшей с ним девочки себя в жены, или угрозы подать в суд за изнасилование, или, что одинаково, объявление собственной персоны беременной с вытекающими последствиями. Примеры успели потрясти - и продолжали потрясать - стены заведения. На том стоял режим развитого социализма с надвигающимся полнейшим коммунизмом, при которых, оглядываясь по сторонам, все равно в полный рост, сношались все. К сожалению, почти половина даже успевших официально зарегистрироваться, потом сидела.

Вот какой сценарий мог бы подойти к встрече Нового года в альма-матер. В гостях у знакомого грузчика ничего подбного и быть не могло. Во первых, не тот контингент, во вторых, не нужно было прикладывать особых усилий, чтобы его сестра досталась тебе. Если бы не обосранный подол, девка выглядела бы ангелом. Ее брату все было до лампочки. Алкаш обыкновенный, он и на конопатую подружку не больно обращал внимания. В третьих, места за дырявыми занавесками должно хватить всем. От венерических неожиданностей ребята снабдили презервативами, белыми таблетками и ртутной мазью. Посоветовали после близости пописать и обмыть член собственной мочей. Способ верный, спасал парней не раз. Поэтому Дока принял предложение знакомого без раздумий.

До полуночи осталось часа два с половиной, а хозяин застолья пару раз сунулся носом в тарелку с мочеными яблоками. Движением локтевого сустава освободив перед собой место, вырубился окончательно. Сидевшая напротив его конопатая подружка недовольно хмыкнула, отложила вилку и уставилась на Доку приглашающим взглядом. Сестра грузчика беспокойно заерзала, плеснула в граненый стакан водки.

- Не хочу, - попытался отказаться Дока.

- Пей. Не видишь, товарищ погибает в битве не с тем врагом, с которым бы надо, - вдруг потребовала конопатая. – Один остаешься на девичью компанию.

- Ну и что! - приподнял плечи он. – Не идет она мне.

- Водка? – как бы удивилась конопатая. Обернулась к малолетке. – Налей винца. Церковного, что дед на опохмелку оставлял.

- Деду и осталось, - запротестовала было та.

- Под кроватью у него еще одна. Не завянет.

- Да не пью я, - по серьезному воспротивился Дока. – Потом голова будет кружиться.

- От такого не закружится, - живо вскочив, она протиснулась между Докой и его соседкой. Вылив водку в свою посуду, наполовину наполнила стакан темным вином из поданной из-за спины бутылки. Потребовала. – Пей. Спасибо скажешь.

- Мне. Зачем тогда приходил, - конопатая насильно впихнула вино в руки. – За шиворот вылью.

Посмотрев на переживавшую за него юную сестру заснувшего на квашеной капусте грузчика, Дока поморщился, повертел в пальцах граненую посудину. И выпил. Густая жидкость неторопливо просочилась по пищеводу в желудок, орошая стенки мягкой прохладой. От водки бы не так. Защипало бы, потом внутри перекрутило. После шибануло бы в голову и вывернуло наизнанку. А тут по телу взялось разбегаться расслабляющее тепло. Мир вокруг повеселел, запестрел разноцветьем.

Когда-то, давно, похожее чувство он уже испытывал. Не от вина, от наваристого борща. Тогда только вышел за ворота ремесленного училища. Молодых рабочих поселили в заводское общежитие, предоставили работу на выпускающем тепловозы заводе. Дока обтачивал колесные пары на карусельном станке. И случилась первая получка, по кем-то придуманной традиции обязанная быть пропитой до копейки. Половину месяца пацаны перебивались с хлеба на воду, пока не выдали аванс. Дока накупил картошки, морковки, свеклы, капусты и сварганил такой борщ с мясом, что вкус до сих пор напоминал о себе. Пахучее хлебово разбегалось по внутренностям, капельками пота выступало на поверхности живота, груди и лба. Приятно щекотало бесчисленным числом подкожных мурашей.

- Ну и как? – с интересом спросили рядом. – Впервые вижу не умеющего пить взрослого парня. Ты действительно не размоченный? Или притворяешься?

- Пить я умею. Дело не хитрое, - повернулся на голос Дока. Рядом в удивленно радостной позе чуть покачивалась конопатая рожица. – Но пить не желаю. Разницу улавливаешь?

- Еще бы! Сразу видно, как умеешь, – одеваясь в пелену из прозрачных пузырей, отказалась спорить соседка. Добавила – Точно студент задроченный. Слышь, голубок, может, и с бабами еще не перепихивался?

- Перепихиваться они все умеют. Но этот не желает, - язвительно и ревниво подковырнула сестра знакомого, которую конопатая оттеснила на другой конец стола.

- Задроченный… не понимаю, - вареным раком покраснел Дока. – А как перепихиваться знаю. И пробовал.

- Ну и? Результаты были?

- Сейчас уразумеешь, - гоготнув, пообещала вдруг конопатая. Попросила свою подружку, – Держи, я с него штаны сволоку.

Внутри Дока моментально скрутился в комок. Подобного поворота событий он не ожидал. Повертел носом по сторонам. Хозяин застолья со скатерти успел переместиться на придвинутый к столу засаленный диван. Подобрав под себя ноги в ботинках, он натужно посапывал. Из-за занавески доносился старческий храп. Напротив таращила наглючие глаза конопатая бестия, в намерениях которой сомнений не просматривалось. За ее спиной маячила смазливая мордашка девочки с обосранным подолом, в гости к которой пришел. Выходило, рассчитывать надо было лишь на себя. Напустив грозный вид, Дока вилкой постучал по краю тарелки:

- Я бы не советовал принимать поспешных решений. Чтобы потом не пожалеть.

- Не, вы посмотрите на этого девственника! – откачнулась конопатая. – От пленки весь сверкает, а уже рамсы вздумал ломать.

Из-за плеча бестии послышался нервный голос сестры знакомого, как ни странно, отказавшийся выполнить просьбу подруги. Подцепив ее за рукав вязаной кофты, она прошипела в пятнистое лицо:

- Не вздумай тронуть. Он пришел ко мне.

- Ты уверена? – норовисто взбрыкнула конопатая.

- На сто процентов.

- Тогда он будет моим, - еще радостнее сообщила бестия. - Это я тебе обещаю.

- Не буду я ничьим, - попытался вернуть праздничное равновесие Дока. Потянувшись за бутылкой с вином, откупорил пробку, вылил остатки в свой стакан. – Не надо ругаться. Давайте отметим приход Нового года. Может быть, он к нам уже пришел

- Кто бы спорил,- сбрасывая с локтя пальцы малолетки,презрительно фыркнула конопатая. Посмотрев на запястье с маленькими часиками, взяла стакан с водкой и снова со злорадством воззрилась на соседку. – Чего губы раскатала? Человек тост провозгласил.

- Ничего, - рыская рукой по столу, промямлила себе под нос подружка.

На короткий период в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь смачным лясканьем. Допив показавшееся вкусным церковное вино, Дока выловил огурец и сунул в рот. В голове продолжала раскручиваться разноцветная карусель. Страх быть униженным женщинами уступал место желанию быть униженным. И поскорее. Им завладел спортивный интерес, с чего могут начать подружки. Если с разглядывания прибора в общем и целом, то не стоит подпускать. А если с введения члена куда надо по очереди, как в навязчивых эротических снах, почему бы нет. По виду, конопатая бестия успела не только пройти, но и проползти вдоль и поперек крым, неизвестный рым с огнями, водами и медными трубами. От нее напролом перло заставляющим угинаться бесстыдством. Конечно, с сестренкой знакомого было бы куда проще, но кто дозволит ей приблизиться.

Пока Дока размышлял, чья-то шустрая рука пролезла в карман его брюк, через материю нащупала прикорнувший на ляжке член. Он замер с огурцом во рту, стесняясь встретиться глазами с пересекшей границу дозволенного нахалкой. Ощутил возле уха теплое влажное дыхание, легкое прикосновение к щеке завитка волос:

- Новый год мы встретим вместе. Ты понял? – потребовал вроде ласковый голос конопатой соседки. – Про малолетнюю лахудру можешь забыть. Она способна лишь ноги расставлять, да денег на конфеты выпрашивать.

- А ты что умеешь? – машинально пробормотал Дока.

- Я научу тебя чувствовать женщину. Со мною ты получишь сто удовольствий сразу.

На другом конце стола со звоном перевернулось блюдце. Дока поднял тяжелые веки. Малолетка опрокидывала наполовину опустевшую бутылку с водкой себе в стакан. Гневно зыркнув на него, крупными глотками выпила. Плеснула еще раз. Вылакала. И уставилась перед собой деревянными глазами.

- Не трогай ее, - упредила благородный порыв Доки конопатая. – Она все равно напьется. Лишь бы скандала не устроила.

- Драку. За тебя, единственного. Посуду станет колотить, матом обзываться. Тогда утихомиривать придется силой. На слова она реагирует слабо.

Ссор и драк Дока не переносил с детства, в них нужно было доказывать преимущество. А что и кому объяснять заново, когда все ясно. Размышления рыжей бабенки мигом высветили назревшую проблему. Малолетку придется успокаивать до утра. Значит, она не позволит раздеть себя донага в потайном углу, чтобы без проблем заняться любовью. Тогда для чего он променял залитый светом актовый зал на убогое подобие горницы в осыпавшемся от старости строении? К чему этот пьяный спектакль? Несмотря на упертость характера и выпитое вино, мысли Доки потекли в другом направлении. Теперь краше конопатой бестии он не видел никого вокруг. Она одна обладала способностью распечатать его, избавить от осточертевшей стеснительности.

- Спать мы ляжем вместе? – потребовал он подтверждения ее обещаниям.

- Обязательно. Но сначала уложим подружку, иначе испортит весь кайф.

- Как это сделать?

- Накачать до усрачки.

Сколько времени малолетка сопротивлялась опьянению, стараясь перемануть Доку, он не запомнил. Она звала, умоляла. Под конец расплакалась. Наверное, понимала, что в этот дом парень больше не придет. Оборвется еще одна мечта о светлом будущем. Ведь на земле нет существа, которого бы она не вдохновляла. Познавшая грязь раньше любви, юная девушка отключилась рядом с непутевым братом, ресницами смаргивая слезы на засаленную обивку.

Конопатая вместе с Докой принялась искать гнездо на одну ночь. Им оказался деревянный топчан за той же разноцветной занавеской. Рядом мерно похрапывал старик с мурлыкающей на плече кошкой. Через дыры в материи из горницы просачивался свет от единственной лампочки. По стенам бегали усатые прусаки. Обнадеженный Дока нахально хапнул пятерней под платьем.

- Сама сниму, - отпихнула руку женщина. – Лучше штанами займись.

Дока суетливо расстегнул ремень, сбросил брюки вместе с сатиновыми трусами под ноги. В носках запрыгнул на тахту, на ходу выковыривая из гнезд пуговицы на рубашке. Майку снимать постеснялся. К тому же, в хате потянуло холодными сквозняками. Наверное, уголь в печке на захламленной кухне успел прогореть, а подкинуть новой порции было некому. Конопатая молча возилась возле края топчана. Она словно задалась целью помариновать сопливого мальчика, прежде чем допустить до тела. Откинув лоскутное одеяло к стене, Дока сунулся рукой вниз. Член был готов выпрыгнуть из яичек. В промежности покалывало. Пах стянуло как при упражнении на брусьях, когда держишь прямой угол. Но эти неудобства не стоили ничего по сравнению с ожидаемым наслаждением. Не возникло мысли и о презервативах с таблетками. Ночные кувыркания сконцентрировались на голой спине и белой заднице подруги. В сумеречной полумгле попа отсвечивала бледной уродливой луной на темном небе. Дока не удержался, потрогал ее кончиками пальцев.

- Да все уже, - с похотливым смешком, в котором проскользнули ноты материнского участия, отозвалась подружка. – Колготки, вот, сверну, чтобы потом не распутывать.

Невысокая, она подкатилась под бок, обхватила его голову руками. Сухие губы мелкими поцелуями забегали по лицу в поисках ответных прикосновений. Он почувствовал прохладу больших грудей с твердыми сосками даже сквозь майку. Двигая коленками и животом, она заводила себя, по немногу подлезая под него. Дока неловко навалился, еще не представляя, что делать дальше.

- Не торопись… не торопись…, - придержала она, не переставая оглаживать. – Поцелуй в губы…, поласкай вокруг шеи…, покусай мочки ушей…

Послушно он принялся обсмыгивать названные места, не отказывая себе в привычке просунуть ладонь между толстых ляжек. Но возбуждение не приходило. Тело и хотело чего-то неведомого, да к встречи с ним готово не оказалось. Даже поросший волосом бугорок, когда-то откликавшийся волнами тепла и бесчисленными мурашками от макушки до пяток, лишь пощекотал кончики пальцев. Он пропихнул руку дальше. Раздвинув дольки, поскользил между ними в поисках тверденького хухолька в сердцевине лепестков. Хухолек оказался не под лобком, а чуть ниже обычного. Побольше в размерах, поувертливее. От прикосновения к нему, как и все, подружка немедленно выгнулась дугой, со страстью заворочала языком во рту у Доки. Стало неудобно, противно и слюняво. Будто попала за щеки толстая, короткая змейка, а выползти наружу не в состоянии. Но партнерша не останавливалась до тех пор, пока клубок слюны не потек по подбородку на ее грудь. Лишь тогда отвернулась, вытерлась о подушку.

- Не забывай сглатывать, мальчик, - переводя дыхание, с бархатистым смешком посоветовала она. – Иначе не долго утонуть. А спасать нас некому.

- И не надо, - сплевывая на пол, грубо откликнулся Дока. Вспользовавшись передышкой, вошел во влажную щель, пошевелил внутри пальцами. – Не больно?

- Нет, - не сразу, но весело откликнулась подружка. Поерзав туловищем, призналась. –Лучше не рукой, а членом.

- А если дальше? – сам не зная почему, пытался оттянуть решающий момент Дока.

- Ногтями поцарапаешь. Давай по настоящему, я уже подзавелась.

Она вытолкнула руку, раздвинула ноги, всосалась губами в его губы. Умостившись между ляжками, он дернул задницей. Уперся членом во что-то упругое, не имеющее продолжения. Наподобие эластичного препятствия внутри дырочки, которое нащупывал у девчонок с ихней улицы. И вдруг волна страха шевельнула волосы на затылке, прокатилась по спине, сковала ноги холодом. Он вспомнил о пленке, о том, что за ее разрыв пацанов сажали в тюрьму, а взрослых мужиков расстреливали. Это считалось опасным преступлением. А рыжая бестия подставлялась сама. Замуж невтерпеж, или другое? О женитьбе он не помышлял, сперва надо доучиться. Да и как входить в живое тело торчащим обглоданной костью членом. Должно быть, это больно, прольется много крови. Милиция, общественность. Прощай институт, мысли о прекрасном. Зародившееся было чувство самца умерло не проклюнувшись, кожа на яичках сморщилась, член катастрофически начал утрачивать твердость. Дока попятился назад, боясь натворить непотребного.

- Куда ты! Чуть вторую целку не сломал…, – отрывисто дыша, облапила за ягодицы подружка. Быстро просунула руку между телами, зажав член, подергала на себя, стараясь снова попасть им между складками. – Давай, работай. Как бычок необъезженный. Или правда в первый раз?..

Слизав с верхней губы пот, Дока попытался осознать полученную информацию. Получалось, что въехал не в ту щель. Наверное, у конопатой есть и другая. Конечно, писать, рожать и сношаться через одну не будешь. Он перевел дыхание. Сунувшись вперед, вжался пахом в ее лобок, не ощутив ничего. Член словно перестал существовать. Не было родного писюна. Или отвалился, или оторвала конопатая стерва, моментально заворочавшая задницей в полный рост. В яичках вознило болезненное напряжение. Оно распространилось до пупка. Ягодицы несколько раз взбрыкнули. Во рту образовался новый клубок слюны. Организм сковала непривычная вялость. Будто после дневного цикла лекций вечером пришлось разгрузить пару вагонов с картошкой. Покрутившись немного, откинулась на подушку и партнерша. Провела ладонью по лицу:

- Кончил, что ли, мальчик? – спросила с сочувствующей подковыркой.

- Не знаю, - промямлил Дока, не в силах шевельнуться. – Вроде, не должен.

- Как это – не должен?

- Ну… кончаю не так.

- Понятно. Хреновому танцору вечно яйца мешают.

- В них что-то закололо.

- То и закололо, что испражнились спермой, - добродушно хмыкнув, партнерша погладила его по волосам. – Скажи честно, до меня с кем-нибудь сношался?

- Было. Но во внутрь нет, - признался он. – Сверху брызнул.

- Сверху… Это хорошо, что сверху.

- Вообще ничего не чувствую, - пожаловался Дока. – Между ног пустота какая-то.

- А как ты хотел? – рассмеялась конопатая бестия. Притянула за плечи, поцеловала в брови. – Сейчас твой член кум королю, сват министру. Сделал дело и отдыхает. Во мне.

- Ну да. Внутри. Когда мужчина кончает, член превращается в тряпку.

- У меня не превращался.

- Ты занимался суходрочкой. Раздрачивал его, он и остывал в полустоячке по полдня. А теперь по настоящему.

Дока не ответил. Напрягшись, приподнял немного зад. Послышались слякающие звуки. В области яичек возникло ощущение, будто вытянул из подружки приросшую к ним небольшую кишку. Перевалившись на бок, глянул на низ паха. Покрытый белым налетом, член изжеванным презервативом приклеился к ляжке. Таким беспомощным Дока его еще не видел. Попробовал расшевелить. Реакции не последовало. Раньше от одной мысли вставал на дыбы. В мозгу промелькнуло, что теперь он навсегда останется импотентом. Уронив голову в ладони, Дока заскрипел зубами.

- Ты что это, пацан? Раззадорил и в кусты? – взялась тискать его партнерша. – Со мной такой номер не пройдет. Поднимай и вперед.

До самого утра так ничего не получилось. Словно с потерей невинности Дока утратил и способность оставаться мужчиной.

На просторной веранде заканчивалась вечерняя игра теней. Причудливые от металлических узоров на решетке ограждения, они оплели пространство крепкой сетью с крупными ячейками. Чем ниже опускалось краснеющее к ночи солнце, тем выше вздергивалась их паутина. Повернув голову к возгоревшимся от последних лучей высоткам города, молодая женщина прищурила зеленые глаза. Ее чеканный образ в профиль можно было без проблем переносить на лицевую сторону монеты. Мужчина пожевал губами, долил в чашечку из термоса черного кофе. Отпив несколько глотков, пошарил взглядом перед собой. И выдвинул пальцем из-за бутылки «ВВ Клико» вделанную в кусок яшмы зажигалку. Струйка пахучего дыма легко поднялась кверху.

- Странный финал. Или начало, - задумчиво сказала женщина. – Столько лет стремиться овладеть желанным, в итоге не испытать никакого удовольствия. Велик риск потерять интерес навсегда. Ты не находишь?

