Что хочет автор. Литературные конкурсы

Группа горновосходителей бесследно исчезает в вечных льдах на вершине Бариса. Жители окрестных селений не удивлены, так как это далеко не первая трагедия, постигающая желающих отыскать Ноев ковчег. Лавины и обвалы – обычные явления в этих местах, и густые туманы часто ложатся на крутые отроги горы. Волки, медведи повсюду подстерегают отважных искателей древнего корабля.

Ученый Фернан Наварра, наконец, обнаружил в расщелине одного из склонов Бариса обледенелый ковчег. Ему удалось освободить из-подо льда несколько окаменелых досок. Путем радиоуглеродного метода было установлено, что возраст дерева насчитывает около 5000 лет.

Альпинист Том Кротсер извлекает из льда на одном из отрогов горы доску, возраст которой радиоуглеродный метод снова определил в 5000 лет.

И спала вода на земле, и спустились с высокой горы несколько спасшихся человек, и история человечества началась сызнова.

МЕЧТЫ О ПРОШЛОМ

Уже несколько месяцев, как руководитель Археологической Экспедиции Пенсильванского Университетского Музея доктор В.Робинсон проводил раскопки в песках под Эд-Диваной в Ираке, и вот уже несколько дней и ночей, как он не смыкал глаз. Однако, как и бывало раньше в подобные периоды его жизни, он совершенно не чувствовал усталости. Только руки слегка дрожали от волнения, которому имелась веская и вполне оправданная причина: он был на пороге достижения своей великой цели.

Над этим делом доктор работал около года. Поднимал в архивах документы, сопоставлял древние и современные карты, пока сомнению в его душе не осталось места. Легендарный город Фара, родина библейского Ноя, должен еще существовать где-то там, глубоко под землей, возможно, под руинами не одного, а нескольких городов более поздних эпох.

По расчетам доктора Робинсона, нынешнее предполагаемое местонахождение Фары (или, как ее еще называли, Шуруппака или Суккурры) – в 65 километрах на восток от Евфрата, протекавшего у самого города в допотопные времена его расцвета.

Теперь же на этом месте – пустыня да курганы, скрывающие в своей глубине немало загадок и тайн.

Кроме археологического интереса, которому доктор Робинсон посвятил всю свою жизнь, раскопки этого культурного слоя были очень важны для него и по другой причине. Он был почти уверен, что на пути к Фаре он непременно найдет доказательства Потопа, о котором, как об историческом факте, свидетельствуют мифы многих народов. Настоящую революцию в археологии совершило обнаружение коллегой доктора Робинсона двумя годами раньше, в 1929 году, потопных отложений грязи: доктор С.Вуллей, руководитель Объединенной Экспедиции Университетского Музея Пенсильвании и Британского Музея по раскопкам города Ура, наткнулся на самом дне урских курганов на трехметровый слой нанесенной водой глины без каких-либо остатков культуры человека.

Разливы рек и обычные наводнения не могли проделать такую работу,- был убежден сам и уверял других Вуллей. Более того, цивилизации «нижнего» и «верхнего» городов, между которыми был обнаружен потопный слой, настолько отличались друг от друга, что это, как он справедливо полагал, служило неоспоримым доказательством внезапной и грандиозной перемены в истории человечества.

Аналогичный слой нанесенных водой глины и песка, только толщиной в полтора метра, обнаружила Объединенная Экспедиция Музея Фильда Оксфордского Университета под руководством доктора Лангдона при раскопках города Киш **.

Подобные толстые слои смеси песка и глины, безусловно, можно считать доказательством произошедшего в древности глобального водного катаклизма, - размышлял про себя доктор Робинсон. – Ведь ничего, кроме легенд, преданий и древних дощечек с примитивными записями о каком-то страшном наводнении человечество не имеет.

Интересно, как это грандиозное событие запечатлелось в памяти предков большинства народов. Мифы, легенды, сказания имеют общий стержень сюжета, сходный с библейским, - страшная водная катастрофа и спасшиеся несколько человек, потомки которых впоследствии заселили всю землю.

Греческое предание – Ной это Дюкалион, индусское предание – Ной – Ману, китайское предание – Ной – Фа-Ге … Идентичные предания есть и у американских индейцев, и у перуанцев,и у англичан (друидские предания), у полинезийцев, у гренландцев, у вавилонян, ассирийцев, персов, египтян, фригийцев, эскимосов, жителей островов Фуджи, бразильцев и т.д. Робинсон насчитал более сотни подобных легенд, тридцать из которых из Азии, девять – из Австралии, шестнадцать – из Северной Америки, четырнадцать – из Южной, семь – из Центральной, четыре из Европы, пять из Африки. И только причина Великого Потопа у различных народов имеет разные версии: у одних – ливни, у других – смерчи, бури, циклоны, у третьих – гигантские цунами, у иных – таяние ледников и т.д.

