Сидя в мрачном склепе подземной тюрьмы, я решил написать эти строки. Может тот, кто найдет их здесь, вдруг постигнет весь ужас происходящих вокруг явлений. Может он дойдет до начального звена этой цепи и сможет ответить на терзающий меня вопрос: - Случайно ли все это? А может он, как и я, будет вынужден бежать в неизвестность, дабы реализовать ту сотую часть надежды, что неизменно теплится в душе зависшего в полете над пропастью. Возможно, он просто рассмеется, как часто смеется доктор, снисходительно принимающий от заточенного в клетку психического больного исповеди и цитируя их ради потехи за теплым ужином скучающей перед телевизором жене.

Прочтите же это до конца, прошу, умоляю Вас. Прочтите пожалуйста кто бы вы ни были и где бы не нашли их. Ответьте, ответьте мне, ничтожному существу, «вечно бегущему в тоннеле», брежу ли я или стальные машины действительно преследуют людей по строгой, заранее кем-то разработанной системе? Сам я судить адекватно об этом уже не могу.

Я опишу вам то, что произошло за время моего нахождения здесь. Мой карандашный грифель ничего не утаит, не скроит, и, бегущий следом, подтвердит это. Люди! Если не суждено нам увидеться, Прошу, умоляю Вас. Постигните это. Поймите откуда оно и каков его механизм. Расскажите всем. Возможно, я просто рехнулся. Простите меня и прощайте. Остался последний рывок.

 

Я очнулся от странных звуков. Они были приглушены и исходили словно извне. Я смотрел по сторонам и пытался определить их источник. Кто-то далекий и знакомый пробивался сквозь многочисленные преграды к моему сознанию. Он пел свою неспешную песню под неторопливую музыку. Этому кому-то некуда было спешить – каждый последующий шаг был четко спланирован и определен. Осечки быть не могло. Эта уверенность сквозила в каждом заново рождающемся звуке. Он знал наперед, когда необходимо встать, а когда пригнуться, когда крикнуть, а когда понизить голос до шепота. А я смотрел по сторонам. И чем больше смотрел, тем больше завидовал неведомому голосу. Как ему хорошо и спокойно. Как безоблачно небо и как ярки цвета в его мире. Там, откуда он пел мне. Я не мог похвастаться тем же. Я видел нечто и как всякий индивидуум, помещенный в незнакомую среду, старался не двигаться и не выдавать своей слабости. Но я был обеспокоен и удивлен. Еще бы.

Вокруг меня простиралось пространство подземной станции Метро. Я видел подобное тысячу раз и вряд ли мог спутать с чем-либо другим. Те же идеально ровные полы. Те же мраморные стены. Та же причудливая и грациозная лепнина монументальных колонн. Белый кафель с черной каймой. Потолки-исполины, дарующие пространство там, где его быть не должно. Замок под землей. И сотни самых разнообразных лиц – от хмельно-веселых до угрюмо-задумчивых.

Все было здесь. Одного только не хватало, дабы картинки могли совпасть. Не было никого. Я не увидел людей.

Как я здесь очутился, оставалось загадкой. Как и то, какой из многочисленных станций обширного метрополитена является эта. Голову будоражило редкое чувство. Такое, будто еще не до конца отошел от некоего дурмана. Будто яркий калейдоскоп пьяного ночного безумства разбился, а утром я вынужден вынимать из головы его осколки. Было тихо и спокойно на пустынных просторах зала и гигантские колонны зеленого мрамора в мерцающем свете приглушенных фонарей, совершали свое молчаливое таинство. Стоп. Если свет фонарей приглушен, значит, на поверхности царит глубокая ночь. Возможно, я просто заснул, а жизнь города в это время незаметно переместилась из широких переходов подземки в узкие комнатушки высотных домов. Да. Скорее всего, так оно и есть. Как тихо, нестерпимо тихо вокруг. Так не бывает в подобных местах. Только таинственный голос все подсказывает мне из своей Вселенной что-то певучим голосом. И еще странное ощущение от ритмичного мерцания фонарей. Они норовят совершить свою перекличку в строго определенной последовательности. Становится немного не по себе, когда одна из частей зала внезапно исчезает во тьме, а другая – напротив – воскресает из небытия.

Я встал и занялся разминкой потерявшей гибкость спины. Во время одного из неосторожных движений я вдруг уловил посторонний звук. Посмотрев вниз, я улыбнулся. На ровной глади пола лежали наушники моего аудио-плеера. Тонкие нитки черных проводов тянулись под куртку. Видимо, во время сна они выскользнули из ушей и оставшееся время передавали звуки в пустоту. «Хмм! – подумалось мне – вот откуда ты пел свою песню. Вот где легко и спокойно». Я достал электронное устройство и нажал кнопку «стоп». То, что я услышал за этим, вызвало неприятные ощущения. Абсолютная, давящая тишина. Она обступила со всех сторон и поселилась внутри. Я словно потерял кого-то, кто еще недавно был моим союзником в этом пустующем мире. Не в силах оставаться наедине с ней, я снова включил музыку и, повесив наушники на плечи, двинулся к выходу из зала. Шаги неестественно гулко отдавались от стен и, то и дело прерывали жизнерадостную песню воскресшего друга. Миновав половину пространства, отделявшего меня от выхода, я остановился и несколько секунд наблюдал. Темнота, царящая там, не стала реже. Это несколько озадачило. Тусклые фонари, выхватывающие по очереди кадры из пустынного зала, были расположены в центре. А там, куда двигался я, они отсутствовали вовсе. Отойдя довольно далеко вглубь от последнего из и без того отличающихся непостоянством источников света, мои движение стали осторожнее. Стараясь как можно аккуратнее наступать каблуками ботинок на предательски гулкий мраморный пол, я крался. Чернота прижималась ко мне плотнее и вскоре я не мог поручиться, различил бы кто-нибудь мою фигуру, находись он в этот момент в центре зала. Меньше всего мне хотелось бы наткнуться в этой темени на живое существо. Органы чувств работали на пределе, стараясь компенсировать отсутствующее зрение, а ладони рук повлажнели. Выставив их вперед и все больше осторожничая, я двигался теперь на ощупь, поминутно останавливаясь и с тоской оглядываясь на далекий свет фонарей. Ничего другого не оставалось. Нужно было двигаться вперед. Пройдя еще с десяток метров и поддерживая ориентацию в пространстве исключительно благодаря оставшимся позади источникам света, я встал словно вкопанный. Несколько секунд я не шевелился. Да что там шевелиться, я старался даже не дышать. Ладони рук ласкала гладкая прохлада кафельной плитки. Странно, но при этом я испытал облегчение. Это было не самое худшее, с чем можно столкнуться в этом поглощенном тьмой пространстве. Я стал ощупывать плитку и, определившись с ее размером и формой, двигался, приставляя одну ногу к другой сначала вправо, затем влево. И там и там меня ожидало разочарование. Стена образовывала прямой угол со стеной и совершала обратное шествие в зал квадратной армией точно таких же плиток. Выход был в противоположной стороне, теперь уж совершенно точно.