Собеседник глубоко затянулся, подержал дым во рту. Стряхнув пепел в углубление под головой бронзовой обезьяны в заломленной фуражке, наморщил высокий с залысинами лоб:

- Нет, наверное. Долгожданный, желанный плод тем и прекрасен, что не сразу раскрывает прелестей. Тем более, если искать нужно внутри, - наконец, высказал он мнение. - Согласись, редко у какого овоща или фрукта кожура бывает сладкой. Чаще кислой, горькой, приторной. Или твердой.

- Ты привел хороший пример. Об этом я как-то не подумала, - согласно кивнула женщина. – И все-таки, что стало с ним потом. Он такой сентиментальный… Стеснительный. Думаю, судьба его ждет непростая. В детстве не получившие должной поддержки, люди, конечно, добиваются успехов. Но кровью несравненно большей.

- Естественно. Как и люди с детства зализанные родственниками могут не оторваться от горшка вообще. Все-таки, скорее, это судьба. Если хочешь, его величество случай.

- Ты пытаешься объяснить, что от воспитания ничего не зависит?

- Еще как! Смысл в другом, - перекинув ногу на ногу, мужчина облокотился о подлокотник кресла. – Самое лучшее воспитание выводит индивидуум в высшие слои общества, все равно оставляя его и там в качестве посредственности. Гении же рождаются преимущественно в семьях обыкновенных. Или вовсе уродливых. После Ленина наши генсеки как один из рабочих и крестьян. Чем не пример.

- Прости, не согласна. Политика – дело необразованных пастухов.

- Хорошо. Пушкин, Лермонтов, Байрон – картина ясная. Хотя первые двое, скажем так, гении только для нас. Но Шекспир, Дюма, Шолохов. Кстати, я бывал в Вероне. Разве Шекспир туда приезжал? Или он писал как Жюль Верн, который облетел, проплыл под водой, протопал весь земной шар?

- Не выходя из собственного кабинета, - улыбнулась женщина. – Недавно были опубликованы новые сведения из биографии великого мастера приключений, в которых говорится, что он, все-таки, путешествовал. Но мы отвлеклись.

- Да, мы отошли от темы. Не думаю, чтобы герой нашего повествования Дока остался простачком. Помнишь, как ухватился он за учебу в институте? – потерев переносицу пальцем, мужчина вопросительно посмотрел на собеседницу. – Его разговор с деканом факультета?

- Конечно. Но он…, - женщина выдержала небольшую паузу. – Понимаешь, этот Дока стеснительный. Уничтожить в себе отрицательное качество удается не каждому. А оно отрицательное, чтобы там ни говорили.

- Для выхода в народ – да. Людей стесняться нечего. Для того, чтобы пописать в подъезде – стесняться необходимо.

- Мы говорим на разных языках, - нетерпеливо дернула плечом собеседница.

- Всего лишь к слову, - поднял руки вверх мужчина. – Я знаю, о чем хочешь сказать. Дело в том, что в тебе говорит женщина. А слабая половина человечества данного качества не приемлет на дух, потому что у самих его через край.

- По твоему, это не недостаток?

- Всего нужно в меру. Дока стеснялся по одной причине. Он был сексуально необразован. Но на будущее имел одинаковые права со всеми. Прости уж.

Колыхнув изумрудными серьгами, молодая женщина вытащила из пачки сигарету, постучала мундштуком по краю стола. Машинально повертев в длинных пальцах зажигалку, откинулась на спинку кресла, развернула его, мягко скрипнувшего маленькими колесами, немного на бок. Вытянув обутые в изящные темно зеленые босоножки на высоких каблуках стройные ноги, положила их одна на другую. Оранжевый огромный круг солнца завис над зубчатой стеной далекого леса. Между лесом и кирпичным забором дачного поселка олигархов зеленела утыканная неровными рядами кустов возвышенность со странным деревянным строением с железной крышей в середине. Прогретый за день воздух почему-то не струился как всегда над коньками крыши. Он показался сероватым и вязким. Ласточки носились над вершинами телевизионных антенн, едва не задевая их.

- Я получил факс, - нарушил молчание мужчина. – Приглашают в Париж.

- Когда? – не оборачиваясь, спросила она.

- Завтра к вечеру должен быть там.

- Серьезный вопрос?

- Деловое свидание с представителем концерна «Лафайет».

- Президент, кажется, араб?

- Тот самый, сын которого погиб в автомобильной катастрофе вместе с принцессой Дианой. Помнишь картинки? Под мостом.

- Лети, - чуть помедлив, отозвалась она. – Все равно погода здесь портится.

- Почему ты так решила?

- Приметы… Приметы, дорогой. Надолго упорхнешь?

- Недели на две. Не только в Париж, - мужчина приблизил к лицу богатый перстень с черным камнем, сосредоточенно обследовал. – Товары сбегаются на склады моей фирмы не из одной Европы. Необходимо поучаствовать в контрольных проверках при пунктах отправки. Кажется, где-то наметился прокол. Цены за перевозки подросли.

- Ты предполагаешь, что дилеры занялись финансовыми махинациями? – придвинув кресло к столу, собеседница прижгла конец сигареты. Посерьезнела. – Из иностранных поставщиков или из своих перегонщиков? Лоскутникам это, вроде, ни к чему. Лишь бы иметь постоянный рынок сбыта.

- Иностранцам?

- Европейцам. В смысле раскрашенных под лоскутное одеяло многочисленных стран европейского континента. По сравнению с нашей простыней их выделанные куски на карте пестрят калейдоскопом. До революции мои предки называли немцев с французами херами да мусьями. А это сравнение придумала я. С высоты имперского мышления. Тебе не понравилось?

- Без разницы. В действующей армии диких чеченцев называют благовоспитанными чехами. Вообще абсурд. Страна абсурда…

- Я тоже абсурд, - выпустив струйку дыма, насмешливо хмыкнула женщина.

- Прости, опять к слову. Нет, конечно, не из лоскутников. Из своих доморощенных, жадных потомков скифовых-сарматовых. По Блоку. Думаю,это они накручивают цены. У поставщиков ставки стабильны столетиями.

- Тогда чем занимались твои ревизоры?

- Тем же. Они из одного теста. Разве ты не в курсе, отчего рассыпаются мощнейшие фирмы? Растащат, по быстренькому обанкротят. И в воздухе зависает сверкающая морозная пыль. Дохнул теплом – вода.

- Здесь ты прав, мы не Европа, - согласилась собеседница. – Лет на двести нам бы подошел пиночетовский режим. Как американцы не достают старика до сего дня, все-таки, поступок его вызывает заслуженное уважение.

- Муссолини, Франко, Пиночет, греческие черные полковники знали, какой строй необходим именно их народу. Поэтому, те страны, как Россия при Сталине, в диктаторское правление процветали. Странные эти масоны. Если людям живется лучше при режимной власти, зачем навязывать демократические свободы. Они не работают все равно. Неопределенно хмыкнув, молодая женщина сняла присевшую на серебряное изумрудное колье белую пушинку. Зелеными холодными брызгами отозвался на последний угасающий луч солнца охвативший запястье массивный изумрудный браслет в оправе из почерненного серебра. Погасив окурок в пепельнице под медузу, она протянула руку к бутылке с вином. Напиток окрасил стенки фужера в темно красный цвет, превратил его в хрустальный сосуд, внутри которого заколыхался жидкий рубин. Наверное, так в разливочных ковшах играло тенями стекло, которое сварили для кремлевских звезд. Из него отлили заготовки для лучей, которые вставили в оправы. Сами звезды сделали символами народившейся республики рабочих и крестьян. Получалось, что и пролетариату оказались не чужды буржуазные причуды.

Отпив несколько глотков, женщина отставила фужер. Скосив продолговатые глаза на занятого мыслями собеседника, сверкнула зеленью зрачков по направлению к утопающему в темном бархате неба городу. Кое-где высотки обрядились в редкие золотинки, на плоских крышах засветились красные сигнальные фонари. Столица погружалась в поднимающиеся снизу мощные световые волны. Скоро над мегаполисом одуванчиком зажелтеет нестойкая заря. И начнется новая жизнь. Ночная. Ведь само земное бытие состоит из двух половинок – из жизни и смерти – которые тоже подразделяются на бесконечное число разноопределяющих близняшек. Добро и зло, любовь и ненависть, богатство и нищета. И снова щедрая палитра сольется в единое целое. Везде и во всем - в мир. В обыкновенный хрупкий мир, который вокруг. Это его нужно беречь как зеницу ока. За него бороться, им дышать. Бездумно заведя за ухо светлую прядь, женщина разгладила складку на скатерти. Грустно усмехнулась. Жаль, что иногда мир был незаслуженно жесток.

- А все-таки, с чего ты взяла, что погода испортится? – Прервав затянувшуюся паузу, протянул руку к выключателю на стене собеседник. Веранду залил ненавязчивый свет из нескольких развешанных по углам бра, не сделавший фон за решеткой ограждения темнее. – Ни ветерка. Тепло. Кузнечики зацокали, бабочка, вон, закружилась вокруг плафона. Черно-бархатная глазунья

- Кузнечики куют глуховато. Ты не заметил? – вспорхнула ресницами женщина. – А бабочка… Что ж, этот вальс может оказаться для нее последним.

- Ну-ну, к чему такой пессимизм. Сейчас я встану и прогоню ее, эту махаонку.

- Она прилетит вновь.

- Вот именно. О чем мы не раз рассуждали. Кстати, штришок по теме. Припарковался к бордюру у перекрестка. Собака, бродячая, у кромки то вперед сунется, то назад осядет. Перебежать намерилась, а поток машин сильный. Наконец, под зеленый для пешеходов, прохожий потрепал по шее, позвал за собой. Перешли. Собака от перекрестка обратно метров пятьдесят отбежала и снова к кромке.

- Самоубийца.

- Не знаю, не досмотрел. Но ты не ответила на мой вопрос.

- Почему? Кузнечики куют глуховато, ласточки концами крыльев чиркали по антеннам, солнце за лес закатилось красным.

- Убедительно. В природе ты не жила.

- Начиталась, - привычно поиграла глазами собеседница.

- И надолго она испортится?

- На несколько дней.

- Почему ты так решила?

- Комаров нет. К дождю они пропадают, - откровенно засмеялась женщина. Повертела в руках серебряную зажигалку. – Сводку погоды передавали. Решила проверить, сходятся ли народные приметы с научными наблюдениями. Сошлись.

Некоторое время мужчина не спускал с подружки любопытных глаз. Затем откинулся на спинку кресла, взмахнул рукой, пальцем щелкнув по второму выключателю на стене. Веранда погрузилась в интимный полумрак. Женщина оделась в таинственные тени, превратившие ее в какую-нибудь Клеопатру или царицу Савскую в современных представлениях. А может, им тогдашним и сейчас не нашлось бы равных. Ведь красоте предела нет. Как и убожеству. Вновь придвинувшись к столу с изящными обводами, мужчина подался вперед, с интересом взглянул на собеседницу:

- Полетишь со мной?

- О, какое предложение, - немного опешила она. Справляясь с волнением, отложила зажигалку. – Вообще, ты мастер всяческих интриг. Что означает этот всплеск эмоций?

- На пару недель. Париж, Брюссель, швейцарские Альпы, Венеция, Рим, Неаполь, остров Капри, - не отвечая на вопрос, перечислил мужчина некоторые европейские города. – Ну и Афины, Стамбул. Захочешь, можем подвернуть к пирамидам. Там дела у меня тоже есть.

- Ты забыл Пекин, Дели, Сингапур. Ну и маленький Таиланд. Весь.

- В Монголии интереснее всего. Если пешком, по стопам Пржевальского, Рерихов, через безлюдную пустыню Гоби, затем через Алашанский ад, до Тибета останется рукой подать. А оттуда есть-пошло все. И познание мирового устройства, и религия. И сама жизнь, - не обратил внимания на скомканно насмешливый тон подруги собеседник. – Отвечай сию минуту. Ты согласна?

- А как-же Докаюрон? Судьба этого мальчика меня затронула, – притворно растерянно развела она руками. – Я хотела бы дослушать историю до конца.

- Разве в перечисленных городах, вообще, в мире, нет подобных уединенных веранд? Или у меня иссякнет словарный запас? – блеснул зрачками мужчина. –Я специально буду заказывать номера в таких гостиницах, до которых не долетит ни один цивилизованный звук. В полнейшей тишине интимным голосом стану пересказывать повествование до тех пор, пока оно не подойдет к завершающему концу. Ну так как?

- А конец нормальный? Или я разочаруюсь? Ты же знаешь мою обнаженную натуру, - за игрой продолжая скрывать некоторое смятение, молодая женщина как бы капризно покривила губы. - Не придется ли паковать чемоданы обратно с половины пути? Ведь мы договорились, что рассказывать будешь максимально правдиво.

- Именно так. И намек я тоже понял. Вести себя буду естественно, постараюсь оправдать доверие, - в вежливом полупоклоне опустил голову собеседник. - Кроме того, в конце беру обязательство назвать имя реального героя

- Ну, что-же, загранпаспорт есть. Вещей на две недели много брать, думаю, не стоит. С визами, надеюсь, поможешь. В путь, дорогой граф… Монте Кристо.

- Зря иронизируешь. Напомню, что родился в лагере для политзаключенных и до сего дня разговоры о родовых корнях в семье под строжайшим запретом, - пожал плечами мужчина. Вполне возможно, я, как и ты, дворянских кровей. Родословную проверить времени никогда не находилось, - он натянуто засмеялся. – Не стоит забывать, в какой стране мы живем. Но это не главное. Сейчас я дам указание забронировать места на «Боинг-747- 300» для двух «ВИП» - персон.На родных «тушках» даже в салоне для особо важных пассажиров летать невозможно Ни комфорта, ни надлежащего сервиса. Зато валюту дерут как за королевские услуги.

- Деньги считать ты умел всегда.

- Прошу извинить, но тем и горжусь.

Литые колеса «Боинга» чиркнули по бетонной полосе международного аэропорта «Орли» в южном пригороде французской столицы. Громадный авиалайнер пробежал положенное расстояние и замер в точно отведенном ему месте.С высоты метров восьми,из иллюминатора с толстым стеклом, мужчина с интересом понаблюдал, как к выходному люку подогнали белоснежный автотрап. Затем отстегнул ремень безопасности, вопросительно посмотрел на повторившую изгибы мягкого кожаного кресла соседку. Лицо молодой женщины было бледным. Несмотря на идеальную линию спуска,она тяжело переносила перепады высоты. Сочувственно поцокав языком, мужчина все-таки напомнил:

- Дорогая, пора двигаться на выход. Мы прилетели

- Я поняла, - с напряжением в осевшем голосе отозвалась та. Облизала блестевшие от дневной помады губы. – Наверное, никогда не привыкну к взлетам и падениям. Чувства, как в штормовом море на прогулочном катере. Отвратительные.

- Надо тренировать вестибулярный аппарат.

Приземистые здания аэропорта были украшены размалеванными африканскими флагами. Наверное, Париж готовился открыть очередную ассамблею стран Африки и Азии. Чуть больше десятка лет назад Франция распахнула границы для беженцев из бывших своих колоний на черном континенте, и теперь, увешанные связками сувениров, негры нагло совали в руки едва не сразу за досмотровым турникетом пяти сантиметровые металлические копии Эйфелевой башни, Сакре Кёра и Пантеона с трехцветными флажками. Благополучно миновав бригаду прирожденных попрошаек, мужчина вывел успевшую придти в себя подругу на площадь, осмотрелся вокруг. Весь периметр был забит разноклассными машинами. К ним подошел в черном костюме представительный клерк. Несколько слов на профессиональном сленге, и все погрузились в длинный черный лимузин, не мешкая сорвавшийся с места. Мужчина презирал шумные бестолковые эскорты, которыми озадачивали иностранцев нувориши из новых русских, везде и всегда обходясь минимумом сервиса. За окнами замелькали из розового туфа с песчаником аккуратные усадьбы потомков храбрых воинов Наполеона Буонапартия. Прижавшись плечом к обитой кожей дверце, женщина погрузилась в созерцание подзабытого ландшафта. Взглянув в ее сторону, мужчина спокойно откинулся на спинку сидения. В такой машине на подобных дорогах прислоняться было не опасно.

В связи с обустройством в комнатах и беглым визуальным обновлением в памяти видов места паломничества всех образованных людей, время пролетело незаметно. На другой день, сидя за столиком на выходящей во двор, увитой плющом маленькой веранде роскошной гостиницы «La Meison Roze» на холме святых мучеников Монмартр, молодая женщина уже спокойно любовалась открывающимися изумительными картинами. Несмотря на множество автомобилей, воздух был необыкновенно прозрачным, отдавал запахом французского парфюма. Его можно было пить. Вытягивать губы трубочкой и наслаждаться не только запахом, но и вкусом. Под ногами сбегали вниз замощенные сглаженными веками булыжниками узенькие улочки, на которых каменные стены домов различались лишь сквозь сплошную зелень вьющихся растений. В просвет между розовыми и коричневыми зданиями виден был приличный кусок панорамы столицы мировой моды с черным стреловидным квадратом небоскреба «Lafayette», с мостами через Сену и даже с раззолоченным куполом собора Инвалидов. Если выйти из гостиницы и метров на сто подняться к вершине холма, на котором отрубили голову трем мученикам во главе с монахом Сен Дени, попадешь на площадь Тертр с художниками в черных беретах, с размалеванными белым с черным гримом мимами, изысканно предлагающими опустить монетку в шляпы перед ними. Сегодня утром она купила там прекрасный натюрморт. Рядом с наполненным – непременно бургундским - вином старинным кувшином лежала гроздь только что сорванного дымчато рубинового винограда. Казалось, прозрачные ягоды сейчас лопнут и сок от них окропит кровавым цветом дебелое домотканое полотно. Она поставила картину на тумбочку возле кровати, долго не могла отвести взгляда. Такие же чувства охватили ее возле трехэтажного особняка почившей, всемирно известной, певицы Далиды с бронзовым бюстиком на узком белом постаменте у высокого с пышной кроной дерева за ним.Она любила эту, обладавшую низким диапазоном голоса, своеобразную исполнительницу. Особняк тоже был расположен в двух кварталах вниз по крутому ломаному тротуару из дикого камня.

Солнечный круг неторопливо обходил увенчавшую вершину холма белоснежную базилику Сакре Кёр. Напротив женщины потягивал из бутафорского патира купленное на небольшом рынке вместе с ним прямо у торговцев местное вино мужчина. На нем была мушкетерского покроя белая сорочка с огромным отложным воротником, с широкими рукавами, с алмазными запонками в манжетах. Вокруг загорелой шеи переливалась отшлифованными гранями золотая цепочка «кардинал». Волосы были расчесаны на модный пробор, виски и брови подстрижены. Во всем благоухающем облике чувствовалась рука парикмахера из элитного салона. Вид у него был благодушный, располагающий к беседе. Такое же вино поблескивало и в глиняной кружке его собеседницы, в этот чудный вечер вышедшей на веранду в брючном костюме цвета морской волны. Пальцы унизали оправленные в серебро загадочные агаты, в отливающих атласом ушах светились светлым металлом длинные агатовые подвески. С высокой шеи спускалась под вырез прекрасно скроенной жилетки без рукавов длинная серебряная нитка агатовых бус. Она отпивала вино небольшими глотками, некоторое время смаковала под языком. И, не скрывая блаженства, неспешно отправляла в желудок. Снова смачивала губы, медлила и глотала. Наконец, мужчина отставил кубок, ногтем постучал по дну коробки с сигаретами. Женщина отодвинула кружку тоже.