Доктор Робинсон давно отбросил предположение, что подобная идентичность легенд о Потопе – результат «бродячести» одного и того же сюжета, или же обычная конвергенция, обусловленная общим, естественным для древних, страхом перед необъяснимыми явлениями природы. Не будучи рационалистом и считая скептическое отношение к такому количеству мифологических преданий, объединенных общим сюжетом, признаком самоуверенного, ограниченного ума, Робинсон еще до обнаружения потопных отложений был глубоко убежден, что великий катаклизм произошел в действительности, великий настолько, что человечество не смогло его забыть.

На данный момент у доктора было три абсолютно отличных друг от друга версии, и каждая из них по-своему объясняла сходство легенд о Потопе.

Первая версия: Потоп действительно был всемирный, оттого и предания о Потопе имеют всемирный масштаб. Причиной являлось или смещение оси Земли, что вызвало, в свою очередь, смещение морей и океанов из одного полушария в другое, или страшное землетрясение, всколыхнувшее воды и породившее гигантские цунами.

Вторая версия: все обстояло значительно проще – не было никакого Всемирного Потопа, а были локальные катаклизмы – смерчи, цунами, землетрясения, наводнения и т.д., память о которых отразилась в мифах разных народов.

Третью версию можно было бы назвать теологической. Заключалась она в следующем: Потоп охватил лишь область Месопотамской низменности, Междуречье, откуда, по библейским преданиям, берет начало род человеческий.

…четвертая река Евфрат.

И взял Господь Бог человека,

и поселил его в саду Едемском … –

припомнились доктору в точности 14-15 стихи из Бытия 2 главы. Людей было еще очень немного, и они не только не успели заселить всю землю, но даже, скорее всего, не распространились за пределы Тигро-Евфратского бассейна. Поэтому, чтобы уничтожить человечество, достаточно было, чтобы Потоп охватил лишь эту территорию. И это означает, что люди расселились по земле позже Потопа, передавая из уст в уста предания о спасшихся от гибели их общих предках.

В свое время Робинсон лично дешифровал шумерскую, вавилонскую и ассирийскую клинописи, имеющие общий сюжет: в ассирийском сказании говорится о спасшемся в ковчеге от сильного ветра и дождя, вместе с различными зверями, Гильгамеше; в вавилонском – царь Ксисутрус спасается от Великого Потопа при помощи богов, в шумерском – Ут-Напиштим укрывается вместе со своей семьей от страшного наводнения в огромном корабле.

Перекликаются с библейским сюжетом и являются общими для всех этих сказаний и многие детали: к примеру, и Ной, и Ут-Напиштим, и Ксисутрус выпускали из ковчега птиц. Совпадают во многом и описания способов сооружения ковчегов.

Все это говорит о том, что речь идет о каком-то одном, отпечатавшемся в памяти разных народов, глобальном событии, а не о множестве региональных, локальных катастроф.

В пользу версии, что Потоп охватил лишь территорию Двуречья, говорил достаточно серьезный факт: подобные двух-трехметровые слои чистой наносной глины, если бы они существовали в земной коре, не могли бы остаться незамеченными геологами. Но нигде на земле не было обнаружено доказательств грандиозного водного катаклизма, кроме как на территории Двуречья.

Робинсон уверенно шел к Фаре. Под курганами были обнаружены руины города, который, по его мнению, относился к периоду правления третьей Урской династии. Ничего примечательного, кроме крашеных черепков горшков, инструментов, медных топоров, извлечено не было.

Этот город археологи условно назвали верхним, так как под ним оказались развалины города еще более ранней эпохи. Находки также не были чем-либо примечательны для Робинсона.

Раскопки пришлось неожиданно приостановить – не выдержало длительного лихорадочного волнения и без того слабое сердце доктора.

Во время болезни Робинсон мучился не только от сильной жары и жгучего нетерпения поскорее вернуться к прерванной на самом решающем этапе работе. Вся жизнь проносилась перед ним во всех своих печальных подробностях, и он просто с мистической ясностью чувствовал, насколько близок ее конец.

Думал о бывшей жене и детях. Из-за его фанатичной преданности археологии им не осталось в его жизни места.