Я вздохнул и спешно двинулся назад, желая как можно скорее вернуться под защиту подземных фонарей. Их свет казался теперь таким ярким и теплым, он был чем-то до боли своим в вязком эфире тьмы. Какие-либо лестницы или дополнительные выходы в зале отсутствовали и я смотрел туда, откуда пути на поверхность просто некуда было деваться. Немного переведя дух, я двинулся навстречу притаившемуся в темноте ходу, ведущему на свободу. Я больше не боялся «прячущихся» в темноте незнакомцев и спящих бездомных собак, я четко отмерял ботинками метры подземного пространства. Мой друг в это время напевал веселую песенку о том, как хорошо и приятно живется беззаботным людям под бесконечным небом. Вскоре я надеялся разделить его мнение.

Едва кромешная тьма сомкнула объятия за спиной, я снова выставил руки вперед, но делал это сейчас смело, больше не опасаясь неожиданно наткнуться на препятствие. Пальцы вытянулись вперед. Я ждал света, ждал появления под ногами ступеней. Ждал прохода или лестницы, дверей или турникетов. Ничего этого не оказалось. Путь был снова закрыт. Мои пальцы, а затем и ладони почувствовали знакомую гладь стены, покрытую плиткой. Черт подери эти холодные квадратики. Я исследовал стену до конца в оба края, но, как и в противоположном конце меня ожидало полное фиаско. Тогда я вставал на цыпочки и поднимал руки, пытаясь нащупать лаз вверху, затем простукивал ногами плитку, стараясь обнаружить вентиляционную шахту внизу. Ни-че-го. Ноль. Только однообразные квадраты повсюду. Только они одни.

- Этого не может быть! – Подумал я и быстро занял исходную позицию в центре зала. Нужно искать, нужно найти выход отсюда. Ведь днем люди непременно ходят здесь, бурлят живыми реками в обоих направлениях и забивают до отказа утробы подошедших к платформе железных вагонов. Выхода не может не быть. Просто слишком темно и что-то пропущено мной. Да. Что-то пропущено. Непременно я пропустил что-то и сам улыбнусь потом простоте решения этой загадки. Выход здесь! Он рядом. Где-то прямо перед моим носом. Решение, как это часто бывает, спокойно лежит на поверхности, в то время как чудаки пытаются исследовать глубины.

Стараясь более не терять времени, я стал изучать каждый метр центрального зала. Затем подошла очередь платформы. На станции она была единственной и это могло означать, что поезда движутся здесь лишь в одном направлении. Странно. Платформа была также пустынна, как и центральный зал. Несколько одиноких светильников, подобных тем, что я видел ранее, тускло перемигивались сонными глазами. Я прошел платформу от края до края, изучил ее вдоль и поперек, снова и снова пытаясь отыскать скрытые от постороннего взгляда ходы или двери, но к своему ужасу, таковых не обнаружил. После этого еще два раза блуждал в противоположных концах зала и скрупулезно отслеживал пути боковых стен в темноте. Результат нулевой. Взгляд мой, вконец уставший от постоянного напряжения стал рисовать во тьме замысловатые предметы, образы и формы. Тогда я закрывал глаза, давая им отдых, но и с опущенными веками меня не покидали причудливые карлики с теннисными ракетками снующие туда - сюда или фантастические животные, спускающиеся на парашютах.

Отчаявшись найти что-либо, я проследовал к освещенному центру и опустился прямо на мраморный пол. Я стал глупо улыбаться самому себе, анализируя комичность создавшегося положения. Название у неведомой подземной станции отсутствовало, и, на всем досконально изученном ее пространстве не было ни одного указателя, ни единой схемы или хотя бы напоминания «входа нет». Не было ничего, что можно было прочитать. Ни единой зацепки. Вообще. Более того, напрочь отсутствовали двери служебного входа или подсобных помещений, коих десятки в метро. И тут мне в голову снова пришла эта мысль. Не скажу, что я не думал об этом раньше, но каждый раз, когда идея эта посещала меня, я старался гнать ее прочь и сосредоточить все внимание на дальнейших поисках. «- Нет. Это не не для тебя! Только не так! – Твердил себе я. – Ты же боишься темноты друг и ни за что не станешь этого делать!?» Когда поиски были завершены, безумная мысль о спасении снова беспокоила мое сознание. Не отрываясь я смотрел на вход в тоннель и мне казалось, что кто-то завесил стену непроницаемым черным полотном. Внезапно я почувствовал, как капля пота покатилась по позвоночному желобу куда-то вниз, где было теплей и безопасней. Острое чувство человека, попавшего в неприятности.

Оставалось лишь два варианта дальнейших действий. Первый - ожидание на платформе состава, который неминуемо прибудет утром. И второй – прогулка по темному чреву подземного тоннеля. Наручных часов у меня не было, батарейка в сотовом телефоне исчерпала ресурс энергии. Определить точное время не представлялось возможным. Теперь – либо ждать, либо идти. Иные лотерейные билеты не принимали участие в розыгрыше. Я избрал ожидание. Устроившись под фонарем на облицованной мрамором скамейке, я вглядывался в кромешную черноту тоннеля. Я не надевал наушников, опасаясь пропустить какой-либо посторонний звук. Даже самый незначительный и далекий, он рассказал бы мне сейчас о том, что в этом мире я не одинок. Но черная пустота отвечала молчанием. Лишь слегка потрескивала лампа в фонаре над моей головой, когда подходил ее черед погаснуть, а через мгновение снова вспыхнуть. А голос все приглушенно напевал мне на чужом языке о Джордже, который на далеких солнечных островах встретился с Лизой. О том, что глаза Лизы могли поспорить с очарованием морского заката, о том, что губы Лизы были мягче морской волны. Я слушал далекий голос и ждал. Сколько я просидел в ожидании – неизвестно. Может быть час, а возможно всего несколько минут. Но пленка кончилась и голос замер, а черный зоб так и не родил из своего чрева ни звука ни образа. Песок во внутренних часах терпения вскоре иссяк. Тогда я поднялся. Проследовав к краю платформы, я перегнулся через перила и стал вглядываться внутрь тоннеля. Оттуда дул свежий прохладный ветерок и рельсы скрывались во тьме. Значит, этот коридор не может закончиться стеной, он непременно должен вывести меня туда, откуда исходит воздух. Постояв некоторое время в полной тишине и вслушиваясь в скудные окружающие звуки, я наконец, набрался смелости спуститься на рельсы. Я трогал их в надежде ощутить вибрацию приближающегося состава. Рельсы отвечали мне неподвижностью и таким диким холодом, что нервные окончания пальцев вскоре стали подавать в мозг крайне неприятные сигналы.

