(отрывок из повести "Замкнутый круг")

 

 

"Всяка тварь божья дитя свое бережет пуще самое себя: от врагов хоронит, раны лечит, во всем из-за него ущемляется, к тому - умом-разумом заполняет, - напутствовал дед внука, отъезжающего в скором времени на ученье в столицу. - Таков закон жизни, Володя. Любой гаде ничтожной надлежит сему закону потворствовать, а уж человеку..."

Старик вызволил из кармана пачку папирос. Закурив, продолжал:

"У нас-то с Евдокией Федоровной, бабкой твоей, сынов с десяток было. Мы, чай, на бракодельи-то не пойманы: токмо по сыну аккурат каждые два года выпускали - ни одной девахи, во как! РовнЕнько десятерых, чисто по заказу, и наплодили. Поди-ка соблюди призор за энтакой-то оравой! А мы с бабкой твоей Евдокией Федоровной, стало быть, соблюдали! Ни единому сЕрдца-то наше родительское не противилось. Не гляди, что десять, - всяк дорог был".

Володя зевнул. Дед тут же прервал повествование, пристально осмотрел внука, взволновался, спросил: "Никак дремать удумал?" - но, получив отрицательный ответ, исполнил вздох облегчения и, проговорив: "Ну, слав те, господи!" - спешно повел свой назидательный сказ дальше.

"Я, внучок, явление уходящее. Хватит - нагулял годов. Пора тихомириться. Чай, по последнему разу с тобой беседуем. Так что - ты сгоняй дремоту-то: молодой - жить да жить, - авось наспишься еще. Нам вот с твоей бабушкой долгие годы по три-четыре часа в сутки на сон доставалось: боле - грех было. Изба дюже ртами полнилась. А в энтом случае оно как? Хошь не хошь, произвел - корми, обувай! Иначе нельзя: сатану, чай, баловать мастерства не достало. Жили честно: добродетельными нормами не брезговали, всему путевому препятствий не учиняли. Старуха-то моя, та все за богово держалась, а я до партийной заповеди охоч был, да и поныне ею руководствуюсь. Что касаемо энтой, с первого взгляда разности в кумирах, то на поверку - противоречия никакого нет. В энтом деле и бог, что при царском режиме верховодил, и партия наша нонешняя заглавная, коммунистская, стало быть, едино трактуют: народил дитя - воспитуй, да не абы как, а согласно уставу человеческому, чтобы не вша какая-нибудь там, не подлюга лежебокая из него получилась, а честный гражданин: знатный хлебопашец аль заводской рабочий, охранитель общественного порядка либо военнослужащий... А то и ученай всемирового пошиба, - после кратковременной паузы прибавил мудрый старик, - тут уж как природа уразумеет. Родительское дело: вырастить, к грамоте приохотить, к труду приноровить, а в распределении умственных способностей да талантов там всяческих матерь с отцом не участвуют. Тут уж другие, чай, силы задействованы. Такое вот мое на данный счет разумение..."

Скупой ветерок. Бесславный стрекот сверчков. Едва уловимое очертание сутулых, сиротливых вишен. Ущербленное, лишенное крыши, крыльцо бревенчатого дома, отживающего свой скромный, ничем не примечательный век. Долгий монолог о главном...

Сон надвигался с несокрушимой мощью - растирания глаз, глубокие вдохи и тому подобные отчаянные, но, к сожалению, малоэффективные попытки обуздать неуемного захватчика толку не имели: слушатель стремительно засыпал.

Понимая, что заснуть - означает горько оскорбить деда, - Володя не без натуги поднялся; покинув крыльцо, немного походил, а когда присел обратно на прогретую ступеньку - сон вновь незамедлительно атаковал его, причем с умноженной силой.

И Володя уснул - уснул прямо под чистым, без звезд и луны, небом в объятиях спасительно-черной, союзнической ночи.

"Четверых - тех, что постарше были, - война прибрала, - не опознав подвоха, истребляя очередную папиросу, повествовал дед, - и самым меньшим тоже не поперхнулась. Ему - Лёньке - меньшому, стало быть, в сорок первом-то, когда нас немец уязвил, аккурат год исполнился. Слабосилья в ём, соплЯке невинной, дюже густо обитало: к жизни, чай, тонким волосом был навязан. А как волос тот укрепишь-то? Как узелок, с жизнью связующий, покрепче затянешь, еслЯ вокруг такая оказия приключается: болезнь всякая, погубительная, по пятам шествует: стужа лютая в избе, почитай как законнопрописанная: дров-то напасти, верно, некому; ко всему протчему - голодина диковинная: похлебицу из очистков сотворяли, кору пуще зайца с дерев стаскивали?!