- Как твои дела? – промокая подбородок салфеткой, первой нарушила молчание она.

- Пока все о,кей. Заключили новый договор, - прикурив, спокойно откликнулся он. – Небольшой, на несколько сотен тысяч.

- В долларах или в евро? Прости, что влезаю не в свои дела. Доллар заскользил вниз.

" - В американской валюте на этот год сделки мало кто заключает. В евро, конечно.

- Почему на этот год?

- Бушу надо избавиться от внутренних напряжений в своей стране, - развел руками собеседник. - Хотя, это обыкновенная игра и все заранее предопределено.

- Извини, не поняла. Ты хочешь сказать, что можешь ясно представить будущее своего бизнеса?

- Именно. Христианство – ислам, доллар – евро. Мир состоит не только из естественных противоречий, но и из созданных искуственно, - мужчина глубоко затянулся, посмотрел на женщину. – Понимаешь, бразды правления этого разнообразия в одних руках, потому что хозяин один. Изменить ситуацию могут лишь непредвиденные обстоятельства. Иногда кажется, что буквально все учтено и заранее спрогнозировано. Кроме единственного.

- Нет. Она, как раз, под контролем, - собеседник выпустил вверх густой клубок дыма. - Любая, в любой точке земного шара.

- Ты меня интригуешь, - женщина прищурила зеленые глаза, повертела в руках замысловатую серебряную зажигалку, с которой не расставалась.

- Абсолютно не думаю. Если интересно, попробую растолковать. - пожав плечами, благодушно ухмыльнулся мужчина. Заметив утвердительный кивок, продолжил. – Как бы то ни было,человечество со своими правителями уже определилось. Ясно,какая нация-народность, страна-республика занимают первое место. Кто из них второе, кто третье. Кто вообще на высшей ступени развития. А вот матушку природу обуздать до сих пор не удается. Примером тому может послужить недавнее наводнение в юго-восточной Азии, когда за считанные минуты погибло больше четверти миллиона человек.

Уйдя в себя, женщина зябко передернула плечами. Над столом не надолго зависло молчание, насторожившее собеседника.

- Мне страшно до сих пор. Ничто, никакая мышиная возня, не стоят тех трагических мгновений, - тихо сказала она. - Наверное, так начинался описанный в Библии потоп.

- Тогда на этой теме ставим точку, - с беспокойством взглянув на нее, свернул рассуждения мужчина. Стряхнув пепел, некоторое время бегал глазами по предметам на веранде, не зная, на чем задержаться. Спросил. – Кстати, ты когда-нибудь фотографировалась у стены любви? Я имею ввиду предыдущие твои приезды сюда.

- У какой стены любви? – подняла голову женщина. Натянуто улыбнулась. – О чем ты хочешь намекнуть?

- О стене любви и толкую, - заметив ее оживление, заторопился мужчина. – Она всего в тройке кварталов от нашей гостиницы. На ней на всех языках мира написаны признания в любви человека к человеку, мужчины к женщине. И наоборот. И только в любви.

- Господи, я подумала, что у тебя крыша сползла, - облегченно вздохнув, рассмеялась собеседница. – В Амстере есть улица Красных фонарей. По ней я бродила не раз. А в Париже…

- Я имел ввиду не это!

- Поняла. Конечно, в первый же приезд, - с готовностью закивала она головой. - На этой стене среди прочих есть надпись, скорее всего, на индейском языке. «Нимицтлацотла», кажется. Забавная такая.

- А мне запомнилась на белорусском – «Я кахаю цябе». И еще «Церетлек». На турецком, наверное.

- Озадачил, милый, - вновь расхохоталась женщина. – Не знаю, почему мелькнула мысль о Елисейских полях с мраморным фронтоном одного из зданий, где со времен Марии Медичи проживала и тасовалась аристократическая знать, - вытащив из дамской сумочки кружевной платочек, она под довольным взглядом партнера вытерла выступившие слезы. - Этот проспект в Париже имеет такое же значение, как Невский в Питере, Арбат в Москве. Сад Тюильри, улица Риволи, Гран Кур. Кажется, недавно я бродила между каменными цветами из древних строений. Площадь Клемансо, кони Марли Гийома Кусту, бесподобный вид на мост Александра Третьего. Большой и Малый дворцы… Это же променадные места. В том числе и парижской богемы.

- Не ожидал, что ты такая озабоченная, - надув щеки, озорно подмигнул собеседник, имея ввиду первоначальное замешательство собеседницы.

- Сама опешила, - согласилась подружка. Сложила платочек обратно в сумочку. - Кстати, не пора ли нам снова окунуться в историю о Докаюроне? Ведь ты обещал, - напомнила она о договоре. - К тому же, солнце зашло за базилику Сакре Кёр, художники в черных беретах сложили мольберты. Монмартр накрывают вечерние тени По моему, самое подходящее время.

- Не возражаю, - поудобнее устраиваясь в складном кресле, признал доводы справедливыми мужчина. Он был рад, что сумел увести не слишком приятный разговор о своих делах, о политике, о мировых катастрофах в сторону. Он любил эту женщину, был счастлив, что она не отказалась полететь с ним. Протянув руку, взял прохладный кубок.– Один живительный глоток вина из рукотворного патира, и я готов продолжить повесть о сексуальной любви мужчины к женщине. Хоть до завтрашней зари.

- Так напрягаться не стоит, дорогой. Достаточно послушать до первой звезды, - лукаво повела продолговатыми очами собеседница. Не преминула подзадорить. – А потом ты вспомнишь о моей озабоченности.

- О-о, об этом обязательно…

…Итак, до самого утра Дока не мог придти в себя от охватившего его замешательства, связанного с тем, что член перестал реагировать на что бы то ни было. Он словно омертвел.

За это время конопатая бестия успела выспаться, сходить в туалет и приложиться к недопитому стакану с водкой. После чего снова забраться в постель, полапать пятерней между ног у Доки, пытаясь разбудить спрятавшийся под шкурку писюн. Но тот упорно не подавал признаков жизни. Дока было настроился заныть снова о приключившейся с ним вопиющей несправедливости. Отмахнувшись как от комара, подружка повернулась задницей, захрапела с новой силой. И он затих. Дом походил на свинарник. В нем не только посвистывали, похрюкивали, попукивали на разные лады, но от тошнотворного сивушного запаха с прокисшей едой, от перегара, невозможно было дышать. К тому же, печка без лежанки, к задней стенке которой привалился седобородый дед, без очередной порции угля заледенела совсем. Холод забирался под одеяло, пощипывал пальцы на ногах. Как ни старался Дока зарыться в ватные складки, скоро и нос с ушами засвербили от прихватившего их мороза. Еще раз попробовав растеребить писюн и не добившись результата, всю ночь не сомкнувший глаз, он сунулся под мягкий бок конопатой партнерши, заснул как убитый.

Когда очнулся, праздник в доме продолжался в полный рост. За столом расположилась вся дружная компания. Весело гудела от пламени печка, покряхтывал над горячей картошкой дед. Рядом с ним копошился в тарелке с маринованными огурцами знакомый грузчик. Как ни в чем не бывало пересказывали друг другу разные истории конопатая бестия и сестра знакомого. Но главное было не в этом, а в том, что член у Доки торчал костяным мослом. Желание снова побывать в половой щели, в которую наконец-то проник, не встретив того самого пугающего препятствия, расстрельной пленки, вспыхнуло с такой неистовой силой, что не было возможности его удержать. Угнувшись под одеялом, он попытался удовлетворить себя привычным способом. В этот раз занятие онанизмом показалось мерзким, противным. Руки сами отпали от писюна. Высунувшись из-под одеяла, Дока негромко позвал ночную подружку. Наконец, та расслышала. Повернув лохматую голову, полупьяно скривила губы:

- Чего тебе, студент? – обратилась к малолетке. – Импотент долбаный. Обляпал спермой марусю, а довести дело до конца так и не сумел. Отвалился у него, видите ли.

- Отвалился?..

Дока услышал, как злорадно засмеялась сестра грузчика. Подумал, что с самого начала надо было подкатывать к малолетке, а не клевать на умудренную опытом конопатую дрянь. Тогда, если бы даже не получилось, дружба продолжилась бы. Осталась бы возможность узнать, что это такое, о чем взахлеб молотят пацаны. А после такой ночи ему сказать будет нечего. Одни слякотные звуки,да страх,что продолговатые дольки всосали и откусили прибор целиком. Ведь по первым впечатлениям так и выходило.

Отбросив одеяло, Дока оделся, подсел к столу, осознавая, что упускать возможность совсем не стоит. Среди институтских барышень светит напороться лишь на неприятности. Здесь же никто, никому, ничего.

- Пей, - подсунул под руку стакан с водкой грузчик.

- А винца вчерашнего нет? – осмотрелся Дока. – Вроде, голова не болит.

- И не будет, - зло сверкнула глазами в его сторону малолетка.

- Ослиной мочи могу принести, - совсем распоясалась конопатая. – От нее, говорят, оглоблей торчит.

- С утра колом стоял, - ухмыльнулся Дока. – Я ж тебя позвал.

- Что ты гонишь, - взвилась конопатая стерва. – Когда утром поднималась, специально по яйцам прошлась. Колом… Куколка тряпичная. Хэт, студент задроченный.

- Не трогайте парня, он в институте учится, не в пример вам, лахудрам, - втупился дед. – Опохмелись-ка, родимый. Винца, правда, нет. Закончилось.

К вечеру Дока нажрался до поросячьего визга. Как ни пытался уговорить конопатую повторить постельный эксперимент, она отказалась наотрез. Одинаково поступила малолетка, поставившая себя так, словно его для нее больше не существует. Лишь когда собрался уходить, подала шапку, проводила до дверей. В доме снова все спали вповалку. Дед примостился у задней стенки остывающей печки. Конопатая дрянь за занавеской похрапывала в обнимку с грузчиком. Делать оказалось нечего. Переступив порог, Дока поскользнулся, ударился позвоночником о заледенелый бугорок. Долго лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, различая, как враз норовят отказать руки и ноги. Сестра грузчика не уходила, стояла возле открытой двери. Затем помогла подняться и поддержала до калитки на улицу.

- Больше не заявляйся, - бросила в спину все равно.

В тот день он не помнил, как добрался до общежития , как потом выворачивало наизнанку. Он вываливал желудок в унитаз, взлаивая от жгучей боли в середине спины. От неминуемой парализации, скорее всего, спасла водка, разогревшая и размягчившая суставы. Долго ощущал он ушибленное место, дававшее знать о себе и через годы. А тогда, по прошествии нескольких дней, снова напросился в гости к забухавшему по черному грузчику. Но как ни пытался уломать малолетку переспать с ним, ничего не получилось. Как отрубило.

Может быть, это упорство послужило поводом для подыскивания пары. Не замечавший никого вокруг, Дока вдруг наткнулся взглядом на миниатюрную первокурсницу. Крепко сбитая куколка с полными губами, аккуратным вздернутым носиком и яркими васильковыми зрачками под невинными ресницами не раз задерживала на нем свое внимание. Мимо пробегали девочки постройнее, покрасивее, с правильными чертами лица. Главное, поумнее. Они не отказывали ни в дружбе, ни в более серьезных планах на будущее. Но судьба знала, кому кто на данном этапе нужен. Дока увлекся,по настоящему.А когда выяснилось,что девочка невинна не только внешне, но и на самом деле, он перестал от нее отходить.

В походах в кино, на студенческие танцы, незаметно пролетело три месяца. За это время ни он, ни она, толком не научились целоваться. На дворе вовсю распустилась весна. Кружили головы сирень с черемухой, на газонах пахли медом желтые ромашки с пестрой мелочью. Играло зарницами младенчески чистое небо. Однажды, когда после лекций они бродили по зеленым улицам вечернего города, Людмила – так звали девушку – призналась, что именно сегодня у нее день рождения. Не тот, который они отметили в феврале, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Не паспортный. В этот день ее нарекли именем. Почему не смогли раньше? По разным причинам. В деревне, ведь, даже регистрировали не сразу. По такому поводу не грех пропустить по маленькой стопочке. Где взять, если магазины закрылись, и где примоститься, если милиция ездит кругами? Она взяла ключ от теткиной квартиры, живущей вон в том пятиэтажном доме. В холодильнике бутылка водки. И закуска. Тетка? Она в отпуске, уехала в деревню. Дока успел привыкнуть, что подружка не пропускала праздников без стопки. Так было заведено в их в большой семье. Женщины выпивали рюмочку, изредка две. Мужчины сколько хотели. Ему нравилось подшучивать, когда она выпьет и немного расслабится. Трогать за налитые груди, за платье ниже пояса, сквозь которое прощупывалась резинка от трусов. Она сердилась, отпихивала руки. Но не прогоняла. И сама не уходила. За время дружбы он все реже занимался онанизмом, словно хватало ощущений и тепла, исходящих от нее, здоровой крестьянской девушки, фигурке которой позавидовала бы любая гимнастка. За весь период знакомства он ни разу не попытался настоять на своем. Впрочем, это было бы бесполезно. Выросшая в суровых условиях беспрекословного патриархата, крестьянка твердо знала, что можно, а что запрещено под страхом вечного позора.

В квартире действительно никого не оказалось. Быстренько накрыв стол в небольшой горнице, девушка выставила на середину запотевшую бутылку водки, тарелки с нарезанной заранее колбасой, салом, салатом из капусты, огурцов, помидоров. Принесла хлебницу и две рюмки. Внутренне содрогнувшись, Дока поднялся с узкого дивана, сорвал пробку, разлил водку по ровну. Он по прежнему не умел пить. Тост прозвучал коротко и весомо – чтобы все было хорошо. Выпили. Немного поторчав, плеснули в рюмки еще. Включили массивный ламповый радиоприемник «Урал». Потанцевали под не совсем понятную зарубежную эстраду с шейками и твистами, под которые толком нельзя было прижаться, не то, что поцеловаться. Решили добавить еще по одной. До этого момента нормально ощущавший себя Дока неожиданно заметил, как голова пошла кругом. Понял, что скоро начнет выворачивать наизнанку. И заторопился. Присмотревшись к раскрасневшейся подружке, проскользнул по дивану поближе, вмялся губами в ее горячие губы. Она не отпрянула, не уперлась ладонями в грудь. Девушка осталась на том месте, на котором сидела. Обхватив руками его шею, чуть подвернула голову навстречу, прижалась телом. Дока почувствовал, как от ног начала накатывать горячая волна. Такая кипучая, что сдержать ее не хватило бы сил. Повалив подружку на ложе, пальцами задрал платье, нащупал врезавшуюся в тело тугую резинку. Стал снимать толстые с начесом трусы. Наверное, все деревенские покупали только такие, способные спасти и от холода, и от насильников одновременно. Девушка не сопротивлялась, лишь крепче вжималась в Доку, словно стремясь слиться в единое целое. Она сопела, громко стонала сквозь стиснутые зубы, всхлипывала,сильнее смыкая колени.Стащив трусы с аккуратной попы,Дока вознамерился рывком сдернуть их с полных ножек. Но это оказалось далеко не просто. Подружка вцепилась в крепкую материю мертвой хваткой. Видно было, что она и желала бы заняться любовью, и жутко всего боялась. Ее трясло как в лихорадке. На лбу у Доки давно выступил обильный пот, который ручьями потек из-под волос на затылке под воротник рубашки, прохладными струйками побежал по позвонку. Голова становилась тяжелой, подташнивало. А дело не двигалось с места. Провозившись минут десять, он вдруг ощутил, как в желудке сорвалась со дна горячая тошнотворная масса, забила горло жгучей горечью, готовая вырваться наружу. Спрыгнув с подружки, Дока едва успел добежать до туалета. Надолго прилип к унитазу.

Когда вернулся в комнату, девушка сидела на диване, поджав под себя ноги. Из-под платья выглядывала чистая голубая трусина. Новая волна желания прокатилась по животу Доки. Сглотнув остатки горечи, он навалился на не поднимавшую глаз партнершу, поспешно закатал платье наверх. Попа оказалась почти голой, она только чуть поддернула трусы вверх. Эта деталь означала лишь одно, что девушка согласна. Но не успел он вцепиться в резинку, как ее ноги автоматически пришли в движение, сомкнувшись намертво.Под кряхтение со всхлипами, под неясные стенания, борьба опять растянулась до того момента, когда рвотная масса заполнила полость его рта. Вновь пришлось вскакивать и бежать в туалет, где совать голову в прохладный унитаз.

Так продолжалось до тех пор, пока Дока не понял, что справиться с маленькой крестьянкой не удастся. Она бы рада, но сидящий в генах вековечный страх принародного позора без команд из мозга заставлял просыпаться защитную реакцию, ощетиниваться всеми возможными способами. Совладать с нею представлялось лишь с потерявшей сознание. К тому же, долгая бесполезная возня порядком надоела и ей. А позывы к рвоте у него стали наступать даже от небольшого усилия. Вскоре, прижавшись друг к другу, они заснули на узком диване. Она со спущенными до колен трусами с начесом, он с расстегнутым поясом на брюках. Утром оба, каждый в своей аудитории, слушали лекции по специальным предметам, читаемые доцентами, кандидатами наук и профессорами. Учеба пока стояла на первом месте.

Но весна на то весна, что спаривает даже бездушные камни. Первый неудачный опыт раздразнил, обострил чувства обоих до появления ночных галлюцинаций. Еще после ночи, проведенной с конопатой стервой, Дока заметил в себе резкие перемены. Он превратился в неуправляемого сексуального маньяка, готового оплодотворить хоть бегающую под ногами кошку. Так хотелось утвердиться в мужской роли. И если бы не проснувшаяся к деревенской девушке любовь, он бы давно изнасиловал кого-нибудь из беспечных сокурсниц. Но в трудные моменты будто ангел хранитель оберегал от дурных поступков, подбрасывая выходы из тупиков. В этот раз он подкинул любовь. Высокое чувство не однажды удерживало его от совершения неправомерных действий, и сейчас заставив принять правила игры подружки. Они решили жить вместе. Снять в городе квартиру и перейти туда предложила она. Возражать он не стал.

Наступила первая брачная ночь, встреченная молодыми без положенной свадьбы, без росписи в ЗАГСе, без оповещения родителей. В снятой за небольшие деньги старенькой избушке за переборкой возилась с хахалем еще одна квартирантка, студентка медицинского института. Молодой нарубил во дворе дров, растопил печку. Молодая застелила древнюю хозяйскую постель свежей простыней, впихнула подушки в наволочки. На середину простыни была накинута чистая белая полоска плотной материи. Потом Дока узнал, что так в деревне поступали девушки, когда выходили замуж. Посидели за расшатанным столом, дожидаясь, пока угомонятся любовники. Электричество было выключено. В пахнущие отсыревшей ватой маленькие двойные окна с кирпичами между рамами от влаги, вливался густой лунный свет. Он падал на распущенные волосы вздрагивающей плечами невесты, на выглядывающие из-под платья цветастые плечики новой ночной сорочки, отсвечивал огоньками в крохотных золотых сережках в маленьких ушах. Сложив руки на столе, Дока беспокойно переплетал пальцы. Он волновался не меньше.