Отдернув руку и еще раз оглядевшись с опаской, я осторожно вступил под мрачный свод тоннеля. Неизвестно в каком из направлений может следовать состав, но опыт предыдущих поездок в метро подсказывал, что следует двигаться влево от платформы. Исходя из моих соображений, состав в этом случае должен был появиться за моей спиной, как бы нагоняя меня. Известно, что вдоль левого рельса метрополитена пролегает энергетический контакт, приводящий в движение электровоз. Так что двигался я исключительно с правой стороны, рукой опираясь на стену. Ветер несколько ослаб, но темнота, окружившая меня уже после нескольких пройденных метров, стала непроглядной и вязкой. Ежеминутно я оглядывался назад – туда где брезжил свет и, продолжая движение удивлялся, как хватило мне смелости сделать то, что я делал сейчас. С раннего детства заложен был во мне неконтролируемый животный страх к двум вещам – темноте и высоте. Один из них долго спал глубоко внутри, днем таился от солнца, а ночью убегал от электрических огней цивилизации. Сейчас он снова расправлял крылья, заставляя кожу холодеть и щетиниться.

Теряя ориентировку в пространстве и переставая понимать, двигаюсь ли я все еще вперед, я непременно оглядывался. Окошко спасительного света давало мне представление о расстоянии, которое я преодолел, дарило мне уверенность и надежду на вызволение из плена. Оно было единственным сущим в этом бесконечном мире зияющей пустоты, оно было таким живым и теплым. Но постепенно то, что было огромным ярким полотном, таяло и теряло в размерах. Вскоре оно превратилось в небольшой светлый платок, а затем и вовсе в маленького светлячка, застывшего в сетях вечного сумрака. Я вглядывался в его черты и прощался с ним, продолжая неторопливо отмерять слепые метры пространства. Вскоре тоннель стал поворачивать в сторону. Да, мне не показалось, стена действительно описывала плавную дугу. Больше я не оборачивался, поскольку знал - светлячка там больше нет. Рука моя снова и снова делала виток в воздухе для того, чтобы непременно опереться на следующий метр толстого кабеля, проложенного вдоль стены. Вскоре я всерьез задумался над тем, существовал ли я. Я не видел своих рук, своего туловища, своей одежды. О том, что есть этот кабель, ведали только мои руки. О том, что где-то в мире тянутся эти рельсы – мои ноги. Но кто им поверит, если ни этих ног, ни рук самих нельзя увидеть. Я тихо рассмеялся и продолжал свое размеренное движение. Вскоре я уже мог безошибочно определить, куда следует ступить и на что в следующий момент опереться. Мне стало казаться, что глаза различают во тьме две стремительные серебряные полосы рельс, уходящих вдаль. Возможно, мои глаза привыкли к темноте, а вероятно я просто видел то, что желал увидеть. Ноги все быстрее и увереннее отсчитывали короткие шпалы, и очень скоро я готов был поспорить с любым, вздумай он вдруг соревноваться в ходьбе на время по темному тоннелю.

Внезапно пришлось остановиться. Я замер всего на секунду. Рука намертво обхватила упругую изоляцию кабеля, а глаза сверлили пространство перед собой. Если бы кто-нибудь в эту секунду мог наблюдать метаморфозы, происходящие с выражением моего лица, он наверняка бы сказал, что мне подарили надежду. Я ринулся вперед, оглашая своды тоннеля песней про Лизу, что ждала на далеком и сказочном острове. Впереди был свет. Яркий и уверенный, нежный и настоящий. Он бил по глазам, он проникал внутрь, он танцевал. А я уже бежал к нему. Вскоре можно было четко различить очертания тоннеля, отбросившего под натиском света свою недружелюбность. Я говорил ему: «Здравствуй!» Меня разрывало счастье в одночасье прозревшего слепца. Это был электрический свет. И этот свет излучал фонарь. Своим слепящим взором он отвоевал у тьмы небольшой, но очень уютный и надежный островок. Он правил здесь единолично. Ни других фонарей, ни выходов не оказалось. Песня затихла, Лиза осталась на своих островах, а тоннель продолжал свое шествие во тьму. Фонарь находился в прямоугольной нише, выделанной в бетоне. Он был приделан к тонкому металлическому держателю и прикручен двумя ржавыми болтами к стене бетонного желоба. Кабель, загнанный в нишу металлическими упорами огибал ее и, покидая, продолжал движение вглубь тоннеля. На внутренней стене ниши я заметил еще кое-что. Это были цифры. Странные и непонятные цифры. Темно-красной краской была выведена корявая цифра шесть. За ней следовала стрелка указывающая налево – туда, куда мне только предстояло двигаться. Шесть километров? Может быть. Под этой загадочной надписью красовалась другая – поменьше, но выведенная тем же неумелым почерком. «3.25» гласила она. Это еще больше запутало меня. Фонарь, ниша, цифры. Больше здесь не было ничего. Я хотел взять с собой этот большой яркий глаз туда, куда указывала корявая красная стрелка. Но не мог. Просидев несколько минут на сияющей стреле рельсы и, тщательно оттерев от грязи правую ладонь, я попрощался с фонарем и двинулся вперед. Времени терять было нельзя. Такие фонари часто расставляют вдоль тоннеля. Я вспомнил всплески огней, которые видел, когда проносился мимо на большой скорости в вагоне метро. Вполне вероятно, что через равный промежуток я наткнусь на подобное электрическое светило. Я стал считать шаги, чтобы определить расстояние до следующего фонаря, если таковой встретится. Лучше бы следующим светом был свет новой станции. Намного лучше. Правая рука проделывала уже привычные движения, ноги мерно ступали по коротким бетонным шпалам. Очень скоро власть света стала слабеть, пока не иссякла вовсе. Я снова двигался на ощупь, но больше не раздумывал о превратностях судьбы. Только считал каждые два шага, приблизительно равняющиеся одному метру. Тоннель продолжал свое шествие под землей, иногда выгибая свое жерло влево или вправо. 112,113,114… Иногда я чувствовал, что иду на подъем, реже – что спускаюсь. Пространство замерло, а легкий ветерок с характерным запахом сырости встречал меня, и, разминувшись, продолжал свое восхождение к покинутой мной пустынной станции. 234,235,236… Губы полушепотом продолжали твердить в темноте свое заклинание. 301,302,303… Я превратился в робота, в механическое существо, созданное для измерения подземного пространства. Сознание рисовало причудливые и замысловатые картины. Круги перед глазами загадочным образом изменялись, струились и вытягивались, обретая время от времени формы знакомых людей и предметов. Но я не обращал внимания, я считал. 379,380,381. Стоп. Я поймал себя на мысли, что способен снова различать толстые кишки кабелей, серебряные рельсы и даже пальцы собственных рук. Впереди снова забрезжил свет. Я приказал себе больше не петь спасительную песню про Лизу и оставить в покое далекие острова – а просто идти вперед. Будь что будет.