Натали после развода вышла замуж за какого-то клерка.

- Всегда найду его дома, - так она объяснила свой выбор Робинсону. Дети же выросли, и вряд ли им было что вспомнить о своем отце, кроме его постоянного отсутствия.

А он тем временем копал под палящим солнцем песок и глину, очищал грязными пальцами от земли дорогие сердцу предметы давно ушедших эпох. Он одержимо искал следы исчезнувших цивилизаций, будоражил забытые временем и превратившиеся в развалины города, восстанавливал истории канувших в небытие героев, разрывал могилы усопших тысячелетия назад людей. Да мало ли еще того, чем он жил, дышал, был по-настоящему счастлив!

Само собой разумеется, что Натали оказалась не сторонницей фанатичной преданности мужа своей профессии, а ярой ее противницей. То и дело она твердила, что ему следовало бы хотя бы немного думать о будущем своей семьи, а не о прошлом извлеченных на свет Божий скелетов.

Робинсон нисколько не винил жену за такое принципиальное неприятие его страсти к археологии. Он прекрасно помнил, что еще на заре их брака она пыталась относиться к этому как можно более терпимо, подавляя в себе растущее раздражение из-за своей ошибки: как она могла не распознать в этом студентике-тихоне в очках того, кто предпочтет спокойной работе где-нибудь в музее вечные экспедиции в Богом забытых местах?! Родила ему двоих детей - мальчика и девочку, и всерьез готовилась к стабильной, размеренной жизни с мужем-домоседом, но не тут-то было! Начались эти «научно-исследовательские исчезновения», как нарекла она его командировки, которые все «растягивались» на более и более длительные сроки.

Сыну Робинсона шел восьмой год, дочери – шестой, когда, вернувшись однажды после восьмимесячного отсутствия из Каира, он нашел свой дом унылым и пустым… Он не упрекал Натали ни тогда, ни впоследствии. Она действительно долго терпела – какой, в самом деле, он муж? Какой, черт возьми, он отец?!

И он не стал возражать, когда его секретарь положил перед ним присланные женой документы о разводе. Подпись легла на бумагу сразу же – он был убежден, что это во благо его семьи. В этот момент в первый раз защемило сердце, и с тех пор давало о себе знать при всяком, даже самом незначительном волнении. Тридцать лет никто, кроме его личного врача, не знал об охватившем его недуге. До того дня, когда злосчастная 70-градусная жара окончательно не свалила его с ног, и именно тогда, когда до потопного слоя, как он был уверен, оставались считанные футы.

Наконец, Робинсон решился подняться с постели, справедливо рассудив, что бессонные ночи в томительном нетерпении вряд ли поспособствуют его выздоровлению.

И вот уже целый день, как он, несмотря на палящее солнце и скверное самочувствие, вместе со своими рабочими раскапывает тысячелетиями нетронутую землю, все ближе приближаясь к цели.

Вот и фундамент «среднего» города. Под ним же, к великой радости археолога, лежал толщиной в целых три метра, без каких-либо остатков человеческой культуры, слой наносных глины, желтой грязи, песка и сырой земли, ставший очередным и бесспорным доказательством Потопа как реально свершившегося факта. Под этим слоем же, как и предполагал доктор, покоились руины города Фары – родины легендарного Ноя. Для Робинсона настал час триумфа.

Доктор Робинсон сидел в своем кабинете, запретив беспокоить себя даже прислуге. Так бывало всякий раз, когда раскопки подходили к концу, и вместе с находками появлялся целый ряд вопросов. Здесь же, на столе, лежали образцы остатков культуры допотопной Фары, погребенной под потопным слоем около сорока пяти столетий назад. Под напластованиями золы и угля, вперемешку с обломками стен, был уже материк – раскопанная Фара являлась самым первым культурным слоем.

Работали дни и ночи напролет. Из почти окаменелого пласта остатков допотопного города было извлечено множество предметов домашней утвари и, что было намного более ценным, глиняных клинописных табличек, а также штамповых и валиковых печатей.

Ничего особенно примечательного в этих находках для Робинсона не было, кроме, разве что, одной дощечки с довольно необычным значением клинописи. В абсолютной верности дешифровки ее доктор не сомневался, так как просто с виртуозным совершенством разбирался не только в клинописных, но и в протоклинописных 1 знаках. Поэтому он пытался лишь разгадать смысл этого текста, который странным образом порождал в нем непонятные, необъяснимые чувства и, одновременно, завораживал удивительной, таинственной глубиной. Словно какая-то история таилась за этими строками, какой-то ответ на какой-то извечный вопрос.