Я-то с войной на фронтах ознакамливался - под конец аж над батальоном командирствовал, - а Евдокию Федоровну с пацанятами: отцом твоим да дядьями, то есть, - тем временем по пленАм таскали, умертвить даже собиралися. А то как же? Я ведь еще до войны, поди, в партии-то обосновался - милиционерил, - а детвору да супружниц партийцев фриц с большой охотой к расстрелу аль виселице приноравливал. Вот и бабушку твою туда же приноровить хотели, с пятерней оставшихся при ей сынов; младшОй к тому событию уже отжил, - не выдержал, стало быть, волосок-то, - а старшИе четверо, по моему примеру, под пУляй да снарядом ходили... Так, значит, подвели отца твоего с ёго маткой да братьями, по донесению Иванки Андросова - вражеского, стало быть, пособника, - к окончанию жизни, и пустило бы фашистское оружье все мои труды родительские насмарку, когда бы не один офицер ихний, германский в аккурат. Не дозволило ему сЕрдца-то пятерых моих мальцов да бабу разом на тот свет переправить. Пожалел. Чай, тожЕнько - человек, не смотри, что агрессор. Отделалась Евдокия Федоровна с нашим с нею потомством концлагерями да апосляпобедным скитанием по отодвинутым от главенствующих городов весям. Почитай два года, аж до сорок седьмого, не умел их найти! За всю войну столько седого волоса не накопил, как за энто двухлетье. Думкал: срубил немец семью мою под самой корень, положил всех до единого да землей присыпал. Ан нет! Не позволила жизня учиниться надо мною энтакому безобразию. Чай, не за что!

Вот оно как. Пополам, стало быть, война сынов-то моих поделила: пятерых взяла, пятерых оставила. Батянька твой вслед энтого дележа аккурат старшИм очутился. Когда я его в сорок седьмом-то обнаружил, равно как и остальную свою кровину, ему не иначе - восемнадцать сподобилось. Худосочный был, як скелета какая! Да братьЯ-то его тоже, стал быть, жирцой-то хвастануть не имели ни малЕньких возможностев..."

От бесперебойного курения у рассказчика образовался кашель. Повоевав минуту с этим несвоевременным недугом и одержав относительную победу, старик снова принялся экзаменовать свою плодовитую память:

"Да-а, тяжело давалася нам с твоей бабушкой жизня, - выговаривал он. - Ан выдюжили, не сломились, столькИх сынов в люди вывели и ни с единственным капель стыдного не хлебанули! А почему? А потому, что хотя и в любви содержали, но к баловству всякому пустопорожнему, тунеядству и легкожитию не приспосабливали. Голод, холод одолели... войну, скитания, разруху, а детей на ноги поставили!

Запомни, юн-ноша: всякий родитель должон свое дитя на ноги водрузить, а уж пойти оно в означенный срок самоё обязано".

Сказав это, старик горделиво выпрямился и, высоко подняв голову, устремил любопытствующий взгляд на бесшумно спящего внука.

Но, может, ночь действительно была до такой степени заговорщицки беспросветной, что маломощное стариковское зрение не могло в ней ничего разоблачить, может, слова свои - золотые, заповедные - говорящий предназначал вовсе не родственнику, а какому-то далекому, незнакомому чужаку, только ни молчания, ни ругательств, вызванных обидным невниманием, не последовало. Речь, не сбившись, не изменив взятому курсу, двинулась вперед.

"Вот и твой срок созрел, - констатировал дед, - пора в самостоятельную путь-дорогу отправляться.

Иди, милОй, иди! Смело иди, твердо! Не погАнь нашего рода: дедОв своих, а пуще - батьку с матерью: они знатно долг свой родительский исполняли. Житействуй с понятием, с добрым помыслом: дело справляй исправно, глупости всякой от ворот поворот указуй; пропитание бери честною службой, а не лиходейством каким бяссовестным; на рожон не залазь, но и мимо беды чужой проходить не дозволяйся!

Поезжай, сердечнай. И поучения энти мои пуще ока схроняй. Крепко помни: один ты у родителев-то, в тебя, стало быть, вся ихняя надежа упирается. В тебя - больше не в кого.

Слухаешь? Нет?"

Старый, желая заполучить ответ на предъявленный вопрос, толкнул молодого в бок и, услышав растерянное: "А? Что?" - недовольно потянул:

"Что-о-о... Всякий, говорю, - уже без недовольства, торжественно пояснил дед, - дажа сАмой, что ни на есть, пропащай родитель на дитя свое надежу возлагает! Всякому хочется, коль не собой, так наследником своим до счастия докарабкаться: до жизни хорошей, до чего-то редкостно сказочного, диковенно-завлекательного! В энтом соль речи моей! С энтим я тебя в люди пускаю!"