И был фонарь. Снова. Достигнув его, я горько сплюнул, затем осел на холодные шпалы. Заключенный в объятия металлического держателя этот близнец прежнего светилы уходил в точно такую же выделанную в бетоне нишу. Я насчитал 411. Четыреста одиннадцать метров пути от одного электрического брата к другому. Учитывая погрешность собственных измерений, я заключил, что расстояние между фонарями равняется примерно 400 метрам.

Едва успел я разочарованно облокотиться о рельс, совершая в голове нехитрые подсчеты, как вдруг был вынужден отбросить эти мысли.

Тихо! Слышишь? Что-то было. Что-то есть. Какой-то новый звук. Такой слабый, почти несуществующий, но все же я уловил его. Странно. Стоя на ногах ничего кроме собственного дыхания, монотонного стука шагов и гула ветра в ушах ты не слышал. Нет. Это смешно. Просто показалось. Опять! Цсс! И точно. Раньше не было. Будто кто неведомый далеко-далеко отсюда случайно уронил маленькую металлическую монету на рельсы. Что это?

Теперь я наклонил голову вплотную к отполированной поверхности рельса, затаил дыхание и обратился в слух. Сначала долго висела знакомая тишина. Я почти поверил ей, но нет. Снова! И даже два раза! Откуда? Таинственно и страшно. Замкнутое пространство способно на длительное расстояние передавать отдельные звуки, снова и снова отражая их от стен. Возможно, спасение близко, вероятно я почти у цели. Я приподнялся и собирался было двинуться далее по горлу тоннеля, как неожиданно осекся. В нише снова имелись неаккуратные темно-красные надписи, без сомнения, сработанные рукой того же незнакомца. Цифры и буквы, совершая прыжки из стороны в сторону, налезали друг на друга и толкались, словно писавший имел очень ограниченное время для их нанесения. Записей теперь было больше. С одной стороны они пролили некоторый свет на положение вещей, с другой еще более ввели меня в заблуждение. Три строчки. На месте жирной смазанной шестерки со стрелкой «влево» на этот раз была выведена пятерка. Стрелка присутствовала и здесь. Чуть ниже надпись поменьше повторяла точь-в-точь свою предшественницу - «3.25». Однако автор, видимо не желая ограничиваться этим, прибавил к этой загадочной цифре внушительный знак восклицания. Но и это еще не все. Ниже цифр – третьей строкой красовалось целое слово. Именно слово – а не набор букв или символов. Законченное и понятное. Кроме того, у меня сложилось стойкое впечатление, что автор хотел сделать каждую из пяти букв заглавными, чтобы заострить на нем внимание наблюдателя. Однако слово это ни в какую не вязалось с общей окружающей обстановкой и не имело малейшего отношения к метрополитену. Чаще встречался я с ним в бытность своей юности, на различных мероприятиях спортивной направленности, либо во время просмотра телевизионных спортивных трансляций. Слово это было «старт». Какое отношение имело оно к двум другим строкам, да и к середине тоннеля, соединяющего некие пункты «а» и «б» под землей оставалось для меня загадкой. Как и смысл, вложенный в слово неведомым автором.

А звуки тем временем участились. Вымышленные монеты все чаще сыпались звонкой россыпью на металлическую поверхность рельс - по одной, чаще по две по три. Больше не нужно было наклоняться, задерживать дыхание и напрягать слух, чтобы отчетливо воспринимать эти звуки. Они окрепли и нахально стучались в сознание. Они добегали то и дело до фонаря, где имел несчастье в этот момент я находиться, и, оставляя недоумение и замешательство в моем сознании, уносились дальше. Теперь я мог совершенно точно определить, откуда они шли. И это не нравилось мне. Они бежали, отражались от бетонных стен, спотыкались и падали, играли наперегонки и пританцовывали. Звуки исходили с той стороны, откуда пришел я. Со стороны заброшенной станции. Я замер и с недоумением ловил их, все больше отмечая нарастающею силу и разнообразие. Я жадно вглядывался в темноту и пытался унять первые тягостные предчувствия. Гамма звуков становилась настойчивее, шире и страшнее. Что-то приближалось, что-то рождавшее эти звуки двигалось сюда. И это что-то, вскоре перестало ограничиваться одиночными постукиваниями по рельсам. Вскоре оно свистело схватившимся в смертельной схватке металлом, ревело и скрежетало железными щупальцами креплений. Оно гнало вперед себя наполненный нестерпимыми звуками воздух, предвещая скорое появление их источника. Оно заставляло гулко и яростно вибрировать толстые стрелы рельс, словно тропический ураган африканские деревья. Сомнений не оставалось. Хах. Ты попался, жалкий исследователь подземелий. Это катастрофа. Прямо по тебе проложат новую дорогу. Это поезд.

Оцепенение и ужас сковали меня - маленькое живое существо, попавшее в смертельную западню. Я был не в состоянии даже толком вздохнуть. Только зрачки продолжали беспорядочное и бесполезное движение по голым окружающим стенам в поисках спасения. Думай, думай… Руки и ноги отказывались реагировать на те противоречивые команды, что подавал им мозг, выстреливающий хаотичные мысли и образы. Было слышно биение металлического сердца монстра. Это его колеса – твердые стальные окружности отбивали предсмертную дробь на стыках рельс. Потом все звуки слились в канву единого, нестерпимого и непрекращающегося ни на мгновение гула. Решение было простым и единственно верным. Я закрыл уши и бросился в выемке в боковине тоннеля. Протиснувшись в нишу и прижавшись как можно ближе к спасительной стене, втянул грудь и задержал дыхание, зажмурился и замер. Кожа на затылке натянулась, тело трясло в судорогах. Руки и лицо ощутили вихрь бесчинствующего потока воздуха. Только бы он не утащил тебя за собой. Даже сквозь плотно прижатые к ушам ладони, меня оглушал рев несущегося на всех парах железного чудовища. Мгновения тянулись нестерпимо долго, пока состав не достиг моего укрытия. Он свистел мимо вагонами, обдавал своим порывистым дыханием, но не трогал моей плоти. Он не смог прикоснуться ко мне, оказался не в состоянии достать мое хилое тело из этой бетонной норы. Наконец все прекратилось. Я открыл глаза и еще долго с подозрением наблюдал за вибрирующими струнами рельс, прислушивался к затихающему вдали стотонному монстру. Удостоверившись, что опасность окончательно миновала, я посмел наконец высунуть из ниши голову. Едкие капли горячего пота щипали глаза. Из жара резко бросило в холод, словно из стоградусной парной меня внезапно выкинули на мягкий январский снег. Я чувствовал ни с чем не сравнимое облегчение. Я жил.