Вот дешифровка Робинсоном этой клинописи:

Для тебя тысяча лет

Как для меня вчера

Доктор склонился над столом, и его обуревали самые противоречивые чувства. Навязчиво вертелась в голове мысль, от которой он так старательно пытался отделаться в течение долгих лет.

Будучи довольно сведущим в теологии, доктор думал сейчас об одном весьма спорном отрывке из Писания, который представители различных религиозных направлений умудрялись толковать по-своему.

Он же, Робинсон, уже давно придерживался собственного толкования этих стихов, за которое, вздумай он высказаться вслух, уж точно был бы предан анафеме всей церковной братией.

Размышления доктора прервал громкий стук в дверь, и в комнату, не дожидаясь ответа, вбежала девушка.

- Привет, мистер Робинс! Что-нибудь надумали?

- А, Ноэль. Закрой-ка за собой дверь.

Ноэль не замедлила исполнить краткий приказ мистера Робинса, как она любя называла своего старого учителя и, не сводя с него пытливых, любопытных глаз, быстро забралась с ногами на диван.

Со своей стороны, суховатый доктор сам испытывал к ней чувства, близкие к отцовским, в чем не последнюю роль сыграла просто одержимая преданность этой девушки своей профессии археолога. Она очень напоминала ему его самого в юности.

Ноэль была студенткой Робинсона, одной из самых интересующихся и дотошных. Затем, имея состоятельных родителей, да к тому же с пониманием отнесшихся к ее выбору профессии, Ноэль всюду следовала за своим обожаемым кумиром, поначалу старательно, но тщетно пытавшемуся от нее отделаться.

Однако вскоре доктор понял, что Ноэль не только не будет ему обузой, но, напротив, он обретет в ее лице верную помощницу, проницательную и аккуратную и, что самое главное, выдержавшую тест на выслушивание часами с неподдельным, благоговейным вниманием его рассуждений о волнующих, пришедших из глубины веков свидетельствах творений рук человеческих. И еще одно качество ценил Робинсон в девушке, которое можно было назвать просто редким даром: она обладала способностью понимать его с полуслова, и даже больше, чуть ли не понимать его еще не высказанные мысли. Такой проницательности и остроты ума доктор не встречал еще ни в ком.

Таким образом, прошло лишь немного времени, и Робинсон уже смотрел на Ноэль как на подарок судьбы, ниспосланный ему на закате бурной, полной приключений и интереснейших открытий, жизни.

- Что ты об этом думаешь? - доктор кивнул на дощечку с необычной клинописью и на лист бумаги с ее дешифровкой.

- Оригинальные строки.

- В первый раз читаю подобное!

Ноэль задумчиво молчала.

- Есть мысли по этому поводу? - не унимался Робинсон.

Вместо ответа Ноэль внимательно посмотрела на лежащую здесь же на столе Библию.

- Доктор, милый доктор, я, кажется, уловила ход Ваших мыслей. – Она взяла в руки Писание. – Воскрешаете в памяти библейскую версию Потопа и его причин?

Она прочла вслух обведенные красными чернилами стихи.

- Когда люди начали умножаться на земле, и родились у них дочери,

Тогда Сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы

и брали их себе в жены, какую кто избрал (Быт. 6 : 1-2).

Да … - задумчиво произнесла Ноэль, - из следующего стиха видно, что это очень разозлило Бога.

- Продолжай.

- Ну, это один из тех немногих стихов Библии, которые по-настоящему не объяснены. Белые пятна … так вы, кажется, называете подобные отрывки.

- Да … Никто до сих пор до конца и не понял, кого имел в виду автор Бытия под Сынами Божьими, от которых рождали дочери человеческие. – Робинсон подошел к окну и вдохнул принесенный вдруг ожившим ветерком свежий воздух.

- Я не очень подкована в теологии, доктор … Неужели нет совсем версий?