Наконец, девушка пошевелила губами, перекрестилась. Медленно сняв платье, залезла на кровать. Дока скинул брюки и рубашку, примостился рядом. Ему стало жалко подружку, этого стойкого оловянного солдатика, самостоятельно принявшего судьбоносное решение. Он вдруг растерялся, не зная, с чего начать. Неприятное чувство охватывало его не впервой, нередко выставляя перед партнершами как человека без характера. Он мучался, злился, но совладать с собой был не в силах. Вот и сейчас его сковало чувство стыда, словно собирался совершить непотребное. Так бы они и пробалдели до утра, если бы стучавшая зубами невеста ненароком не зацепила его рукой, когда надумала вытереть слезы на щеках. Машинальное движение послужило сигналом. Подтащив ее, отпрянувшую, к себе, Дока завернул подол ночнушки, провел пальцами по трясущемуся животу. Трусов, толстых, плотных с начесом панталонов, на девушке не было. Бугорок покрывал показавшийся шелковым нежный короткий пушок. Ладонью он проник вовнутрь продолговатых долек, сунул палец в тугую дырочку. Она моментально сократилась, но Дока успел коснуться упругого препятствия. Того самого, которое запомнил со времен школьных шалостей с соседскими девочками. Девушка сжала колени, зацепила его руку выше локтя, решительно отвела в сторону. Она держалась, эта маленькая Жанна Д, Арк. И тогда он втиснулся между раздвинутыми ею самой, ходившими ходуном, коленями, направил член в заветное отверстие. Он уже знал, куда нужно входить. Пусть грубо, но его научили. Заодно дали понять, что больно от этого не бывает. Когда не впервые, когда постоянно. Тогда можно в полный рост, с подскоками, с разворотами во все стороны. Все равно, как в широком колодце, ничего не ощутишь. Это с ними, с опытными. А когда встретишься с девственницей, тогда, милок… Тогда решай сам. С такой недолго и за решетку загреметь, если не сама. А то и под расстрел. Как дело повернется.

Осторожно войдя, он подергался взад-вперед с краю, чувствуя, как протестует мгновенно напрягшаяся скользкая резиновая плоть, как пытается вытеснить инородное тело обратно. Сопротивление разбудило дух соперничества, заставило протолкнуться еще на сантиметр. Подружка заработала ногами, в испуге стараясь отползти на безопасное расстояние. Он вцепился в ее плечи скрюченными пальцами, не давая члену выскочить. В тот же момент по головке забегали, защекотали невидимые короткие импульсы, натянули готовую лопнуть уздечку. Сдерживать немедленно поднявшуюся на дыбы волну экстаза стало невозможно. Подчиняясь первородному инстинкту, с новой силой он попытался проникнуть вовнутрь, стремясь донести хлынувшее наружу зрелое семя до места назначения. Уже добрался до таинственного препятствия, осознал его девственную упругость. Невеста вылетела из-под него пробкой аж на спинку кровати. И тут-же он выгнулся дугой от пронесшегося от пяток до затылка мощного горячего урагана. Сквозь стиснутые зубы прорвался глубокий длинный стон, по вискам на занявшиеся огнем щеки побежали многочисленные струйки пота. Внутри всего организма сладостно напряглись жилы, заставив сократиться мышцы. На поверхности наброшенной на простыню полоске домотканой материи бился в истерике испускающий крупные тягучие капли спермы член, ужимались в мошонке вмиг опустошенные яички. Волна сладострастия пронеслась несколько раз. Затихая, она задерживалась то на плече, то на ягодице, принуждая их невольно встряхиваться. Наконец, развязала стянутые в тугой узел нервы, бросила расслабляться дальше самостоятельно. Подобных красочных ощущений испытывать еще не приходилось. Вмявшись щекой в мокрую ночнушку, растрепанными губами Дока поддергивал обильную слюну. Недавно каменная голова зазвенела от пустоты. Резиновым мячиком она подскакивала на животе содрогавшейся от глубоких рыданий, выпорхнувшей из объятий, невесты. И не было сил промолвить хотя бы слово в утешение.

Прошло, наверное, больше часа. Постепенно за перегородкой смолкли перешептывания проснувшихся любовников. Хриплое дыхание одного из них перешло в настырный храп. Девушка тоже успела успокоиться, хотя по прежнему находилась в сильном напряжении. Подсунув руку под ее локоть, Дока обнял за талию, поцеловал в окончательно распухшие губы. Ее зубы тут-же застучали по его зубам.

- Ну что ты, глупенькая, - ловя ухом доносившиеся из-за перегородки переливчатые всасывания воздуха, негромко заговорил он. – Страшного ничего нет. Все так начинают.

- Я все равно боюсь. Он у тебя твердый, - доверчиво прижалась к нему невеста, не преминув колено выставить вперед. – Ты ничего там не порвал? Жжет, сил нету.

- А какой он должен быть? Тряпочный, что-ли? - хмыкнул в нос Дока. Ощутил, что от наивных слов девушки энергия снова возвращается к нему. – Такой он и есть, иначе ничего не получится. Наблюдала когда-нибудь, как конь залезает на кобылу? Или у нас в городе кобель на сучку вскакивает. Так и у людей… должно быть.

- Видела, не раз. Сама помогала быку этот… впихнуть в корову. Молодой был еще. Не попадал, - всхлипнув остатками рыданий, призналась подружка. – Почему-то считала, что у животных так, а у людей должно быть по другому. Они же люди. У нас все так думали.

- Как по другому? – переспросил Дока, вспоминая, что до недавнего времени сам имел представление о половом сношении, скорее всего, такое-же наивное, как у подружки, несмотря на шмыгания по трусикам соседских девочек. – Ты как представляла?

- Ну…, снимут трусы, письками друг к другу прикоснутся и млеют. А сами в это время целуются. Лет до семнадцати так и считала, - осторожно засмеялась она сама над собой. – Потом соседский парень надоумил подсмотреть за отцом с матерью. Но я ничего не поняла. Папка залез, подергался. И все.

- А девчата разговора не заводили?

- У нас не принято. Знаешь, когда немцы оккупировали часть территории Советского Союза, они все ошалели. Почти восемьдесят процентов девушек до двадцати лет оказались девственницами. В деревнях показатель вообще был стопроцентный.

- Кто тебе это говорил?

- Профессор лекцию читал о нашествии фашистов. Я не сомневалась, потому что из всей деревни у нас только одна была гулящая. Остальные повыходили замуж честными.

Некоторое время Дока языком вылизывал в углу рта высохшую соленую капельку пота. В низу живота возникло напряжение, член зашевелился, наливаясь настырной силой. Как и хозяин, он словно понимал, что работа еще не окончена. Он будто подстегивал завершить ее, не позволяя сосредотачиваться на чем-то второстепенном. Но доверчивость, наивность девушки, ощущение собственного превосходства, порождавшие чувство неловкости, стыда, перебивали неуправляемую агрессивность, заставляя оглядываться на суждения трезвые

- Почему ты легла со мной в постель без росписи? – заглушая угрызения совести, грубо спросил Дока.

- Я в тебя… поверила, - сглотнув слюну, поспешно ответила подружка. – Я знаю, ты меня не бросишь, потому что ты не такой.

- Классно. О том, чтобы бросить, у меня даже мыслей не возникало, - тут-же успокоился он, словно прозвучавший ответ разом решил все вопросы. К тому же в нем вместо «поверила» явно проступало слово «влюбилась». Вскочивший член уперся невесте в круглую коленку. – Тогда нам стесняться нечего, я сам решил жить с тобой. Давай доведем дело до конца.

- Может, не надо? Я боюсь, - мгновенно напряглась девушка. – Там все болит.

- Поболит и перестанет. Я слышал.

- Ну, потихоньку… прошу тебя, - обреченно заплакала она. – Это же в живот…

- Не в живот…, - бесцеремонно раздвигая колени, рывком продрался к ее паху Дока. Нащупал сросшееся от страха отверстие, направил туда набухшую головку члена. – В животе пупок… Расслабься.

В этот раз желание кончить не возникало долго. Поначалу Дока решил не мешкая пойти на пролом. И моментально, как в первом случае, подружка выскользнула куском намыленного мыла, вдавилась в спинку кровати. До него начало доходить, что в подобной ситуации действовать нужно обманом. Он изменил тактику. Вяло повозившись у краев влагалища, острожными толчками загнал головку внутрь, закачал задницей на месте, давая понять, что дальше входить не собирается. Девушка пугливо ослабила тиски крепких рук и коленей. Дока замер, накапливая силы для завершающего рывка. Когда энергии показалось достаточно, а бдительность подружки притупилась, уперся пальцами ног в старый матрац, приподнял задницу и вонзил член по ходу. Опять он успел ощутить желанное упругое препятствие, вновь заскользили по натянутой до предела чувствительной коже щекотливые импульсы. Словно крохотные живчики зарезвились вокруг уздечки, обрывая поводья. Партнерша пробкой вылетела из-под него, едва не оседлав круглые никелированные шары на гнутых трубах спинки. Не в состоянии скомкать народившуюся волну экстаза, Дока опростался в простынь и во второе усердие.

Так и не добившись желаемого результата, до утра Дока умудрился кончить раз пять. В заглянувшей в окна заре подружка показалась жалкой и беспомощной. Глаза с затаившимся в глубине страхом стали огромными. Под ними обозначились темные круги. Лицо посерело, губы распухли до безобразия. Она перестала водить по промежности очередным куском ваты или бинта, потому что не могла дотронуться до натертых едва не до крови больших половых губ. Ее ноги тряслись. Вся она походила на освобожденную из гитлеровского плена заключенную под номером таким-то. Как в кино. Не представлявший себе, что не единожды прокрученное в сознании старание может окончиться подобным образом, измочаленный Дока прятал виноватые глаза, не в силах признаться даже себе в откровенной дремучести. Опустив пятки на холодный пол, как на ходулях, он пошел к умывальнику. Пора было собираться на лекции в институт. Возле холодной печки возилась квартирантка. Бросив горящий взгляд, лет двадцати трех будущая доктор с нескрываемым любопытством поинтересовалась:

- Как чувствует себя твой родной пенис?

- Какой пенис?– не сразу понял Дока.Отмахнулся,загремев кружкой в ведре с холодной водой.

- А ее девственная плева? – давясь слюной зависти, не унималась подрабатывающая санитаркой квартирантка. – Порвал на портянки? Или матерьяльчик оказался не по зубам?

- Не знаю, - жадно глотая воду, угрюмо буркнул он. – У нас еще все впереди.

- Мы так и поняли, - откровенно засмеялась медсестра. – Крестьянки, они такие… Туговатые.

Из горницы появилась накинувшая халат девушка. Стараясь держаться ровно, прошаркала тапочками к небольшому шкафчику с посудой. Под сочувствующими взглядами Доки и второй квартирантки, наполнила чайник водой, поставила его на печку. Ни на кого не глядя, взялась готовить завтрак. О своих обязанностях она не забывала.

К концу лекций Дока успел возбудиться настолько, что его начало трясти. Посиневший член словно забыл, что иногда следует нормально полежать. Он горел огнем желаний. Дока не находил места. Наверное, так чувствует себя охотник, когда осознает, что раненый зверь уйти далеко не сможет. Несколько раз он проскакивал мимо аудитории, в которой занималась девушка. Она вышла в коридор всего раз. На пару минут. Вид у нее был настолько удрученным и отрешенным, что невольно закрались сомнения в том, захочет ли она продолжить так неудачно начавшуюся супружескую жизнь. Или успела разочароваться. Неуверенность завладела душой, раскалывая ее на части. Мысль, что не справился, не оставляла в покое. В конце концов, он сбежал с последней лекции, решив дождаться подружки на улице.

Она вышла после всех. Зябко передернув плечами, поплотнее запахнулась в полы вязаной кофточки. Сунув под мышку папку с текстами лекций, повернула голову в сторону Доки, натянуто улыбнулась бледными губами:

- Ты давно здесь торчишь?

- Нет, - соврал Дока. – Как ты себя чувствуешь?

- Неважно. Мне нужно заехать к тетке.

Не поднимая глаз, девушка поковыряла носком туфельки выщербину в асфальте. Заправила за ухо прядь светлых волос. Повторила, как давно решенное:

- Мне нужно.

- Что-нибудь случилось? – сдерживая нервную дрожь, спросил он.

- Ничего не случилось, - упрямо нагнула подбородок подружка. – Надо и все.

Дока переступил с ноги на ногу, сглотнул вмиг заполнившую полость рта слюну. Противоречивые чувства терзали его, не давая возможности оценить обстановку трезво. Хотелось схватить невесту за руку и силой заставить пойти домой. Ведь это ее идея снять квартиру, это она согласилась жить с ним без росписи. С другой стороны, она имеет право послать и подальше. Пока девушка ему никто.

- А мне с тобой нельзя? – он с надеждой посмотрел на нее.

- Нет, - резко отказала подружка. – Я должна пойти одна.

- Хорошо… Ночевать-то домой придешь?

Сцепив зубы, он сжал кулаки в карманах брюк, приготовившись в случае отрицательного ответа развернуться и уйти. Забрать вещи и снова переселиться в общежитие. Его койка пока была свободна. Некоторое время она молча сопела, все так-же не поднимая взора от земли. По круглому бледноватому лицу с ямочками на щеках пробегали мимолетные тени. Пухлые пальцы перебирали край картонной папки с длинными черными тесемками посередине.

- Приду, - негромко согласилась она.

Девушка возвратилась тогда, когда квартирантка с хахалем успели накататься друг на друге в полный рост. Они нарочно громко ахали и охали, стонали и крякали, стремясь доломать деревянное ложе до конца. Тахта скрипела, стучала по половицам толстыми ножками. Но сдаваться не собиралась. Наконец силы у любовников закончились, они успокоились. Дом заполнил мощный храп. Успевший перекрутиться в морской узел, Дока различил, как тихо хлопнула входная дверь. У порога стукнули сброшенные туфли, возле кровати проворно стали вылезать из платья. Он повернулся навстречу, готовясь принять в объятия свою сдержавшую слово невесту. Она подкатилась под бок и он тут-же полез ладонью между ног. Пальцы заскользили по верху больших половых губ, измазались в чем-то мягком и тягучем. Дока невольно отдернул руку:

- Что это? – принюхиваясь к странноватому запаху, настороженно спросил он.

- Вазелин. У тетки конфисковала, - оживленно зашептала подружка. – Там так растерто, что никакая вата не помогает. Сначала я детской присыпкой попудрила, да она здорово подсушивает. А с вазелином будет легче.

- Ты что, с теткой советовалась? – вытирая пальцы о простынь, в темноте недоуменно пожал плечами Дока.

- При чем здесь тетка. Говорю, сама придумала.

Но видно и вазелин не являлся лекарством от страха. Не успевал Дока добраться до заветного упругого препятствия, даже чуть вдавить его вовнутрь, как при попытке прорвать окончательно подружка пулей выскакивала из-под него, седлала железную спинку кровати и принималась мелко трястись и заходиться в рыданиях. Ничего не помогало. Ни жесточайший обхват за плечи, ни прижимание к не слишком мягкому матрацу, ни начавшее накрывать его раздражение. Он по прежнему пользовался одним, подсказанным внутренними убеждениями, приемом. Притихал, затем резко двигал задницей вперед. За доли секунды она успевала распознать его намерения, так же быстро сгруппироваться и вылететь наверх. Возбужденная уздечка на головке члена срабатывала, он кончал.Скоро от обильного пота простыни промокли насквозь, кончать тоже оказалось нечем. В яичках лишь образовывалась какая-то струна и, будто перетянутая, звонко лопалась, заставляя морщиться от боли. Промучившись снова до утра, оба от неловкости не смели взглянуть друг на друга. Надежда на благополучный исход дела тоже вселила серьезные сомнения. Опять они предстали перед очами встававшей раньше квартирантки в виде вылезших из забоя горняков. С посеревшими лицами, с черными кругами под глазами, со спекшимися, покусанными губами. Из-за печки выглядывал развеселый шофер местного автопредприятия, хахаль студентки медицинского института:

- Цирк. Бесплатное представление, - подтягивая сесейные трусы на выпуклый живот, уматывался он. – Время на сон жалко тратить.

- А чего это вы подслушиваете? – борясь со смущением, окрысился было Дока.

- А куда деваться? Разве вы не так поступаете? Или пробки в уши вставляете? – давясь от смеха, развел руками любовник. – Одна переборка на весь дом, и та фанерная. Учти, кирпичную стену возводить никто не собирается.

- - Работать надо, по мужски. А не как ты… мучаешь, - авторитетно влезла в разговор кваритрантка. Сочувственно поцокав языком, обратилась к напарнице. – А ты должна подмахивать. Идти ему навстречу. Ему, а не этому извергу. Понимаешь?

Чертыхнувшись, Дока принялся намыливать лицо и шею мылом. Деваться действительно было некуда. Вместе со стыдом его охватывало чувство униженности от собственного бессилия. Вид у девушки и правда был удрученный. Как и в первый раз, она молча загремела посудой.

После лекций подружка снова отправилась к тетке. У Доки мелькнула мысль, что она решила появляться ближе к ночи, чтобы соседи успели заснуть. Пожав плечами, пошел домой сам. Вечером за переборкой повторился сексуальный разврат, от которого скулы сводила судорога. Главное состояло в том, что ни спрятаться, ни морду набить не представлялось возможным. В первом случае предлагалось искать квартиру без подселения, стоившую несравненно дороже. Во втором, хахаль у квартирантки одним видом внушал уважение. Лет на десять старше, он обладал не только отвислым животом, но и мощными руками с толстой шеей. Но Дока зря не смыкал глаз до третьих петухов. Зазвенели по рельсам трамваи, по асфальту зашуршали автомобильные шины. Потянулся на заводы с фабриками пролетариат. Пришла пора собираться на занятия самому. А ее все не было.

Не объявилась девушка и в аудиториях института. Ни в этот день, ни на следующий. Квартиранты перестали смеяться. Бросая на Доку сочувственные взгляды, предложили тарелку горячего борща. Он молча отвернулся. На третий день будущая доктор не выдержала:

- Слышь, а где живет ее тетка? – уперев руки в бока, с раздражением в голосе спросила она. – Ты как-то обмолвился, что ходил туда. Помнишь, когда перетаскивал вещи, а невеста задержалась?

- Помню. Я был там однажды, с большого бодуна, - перекладывая конспекты на столе, пробурчал Дока. – Где-то возле областного драмтеатра, с задней его стороны. В хрущевских пятиэтажках.

- Сходил бы. Чего из себя братца Иванушку строить.

- Не строю я никого , - дорисовал на листе паровоз Дока. – Она в деревню рванула.

- С чего так решил?

- Потому что есть, куда ехать.

- Может быть, - пожевав губами, согласилась квартирантка. – Но я проверила бы и этот вариант.

- А я сделал бы так в первый день. Нельзя ей давать опомниться. Собирайся и дергай прямо сейчас, - выглянул из-за плеча подружки ее любовник. – Если не уехала, останется твоей. А протянешь пару суток еще, можешь ее забыть.