Выйдя на полотно и присев, я трогал обжигающий металл и раздумывал над тем, что предстояло делать дальше. Случайно ли было появление запоздалого состава или настало время для их постоянного движения на этой линии? О том, что верным может оказаться второе, не хотелось даже думать. Гул тем временем затих окончательно, легкий ветерок продолжил свою неторопливую прогулку вдоль подземного чрева. Словно ничего и не было здесь несколько мгновений назад. Словно все это привиделось мне.

Исходя из надписей найденных на стене, можно было предположить, что большая шестерка со стрелкой влево обозначает количество подобных пролетов до предполагаемого выхода. Да, это скорее всего так. Шестерка сменилась пятеркой и логическая взаимосвязь прослеживалась явно. Но это далеко. Очень далеко. По моим подсчетам получалось почти два километра. Нужно идти, больше не останавливаясь у бесполезных фонарей. Нужно бежать. Лишь бы не было поездов. Иначе двигаться куда-либо станет попросту невозможно.

Однако худшему из моих опасений суждено было оправдаться. Причем очень скоро. Я снова различал металлический перезвон. Как и раньше, он учащался и набирал силу. Последние сомнения отпали, когда мои пальцы стали улавливать легкую вибрацию рельса. Металл дрожал. Мне не выбраться. Я пропал. Дернули же тебя черти идти в этот тоннель. Сидел бы на станции в тепле и покое. Теперь будь здесь до скончания веков, неудачник. Заняв единственное место, где можно было чувствовать себя в относительной безопасности, я ждал. Я больше не закрывал глаза. На смену ужасу пришла тоска. Знакомый шум и ищущий спасения воздух. Несущийся передо мной калейдоскоп и снова тишина.

Он пуст. Готов поспорить, что он пуст. Я не был уверен, но ощущение того, что в мелькающих мимо вагонах отсутствовали люди, не оставляло меня. Больше я не вставал. Через некоторое время все повторилось с точностью до мелочей и очередной, бороздящий подземелье странник, пронесся мимо. Его вагоны были ярко освещены изнутри. Я тщательно всматривался в их сливающееся полотно, но снова не мог уловить ни одной человеческой фигуры. Нужно было что-то предпринять, невозможно остаться в здравом уме, просидев целый день в этом грохочущем хаосе. Тогда я достал телефон, батарея которого была безнадежно разряжена. Поднявшись и быстро открыв пластмассовый корпус, извлек батарею, после чего энергично обстукивал миниатюрный источник энергии об рельс. Все как учили. Это дало результат. Экран телефона ответил на нажатие кнопки пестрыми цветами заставки. Ну же, ну! Я заискивающе улыбался, взывая к одному известному мне телефонному богу, я умолял предоставить еще один шанс. Пусть там будут линии – эти маленькие черные линии связи, прошу, хоть одна. Пусть одна. Будет пусть одна, но будет. Пусть будет одна. Я снова и снова повторял это заклинание, пока шла загрузка, но чудо не свершилось. Связь с внешним миром отсутствовала. К моему разочарованию и встроенные часы демонстрировали бесполезные нули. Но я не сдался. Черт. А что если? Секундомер…

Забравшись обратно в свое убежище, я стал терпеливо ожидать очередной состав. Он не замедлил появиться. Как только последний из его вагонов исчез с моих глаз, я нажал кнопку запуска секундомера. Минута. Тишина. Полторы. Тоннель кажется вымершим. Две. Ничего. Две с половиной и первая металлическая дробь тревожит недавно уснувшие рельсы. Две пятьдесят и их серебряные стрелы явственно рождают звуки борьбы. Три ноль пять и ветер начинает уносить мириады песчинок по шпалам. Три пятнадцать и вдоль бетонных стен несется нескончаемый раскат грома. И вот он появляется, а я останавливаю секундомер. Вагоны уносятся вдаль, а я внимательно смотрю на маленький экран. Я смотрю, но не верю глазам. Ххах. Вот оно что. Чтож, это умно, очень умно господин вагоновожатый.

