20 лет… 20 лет, как Тебя нет рядом со мной. Совсем недавно было «рядом с нами», но теперь – только «со мной». Может, поэтому этот день стал более тоскливым? Но стол накрыт так же, как в каждый Памятный день в течение всех этих лет, и свеча вновь горит, и тюльпаны стоят рядом с портретом…

 

Странно… Я никогда не плакала около Твоей могилы, боль была всегда светлой. И если, думая о маме, я все время «утыкаюсь» в стену осени 2004го года, то о Тебе я почти всегда думаю весело и радостно. Ну разве можно не смеяться, вспоминая Твою борьбу за право курить любимый «Беломор»? Ты уже была прикована к кровати, но вокруг Тебя все время толпился народ, выполняя самые разнообразные Твои поручения. А среди них, естественно – «раздобыть папироску». И когда мы с мамой несли Тебя в ванну, Ты не выпускала из рук подушку – потому что там были припрятаны «беломорины»…

 

А как Ты всегда удивляла нас в праздники? Как умудрялась организовывать сюрпризы, не вставая с кровати? Как радовалась, когда мы удивлялись (искренне!) Твоему умению раздобывать подарки (важные, нужные, «греющие») в эпоху тотального дефицита? И как Ты обиделась, когда я, получив в день выпускного вечера изящные золотые колечко и подвеску, фыркнула – «а почему не книгу?» (ну привыкла я, привыкла к тому, что – не знаю уж, как и с чьей помощью – Ты дарила мне изумительные книги)… Сейчас, надевая эти украшения, я думаю о Тебе с особой нежностью - как же Ты терпела все мои выходки, сколько в Тебе было любви…

 

Бессовестно пользуясь Твоей неподвижностью, невозможностью куда-нибудь сбежать, я рассказывала Тебе все экзаменационные вопросы в школе и в университете – и Ты честно пыталась понять, что откладывается на тарелочках при перегонке нефти и в чем суть интегральной теоремы Коши…

 

Я рано научилась читать, читала быстро, хорошо, много, но… Очень долго, и в десять, и в двенадцать лет, и позже, я больше всего любила вечера, когда перед сном Ты читала мне вслух. Как правило, Паустовского – потому что очень любила его. «Мещерскую сторону», рассказы, «Колхиду»… Ты была мудра – ведь эти произведения девице с ветром в голове и постоянной жаждой действий трудно осилить самой (если уж Паустовский самостоятельно – то «Романтики», «Северная повесть»…). Но не будь этих вечеров - я могла бы не прочувствовать красоту языка, не научиться ценить стиль, а не только сюжет…

 

Мама часто вспоминала, как Ты заочно покорила профессора Окунева, известного математика, во много соответствовавшего «образу» дореволюционного профессора. Маме пришлось встречаться с ним по каким-то делам, и он устроил ей своеобразный экзамен, выясняя, среди прочего, слышала ли она об Андрее Белом и знает ли его подлинное имя. Когда мама рассказала о его отце, Николае Васильевиче Бугаеве (это она знала как историк математики), и назвала наиболее значимые произведения поэта, состоялся знаменательный диалог:

– Вы читали «Петербург»?

- Нет, мне рассказывала об этом мама.

- А какую гимназию оканчивала Ваша матушка?

- Церковно-приходскую школу в глухом алтайском селе…

Профессор с тех пор всегда просил передать Тебе поклон (а «Петербург» появился в нашем доме уже после Ухода)…

 

Свеча горит… По радио идет передача о Чернобыле, а я думаю, что Твой Уход тогда, в 198-м, спас маме жизнь. 26-го апреля должна была открыться конференция в Киеве, в программу которой был включен мамин доклад, и она собиралась ехать. Но сначала было 24 апреля, и мама никуда не поехала. А потом грянул Чернобыль…

 

Как Ты беспокоилась о нас, даже перестав бороться, даже, фактически, уже уходя… Последние почти 3 недели Ты почти ничего не понимала, как будто жизнь вытекла из Тебя, после падения, вместе с кровью из раны-пролежня на ноге. Но когда я просила съесть хоть что-то, говоря, что мне от этого плохо (беспардонный шантаж, но что было делать?!) – ты послушно открывала рот… Хотя сил глотать уже почти не было….

 

Как же я ненавижу ту эпоху, середину 80-х! Сейчас столько приспособлений для облегчения жизни лежачим больным, а тогда - из-за дурацкой борьба с алкоголизмом – в аптеках не было даже камфорного спирта, обтирание которым спасало от пролежней. И несколько месяцев я почти каждый день бегала к участковому, а он выписывал по одному флакончику этого сокровища в день, причем его нужно было заказывать в единственном на весь район рецептурном отделе… А флакончика хватало на одно обтирание… Почему-то в Питере тогда с этим было проще и зимой 1986го, получив неожиданно доплату к стипендии, я самолетом рванула туда, к друзьям, на 2 дня – и мы все вместе по всему городу собирали камфорный спирт (а там тоже были ограничения на продажу) но привезенный литр уже не мог ничего исправить…

 

Ты не могла правильно выговорить слово «иезуит», но наши с мамой друзья порой приходили не к нам, а к тебе – за советом, за поддержкой, за улыбкой… И сколько раз именно твой оптимизм не давал нам скиснуть в эти тяжелые 5,5 лет Твоего лежания.

 

Как ты берегла нас, скрывая боль, не говоря о неудобствах, дискомфорте… Даже уход твой был – заботой о нас. Ты дотерпела, дожила до момента, когда мы вернулись с факультета после ежегодной научной конференции, на которой у нас обеих были доклады – очень важные и ответственные. Ты дала нам прийти домой - и лишь тогда твое дыхание остановилось. Это было странное ощущение – вдруг наступившей тишины. Только что Ты тяжело дышала, похрипывая - и молчание…

 

Осенью 2004-го, в последние свои дни, точнее – в тяжелые бессонные ночи, мама звала не меня – она стонала «Мама»…

 

ПС. Ираида… Я даже не подозревала, что это имя есть в святцах, и лишь недавно узнала, что день Твоих именин – рядом с моим днем рождения….