- Это правда. Она пока не представляет, что произошло. Непуганная девственница из глухой деревни, - квартирантка выгнула выщипанную бровь. – Но если осознает, что осталась нетронутой, ищи ветра в поле. Во второй раз целками не рождаются.

- По два раза на одну мину не наступают, - поддержал санитарку хахаль. – Одевайся и езжай. Когда осмотришься на месте, вспомнишь. У меня так бывало. Занесет к черту на кулички. Думаешь, приплыл. Мотнешь головой, а вокруг все знакомо.

Дока выглянул в окно. Солнечные лучи вливались в комнату с наклоном, но не как при позднем вечере. Выйдя в прихожую, он сунул ноги в туфли.

Он сразу узнал этот обшарпанный по советски панельный дом. В подъезде дверь висела на одной петле, стены были исписаны школьным мелом. Возле квартиры на третьем этаже лежал пестрый деревенский коврик. Дока потянулся к облезлому звонку. Потом еще пару раз. Наконец, донеслось шарканье домашних тапочек, медленный поворот ключа в замке. На пороге стояла его невеста.

- Нашел, - то ли огорченно, то ли с облегчением заплакала она. – Я уже домой уезжать собралась.

- Когда? – с придыханием спросил Дока.

- Завтра, с утра. Вещи, вот, приготовила.

- Какие вещи? Твои остались на квартире.

- Тетка домашним гостинцев накупила. Должна скоро подойти. Продавщицей она работает.

- Тогда собирайся, - он вошел в прихожую, огляделся по сторонам.

- Я боюсь тебя…, – беззвучно затрясла плечами невеста. – Тело болит…

- Поболит и перестанет, - снимая с вешалки вязаную кофточку, как можно тверже сказал он. – Не ты первая, не ты последняя.

- Подожди, хоть ключ соседям оставлю…

С этого момента Дока не обращал внимания ни на что. Даже установившаяся за переборкой тишина была не в силах помешать осуществить задуманное. Укрывшись ватным одеялом, он подтащил подружку поближе к спинке кровати, уперся ногами в железные прутья и намертво сцепил руки за ее шеей. Когда вводил член между распухшими половыми губами, невеста не смогла удержаться от крика. Дернула попой вниз, член тут-же выскочил. Казалось, все повторяется. Он покрыл ее рот поцелуем, настырно вошел снова. Она и сама стремилась помочь, выпячивая скованный страхом зад вперед. Она приготовилась ко всему, этот маленький, стойкий оловянный солдатик в юбке, принявший решение связать судьбу с полюбившимся ей парнем самостоятельно. Нащупав единственно верное положение, левой ногой Дока оттолкнулся от круглого прута и тазом надавил на основание члена, стараясь вбить его как штырь по корешок. Препятствие резиново вдавилось вовнутрь. Сцепив зубы, девушка осталась на месте. Она словно закостенела. Дока налег что есть мочи. Существом владело одно желание – войти в таинственный канал, ощутить его животрепещущую плоть. А потом будь что будет. Потом хоть трава не расти. Закусив губу, он уперся быком. В тот же миг острая судорога пронзила лодыжку до самого левого уха, заставив моментально сбавить напор. Что-то хрустнуло, ступня обмякла, соскочила с гладкого толстого прута. Охнув, Дока отвалился в сторону. В мозгу пронесся вихрь мыслей. Он понял, что сухожилие порвано. Но это не было главным. Теперь предстояло опозориться окончательно. Не только перед язвительной квартиранткой с ее хахалем. И даже не перед невестой, предложение которой он принял. Стыд за себя неумелого взялся неторопливо обволакивать плотным покрывалом. Замаячил конец надеждам и мечтам. Дока судорожно перевел дыхание, слепо уставился в темноту комнаты.

- Давай… Любимый мой… Еще немного…

Он встрепенулся. Подружка вжималась в него, гладила по волосам, по плечам, призывая довершить то, от чего пряталась. Скорее всего, ей самой не терпелось стать женщиной, чтобы положить конец страданиям. Понимала ли она в тот момент, что случилось с ногой ее жениха, было неизвестно. Но страстный призыв не остался не услышанным. Усилием воли заглушая болезненное жжение, Дока уже правой ногой нащупал проклятый прут, пропустил кругляк между большим и следующим пальцами. Член все еще находился внутри партнерши. Зажатый непроизвольно сократившимися мышцами влагалища, он, как и левая ступня, почти онемел. Подергав мускулами, Дока вновь направил силы на низ живота. Когда накопил их достаточно для рывка, не стал делать равнодушного вида, а со всей дури придавил подругу к жесткому матрацу, руками подгреб под себя всю, и оттолкнулся от спинки кровати. Почудилось, что прут разодрал подошву ноги пополам. Дока не обратил на это внимания. Он успел осмыслить другое. Направленный в цель член уперся в податливую преграду, растягивая, отодвигая дальше и дальше. Она расплющила головку члена, готовая превратиться в мощную пружину, чтобы выбросить инородное тело наружу. Она сопротивлялась до последнего, как верный пес у входа в тайное хозяйки. Эту преграду можно было снести только зверским напором. И Дока озверел. На мгновение отпустив поводья мускулов, он рванул их на себя и яростно вколотил член в непробиваемую стену. Казалось, пленка разлетелась на тысячи лоскутков, которые облепили ворвавшуюся во влагалище живую плоть. Девушка громко вскрикнула, заработала руками и ногами, всей фигурой, чтобы отскочить назад. Она уперлась локтями в лицо жениха, готовая пустить в ход кулаки. Но было поздно. Через прочищенный канал яйца исправно вбрасывали вовнутрь порции живительной спермы, густой, мгновенно забивающей собой все вокруг. Словно специально накопленной для такого неординарного случая. Она это поняла. Все равно выскользнув из слабеющих объятий Доки, на какое-то время присмирела пойманной птицей. Откинулась назад, сбивая частое дыхание. Затем негромко заплакала. Жалостливо и обреченно, как если бы навсегда прощалась с родным человеком.

-Тише, родная…Ну что ты, успокойся, - попытался утешить суженую Дока. Губы плохо подчинялись, слова выползали с пришепетываниями и причмокиваниями. – Теперь будем думать, как жить дальше.

Подружка не слышала. Вскоре она захлебывалась в бурных рыданиях. Тихих, и все равно светлых. Дока не притрагивался к ней. Он понимал, что девушка прощается со своим детством.

- Вот и все, - донеслось из-за переборки негромкое восклицание. Там помолчали. Затем чиркнули спичкой. Через минуту ноздри пощекотал запах дыма от дешевых папирос. Повторили с печалью в осипшем голосе. – Вот и все…

Распахнув глаза в потолок, рядом плакала жена. Она не пыталась вытереть слезы, всегда акуратная, не тянулась поправить завернувшееся к стене одеяло. Вздрагивала, как ее оставил Дока, с обнаженным скомканной сорочкой животом, с брошенными вдоль тела безвольными руками. Ноги были сомкнуты. Из-под них под его ягодицы подбиралось влажное, прохладное пятно. Он знал, что это кровь. Она не останавливала ее, кровь текла сама. Здорово саднила онемевшая левая ступня, болело между пальцами правой ноги. Дока лежал не шелохнувшись.

Женщина откинулась на спинку небольшого пластикового стульчика, провела ладонью по слегка усталому лицу. Словно собиралась как паутину снять за время слушания истории накопившуюся под глазами, на гладких щеках, серость. Солнце давно скрылось, на темном небе проступили звезды. В лунном свете разноцветными искрами брызнули драгоценные камни в серебряных перстнях. Поиграли лучами серебряные подвески в ушах, такие же бусы на бело мраморной груди. Несколько минут мужчина завороженно следил за ней, за одетой в серебро бледнолицей королевой. Затем привстал, взял бутылку с местным вином, плеснул себе в кубок, собеседнице в причудливую кружку. Сделав тройку неспешных глотков, женщина прикурила. В больших зрачках неторопливо растворялся застилавший их густой туман. Скоро от него не осталось следа, он будто впитался вместе со смыслом рассказанного.Она осмотрелась вокруг. На спрятавшихся в кипущей зелени ползучих по стенам растений электрических столбах зажглись ромбовидные фонари. Столбы были литые, старинные, каменные стены домов тоже. Одно от другого отделяло максимум полметра. Весь тротуарчик по ширине был чуть больше метра. По мощеным диким булыжником узким улочкам на вершину холма Монмартр группами, поодиночке, вразвалку поднимались туристы. Полюбоваться видом художественно подсвеченной спрятанными в многочисленных нишах прожекторами белоснежной базилики Сакре Кёр было одно удовольствие. К грандиозному сооружению вели несколько начинающихся у подножия размашистых каменных лестниц. Днем базилика парила словно в облаках, ночью она купалась в звездах. Туристы рассаживались на прохладных ступенях, отдыхали после напряженного дня. Или вели мысленный разговор с самим Богом, изливающим божественное сияние на католические кресты над яйцеобразными под Фаберже куполами. Женщина в каждый приезд старалась прикоснуться к древнему сооружению, не уставая восхищаться умом и руками французских мастеровых, творивших чудеса. Вот и сейчас она с легким сожалением смотрела вслед почти одинаково одетым – шорты, шведка – расслабленным людям, и желая оказаться среди них, и понимая, что на сегодняшний день впечатлений достаточно. Еще в каждый приезд ее мучал один и тот же вопрос, куда деваются сами французы. Парижане в частности. За кассами в магазинах, за стойками баров, ресторанов, отелей, в музейных залах хозяйничали сплошь смуглые выходцы из стран третьего мира, или бледные беженцы из славянских государств. С истинными представителями высоко развитой расы можно было встретиться разве что в конце рабочего дня в маленьких разбитных вагончиках метро, или на длинных рядах овальных стадионов. Французы оставались патриотами своей страны. Еще вечером все столики небольших бистро занимали люди старшего, в основном, поколения. Вот и все. Французов молодого и среднего возраста днем с огнем было не сыскать.

Молодая женщина положила дымящийся окурок в пепельницу, снова приподняла кружку с вином. Кинув на собеседника мимолетный взгляд, пригубила с привкусом виноградной лозы горьковато-сладковатый напиток.

- Ты заставил меня откровенно посочувствовать этой деревенской девушке. Невеста действительно оказалась стойким оловянным солдатиком, - отставляя кружку от себя, наконец, заговорила она. – Наверное, и я бы дала деру хоть к черту на кулички, забыла бы о замужестве вообще. Или дождалась бы случая более подходящего. Напилась бы, в конце концов, а потом полезла в кровать.

Задумчиво похмыкав, мужчина помолчал. Затем перекинул ногу на ногу, сплел пальцы на колене и чуть подался вперед:

- Не забывай, что девочка в Доку успела влюбиться. Как ты помнишь, она сама предложила перейти жить на квартиру. Это раз, - без напора принялся он за разъяснения. – Во вторых, если деревенские что-то решают, обязательно доводят дело до конца. Странный, казалось бы, пример, но он как нельзя лучше характеризует русских крестьян с данной точки зрения. Сбросили татаро-монгольское иго, выиграли войну с Наполеоном, победили в Великой Отечественной, в общем-то, ополченцы из тех самых холопов. Да, под водительством и по указке начальствующих, в смысле, политиканствующих, горожан. Да, этот класс неграмотен, труслив, завистлив. Строил магнитки, днепрогэсы, рыл каналы, в конце концов, воевал из-под палки. Но строил и воевал. И самый, пардон, цимус победы добыли представители драных хамов. Потому что и к середине двадцатого столетия городских жителей в России насчитывалось не так много. А кто в природе живет, тот по ее законам и поступает.

- Прости, но пример не совсем удачный, - передернула плечами молодая женщина. – Причем здесь добровольное избавление от девственности и очищение родной земли от врагов? Тут зов природы, а там чувство долга. Патриотизм. В чем, собственно, суть одинаковости?

- Суть, как ты выразилась, одинаковости на первый взгляд абсолютно разных вещей, состоит в одном, - собеседник помедлил. Бросив руки на стол, со вниманием и теплотой посмотрел на женщину. – Она в характере.

На веранду опустилась тишина. Крупные звезды, крупнее чем на родине, перекатывались гранями в глубине бесконечного космоса. Здесь он казался ближе. Или из-за особой прозрачности воздуха, или холм с казненными на нем святыми мучениками действительно был местом необычным. Внизу мерцал ночной Париж. Мириады электрических огней создавали над городом световое облако. Оно обволакивало его всего пузатым прозрачным воздушным шаром со вспышками то на одном, то на другом конце. В направлении Де Фанса – города будущего – огни были упорядоченными, Эйфелева башня преставляла из себя новогоднюю елку, а остров Ситэ со знаменитым Нотр Дам де Пари, откуда – с медного пятака под древними стенами монастыря – начинался отсчет всех парижских километров, плыл посреди Сены и всего мегаполиса одуванчиковым пятном. Панорама смотрелась необычайно красиво. Женщина с благодарностью взглянула в сторону сидящего напротив мужчины. Слово свое он сдержал. И гостиница с верандой оказались на высоте, и впечатлений даже после экскурсий по историческим местам напластывалось достаточно. Вдохнув полной грудью пахнущий дорогим парфюмом воздух, она улыбнулась, лукаво вильнула глазами по направлению ко входу в роскошный двухкомнатный номер с мощными освежителями воздуха. С готовностью наклонив седеющую голову с идеальным пробором, мужчина поднял вверх указательный палец:

- Всего один момент. Завтра до двух часов дня я намерен решать проблемы нашей фирмы. А вечером мы приглашены на рандеву в загородную резиденцию одного из высших руководителей «Lafayette», господина Корнуэля. Как ты на это посмотришь?

- Ты меня заявил? – немного подумав, переспросила женщина.

- Естественно. Это будет не деловая встреча, а обычный русский междусобойчик на французский лад. Кто-то придет с женами, кто с невестой, с любовницей. И так далее. Повторяю, встреча неофициальная. Но народу, полагаю, соберется достаточно. Сама понимаешь, президент араб.

- Я в курсе. Никаких спецэффектов? В смысле прикида.

- Даже не смокинги. Обычные костюмы и вечерние платья. Украшения, само собой.

- А где находится особняк?

- В районе Фонтенбло, одной из раннего периода бывших загородных резиденций королей.

- Версаль стал ею позже, - в знак согласия кивнула собеседница. – Чудненько. Экскурсии в деревушку Барбизон не намечается? Ужасно нравится неповторимая барбизонская школа художника Коро и его друзей.

- Тебе мало сокровищ Лувра? Там и «Женщина с жемчугом» твоего Жана-Батиста Коро, и «Жилль» Антуана Ватто. Во всем мире нет того, что выставлено в его полутемных залах с застоявшимся запахом веков.

- О, да! И «Вирсавия» Рембрандта, и «Коронация Наполеона 1» Жака Луи Давида. Не забудь упомянуть про неповторимую Джоконду под темным стеклянным футляром, зацелованную миллионами взглядов, заклацанную ураганами фотовспышек. В прошлом году я едва продралась через плотную толпу туристов из стран утренней росы, восходящего солнца, могущественного дракона. Все как один путешественники были маленькими, узкоглазыми и желтолицыми. В разговоре старались меньше употреблять ласковую букву «л». Они так усердствовали фотоаппаратами, что из-за бликов на месте картины красовалось ослепительно белое пятно. И ничего более.

- Надеюсь, охоту к посещениям музея они не отбили? – с притворным сочувствием поцокал языком собеседник. – В этот приезд, по моему, ты туда не торопишься.

- Зря иронизируешь, - завелась подружка. – Первое, что я сделаю завтра с утра, это поеду на встречу с самым дорогим историческим местом на земле.

- А как же Нотр Дам? – не удержался от колкости мужчина. – До сегодняшнего чудного вечера путеводной звездой был он.

- Чуть позже я съезжу туда помолиться, - холодно отрезала молодая женщина.

В домах вокруг давно погасли огни. Истинные французы, как все европейцы, ложились спать довольно рано. Лунный свет делал тени от строений и деревьев резче, таинственнее. Когда на маленькой уютной веранде отключилась единственная в бледно розовом плафончике лампочка, показалось, что в тишине раздалось бряцание боевых доспехов римских легионеров и цокот копыт коней мушкетеров. Но лишь почудилось. Так зазвенела в ночи оберегаемая французами как зеница ока парижская тишина.

Она неторопливо шла по выложенному пиленым камнем просторному Двору Карре к главному входу в бывший королевский дворец Лувр. В лучах утреннего солнца посередине пылала построенная из стекла пирамида, закрывающая обширный вестибюль подземной площади, с которой можно было попасть в любой конец музея мирового значения. На фоне ренессансных и классических дворцовых форм угловатое сооружение выглядело чудовищно. Его невозможно было сравнить, приложить, ни с чем, ни к чему. Но интеллигентные французы на то и законодатели моды, что поначалу диктуют неприемлемое, через короткое время становящееся обиходным. В прошлом веке так случилось с Эйфелевой башней, после ее возведения оплеванной парижанами в полном смысле слова. Пройдет всего три-пять лет, неуклюжая на вид пирамида тоже займет славное место в ряду особо почитаемых достопримечательностей.

Выйдя из метро за несколько остановок до Лувра, женщина поднялась наверх, прошлась по улицам пешком, освежая в памяти подзабытые мелочи. Неспешно прогулялась по саду Тюильри с многочисленными статуями,восьмиугольным бассейном,фонтанами, массивными каменными вазами, свернула на набережную Сены. Полюбовавшись юркими речными корабликами, видами на противоположный, забранный в гранит берег, застроенный мрачноватыми средневековыми зданиями, типа конических башен Консьержери, она вернулась на окруженное дворцовым комплексом пространство через площадь Каррузель с самой маленькой из трех на улице Триумфальной аркой. Увенчанная конной квадригой, она была копией римской арки Септимия Севера. Все в мире имело первоисточники. И вот теперь молодая женщина входила под гулкие своды королевских когда-то апартаментов. Все течет, все меняется, сказано в Библии устами Экклезиаста, Златоуста, царя Давида, Иоанна Крестителя – неважно. Все они говорили об одном и том же, указывали человечеству на бренность земной жизни, на ценности более великие. Но до тех, незримых, не осязаемых на ощупь, ценностей людям дела не было. Они стремились заполучить все и сразу. Короли, со всего мира загребая под себя бесценное, тоже не задумывались над тем, что когда-нибудь придется делиться. Пришло время, царствующих особ не стало, сокровища перешли в руки общие. Чтобы ни у кого не возникало желания повторить неразумный пример, шедевры собрали в одно место, объявили охраняемыми государством. Защищали полотна, статуи, изделия из драгоценных металлов не хрупкие смотрители - старички и старушки, не электронная сигнализация, как могло показаться на первый взгляд. Сами люди в силу природной зависти следили за тем, чтобы нигде, ничего, никуда не пропало. Многие и рады были, да остальным тоже хотелось. Особенно это ощущалось по бегающим взглядам не только людей богатых, но и ничего не смыслящих в искусстве представителей из стран развивающихся. Природу человеческую как переломишь!