Я улыбаюсь. Потом оборачиваюсь к стене и всматриваюсь в пьяные красные цифры, размазанные по цементу. Вот это откуда. 3.25! Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд. Несколько последующих замеров разнятся на несколько секунд, но в целом подтверждают мою догадку. На стене второй строкой выведено время, которое отделяет последний вагон предыдущего состава от первого следующего за ним. Четыреста метров подземного пространства за три минуты двадцать пять секунд. Чтож. Не так давно ты преодолевал за это время целый километр. Когда это было? Кажется, уже не в этой жизни. Но было. Тогда мне довелось бегать ясным погожим днем по совершенно гладкой асфальтированной дорожке парка. Сейчас же речь шла о беге в узкой крысиной норе, выложенной шпалами. Но чем больше сидел я, ожидая приближения очередного громыхающего апокалипсиса, тем больше пилила мое сознание безумная мысль о попытке стать ближе к выходу на один отрезок. Хотя бы еще на один. А что если это обман? Откуда такая уверенность, что непременно будет следующий фонарь? Что если никакой спасительной ниши больше не будет? Тогда. Тогда. Тогда… Я отогнал от себя всех жужжащих «тогда» насекомых энергичной разминкой конечностей на шпалах. Достав из кармана брюк угрожающий последней полоской энергии телефон, выставил секундомер «на ноль» и приготовился. Едва очередной монстр унес последний из своих бездушных вагонов, я бросился догонять его. Старт. Первые сто метров дистанции мои ноги поглотили с легкостью. Я несся по шпалам словно угорелый, энергично работал руками и старался не сбивать дыхания. Все шло как нельзя лучше. Свет оставшегося позади фонаря избавил от необходимости придерживаться за кабель. Но вскоре тоннель преподнес мне первый сюрприз. Он изогнул свое тело в сторону и погрузился в непроницаемый мрак. Темп мгновенно упал. Первые несколько секунд мне казалось, что я двигаюсь со скоростью черепахи, а возможно, что и вовсе топчусь на одном месте. Ты совершил ошибку, согласившись на это. Страшную ошибку. Голос отчаяния умолял вернуться назад. Он говорил, что еще ничего не потеряно, он оперировал безупречными математическими выкладками. Когда это не срабатывало, он угрожал, ругался, падал на колени, извивался в бессилии и бешенстве. Но я все бежал какой-то нелепой полурысцой вперед, в неизвестность, рывками правой руки стараясь притянуть к себе очередной метр невидимого кабеля. Когда свободной рукой я достал телефон и посмотрел на часы, голос, осекшись на полуслове, исчез, уполз, спрятался. 2.08! Отступать слишком поздно. Осталось чуть больше минуты. Я ускорил темп, но света впереди все не было. Первые знакомые звуки донеслись из-за спины. Первые страшные признаки надвигающейся беды холодили мою спину. При каждом выдохе из груди вдруг стал вырываться какой-то сдавленный хрип, ноги чувствовали усталость. А рельсы уже учащенно телеграфировали о приближении состава режущим слух повизгиванием. Спрятаться было некуда – только бежать. Ноги несколько раз застревали между шпалами и это крало драгоценные мгновения. 2.29 Ну где же, где? Стены начали подрагивать, гул набирал силу и заставлял меня ускориться, насколько это было сейчас возможно. Наконец, тоннель снова неожиданно свернул, и я увидел долгожданный свет. Отпустив кабель и, совершая отчаянные вдохи-выдохи, я понесся к нему. После слепого рысканья мне показалось, что я лечу быстрее ветра, гуляющего в тоннеле. Я больше не боялся быть раздавленным поездом, поскольку всерьез полагал, что наши скорости сопоставимы. Я настиг спасительную нишу и упал на ее холодный пол. Поджал ноги и плевался вязкой массой, проклиная того, кто когда-то рассказывал мне, что сигареты – это престижно. Я смотрел на часы. Примерно 2.58! Не так плохо. Теперь я ближе к Лизе, ближе к острову, где в помине нет никаких чертовых поездов. Я ехидно улыбался грохочущим мимо вагонам, я показывал им язык. Им не достать меня. Никогда. Прошло еще два состава, прежде чем я смог подняться. Красная упитанная цифра кричала о том, что спасение стало ближе на четыре сотни метров. С пляшущей четверкой соседствовала неизменная стрелка. Теперь я и сам знал, куда стоит двигаться – только туда. Бег навстречу не оставил бы мне шансов на спасение. Под четверкой отсутствовали какие-либо знаки, начерченные красной краской, зато я заметил нечто другое. И находка эта заставила меня всерьез призадуматься. Чуть ниже огромной цифры имелся ряд загадочных надписей. Они были выцарапаны прямо на стене бетонной ниши строго в столбик, одна ниже другой. Судя по разнящемуся почерку, нанесенные символы принадлежали абсолютно разным людям. И сейчас я мог поклясться, что ничего подобного в местах своей вынужденной стоянки раньше не было, сколь внимательно я не изучал окружающий ландшафт. Более того. Здесь был предмет. В самом углу ниши, у стыка двух стен я обнаружил толстый сверкающий гвоздь. Повертев его в руках и внимательно изучив, можно было прийти к неоспоримому выводу, что именно с помощью этого предмета были нанесены все до единой записи. Я долго изучал цифры и буквы, старясь не отвлекаться на созерцание проносящихся мимо бездушных вагонов. В отличии от них, записи дышали, в каждой в них читались неповторимые нотки внутреннего состояния авторов, судьбы которых неожиданным образом переплелись с моей собственной. Я читал снова и снова, не доверяя собственным глазам и поражаясь глубине совершенных открытий. Я привожу их в том порядке, в котором они располагались на освещенной фонарем стене подземного убежища одна ниже другой. Орфография авторов оставлена без изменений.

3.08 какова хрена здесь происходит?

а как ты думаешь? 2.56

3.06 эта чертова игра

2.42 переходи на середину – так быстрее

3.18 Два раза Падал

2.29 похоже рекорд!

3.01 сообщите маме 24-15-45 игорь

Получается не один я? Значит, кто-то еще вынужден был спешить втиснуть тело в эту нишу, пока идущий позади состав не окрасил рельсы в алые тона? Но почему? И каким образом эти люди оказались здесь? На эти вопросы я вряд ли мог ответить.

Я взял гвоздь и аккуратно выскоблил ниже последней записи свои законные «2.58», затем, немного подумав, дописал домашний номер телефона. Закончив работу и аккуратно отложив гвоздь в угол, я сидел и долго наблюдал за поездами, замеряя время. Ни один из составов не опоздал и не пришел быстрее двух секунд от проклятых трех двадцати пяти. Заколдованный круг. Пока был жив телефон, нужно было действовать. Размяв ноги и стараясь заставить себя забыть ближайшие несколько минут обо всем кроме ритмичного бега, я приготовился к бешеной погоне за уходящим составом. Сознание пьянил азарт смертельной гонки. Едва последний из вагонов скрылся за углом, я выпрыгнул из своего убежища, словно черт из табакерки и бросился вдогонку. Я старался, как можно дольше следовать в фарватере огней последнего вагона, но светлое окошко простилось со мной быстрее чем я рассчитывал. Я снова бежал в темноте и больше не терял времени на то, чтобы сверять по секундомеру оставшееся время. Просто бежал, что было сил, стараясь не упустить сквозь гул крови в голове звуки приближающегося поезда. Сердце бешено колотилось, протестуя против давно забытых нагрузок, правый бок начало нестерпимо колоть. Но и этим трудности мои не ограничились. Дальше произошла неприятность, которой я никак не мог ожидать здесь. Неожиданно моя нога споткнулась о что-то мешковатое, объемное и тяжелое. Запутавшись обувью в предмете и протащив его некоторое расстояние вперед, я неминуемо полетел через нежданное препятствие. На этом мое путешествие могло завершиться, однако, вовремя поймав спасительный кабель, я избавил себя от фатального падения. Мне не оставалось времени раздумывать над тем, что это могло быть, поскольку сзади уже слышалось дыхание догоняющего состава. Я не успел даже толком испугаться его, как неожиданно обнаружил впереди новый спасительный свет. Когда свет стал достаточно силен для того, чтобы указывать дорогу, я понял, что и эту гонку со смертью мне удалось выиграть. Сбавив скорость и на ходу достав телефон, я стал сверять время. Получилось гораздо лучше, чем в предыдущий раз. 2.42! Я набирался опыта и прогрессировал в этом новом для себя виде спорта. Можно было поздравить себя и как следует отдохнуть в убежище. Состав прогромыхал мимо и я огляделся по сторонам. В самом углу был аккуратно уложен гвоздь. Точно такой же, как и прежде - с росинками цементной крошки на острие. На секунду мне показалось, что я никуда не бегал, лежал все это время здесь не двигаясь, а разыгравшееся воображение рисовало мне какие-то картины. Но это было не так. Безразличная четверка сменилась дарующей надежду тройкой. Чуть ниже снова были записи. Отметки тех, кому каким то непостижимым образом не посчастливилось оказаться здесь раньше меня. Я пересчитал их и сердце мое замерло. Я умолял себя об ошибке и тыкал пальцем в каждую строчку. Это не помогло. Пять. Их осталось только пять.

2.50 Спасибо Господи!

