Один мой хороший приятель, прочитав довольно любопытную и интересную хроникальную повесть, пытался убедить меня в том, что описанные в ней события не позволяют получить точной и достоверной информации об описываемых в ней событиях и персонажах.

- Вот если бы автор имел отношение к точным наукам, вот тогда мы могли бы получить полное представление о том, что он пытается нам рассказать,- убеждал меня любитель точной словесности.

Я с ним не согласился, так как имею все основания полагать, что так называемый научный язык идеально плохо подходит для передачи словесной информации.

Во-первых, он громоздок и сложен: всевозможные реверансы, оговорки и "дымовые завесы" составляют по объему приблизительно три четверти каждой фразы.

Настоящая наука категорически утверждает, что истинная объективность недостижима, а субъективным быть недопустимо принципиально, стало быть, в тексте нужно напустить побольше туману, чтобы скрыть свои страстишки, истинные побуждения, амбиции и прочие неточности.

Во-вторых, информация может быть усвоена лишь тогда, когда она эмоционально пережита. А смысл истинного научного сленга состоит в том, чтобы лишить речь всякой эмоциональной окраски и сделать ее безразличной для аудитории.

Иначе расставленные слова обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление.

Именно поэтому большинство учёных мужей никогда не написали по настоящему хороших художественных произведений.

После этого разговора я почему-то вспомнил свои студенческие годы.

Учился я в знаменитой Бауманке ( МВТУ им.Баумана), где во все времена хватало талантливых и остроумных людей.

Однажды я поспорил с приятелями по учёбе, что в курсовом проекте по гидравлике помещу несколько абсурдных и бессмысленных абзацев, не имеющих никакого отношения к теме проекта, и что такие добавки пройдут совершенно незамеченными, потому что консультанты и проверяющие, читают только выводы, а то, что внутри этих студенческих трудов им «до фени».

Спорили мы тогда на четыре французских булочки с любительской колбасой и столько же кружек жигулёвского пива.

На большее нашей фантазии и излишков студенческой стипендии просто не хватало.

Сказано – сделано, и где-то на четвёртой странице своего курсовика я написал, что все дальнейшие расчёты, поскольку они никому не интересны, будут мной сознательно умножаться на число тринадцать, которое в конце работы будет вновь исключено из полученного результата.

Кроме того, в описании конструкции гидроусилителя, предназначенного для системы управления зенитным орудием (учился я на закрытом факультете, связанном с артиллерией), я включил следующий абзац:

Приварка подпорки прижима упора передка рассматриваемой нами конструкции гидроусилителя позволяет добиться полного исключения протекания тормозной жидкости из сальников маслосбивалки, что вполне естественно скажется на качестве и экологичности получаемого из неё продукта.

В конце этого «научного» труда перед конечными результатами и выводами я поблагодарил контролёров и проверяющих за то внимание, которое они уделили моему скромному труду.

Сознаюсь, что с довольно большими опасениями, я сдал этот инженерный «шедевр» куратору факультета.

А через две недели я с удовольствием запивал на глазах проигравшего любительскую колбаску свежайшим жигулёвским, держа в руках свой курсовик с отметкой отлично.

Клянусь, что эта история не придумана, а была в действительности.

Более того, воодушевлённый проделанным, уже через месяц в работе по марксисткой философии я вновь поместил свою очередную «бомбочку».

В середине текста я написал следующее «шедевральное» изречение.

Я всегда отстаивал ту концепцию, что достигать апогея бесцеремонности в смысле критериума гносеологического манизма, абстрагируя при этом метафизичность солипсизма, это значит впасть в беспардонное мессианство и абсолютную утопию подсознательных восприятий учения марксизма о прибавочной стоимости в знаниях философии.

При наличии отсутствия такой концепции мы можем вполне доказано считать, что освоили основы металогики, которая рассматривает ориентацию, поляризацию и трансформацию структурированности объекта или субъекта, размещенность их в объекте, объективируемость субъекта, и субъективируемость объекта.

Теперь мы вполне объективно имеем всё необходимое и достаточное, чтобы при резком снижении энтропии бесконечного развития бытия получить положительные результаты в нашем философском споре о том, что первично яйцо, будь оно куриное или бычье, или его обладатель.

И этот «научный» труд был одобрен мудрыми преподавателями.

Свою философскую тираду я помню наизусть до настоящего времени, хотя она довольно трудна для запоминания.

Признаюсь, что, даже работая в очень солидных научных учреждениях, мне не раз хотелось сотворить что-нибудь подобное, но реальная наука и производство это не студенческие развлечения и подобные шуточки могли бы привести к серьёзным последствиям.

Однако, для себя я твёрдо усвоил, что любой научный труд, вышедший из-под пера любых светил науки, необходимо читать очень внимательно, вчитываясь в каждую фразу и проверяя достоверность приводимых в нём формул и цифр.

С особой тщательностью я относился к присылаемым на рецензию диссертационным работам, в особенности докторским.

Мне «посчастливилось» рецензировать более десятка работ соискателей престижной докторской степени.

Скажу откровенно, что только три были действительно заслуживающими внимания и уважения к их авторам.

В остальных же я обнаружил массу «перлов» подобных тем, что выдавал сам будучи студентом.

Что же касается научного языка, то он был настолько беден, насколько засорён взятыми из справочников, словарей и учебников заумными словечками и выражениями, что читать предлагаемые научной общественности труды новых «светил» было и скучно, и грустно.

К счастью, они, как правило, навсегда оседали в пыльных подвальных архивах библиотек, недоступных любопытному читающему обывателю.

В завершение моих размышлений примите мой дружеский совет: Прочитав написанное, вы сначала подумайте, потом внимательно посмотрите вокруг, а затем промолчите.

Кто-то очень мудрый сказал, кажется Хагакурэ, что есть вещи, которые нам понятны сразу же. Есть вещи, которые мы не понимаем, но можем понять. Кроме того, есть вещи, которых мы не можем понять, как бы мы ни старались.