Уделив окруженным как вода меняющей состав толпой «Сидящему писарю» с глазами из горного хрусталя,безрукой«Венере Милосской»,безголовой,но крылатой«НикеСамофракийской» по несколько неповторимых мгновений, женщина остановилась перед «Моной Лизой» Леонардо да Винчи. Как всегда, небольшая темная картина купалась в бликах от фотовспышек. Мечтать о том, что когда-нибудь плотный человеческий поток иссякнет, не приходилось. И она прошла дальше, ненадолго задерживаясь у средневековой итальянской, фламандской, поздней французской художественных школ. У двухметрового вавилонского, из черного базальта, четырехтысячелетнего «Кодекса Хаммураби» людей не было. Человечество законы не интересовали.

Посмотрев на часики, женщина направилась к выходу. Вновь прошлась пешком до площади Согласия с двадцати трех метровым египетским обелиском с отраженными на нем подвигами фараона Рамзеса, с двумя великолепными фонтанами, бассейнами и вездесущими статуями вокруг. Купив в пицерии не менее вездесущую пиццу, как простой турист примостилась на один из гранитных выступов, утолила голод. Времени до обеда еще оставалось достаточно. Заметив в конце площади одинаковую на всех языках букву «М», неспешно отправилась туда.

Под куполообразными сводами чередующихся капелл Собора Парижской Богоматери было прохладно и сумрачно. Играли всеми цветами радуги витражи южной розы, подсвечивали масивные колонны висящие между ними громоздкие люстры. Женщина прошла через заполненный людьми просторный зал к главному алтарю с деревянными хорами, в котором находилась статуя Скорбящей Богоматери. По обе стороны ее навсегда застыли в колено преклоненном состоянии два французских короля. Перед Богоматерью она осенила себя православным крестом,прошла дальше, за алтарь. Напротив громадного креста, подпираемого измученными фигурами в раскрашенных гипсовых одеждах, надолго задумалась. Трепыхались от сквозняков язычки пламени на свечах, пробегали по композиции тени. Пахло ладаном и почти восьмисотлетней замшелостью. За спиной, перед алтарем, хор мальчиков в белых одеждах под руководством святого отца исполнял католические гимны. Слаженные детские голоса под сводами храма звучали ангельскими призывами к благодушию. Молодая женщина все больше проникалась их, пропитывающих саму суть, благовестом. Душа распрямлялась, сердце стучало ровнее. Скоро она вся ушла в себя.

Из задумчивости ее вывел короткий емкий возглас. Японский самурай в современных одеждах настраивал ультрамодный «Кэнон» на японскую гейшу не в кимоно. Вздохнув, женщина подтянула ремешок сумочки ближе к локтю, направилась в сторону выхода. Времени у креста она все равно провела достаточно, успев выложить все, что отяжеляло душу. На улице было много солнца и тепла. Пройдя к вбитому в булыжник отшлифованному желтому каменному пятаку с цифрой «О», обеими ногами встала в середину, с легкой иронией загадала желание. Уступив место следующему охотнику до чудес, оглянулась на две соединенных вместе ажурной галереей, круглым витражом и коническим входом прямоугольных башни, образующими готический фасад собора. С каждого угла, выступа, хищно пялились на людей злые химеры, демоны, фантастические птицы и чудовища. Вся эта мерзость до того естественно корчила рожи и скалила зубы, запугивая туристов и прохожих, что своей преданностью вековым стенам вызывала к себе уважение. Из-за башен выглядывал рифленый готический шпиль с католическим крестом на вершине. Перекинув сумочку через плечо, женщина поправила широкий пояс на обтягивающих фигуру брюках. Не оглядываясь больше, мимо прилавков букинистов, через причудливый мост тронулась на другую сторону Сены. Программа на сегодняшнюю половину дня была выполнена.

Но она не спешила в гостиницу, в поражавший продуманной роскошью номер люкс. Хотелось пройтись по усаженным каштанами улочкам, купить у уличного торговца жареных каштанов, пощелкать их в каком-нибудь глухом переулке за простеньким столиком у входа в обычную кафешку. С мизерной чашечкой черного кофе без сахара. Она так и сделала. Забрела за вылизанный центр в пролетарский район столицы мировой моды, типа Латинского квартала, отыскала крошечное брасри с парой выносных столиков и присела на гнутый металлический стул. Аккуратной стопкой на столешнице возвышались бесплатные «журналь». Выдернув свежую «Figaro», углубилась в чтение полосы новостей. Через некоторое время ее отвлек ненавязчивый бархатистый мужской баритон:

- Силь ву пле, мадам, - хозяин брасри услужливо предложил меню.

- Мерси боку, - улыбнулась она, отодвигая газеты и выкладывая из сумочки пачку сигарет.

- Пардон! - тут-же щелкнул зажигалкой хозяин.

Женщина прикурила. Поблагодарив, сделала знак, чтобы мужчина подождал. Пробежав глазами меню, заказала бокал красного вина, порцию мидий из Лионского залива и чашечку черного кофе без сахара. Когда хозяин ушел, осмотрелась вокруг. На другой стороне площади в конце совсем узкой «рю» местные клошары и туземные лимитчики шустро выгружали из длинного треллера капусту. Белые листья усеяли пространство вокруг машины. Скоро выгрузка закончилась, грузовик отъехал. Появились мулатки с азиатками, быстренько подобрали листья. После них уборщики навели чистоту, словно не было никакого треллера с капустой. На небольшом подносе принесли вино с мидиями. Отпив глоток, женщина причмокнула губами. Выбор оказался удачным. Она знала, что у французов по цвету вина существуют различия. Белое они пьют для здоровья, розовое для любви, а красное предназначено для наслаждений. Избавившись от терзавших душу сомнений под древними сводами собора Парижской Богоматери, сегодня она жаждала наслаждений. Дальнейшая судьба уже не представлялась такой туманной. Да, ее спутник еще нуждался в шлифовке многочисленных острых углов, наработанных им в пору перестройки, за время подъема на вершину финансовой пирамиды. Но он стремился войти в общество избранных, он не щадил себя, ночи напролет просиживая за пособиями по этике, за словарями, за дискетами с записями на английском и французском языках. Он рвался в это общество не по принуждению, а сознательно. Конечно,у него было немало соперников из числа потомственных интеллигентов со значительными родословными, всего десяток лет назад активно включившихся в решение судьбы России, родины разбросанных по миру своих предков. За этот период она успела неудачно выйти замуж за одного из отпрысков князей Оболенских, в дореволюционой империи с вотчинами в нескольких местах, в том числе рядом с затерянной в сосновых борах знаменитой Оптиной Пустынью в Козельском уезде. Там у прадеда мужа было имение со стекольным заводом, выпускавшем хрустальную посуду, графины с петухами внутри. После революции производство приспособили к выпуску мензурок, колб и пузырьков для лекарств. К сожалению, всего через пару лет она с князем разошлась. Немного позже смогла отвергнуть еще несколько предложений руки и сердца, суливших безбедную жизнь в сытой Европе с Америкой и Канадой, с собственными яхтами и даже одним островом где-то в районе Галапагосс. Имелись признания в откровенных симпатиях и сейчас. У нее был выбор. Богатый. Она не спешила. Как минимум, в запасе оставалось еще лет пять. Поэтому вела себя без стеснений, принцессой Дианой после развода той с принцем Чарльзом. С одной лишь разницей. Князья Оболенские не преследовали и не следили за ней, как делала это английская королевская семья по отношению к бывшей супруге принца. Возле гостиницы «La Meyson Roze» не маячили агенты спецслужб, как вынюхивали они вокруг гостиницы «Ritz» в тот день, когда леди Ди с любовником арабом, сыном президента «Lafayette», вышла к машине. Но та не завелась. Они пересели в другой автомобиль, уже подготовленный к аварии. Трагедия могла произойти где угодно, не обязательно под мостом. То, что писали средства массовой информации поначалу, не имело никакого отношения к тому, что произошло на самом деле. Об истинном положении вещей не только догадывались, но и знали в обществах высших. В этих кругах право на месть еще никто не отменял.

Молодая женщина допила вино, поковырялась в панцире мидии, втянула мясо в рот. Промокнув губы салфеткой, закурила. Заметила вдруг одиноко перебегающую площадь в конце улицы собаку. Это была поджарая длиннотелая такса с длинными ушами и длинным же хвостом. Все, в том числе и черный нос,у нее было длинным.Удивилась тому, что и по Парижу разгуливают беспризорные животные. Грустная улыбка уже надумала зародиться в углах рта, когда из-за здания с фундаментом из булыжника вышла бабушка с длинным поводком в руках. Облегченно вздохнув, женщина покосилась на чашечку с черным кофе. Конечно, разве могут по Парижу метаться бездомные собаки, если за своими любимцами парижане даже кал собирают в специальные мешочки. Отпив несколько глотков горьковатого на вкус кофе, она сунула под высокую ножку бокала голубоватую бумажку в двадцать евро и встала. Порция мидий из Лионского залива стоила не так дорого, как место за столиком на свежем воздухе, и маленькая услуга самого хозяина уютного снаружи и внутри брасри. Женщина не пошла в сторону площади, по неровному каменному тротуару она стала подниматься дальше вверх. Аккуратные дома с крошечными балкончиками, с мансардами под изломами угловатых крыш, тянулись сплошной стеной, изредка прерываемой небольшими перекрестками с магазинчиками на первых этажах, владельцами которых мог быть кто угодно. Когда ей показалось, что заблудилась, она обратилась за помощью к первому попавшемуся продавцу. И сразу поняла, что это серб. Жестов и мимики убавилось наполовину. Плохо знавшие французский язык, по русски все югославы объяснялись лишь с легким акцентом. Хозяин магазинчика быстренько прояснил положение дел. Оказалось, что женщина успела отойти от набережной Сены не так далеко. Если вон по той улице спуститься немного вниз, а затем завернуть налево, то как раз можно попасть к спуску на станцию метро. А там на стенах развешаны подробные указатели. Она перешла на другую «рю», и вдруг на перекрестке с правой стороны увидела знаменитый на весь мир храм науки Сорбонну. Увенчанное колоннадой с башнями, с широкой мраморной лестницей перед входом, величественное здание олицетворяло собой цитадель разума. Она знала, что поступить в университет можно без экзаменов. Лишь один предмет сдавать необходимо. Это французский язык.После чего получалось право посещать или не посещать аудитории, слушать и записывать, или не слушать вообще лекции. Но во время семестров преподаватели гоняли по зачеткам по полной программе. По этой причине случайные люди в коридорах университета практически отсутствовали. Полюбовавшись видами площади, на которой возвышался храм знаний, женщина уважительно склонила голову и направилась к станции метро.

Сквозь неплотные жалюзи пробивались лучи вечернего солнца. У богатого трюмо из красноватого бука наносила на лицо последние штрихи молодая женщина. До отъезда на рандеву в загородном особняке высокой персоны оставалось минут пятнадцать. Стоя сзади, мужчина делал вид, что занят галстуком. На самом деле он украдкой оценивал новый прикид подружки. Вечернее платье без рукавов цвета сочной зелени в росе переливалось вплетенными в него серебряными нитями, распущенные тепло соломенные волосы в крупных завитках закрывали глубокий со спины вырез, проливались едва не до плавного изгиба высоких бедер. Спереди и сбоку их перехватывала узкая алмазная заколка ввиде латинской буквы «V». В мочках ушей покачивались продолговатые клипсы с меняющим цвет от нежно зеленого до густо розового натуральным александритом. Такой же камень играл тенями и в перстнях на длинных тонких пальцах, в ожерелье вокруг высокой шеи. Таинственная глубина зазеркалья удачно подчеркивала и зеленые глаза молодой женщины, и розовые гладкие щеки, и редкий в сочетании зелено-розовый перелив драгоценного камня, и серебро причудливых оправ. Запястье украшал широкий браслет. Картину дополняли чуть загорелые округлые плечи и руки. Женщина стояла перед зеркалом на высоких каблуках плетеных туфель под цвет платья. Наконец она развернулась к мужчине, критическим взглядом прошлась по его стройной фигуре. Крылья тонкого с горбинкой носа дрогнули от ироничной усмешки:

- Кажется, кто-то сказал, что свидание не деловое, - раскрыла она большие полные губы.

- Я не отрицаю, - встрепенулся мужчина. – А что такое?

- Тогда почему галстук строгой расцветки?

- Ты находишь? – недоверчиво хмыкнул он. – Подобный галстук я видел на господине Моруа из министерства иностранных дел Франции, когда тот присутствовал в Москве на званом ужине.

- Господин Моруа такое позволить себе может. Но ты ведь не чиновник?

- Хо, - вскинул голову мужчина. И сразу передумал защищаться. – Тогда что посоветуешь навесить?

- Думаю, в этом вопросе ты разберешься без меня.

Отвернувшись, женщина продолжила заниматься собой. Она не желала обидеть мужчину, она приучала его к самостоятельности. Ведь не всегда же он станет таскать ее за собой. Впереди будет немало случаев, когда решения даже по таким, казалось бы, второстепенным вопросам ему придется принимать самому. Мужчина завозился в платяном шкафу. Набросив на плечо с десяток незавязанных галстуков, за спиной подружки стал примеривать их один за другим. Женщина молча усмехнулась снова, не желая напоминать о зеркале в другой комнате. Наверное, так ему было удобнее. Наконец, он выдернул из связки подходящий, остальные повесил обратно. Завязав в узел под воротником белоснежной рубашки в редкую коричневую полоску, вынул расческу, поправил спереди волосы. Он не спросил, тот ли галстук надел. Он понимал, что в обществе, в котором всю жизнь прожила его подружка, самостоятельность стоит на первом месте. Мелодично отозвался брошенный на диван сотовый телефон. Пора было выходить из гостиницы.

- Он тебе к лицу, - озабоченно ковыряясь в дамской сумочке, как бы мимоходом похвалила выбор женщина.

У входа в особняк их встретил в роскошном бархатном кафтане с панталонами, с буклями на голове, привратник. Склонившись, указал рукой в сторону массивных дверей с двумя почти мушкетерами по сторонам.

- Прости, дорогой, ты ничего не перепутал? Это не костюмированный бал? – беспокойно огляделась вокруг женщина.

- Это не бал, и не прием в королевском дворце, - мягко взял ее под руку мужчина. Пояснил. – В фамилии хозяина присутствует приставка «де». Она диктует правила ушедших столетий до сего дня..

- Я поняла. В России и до подобного додуматься не смогли.

Снаружи, в зарослях кустов и высоких деревьев размеченного ровными дорожками парка, особняк выглядел не столь внушительно. Но внутри, когда прошли прихожую и ступили на сверкающий паркет довольно объемного зала, мужчина невольно напрягся. Несмотря на частые посещения подобных мест, он до сих пор не избавился от внутреней скованности. Молодая женщина, наоборот, вскинула голову, расправила плечи. С высокого потолка свисала ромбовидная хрустальная люстра со множеством продолговатых электрических лампочек. По бокам залы тоже горели начищенные медные канделябры. В обитых дорогим деревом стенах имелись просторные ниши, в которых стояли мягкие диваны. Впереди, выстроившись на небольшом выступе, играл негромкую музыку оркестр. С левой стороны была и зашторенная бархатными занавесками дверь, из которой обязан был появиться король. Гостей набралось уже немало. Показалось, что время по прежнему не имеет власти над собравшимися здесь людьми. Разве что в одеяниях чувствовался налет современности. Костюмы и платья выглядели проще, без многочисленных рюшечек, оборочек и отворотов с колоколами. Но бриллианты, драгоценные камни, золото, платина, серебро сверкали как в те далекие столетия, когда обществом управляли высокородные династические отпрыски.

Навстречу вновь вошедшим уже спешил сам хозяин, господин Дезмезон де Корнуэль. Высокий, сухощавый, как почти все деловые французы, с блестящими от бриолина волосами мужчина за пятьдесят лет. Из-за отворота двубортного пиджака выглядывала белая накрахмаленная рубашка с алмазными запонками. На широком с замысловатым рисунком галстуке сверкала алмазная заколка. Средний палец правой руки венчал перстень с крупным бриллиантом. Рядом с ним семенил прилизанный переводчик, хотя особой необходимости в этом не было в силу знания богатым французом с русскими корнями языка предков. Собрав глубокие - а ля Бельмондо - морщины в раскованную улыбку, он еще издали протянул руку женщине:

- Бонжур, мадам.

- О! Бонжур, месье, - слегка поклонилась она.

- Парле ву франсэ?

- Си…, - женщина оглянулась на своего спутника. – Пардон, месье, пуркуа… Я знаю, что вы говорите по русски. Почему бы нам не перейти и на ваш родной по прабабушке язык. Еще раз простите, я не хотела бы, чтобы разговор был в одни ворота.

- Пока я уясняю,- натянуто похмыкал спутник. – А что будет после, события покажут.

- Согласен, - пожимая руку женщине, рассмеялся и хозяин. – Потом, как это по русски… - он посмотрел на переводчика. – Racontez-nous le voyage gue vous avez fait.

- Я поняла, - упредила перевод женщина. – Обязательно, господин де Корнуэль.

- И не только о вояже. О первых совместных впечатлениях на французской земле тоже, - добавил спутник. – Ведь до сегодняшнего дня я посещал вас один.

- Именно этот момент я имел ввиду, - подавая узкую ладонь партнеру по бизнесу, с незначительным акцентом подтвердил господин де Корнуэль. Склонил голову. – Прошу вас. У меня вы найдете достаточно общих знакомых.

- Некоторых из них я уже заприметил, - просовывая руку под локоть подружки,добродушно ухмыльнулся мужчина.

Рандеву действительно носило бы ни к чему не обязывающий дружеский характер, если бы нестабильность на мировых биржах, в первую очередь на Ньюйоркской валютной, не навязывала свои коррективы. То там, то здесь деловые люди забывали о дамах, с которыми пришли, уединялись в отдаленные углы и принимались обсуждать последние новости. Президент Буш официально объявил о долгосрочной корректировке финансового положения Америки на мировом рынке, в связи с этим доллар неуклонно продолжал пикировать вниз. Падение национальной валюты было выгодно американцам, но не европейцам и азиатам, привыкшим экномику полностью ориентировать на нее. Нефть повышалась в цене, заставляя дорожать производимое на земле. При искусственно созданной нестабильности, евро не могло зацепиться за удовлетворивший бы всех конкретный уровень. Назревал переломный момент, при котором на плаву удержались бы немногие. Мужчина тоже примыкал то к одной группе, то к другой, неизменно через малый промежуток времени возвращаясь к спутнице. Она не сердилась, найдя себя в обществе сопереживающих спутникам прелестниц. В женском коллективе разговоры велись, в основном, о нарядах и домашних делах, естественно, пересыпанных свежими сплетнями. Так она узнала, что принц Чарльз наконец-то назначил день свадьбы со своей из простолюдинок возлюбленной Камилой Паркер Боулз. Что королева – мать с семьей, вроде бы, не против присвоить невесте королевский титул, из глубины веков передаваемый в титулованных родах по наследству. Конечно, покушение на принцессу Диану, ее смерть, заглаживать как-то было надо. Народные массы успокаивать тоже, иначе не долго распрощаться и с короной, и с самим троном. Подобные нонсенсы прокатывались по старой Европе один за другим. То в Швеции, то в Дании, то в Голландии вспыхивали великосветские скандалы, потрясающие монархические устои. В Норвегии дядя высокопоставленной особы шлялся по забегаловкам до тех пор, пока не надумал связать судьбу с обыкновенной уличной проституткой, до последнего момента промышляющей продажной любовью в этих самых питейных заведениях. Он перебрался с новой подружкой в однокомнатную захламленную квартиру, забросив ноги в ботинках на стол, пил и курил дешевые сигареты, просаживая здоровье. И никто ему был не указ. Слухи эти давно бродили в российских дворянских собраниях, заставляя членов русских именитых фамилий умерять послереволюционный пыл. Впрочем, без того было ясно, что после драки кулаками не машут. Никто не собирался возвращать отобранное восемьдесят лет назад. Как никто не думал ломать шапки перед объявившимися потомками графов и князей. Но никто на этом здорово и не настаивал. Российские дворяне цену себе знали, по забегаловкам, как в кичливой Норвегии, не шлялись, на подзаборных бабах жениться не собирались. Всеми силами они старались помочь встать на ноги несмышленой родине, опять способной допетлять до того места, где Макар телят не пас. Ума на это у нее пока хватало.