3.18 со мной покончено остаюсь ждать

3.14 бежать по центру – ошибка

3.03 кто знает что происходит пзвн пжлст 13-29-44

2.44 люблю К

Я долго и старательно выводил свое время, массируя свободной рукой тревоживший покалываниями бок. Здесь было так безопасно и комфортно. Я был влюблен в этот фонарь, излучающий теплый свет, в эти толстые непроницаемые стены, в этот гвоздь, которым можно было оставить напоминание о себе. Больше я не страшился тусклых подвальных красок, было намного хуже, когда они отсутствовали вовсе. Поезда методично следовали в рамках отведенных им промежутков времени. Каждые три с половиной минуты я наблюдал за зияющими пустотой вагонами. Половина пути до заветного выхода была позади. Самая трудная половина. Теперь у меня имелся бесценный опыт, однако времени на восстановление после каждой такой гонки с поездами требовалось все больше. Несколько десятков составов скрылось в тоннеле, прежде чем я позволил себе подняться. Я тщательно подготавливал себя, снова и снова прогоняя в мыслях порядок действий, которые предстояло совершать несколько роковых минут. Остальные мысли, сомнения и тревоги необходимо было оставить здесь, под одиноким фонарем в металлической оправе.

Цифра два далась мне очень тяжело. Я бы сказал тяжело неимоверно. Метнув мою монетку удачи, судьба увидела счастливую сторону и только это позволило мне выжить. Другого объяснения мне не найти. Но обо всем по-порядку.

Я снова бегу по тоннелю. Бегу как сумасшедший, стараясь создать себе некоторый задел на освещенной части дистанции. Как быстро остаюсь я в темноте и снова не понимаю, в каком направлении двигаюсь. Ориентацию в пространстве помогает сохранить старый приятель в черной замасленной оплетке. Кровь ударяет в голову, сознание рисует причудливые образы бегущих рядом со мной людей. Я боюсь их. Мне страшно. Дышать, главное, правильно дышать. Воздуха не хватает, а мой преследователь быстрее прежнего начинает напоминать о себе. Он не задерживается где-нибудь в подземном полустанке, не поворачивает на воображаемой развилке в сторону, он неумолимо движется по пятам.

А потом я теряю кабель. Единственное соединяющее меня и мир сущего звено исчезает. Внезапно моя рука, в очередной раз отпустившая трос совершает привычный виток и натыкается на холодную стену. Смертельно пьяный от гула вращающейся внутри головы крови, я останавливаюсь. Я хочу заставить себя думать о том, что произошло и как быть дальше, но правильные мысли отказываются рождаться. Я не могу размышлять. Бессмысленно обшариваю стену в поисках своего потерянного поводыря. Мое дыхание становится похожим на стон. Мне не нравится этот звук - он ужасен. Так дышат агонизирующие животные. Долго, невозможно долго, ощупываю, словно слепой котенок, дрожащими руками стену. Ничего. А время стучит в висках. Наконец, нахожу знакомые округлые формы чуть позади. Все ясно. Кабель уходит вверх, куда-то под потолок. Больше мне не за что цепляться, правила игры изменены. Послушай! Останься здесь и лежи. Отдыхай и не думай больше ниочем. Он хочет, что ты поверил в него. А ты не верь. Ничего этого просто нет. Он не может тебя тронуть, так не бывает. Что-нибудь обязательно случится, произойдет, изменится. Как раньше, помнишь, когда во сне ты падал в глубокий колодец и, казалось, смерть неотвратима. Ну вот, уже лучше. Ты перестал стонать. Просто очнешься в другом месте, в укромном безопасном месте. Смерти нет. Есть только то, что ты можешь представить. Как это – не будет тебя? Так не бывает.

Рельсы начинают ритмично вибрировать, я слышу, я чувствую их танец. Все пропало. Не нужно было останавливаться. Выскакиваю на середину пути и что есть сил, двигаю ногами. Получается скверно. Ноги не слушаются, пространство крутится вокруг меня волчком. Будь все проклято. Уже не слышу приближающегося состава и не хочу оглядываться. Только гул, гул крови и провалы в сознании при каждом новом приземлении на бетонную шпалу. Изо рта вырывается липкая гадость. Чувствую, что весь подбородок намок. Зачем-то вспоминаю, как бегали на перегонки у бабушки на речке. Как прятались в густых и колючих кустах. Как сидели, свесив ноги на деревянных мостках. Только не упасть. Что это? Тусклый свет впереди, неужели это мой фонарь? Нет, это не он. Свет слишком яркий и болезненно белый. Он идет из-за спины. Он постепенно превращает тусклое подземелье в яркую подземную галерею. Теперь я могу разглядеть каждую выбоину в стене, каждый белое пятно плесени. Чертовы рельсы сияют, словно только надраенные тысячей бравых ребят в тельняшках. Я ничего не слышу, но понимаю что он сзади. Близко, очень близко. Ты проиграл.

Свет обманывает меня и я чудом не пробегаю мимо ниши. Сигналы с опозданием, но все же пробиваются в мое сознание. Они сообщают мне, что декорации поменялись и в стене имеются нечто, что можно использовать в качестве укрытия. Я падаю туда.

Лежа на полу бетонной выемки я считал. Досчитал до трех и скрежещущий колесами поток смазанных картинок пронесся мимо. Не понимаю, как мне удалось разминуться с ним, глупо таращусь шальными глазами по сторонам. Это моя ниша. В ослепительном свете фар состава, она предстала совершенно другой – яркой и незнакомой. Но это она. Картинка нечеткая. Потревоженный яростным потоком ветра, фонарь поет ржавыми голосовыми связками креплений. Покачивается из стороны в сторону. Уии-и… уии-и… уи… Все звуки постепенно умирают. Закрываю глаза и в памяти снова они - давно забытые монохромные картинки. Почему я никогда не вспоминал о них? Мой милый мир, закутанный в рваные тряпки и безжалостно отправленный на свалку памяти. Теперь я понял. Остальное все - пыль и прах. Только это. Прыжки через костер в детстве, таящие на песке медузы, сквозняк из-за открытых с обеих сторон окон.

Проверяю работоспособность каждой конечности, недоверчиво осматриваю шевелящиеся пальцы. Я жив. И больше я никуда не побегу.

А на стене меня ждет она. Двойка. Она усталая и больная. Я хриплю, задыхаюсь и кашляю. Но улыбаюсь и она измождено улыбается мне в ответ.

Чуть ниже цифры дыхание живых людей, застывшее в цементе. Они делятся мыслями и я счастлив, что они снова со мной. Я вгрызаюсь глазами в неразборчивые слова. Как наркоман, ночью пробравшийся в аптеку, жадно глотаю буквы. Мои пересохшие губы шевелятся, бесшумно повторяя мысли ставших мне близкими людей. А мыслей почти не осталось. Только стоны.

Их теперь трое. Сверлю глазами стену, пытаясь отыскать еще хоть что-нибудь, но другие знаки отсутствуют. Двое исчезли, растворились, пропали. Они могли и просто не захотеть писать что-либо.

