Деду моему Евдокиму Ивлиевичу и бабушке Фаине Егоровне Тишиным посвящается Что-то к ночи раскричались чайки, не к добру лист бросила крушина. Отошла от Курской «чрезвычайки» тёмной ночью чёрная машина. В ней сидят серьёзные ребята. Как дерьма, чекистов нынче в Курске. В их наганы вставлены «маслята», и скрипят их кожаные куртки. С каждым шагом, с каждым мигом к дому мрачная машина приближалась. Бабка Фая к образу святому приложилась да на лавке сжалась. Ребятня на печке затаилась да, дрожа, смотрела за окошко. В небесах ночных луна томилась, засевая речку звёздной крошкой. Дед сидел, насупясь, у лампады да чадил махрой самозабвенно. Затаскали на допросы, гады! Не семья б, так перегрыз бы вены. Жеребца давно конфисковали, и мычит в чужом хлеву корова. Мужиков в железо заковали, а детей да баб лишили крова. И светилась тускло речка Тускорь, и по избам расползались беды. И стучали, не давая спуску, на тверёзых пьяные комбеды. И летели в косяках доносы, будто гуси осенью сопрелой. И велись обвальные допросы, и велись подвальные расстрелы. Зверски бьют под рёбра продразвёрсткой, и пылают на кострах иконы. Странный вождь с душонкою потёртой издаёт иудины законы. Чрезвычайка - странная обитель. В ней сидит иуда на иуде. Середняк для них - всегда вредитель, нищий раб - навеки неподсуден. В Соловки два раза уж чекисты отправляли деда Евдокима. Возвращали... Видно, было чисто его дело, коль “колючка” - мимо. Но не дремлют пьяные комбеды, червячком ночами точит зависть. Мы, мол, бдим для бедноты победы, а у них в саду, мол, яблок завязь. Изловчились, скурвились, паскуды! А ведь всей Кузьминкой раньше пили! Разговлялись в Пасху общей грудой, “сообча” чужую стенку били. Нынче даже сельская училка, растекаясь злобою в чернилах, пуганой чекисткою подстилкой мужичков зажиточных чернила. И откуда в людях столько гнили?! И откуда в душах зреет плесень?! Доброта - невесть в какой могиле, и не слышно общих наших песен. Красный песню пел безумству храбрых, белый - песню о коварстве нищих. Но никто не пел упорству наглых, превративших Русь в страну-кладбище. Бабка Фая в ночь месила тесто, орошая горькими слезами... Время, время третьего ареста скрипнуло у дома тормозами. Будут утром пироги пересолёны, и блины застрянут в горле комом. Кровью убиенных плачут клёны у ЧеКа да Курского обкома. Замолчали как-то разом чайки... Птицам тоже нужно спать, вестимо. Во дворе у стенки чрезвычайки отошла душа от Евдокима. Москва 29 июня 1999 г. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