Наконец, прозвучал призыв отужинать. Ухоженные дамы под ручку с господами неспешно тронулись в банкетный зал, где был накрыт роскошный стол. Мужчина с женщиной оказались в первой десятке гостей по правую руку от хозяина. Это обстоятельство о чем-то говорило. Ближайшее окружение составляли, естественно, французы из деловых кругов. Блеснувшим от уважения взглядом спутница дала понять, что событие не осталось незамеченным. Мужчина в знак признательности мягко надавил пальцами на ее локоть. Рядом с их местом умостилась парочка японцев с бесконечными поклонами во все стороны. Напротив выделялись цветущим здоровьем и габаритами американские бизнесмены. Дальше застыли в отмуштрованной застольной стойке чопорные англичане. А за японцами без устали вертелись, размахивали руками, первые законодатели демократических устоев итальянцы. По узким хрустальным бокалам разлили рубиновое бургундское вино пятидесятилетней выдержки. Дезмезон де Корнуэль, как глава торжества, провозгласил тост на французском языке. Он говорил о все более сокращающихся расстояниях в связи с развитием современных средств передвижения, о возрождении России с ее неизмеримыми богатствами, о вступлении великой страны в ВТО, о скорейшем принятии ее в Евросоюз. Переводчики за спинами торопливо зашептались на разных языках. Молодая женщина требовательно посмотрела на своего соседа. Мужчина все понял. Поднявшись, сделал благодарный поклон в сторону выступавшего. Раздались громкие аплодисменты. А господин де Корнуэль продолжил краткий анализ современной мировой экономики. Он напомнил об истощении природных богатств, о том, что их надо беречь. В связи с этим, необходимо сокращать добычу полезных ископаемых, по возможности заменяя их синтетическими продуктами. Для этого мировой капитал обязан отчислять деньги на развитие научных разработок. Но, пока мир живет по старинке, каждый присутствующий должен со вниманием относиться к проблемам делового партнера, без принуждений со стороны делая все возможное для разрешения возникающих конфликтов. Окинув олигархов доброжелательным взглядом, выступавший улыбнулся и закончил. Вот за дружбу давайте и выпьем. Приглашенные встали, потянулись друг к дружке наполненными бокалами. Чокнувшись со спутником, женщина грациозно изогнулась в сторону неустанно раздающей поклоны японки и ее соседа. И лишь потом обернулась к французам, скрестила свой бокал с остальными.

Уже в номере, когда мужчина спросил, почему первый знак уважения достался японцам, она сначала снисходительно усмехнулась, затем пояснила, что Япония для России ее будущее. А населения франций с америками, италиями будущие нахлебники. России нужен критический ум, природных богатств у нее своих хватает. Тогда, отбросив предубеждения, мужчина задал второй вопрос, касающийся американской валюты. Что думает по поводу ее стремительного падения.Не задумываясь надолго,женщина ответила,что упасть доллару на дно экономической пропасти ни одна страна в мире не позволит, потому что он является эталоном в валютных операциях. Как,допустим,атомное время,как платиновый метр, хранящийся в государственных закромах. Никто ими не пользуется, никто не видит воочию, а они действую безотказно, внося существенные корректировки в жизнь человечества.

Но это произойдет позже. Пока же в банкетном зале завершалось начатое в зале приемов знакомство. После второй рюмки тончайшего на вкус вина, женщина слегка наклонилась к уху спутника, негромко проговорила:

- Обрати внимание, слева от американцев восседает чета из Швеции. Белокурые, со скандинавскими чертами лица.

- Обратил, - прожевывая ветчину с кусочком сыра «Маасдам», вильнул глазами в ту сторону мужчина. – Что ты хочешь этим сказать?

- Мои дальние родственники по линии отца. Он представитель стокгольмского филиала международной фирмы «Петролеум Бритиш», она секретарь-референт при министерстве внешних сношений Швеции. Муж и жена. Муж доводится мне родственником по одной из ветвей нашего древа.

- Он тоже связан с нефтегазовыми ресурсами?

- Владелец буровых вышек в Норвежском море.

- Неплохо. Со шведскими магнатами у нас контакт слабый.

- Если есть желание, можно его усилить. С бразильской компанией «Петролеу Бразилейру» тоже. Там владеет несколькими танкерами мой внучатый племянник по линии дяди со стороны матери.

Мужчина взял рюмку, отпил глоток вина. Затем промокнул губы и посмотрел на женщину долгим изучающим взглядом. Он ничего не сказал. Привыкший мгновенно обрабатывать полученную информацию, связанные с этим доходы или убытки, мысленно он уже занялся подсчетами. Выдержав его жгучее в данный момент любопытство, женщина поднесла вилку ко рту, в свою очередь, не промолвив ни слова. Просто дала понять, что здесь она тоже что-то значит. Прозвучавшее из ее уст откровение было как бы ответом на занимаемое им место в обществе избранных.

Она проснулась, когда по номеру настроились гулять вечерние тени. Назначенное на выходные дни, рандеву у господина Дезмезона де Корнуэля завершилось лишь под утро. Женщина улыбнулась, вспомнив события прошедшей ночи. Она сумела произвести необходимое впечатление. И на общество, и на своего спутника. Во время прощания, именно она получила больше всего приглашений посетить загородные виллы, особняки и коттеджи, в том числе в других странах. Она заверила, что непременно этим воспользуется. Ее спутнику оставалось лишь фиксировать новые знакомства, подтверждать данные ею обещания, да поддерживать вначале непринужденные разговоры. Вконец измочаленные, оба вернулись в гостиничный номер к предобеденному ланчу. И отрубились на двуспальном ложе, на котором так удобно было почивать. Хоть вдоль, хоть поперек.

Пошарив рукой вокруг, женщина поняла, что партнер давно окунулся в неотложные дела. Из приотворенной двери в следующую комнату доносилось шуршание бумаги, негромкий разговор по сотовому телефону. Накинув халат, она прошла в ванную, покрутила еврокран для горячей и холодной воды, стараясь смешать обе струи в приемлемый по температуре поток. Почистив зубы, сбросила халат, приняла ванну. Обтеревшись насухо, завернулась в полотенце и вошла к мужчине.

- Ты проснулась? – откладывая страницы, поднялся он навстречу.

- И успела привести себя в порядок, - прижимаясь, поцеловала она его в гладко выбритую щеку. – Что новенького?

- Новенькие партнерства по твоим подсказкам начинают давать результаты. Только что имел разговор со Свенсонами, а перед этим господин Акихито изъявил желание ознакомиться с делами моей фирмы поближе.

- Господина Акихито нефтегазовые и промышленные производства интересуют постольку

поскольку, - отодвинулась она от него. – Как воздух ему необходим бартер на машины. Желательно на то, чего нет в Японии.

- А в Японии нет ничего. Я так и понял, - ухмыльнулся мужчина. – Поэтому исходил из того, как с наименьшими затратами доставлять нефтепродукты на острова и перегонять с них обратно «ниссаны», «тойоты», джипы в центральную Россию.

- Разве русские первопроходцы не указали кратчайшего пути? – в свою очередь засмеялась женщина. – Со школьной скамьи помню казаков Хабарова, мореплавателей Семена Дежнева, - она лукаво подмигнула. - Миклухо Маклая не забыла тоже.

- Что-то ты не туда заехала. Да и Дежнев огинал Чукотку, а не Новую Гвинею. Хабаров гулял по Амуру. Дело не в том, кто открыл Курилы и кому они в конце концов будут принадлежать. А в нашем совместном с японцами бизнесе. Уверен, толку от сотрудничества будет больше, чем от янки с англичанами и голландцами. Вместе взятыми.

- О, как запел, - взгляделась она в собеседника. – Лишь вчера ты имел мнение, отличное от сегодняшнего. Или мне так казалось?

- Думаю, что казалось. Время налаживать полновесные контакты со страной Восходящего Солнца еще не пришло. Слишком много разногласий. И не только из-за спорных территорий. Так я представлял себе проблему, - посерьезнел мужчина.– Но разговор с господином Акихито подтвердил твое мнение, что Япония – это будущее России.

- Спасибо. Хоть в чем-то и я могу быть полезной, - на секунду прижалась к его груди она. И встрепенулась. – Кстати, солнце заходит. Давай проведем нынешний вечер в отеле. Вдвоем.

- На веранде, за бутылочкой «Клико». И ты продолжишь рассказ о Докаюроне. Мне интересна его судьба.

- Скорее всего, да. Это кроме того, что сама тема меня заводит, - помолчав, со смешком кивнула головой женщина. – Могу предугадать, что с этой честной деревенской девушкой у него ничего не получится. Хотя… ее по человечески жалко.

Неопределенно хмыкнув, мужчина поцеловал подружке руку и начал убирать с письменного стола в ящик ворох бумаг. Лишь сотовый телефон скользнул прижимом за пояс брюк. С ним он не расставался никогда, с первого, заработанного в начале перестройки, доллара. Наверное, набитый электроникой пластмассовый брусок тоже привык к хозяину, не уставая напоминать о себе по нескольку раз в час.

Свежий предзакатный ветерок вспархивал над уставленным фруктами и напитками легким плетеным столиком с двумя такими же стульями. Возле женщины на скатерти лежала наполовину раскрытая плитка шоколада и обязательные сигареты с неизменной зажигалкой. Может быть, замысловатая хранительница огня успела обрести звание талисмана. Впрочем, вделанная в кусок зеленой яшмы, зажигалка мужчины тоже не менялась им на другую. Наверное, оба собеседника страдали приверженностью к любимым вещам. Спелые гроздья фиолетового винограда свешивались через края хрустальной вазы. Женщина отщипывала по одной ягоде, медленно отправляла в рот. Мужчина вытирал салфеткой румяный персик. Оба успели выпить по чашечке черного кофе и по рюмке красного вина и теперь ждали момента, когда оба напитка начнут действовать. Несмотря на хороший сон,после вчерашних излишеств это было кстати. Сегодня на женщине было темно-синее платье без рукавов с большой серебряной розой над левой грудью. В светлых волосах поблескивали вплетенные в них серебряные нити, ухоженные продолговатые надбровные дуги тоже оливали серебром. С бусами ввиде маленьких серебряных ракушек, с серьгами наподобие морских коньков, она походила на королеву морских глубин, решившую провести вечер на берегу. В который раз мужчина поймал себя на мысли, что при виде этой женщины теряется. Временами его охватывало паническое чувство собственной неполноценности, словно выдрался только что из мусорного рва и в лохмотьях предстал пред зелеными очами самого очарования. И не знает, как прикоснуться к чуду природы грязными руками. Не понимает, по какому праву допускает она его к божественному телу. Да еще с интересом впитывает рассказываемую им пошленькую историю о сексуальных похождениях перезрелого юнца, не могущего откопать в себе мужчину. В очередной момент усилием воли приходилось ему брать себя в руки и, внешне расслабившись, выдавать себя за графа Монте Кристо, способного не только сбежать из неприступной островной тюрьмы, но и обладающего несметными богатствами.

Заметив, что мужчина управился с персиком, молодая женщина вытерла руки небольшим полотенцем, провела салфеткой по влажным от густого сока губам. Чуть отклонившись назад, улыбнулась непринужденной улыбкой:

- Ты не забыл, в каком положении оставил героев? Докаюрон, кажется, умудрился сломать себе ногу. Не поверишь, я ему весьма посочувствовала.

- Да уж, после брачной ночи оба стали инвалидами. На какие жертвы не пойдешь ради достижения цели, - не сумел удержать короткого хохотка собеседник. – Долго пришлось ему хромать по институтским коридорам. Если бы кто узнал, как было дело, насмешек бы не избежать. Подружка тоже не горела желанием подпускать его к себе, хотя убегать к тетке снова больше не решалась. Итак, ты ждешь продолжения?

- Естественно, - обращаясь в слух, с любопытством взглянула на мужчину женщина. – Скажу больше, даже во время рандеву у господина де Корнуэля я не могла отвязаться от мысли о том, что станется с этим мальчиком с необычным прозвищем.

- Ну, что же, - усаживаясь поудобнее, забросил ногу за ногу мужчина. – Продолжим дальше повествование о похождениях Докаюрона. Но учти, в нем не все так гладко, как нам этого хочется.

Где-то с полгода молодые притирались друг к другу. Наконец-то дорвавшийся до заветной цели, Дока не знал, куда деться от не проходящего желания сексуальной близости. Он готов был любить подружку с утра до утра, с перерывами на учебу и для того, чтобы по быстрому что-то перехватить. Даже ночью старался не вынимать члена из тесного влагалища, засыпая в неудобном положении, зато с чувством хозяина теплой и сладкой живой собственности. Но у деревенской девушки на этот счет имелось мнение другое. Мало того, что страдала от постоянных натираний больших губ и входа в половой орган крупным членом Доки, она еще удовлетворялась бы одной близостью в месяц. Из поколения в поколение в деревнях этим занимались лишь в свободные минуты. Работа на барина, потом на коллективное хозяйство, на собственном подворье, отнимала не только время, но и силы. Самая сладкая пора приходилась на позднюю осень, когда досаждал уход за одной домашней скотиной, да часть зимы со стужами и метелями, когда из хаты носа не высунешь. Но с началом весны надвигалась посевная, с началом лета сенокос с прополкой полей, уборкой урожая, заготовкой запасов, в том числе дров, на зиму. На летние каникулы они хоть и выезжали в деревню, к теще, да вековые устои заставляли молодую супругу, вместе со взваливанием на плечи тяжкого крестьянского труда, отгонять от себя мужа-самца.

Сейчас на дворе устоялась весна с цветением сирени и плодовых деревьев. В отличие от спешащих по домам горожанок,жена Доки все чаще стала задерживаться то в институтском общежитии у подружек, то у тетки в гостях. Наконец, наступил момент, когда она заявила прямо, что была в женской консультации и там посоветовали или поменять сексуального партнера из-за несоответствия в размерах половых органов, или сократить занятия сексом до минимума. Дока категорически с этим не согласился. Он уже не представлял себе жизни без половой близости. Назрели первые скандалы, после которых жена отваживалась не приходить ночевать. Дока выходил из себя, по неделям не брался за учебники. Но изменить супруге мысли не возникало ни разу. Он любил ее, веселую хохотушку с пунцовыми щеками и откровенно блядскими глазами, обладающими способностью завлечь хоть на дно омута. До того момента, пока однажды квартирантка, сидя на корточках возле печки, не высказала страшную мысль, разбудившую до поры до времени дремавшую жгучую ревность. А чувство ревности у Доки было бешеным, переданным по наследству от испарившегося с его рождением родного отца. И жизнь сразу превратилась в кошмар.

- Она от тебя гуляет, - вполне обыденным голосом заявила медсестра-практикантка. Жена снова была в бегах. Добавила. – Нашла себе какого-нибудь ближе по духу механизатора и встречается с ним.

- Как это – гуляет?.. – будто его стукнули по спине, согнулся над тарелкой лапши быстрого приготовления Дока.

- Ты говори, да не заговаривайся, - рассердился из спальни любовник стервы. – Выбирай выражения, а то натворишь делов…

- А что? Какой толк от будущего управленца народным хозяйством? Где оно, это хозяйство, все порушенное? – обернулась на голос квартирантка. – А у нее специальность промышленное скотоводство. Вечный кусок хлеба с мясом. Почему после восьми классов деревенские бегут в замечательные калинарные училища? Потому что те дают возможность подойти ближе к кормушке. Вот она, во весь рост вековая практичность.

- У всех у нас… эта практичность. Одна ты ходишь делать уколы бесплатно, - недовольно буркнул хахаль. Подколол, и замолчал.

В доме наступила тишина. Но сказанное медсестрой раскаленным жалом успело ранить сердце Доки. Застрять в нем. Навсегда. С этого исторического момента жизнь его поменяла русла. Он перестал боготворить женщину, верить ей, с каждым последующим знакомством стараясь упредить предательство собственной изменой. Но это произойдет потом. Сейчас же он выплеснул лапшу в помойное ведро, лег на кровать и уставился в потолк. Слышно было, как квартирантка занялась любовью со своим хахалем, как раскачался готовый подломиться старенький топчан, а переборка задрожала как в лихорадке. Неимоверным усилием воли Дока дождался утра, попив из бачка холодной воды, помчался на лекции. В перерыве увидел свою разлюбезную, выспавшуюся, сытую и довольную. Впервые в жизни ударил женщину ладонью по лицу. Затрясся от содеянного, стремясь тут-же вымолить прощение. Но кто когда ослабшего духовно человека прощал сразу. Словно по негласному велению сверху, ему сперва давали возможность помучаться, осознать ошибку. Если акция не имела смысла, разрешали варварство продолжать, уже за него не спрашивая. Во всяком случае, на земле. Большую половину месяца Дока пробегал за женой, упрашивая простить его и вернуться обратно. Наконец, та согласилась при условии, что кроме учебы в институте он опять пойдет на заработки, разгружать вагоны. Рассчитывала, наверное, что агрессивности у него поубавится. Или, и правда, было что другое. Снова Дока впрягся в уродство. А потом пришло лето в деревне с натиранием кровавых мозолей на подсобном хозяйстве тещи. Муж ее умер, как и положено русскому мужику – от водки. И предучебный возврат в город, в коридоры родных пенатов. Из дома помощи не было. Из деревни жене прислали счет на шестьсот рубликов. Оказывается, перед поступлением в институт она успела поработать продавцом в сельском магазине, сделать крупную растрату. К пропаданиям у тетки прибавились требования денежного характера. А чувство ревности как засело в груди, так и не проходило. В деревне уединялась с одноклассником, соседом по улице. В городе вместе с любовником квартирантки приходил его друг с бутылочкой винца. Приглашали жену за стол, пока муж на работе. То сама задержится у подружки в общежитии. Что там делать, если дома нужно убраться, постираться. А новый скандал, это очередной побег за ветром в поле. Выхода из ситуации никто не подсказывал. Когда душевные терзания осточертели, Дока напросился в гости к знакомому грузчику. Думал подвалить по старой памяти к его сестре, а получилось красивее. К сестре пришла знакомая, лет семнадцати девочка с параметрами фигуристки. Выпив стопарик водки, Дока как бы ненароком положил руку ей на бедро. И развилась дружба, сдобренная платонической пока любовью. Видно, обладал он сводящим женщин с ума тем самым магнетизмом. Встречаться старались в тех местах, где народу поменьше. Она боялась пацанов с улицы, он встречи с однокашниками. Стал и Дока приходить домой позже.