3.17 прости и прощай

3.14 троса нет держись середины

3.20 Авэ Мария матерь Божия спас и сохран

На стене появляется и мои опасные цифры - «3.22». Что приписал после них – не скажу. Это мое. Это личное.

На этот раз я не мог прийти в себя несколько часов. Несколько часов меня даже не посещала мысль о возможности продолжать движение. Я сидел на бетонном полу и наслаждался покоем, не помышляя ни о поездах бесконечно бегущих в темноте, ни о людях, бегущих к свету. Просто радовался, что проносящимся одна за другой стальным глыбам не достать меня. Радовался немногочисленным предметам, которые мог рассмотреть. Радовался размеренному и спокойному дыханию, которое снова вернулось ко мне.

Мне очень не хотелось делать этого, но пришло время, когда нужно было подняться на ноги. Я бы, наверное, пожелал сидеть здесь до ночи, до утра, до следующей забастовки работников метрополитена и черт знает до чего еще. И ждать, ждать. Ждать когда тоннель заснет и последний из поездов закончит свое громыхающее шествие. Но части моего тела, соприкасающиеся продолжительное время с ледяной поверхностью бетонного пола, утратили чувствительность. Вместе с ногами и все тело продрогло до мозга костей. Я разминал затекшие ноги и, то и дело, воровато поглядывал на красную двойку. Как мне хотелось, чтоб она превратилась в единицу. Это страшное желание заставляло сердце биться учащенно. Те люди, что выцарапывали на цементе холодного подземелья слова отчаяния, сидят сейчас в своих светлых квартирах и предаются тихим радостям спокойной жизни. Они неспешно передвигаются из пункта А в пункт Б за то время, что им заблагорассудится, они поминутно останавливаются и здороваются с прохожими. Они способны присесть под сенью тенистого дерева, на потертой деревянной лавке автобусной остановки или прямо на тротуаре. У них есть небо, пространство и время. И я хочу разбрасывать мгновения и целые годы на улицах, площадях и скверах, крышах многоэтажных домов и футбольных полях. Хочу ложиться, когда вздумается на землю и долго наблюдать под удивленными взглядами прохожих, за рассекающими голубую высь стальными птицами. Я тоже. Возьмите и меня.

Я очень боялся этих мыслей, когда чудом достиг заветного места под фонарем, когда избежал смерти, которой мысленно уже пожимал руку. Я боялся, как боится вечера просыпающийся поутру выпивоха, зная, что наступит время и ему будет не совладать с собой. Я гнал от себя эту мысль, но она назойливым насекомым жалила мое сознание и вскоре уже сама гнала меня вперед. Я простился с фонарем. Я променял его уверенный свет на пустые мысли, на мираж, на неизвестность.

Что же ты делаешь? Но поймать себя удалось только на рельсах. Я без всякой предварительной подготовки выпрыгнул и помчался вслед за уносящимся поездом, убаюкав на мгновение здравый смысл. Это было форменное безумие. Это было отчаяние и я спасался от теребящих мои рвущиеся нервы сомнений в темной тоннеле. Больше я не мог терпеть. Будь что будет.

Даже сейчас, по прошествии довольно длительного отрезка времени с момента этого отчаянного рывка, я смутно что-либо помню. Но те клочки оборванной кинопленки, что удалось найти в моем сознании, заставляют всерьез думать над тем, что я нездоров рассудком.

Помню, что толком не соображал, что делаю и куда бегу. Помню, как смешивались звуки и образы и как обманывало чувство пространства и времени. Как казалось, что я внутри абсолютно непроницаемого черного шара и достиг уже самого его верха. Как чудилось, будто стою на его потолке, а мои волосы свисают вниз. И как падал, кувыркался, корчился от боли в темноте и получал удары бетонных стен и металлических рельс оттуда, откуда совсем их не ждал. Помню также, что плакал и полз на четвереньках, затем снова подымался и бежал. Помню, как пытался двигаться назад, всерьез полагая, что выход находится там. Как голосом полным смертельного отчаяния и тоски, таким, что заставил бы любого стороннего человека замереть и почувствовать дрожь, просил, умолял подождать начинающие пританцовывать рельсы. Помню, как натыкался на что-то мягкое и большое, переползал через него и кричал, безумно голосил в темноте, потому как догадывался, чем на самом деле являлись эти предметы.

 

Тем более мне кажется странным, что я сижу здесь, под гордой и одинокой полосой, под своей «единицей». Как я добрался сюда – о том ведомо только Господу Богу. Кажется, я пробыл без сознания долгое время. Долгое время понадобилось мне также на то, чтобы к моему разуму возвратилась утраченная способность понимать истинную суть происходящих вокруг явлений. Лучше бы Вам не слышать, о чем я говорил сам с собой в темноте, не знать, какие картины посещали мое сознание и не видеть моего полузвериного облика. Одежда пришла в негодное состояние. Ноги сильно распухли, мизинец на левой руке больше не движется. Саднит спину, нестерпимо болит шея. Я потерял несколько зубов и судя по онемевшему боку, несколько ребер. Что с того? Теперь моя цифра «1», а ничего другого на стене больше не значится. Сюда не добрался никто, а я смог найти себя здесь. Пусть и в таком обличии. Телефон остался в тоннеле и мне никогда не узнать, за какое время я достиг заветного места. Да это теперь и не важно.

Я разгрыз деревянный карандаш, найденный в куртке и извлек грифель. Много усилий потрачено, чтоб восстановить всю цепочку произошедших событий, вспомнить все до единой детали и факты. Мои руки устали, а мозг сопротивляется командам припомнить еще хоть что-нибудь. Грифель превратился в маленькую твердую горошину, а ногти то и дело царапают бумагу.

Сколько времени прошло – почти вечность, а проклятые поезда снуют мимо меня без устали. Наверное, они никогда не уснут. Наверное, это мое проклятие.

Два этих листка расскажут Вам о том, кто долго бежал в темноте, кто познал страх и отчаяние, безумие и одиночество. Они расскажут о том, для кого свет одинокого фонаря был ярче блеска всех богатств мира, собранных воедино. Кто старел на несколько лет за те неполные четыре минуты, что приходилось проводить в темном коридоре протяженностью в четыре сотни метров. Надеюсь, это будет чего-нибудь, да стоить. Я придавлю листы своим родным гвоздиком, чтобы поток воздуха не разметал мои мысли по тоннелю. Эти клочки бумаги – все, что у меня осталось в этом мире.

 

Теперь мне пора уходить.

Я не останусь здесь. Я побегу туда, где люди живут под бесконечным синим небом, самостоятельно выбирая свои дороги и освещая собственные пути тысячами, сотнями тысяч фонарей. Туда, где белокурая Лиза плескается в волнах теплого моря. Туда, где цифра «один» превращается в знак бесконечности. Только туда!

Мне остается последний рывок.