В конце сентября еще тепло и довольно светло. В один из ясных дней Дока с подружкой сели в автобус, отправились на окраину, от которой до луга было рукой подать. Природа вокруг пока зеленая, цветы кое-где неувядшие. Облюбовали полянку, покидали на тряпку газировку с пирожками и конфетами. Спиртного не брали, оба выпивали по принуждению. Подружка знала, что он женатый. Но пошла. Села напротив, подтянула колени к животу. Поползла цветастая юбка к попе, оголяя полненькие ляжки до пестрых трусиков. Дока мотнул головой, открыл шипучку. Сам приложился к другой бутылке, заодно сглатывая клубок слюны. Не удержался. Одной рукой прихватил девушку за шею, вторую сунул под юбку, стараясь оттопырить края трусиков и проникнуть пальцами в половую щель. Тугая на сексуальную близость жена при подобных маневрах соглашалась быстрее. Девушка сжала колени, уперлась руками в грудь:

- Ты еще не развелся, а уже лезешь…, - возмущенно уставилась она ему в зрачки. – Сначала рассказал бы, что да как.

- Что говорить? Мы живем плохо, - попытался оправдаться он.

- Домой бежишь все равно… Пусти, больно.

- А куда бежать? – ловя ее губы, надавил он сверху на груди. – Квартиры не подыскал.

- Вот тогда и поговорим. Пусти, чокнутый… Я кричать буду!

- А кто услышит? Одни мыши шуршат.

- Мышам и пожалуюсь. Убери грабли…

Дока рукой проник между половинками половых губ, нащупал вход во влагалище. Дальше стянутое мышцами отверстие без борьбы не пропустило бы ни пальца, ни, тем более, члена. Девушку требовалось размягчить. Трусики снять тоже. Хоть не с начесом семейные до колен, а городские гультики, но и через них вряд ли кто прорывался. Он заскользил пальцем вверх по углублению, стараясь отыскать клитор. На самом верху, под лобком, наткнулся на вертлявую под кожей горошину. Слегка прижал подушечкой. Заметил, как подружка подалась навстречу. Покрутился на этом месте. Приподнявшись, она выдернула его руку за запястье и с силой сдвинула колени. Все-таки он успел задержаться на лобке с мягким пухом волос.

- Что ты, как маленькая. Поиграться не даешь, - стараясь не сдавать захваченных позиций, с укором сказал Дока.

- Предупреждаю, статью за изнасилование никто не отменял, - наливаясь краской, быстро проговорила девушка.

- Какая разница, изнасилование или попытка. Год туда, год обратно, - небрежно пожал плечами он. – Попытку уже можно приписывать.

- Вот именно…, - сфыркнула она волосы с губ. На секунду задумалась. – Ты хочешь и рыбку съесть, и в масле покататься?

- Ничего я не хочу. Я желаю тебя.

- Обойдешься… Когда получишь развод, тогда и посмотрим.

- Да боюсь я этого развода, - занервничал он.

- А я боюсь этого…, - в ответ возразила она.

- Но ты же не девушка?

- Как это! – притворно удивился он, уверенный в обратном.

- Вот так, - подружка отвела глаза. – Всякое бывает.

- Тогда почему артачишься? – разочаровался он. – Я же не съем.

- Не артачусь… А опасаюсь последствий. И еще…

- Но я туда не буду, - нетерпеливо перебил Дока.

- И еще, - повторила девушка. – Я не уверена, что стала женщиной.

- Давай проверим.

Она отвернулась, соображая, что сказать. Тонкие ноздри подергивались, над верхней губой выступили бисеринки пота. Было видно, что сомнения мучали ее давно. Может быть, по этой причине согласилась встречаться с женатым мужчиной. Мнение улицы все-таки было сильно, и надежда за замужеством скрыть девичий грех представлялась единственно правильной. Дока легонько пошевелил пальцами волосы на лобке. Жесткая канва трусов успела вдавиться в кожу на верхней стороне ладони. Помедлив, он чуть сдвинул руку вниз, нащупывая заветный вертлявый шарик. Девушка не шелохнулась, она словно решила впасть в забытье. Уставившись в одну точку, закусила губу и засопела через ноздри. Тогда, отбросив сомнения, он принялся массировать клитор, одновременно фалангой пальца нашаривая внизу вход во влагалище. Жесткий захват коленями слабел, локоть девушки упирался в его грудь не так сильно. Зато дыхание учащалось, быстрее поднимался и опускался впалый под платьем живот. Скоро Дока смог убрать ее руку в сторону и припасть к закрасневшимся щекам, к капризным еще уголкам рта, к шее своими жадными губами. Наконец, указательный палец вошел туда, куда направлял его хозяин. Стало, как всегда, приятно и щекотно. Осторожно, чтобы не потревожить задумчивость подружки, он продвинулся по каналу вглубь тела. Наткнулся вдруг на ту самую, знакомую с далекого детства, преграду. Поводив подушечкой по краям, ощутил как бы в стороне узкое углубление. Не переставая покрывать поцелуями лицо девушки, втолкнулся в этот проход. Фаланга вошла полностью. Но дальше снова путь преграждало мягкое препятствие. Или подружка расслабилась не полностью и мышцы влагалища до сих пор оставались сокращенными, или она действительно была еще девственницей. Поелозив туда-сюда, Дока убрал руку, вытер ее о траву. В голове возник бесхитростный план. Когда он сформировался полностью, Дока решительно взялся за резинку от трусов. В этот момент следовало бояться лишь одного, чтобы не получилось так, как произошло в первую брачную ночь с женой. Предусмотрительно носком ботинка определив земляной бугорок и опробовав его на прочность, он накрепко запомнил, что член следует совать не прямо, а чуть в сторону, по направлению к углублению. Затем как можно спокойнее произнес:

- Я проверил. Ты уже не девственница.

- Правда? – словно очнулась подружка. Приподнялась на локтях, во все глаза разглядывая Доку. – А как ты это узнал?

- Девственная плева отсутствует, - не переставая расстегивать ремень и сбрасывать свои штаны, авторитетно заявил он. – Она должна быть у входа, а я пролез пальцем до самой шейки матки.

Не давая опомниться, он стащил с партнерши трусы и вошел в нее стоящим колом членом. Наверное, она не успела сообразить, что происходит, потому что только и сумела выпучить огромные зрачки и слабо вскрикнуть. Тонкая фигурка закостенела от охватившего ее страха. Быстро дотолкавшись до препятствия, Дока нашарил ногой кочку, чуть приподнял член в направлении углубления и с силой двинул тазом вперед, одновременно за талию дергая девушку на себя. В этом вопросе он успел пройти настоящую школу. Три дня позора первой брачной ночи запомнились на всю оставшуюся жизнь. Он ощутил, как легко поддалась преграда, как лопнула она со слабым щелчком на головке члена. Девушка изогнулась, засучила руками и ногами, завихлялась телом, изо всех сил стараясь выскользнуть из под партнера. С корнем вырывая пучки пожухлой травы, с придушенными вскриками отползла назад едва не на пару метров. Но Дока вцепился в талию словно клещ под кожу. Насмерть. Первая сладостная волна народилась где-то в паху, выгнала через шкуру наружу липкую влагу, встряхнула Доку. Снова накатила шумным валом. Пот из-под волос побежал по виску, по затылку, заструился прохладным ручейком по спине. А он все дергался и дергался, кончал и кончал. Как в первый раз по настоящему, когда жена разрешила отвязаться в полный рост. Тогда, после трех месяцев совместной жизни, она прекратила стучать кулаками по чем попало и щипаться, а сама, с остервенением целуя, прижала его к себе. Наверное, в тот момент и она кончила в первый раз.

- Ты что-то порва-ал…, - захлебываясь хлынувшими из глаз слезами, запричитала девушка. – Там треснуло…

Усилием воли подняв голову кверху, помутневшим взором Дока осмотрелся вокруг. На лугу по прежнему было пустынно.

- Ой, больно, ой, мамочка-а…, - растрепав длинные волосы, продолжала сбрасывать его с себя она. – Отпусти меня, дурак. Кровь течет… Там разорвалось…

Он не поддавался. Он понимал, стоит обрести свободу, в горячке она может побежать в милицию. Потом поздно будет доказывать, что согласилась пойти с ним в это уединенное место сама.

- Остатки, наверное, - пытаясь собрать разбегающиеся мысли и сгруппировать мускулы, через силу прошепелявил Дока.

- Какие остатки-и? От чего-о?.., - не унималась партнерша.

- От плевы от девственной… Или снова успела зарости.

- Кто… заросла?

Дока промолчал. Постепенно к нему возвращались и разум, и чувства. И первой ясной мыслью, неторопливо завладевавшей всем существом, была мысль о последствиях за лишение девичьей чести несовершеннолетней девственницы. В крайнем случае, за подобное полагается тюремная камера на долгие годы, в случае исключительном – исключительная же мера наказания. То есть, расстрел. Где-то он успел прочитать об особенностях русского менталитета. В какой-то запрещенной книжке, подпольно ходившей по студенческим аудиториям вместе с «Одним днем Ивана Денисовича». В книжке той черным по белому было прописано, что русский человек сначала пернет, а потом оглянется. Сначала свернет с дороги, после покосится на того, кого сшиб. Сперва высморкается и харкнет, потом возьмется оттирать одежду того, кого обляпал соплями. Теперь, на пограничном - между и между - примере пришла пора убедиться в этом самому. Ничем он не отличался от описанного русского. Что стоило потерпеть еще хотя бы месяц. Если жена не желала удовлетворять его сексуальных потребностей, развод не заставил бы себя долго ждать. В данной истории выхода из ситуации, кроме как до последнего удерживать девушку возле себя, он не видел. Но подружка продолжала остервенело вырываться. Уж и член выскочил из влагалища, зарылся в высохших колючих стеблях, и попавшие под ноги трусы девушки затрещали по швам, а она все плакала, размахивала руками, била по земле пятками. Он не ослаблял тисков. Он соображал, что это последняя его надежда на положительный исход дела хотя бы сейчас. А дальше как судьба распорядится. Придя в себя окончательно, зашептал на ухо ласковые слова, перемежая их уверениями, что возьмет развод и женится на подружке. Ведь не зря же они встретились в доме у грузчика и полюбили друг друга с первого взгляда.

- Я тебя не люблю… И никогда не любила, - вскинула на него налитые страхом глаза девушка. Поддернула сопли. – Я люблю… одного парня. А он меня бро-осил.

- Если бросил, то возвращаться не стоит, - рассудительно заметил Дока, вместе с облегчением испытывая вдруг ниоткуда возникшее непритяное чувство ревности. Значит, не показалось ему то углубление, а было на самом деле. Может быть, подружка давно не девственница, а он тут переживает. Спросил осторожно. – Это у тебя с ним, что ли, было?

Она долго не отвечала, затихая в его объятиях. Поняла, что в горячке выплеснула то, о чем говорить не следовало. Откинулась на траву, размазала слезы по лицу. Но саднящая боль в области паха не давала спокойно лежать. Девушка снова засучила ногами, пытаясь от нее как-то отвлечься. Не утерпела, уперлась ладонью в подбородок Доки:

- Отодвинься, я посмотрю, что у меня болит.

- А что там может быть. Там все нормально, - лихорадочно придумывая новое оправдание, чуть отклонился он. Вспомнил вспухшие с капельками крови половые губы жены, растертые его членом при первых контактах. – Просто немного крови, может быть, выступило. Мы же с тобой не каждый день этим занимаемся. Это когда постоянно, тогда все входит в норму.

- Крови!? – испуганно вытаращила она глаза. – Какой крови? Ты что-то порвал?

- Ничего я не рвал. Уже так было. Растерлись, говорю, друг о друга. Твоя и мой.

- Тогда почему саднит внутри?

- Потому что у меня большой член. Из-за того и расходимся, что врачи посоветовали жене искать другого полового партнера. Она всегда переносила близость болезненно.

- А ты ничего не порвал?

- Нет. Я бы почувствовал и продолжать бы не стал, - спокойно соврал Дока. – Наверное, твой парень постарался до меня. А ты так и не ответила на этот вопрос.

- Ничего у меня с ним не было, - всхлипнула девушка. – И не любила я его вовсе. Гонялся, как лохматый шарик, а после с Ленкой с другой улицы встречаться начал.

- Не обманывай, - протянул он, боясь спугнуть наметившийся контакт.

- И ты от меня уйдешь, - вдруг со вздохом, прерываемым глубокими всхлипами, сделала заключение подружка. – Слабохарактерная я.

Они пролежали в траве до глубокого вечера. Истерика то накрывала девушку с головы до ног, то так же внезапно прекращалась. Непроглядная тьма опустилась на луг, принеся с собой колючий холод. Ни звезд, ни луны. Лишь неподалеку изредка взлаивала бездомная собака, да со стороны города доносился приглушенный автомобильный гул. Когда Дока почувствовал, что подружка почти смирилась с тем, что с ней произошло, он встал, поддернул брюки. Взглянув на ее ноги, подумал, что неплохо бы ей где-то подмыться. Когда шли сюда, возле окраинных домов стояла уличная колонка. Но до нее требовалось еще дойти. Помнится, родная жена в первый день после брачной ночи не могла ходить. Передвигалась как на деревянных ходулях, будто Дока забыл вытащить член из влагалища. Но супруга действительно была девственницей, а в отношении новой подружки имелись сомнения. Слишком быстро и легко все получилось. Впрочем, если сейчас вдаваться в подробности, испарившийся на время страх о последствиях за содеянное может вернуться. Надо действовать. Наклонившись, он поймал безвольную руку партнерши, потащил на себя:

- Вставай, пора расходиться по домам. Иначе здесь мы скоро замерзнем.

- А я и хочу замерзнуть, - едва слышно откликнулась подружка.

- Ты обещала выйти за меня замуж.

- А ты не передумал?

- Нет. Лишь бы твои родители были не против.

Девушка приподнялась, медленно встала на ноги. Нашарив под ногами ее трусы, Дока собрал в тряпку и остатки продуктов. Затем взял ее под локоть, повел к едва различимой тропинке. Он не подгонял, не проявлял нетерпения. Когда дотащились до колонки, включил воду, сам омыл ноги спутнице, заставив ту тщательно подмыться. Покончив с процедурой, помог вытереться ее трусами, их же сразу надеть. После довел до ближайшей трамвайной остановки. У дома с высоким крыльцом прижал к себе, поцеловал в распухшие губы:

- Не интересует, была ты с кем до меня, или нет. Теперь ты моя.

- Правда? – эхом отозвалась она.

- Правда, - подтвердил он. – Сегодня вопрос решился сам собой.

- Тогда переходи жить к нам.

- Вот и поговори с родителями, что они думают на этот счет. Я лично хоть завтра.

- Завтра не надо. Их еще подготовить нужно, - слабо улыбнулась девушка. – Вид у меня… Ладно, скажу, что разболелся живот. В этом году я провалила в институт, а они настаивают на учебе. Подкину идею, что станешь меня готовить. Согласен?

- Как скажешь. Иди, тебе надо отдохнуть. До завтра?

- Я люблю тебя, - вдруг кинулась ему на шею она. – Никому не отдам…

Домой Дока вернулся часам к десяти вечера. Лежа в кровати, жена читала любовный роман. По быстренькому управившись с едва теплым стаканом чая с куском черного хлеба вместо бутерброда, он разделся и прыгнул под одеяло. Выхватив книгу из рук, повалил жену на спину, одновременно стягивая с нее все те же с начесом длинные до колен голубые трусы, спасавшие и от сквозняков, и от связанных с ними простуд, и ввел немытый член в тугое влагалище.

- Кобель, - легонько покряхтывая под ним, довольно проворчала супружница. Иногда хорошее настроение не покидало ее и в постели. – Нагулялся где-то…

Дока старался как никогда. Долго и с охоткой. Он словно мстил жене за постоянные ее отлучки, за деревенскую прижимистость, за собственничество. За узкий взгляд на окружающий мир, за себя, наконец, не как она – при родне – с пеленок одинокого. За переборкой смолкли вечные разговоры. Сама фанерная переборка затряслась теперь не от занявшихся любовью квартирантки с хахалем, а от усердий Доки на тугой со всех сторон крестьянской подружке, с которой надо было скоро расставаться. В этот исторический миг не было счастливее его никого.

Но зря Дока проходил под окнами новой невесты весь мокрый и ледяной октябрь. У родителей девушки планы на будущее дочери были давно расписаны. У высокого крыльца все чаще притыкались новенькие «Жигули» последней модели. Мордастый широкоплечий парень, недавно отслуживший в армии, враскачку поднимался по крутым ступенькам крыльца, по хозяйски хватаясь за фигурную ручку двери. Хозяева крепкого пятистенка потому и жили не бедно, что знали, с кем водить дружбу. А что было взять с Доки, кроме конспектов, трудовых мозолей, набитых на разгрузке после лекций вагонов, да неясного будущего на посту руководителя народного хозяйства. Кому надо, тот давно осознал, что главные деньги ковались не на фабриках с заводами, другими предприятиями, а во все больше отделяющейся от народного, в том числе, от самого народа, торговле. Там, несмотря ни на что, имелась возможность развернуться в полный рост. Получалось, права была жена Доки, выходец из глухой деревни под названием Волково. Это обстоятельство начинало бесить. Новая подружка за месяц спорхнула с крыльца всего тройку раз. Как ни в чем не бывало, щебетала не нужные ему мелочи из собственной жизни, не отходя далеко от дома. И, едва начинало темнеть, убегала. Он понял все. Перед окончательным расставанием затащил в переулок с мощными в три обхвата деревьями, прислонил спиной, завернул на ней тонкое демисезонное пальто. Затем приспустил трусы и прямо стоя вошел членом между нижних губ. Благо, сам половой орган располагался у нее выше, чем у супруги. Красивая получилась поза. В вечерних сумерках рядом по улице спешили прохожие, обнюхивали ботинки собаки из ближних домов, раздирался надвое забытый на улице матерый кот. А Дока трудился за себя и за того мордастого широкоплечего парня. Заодно, за его сверкающие лаком «Жигули» последней модели. По лицу подружки было видно, что она без ума от подобной выходки. В этот раз она бы отдалась без остатка, если бы не непривычное место с долетающими в переулок человеческими голосами, с ситцевыми занавесками на небольших окнах напротив. Пришлось губы искусать до крови, чтобы удержать разрывающие тело на части волны никогда не испытываемых чудесных ощущений, прорывающихся через легкую боль внутри. Невероятно, но это обстоятельство доставляло удовольствий еще больше. И если бы не воля родителей, она не задумываясь связала бы свою судьбу с мужчиной ее мечты. Насытив зверский аппетит ревности, Дока дождался, пока член не обмякнет внутри. Приподняв подол платья, вытер им свои гениталии. Застегнув ширинку на пуговицы, одернул прохладную лавсановую курточку. Больше не поднимая глаз на девушку и не оглядываясь, отошел от дерева, завернул за угол. Он уже уверился в своих способностях.

Конкурс/проект