- Да сколько угодно! Наиболее правдоподобная состоит в том, что под Сынами Божьими здесь подразумеваются, так сказать, благочестивые потомки безгрешного сына Адама – Сифа, а под дочерьми человеческими – потомки грешного Каинова семени. (Если ты помнишь, Каин совершил первое убийство на земле). Возможно, это слияние с грешным семенем настолько, как ты говоришь, разозлило главное действующее лицо Библии – Бога, что в следующем стихе мы читаем, как Он счел Дух Свой пренебрегаемым человеками и то ли сократил жизнь их на 120 лет, то ли отсрочил дни Потопа на эти годы (Быт. 6 : 3). Это так же неясно, но и так же неважно для нас сейчас. Важно другое: не только в христианских, но и в еврейских толкованиях утверждается эта версия… Но прости меня, Ноэль, это только толкование. А что же на самом деле подразумевал автор этих строк, что в действительности имел в виду? Без всех этих интерпретаций? Где доказательства, что в этих стихах подразумеваются именно безгрешные потомки Сифа и грешные потомки Каина, а? Да и сам вопрос о безгрешности потомков Сифа также сомнителен. Многие теологи считают, что 26-й стих из 4 главы Бытия ясно свидетельствует о том, что и этот род постепенно стал погружаться в пучину греха.

Ноэль нашла названный Робинсоном стих и прочла его вслух:

- У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда

начали призывать имя Господа.

Да … Начали призывать … Только начали …, - задумчиво проговорила она. – Ну … Есть ли еще какая-нибудь версия, доктор?

- Эта считается наиболее правдоподобной … Но я знаю и другую … Под Сынами Божьими в данном случае подразумеваются … падшие ангелы, «ангелы, не сохранившие своего достоинства», как сказано в Книге от Иуды 1 : 6. По одной из версий, они специально вступали в браки с дочерьми человеческими, чтобы испортить семя человеческое и тем самым помешать приходу Мессии. Это также, как ты сказала, могло разозлить Бога … Результат этих браков ясен из Быт. 6 : 4-5: рождались издревле сильные исполины и велико было развращение человеков на земле, и мысли, и помышления сердца их были зло во всякое время …» Но версия об ангелах совсем нереальна … Я в этом убежден. – Доктор замолчал, переводя дыхание.

- Без сомнения. Но Вы, кажется, можете это еще и доказать?

- Тем же Писанием.

- Что Вы имеете в виду?

- Да то, что где ты слышала, чтобы ангелы вообще способны были размножаться? В Писании о них говорится, как о существах бесполых. Соответственно, они, как ты сама можешь догадаться, и не вступают в брак. Открой от Матфея 22-ю главу 30-й стих.

Ноэль быстро открыла указанный стих и прочла:

- Ибо в воскресении не женятся, не выходят замуж,

но пребывают, как Ангелы Божии на небесах.

Да, действительно … Как можно было этого не заметить тем, кто под Сынами Божьими решил подразумевать ангелов?

- И хочешь еще один аргумент, который я обычно приберегаю напоследок, когда какой-нибудь теологишка начинает нести подобную чушь? Любят они в данном вопросе ссылаться на тот факт, что, якобы, в Ветхом Завете Сынами Божьими называют только ангелов. Так-то оно так, но, вероятно, они плохо читали этот самый Ветхий Завет, раз не заметили всего один маленький стих - маленький стих – большое исключение и веский аргумент. В нем, в этом стихе, Бог говорит о людях как о сынах и дочерях Своих. Найди 6-й стих из 43-ей главы от Исайи.

- …Веди сыновей Моих издалека и дочерей Моих от концов земли, -

прочла Ноэль.

- Да … Раз Сынами Божьими называют людей здесь, в этом стихе, то это возможно и в Бытии … Значит, самая правдоподобная версия о том, кого подразумевал автор первой книги Ветхого Завета под Сынами Божьими, - это благочестивых потомков Сифа … Хотя Вы и здесь привели мне стих, ставящий под сомнение эту их благочестивость ... И вообще ... Вы сами ... Судя по всему, имеете что-то свое ... Может, поделитесь? -–Ноэль хитро заглянула доктору в глаза и шутливо-умоляюще прищурилась.

Робинсон пытливо посмотрел девушке в лицо. Он и хотел с ней «поделиться», но что-то его удерживало. После некоторого раздумья он все же решил быть с Ноэль предельно откровенным – ведь она не из тех, кто посмеется пусть даже над его самой шокирующей теорией, тем более, что подкрепить ее он собирался довольно вескими, на его взгляд, доводами.

Вслух же доктор сказал:

- Я хочу снова вернуться к стиху об исполинах. Если ты помнишь, в Писании сказано, что они стали появляться на земле после этих браков Сынов Божьих с дочерьми человеческими … Прочти этот 4-й стих 6-й главы Бытия:

- «В то время были на земле исполины, особенно же с того

времени, как Сыны Божии стали входить к дочерям

человеческим, и они стали рождать им. Это сильные,

издревле славные люди…»

- Что скажешь?

- Ну … - Ноэль прокашлялась. – Это может быть субъективно-наивное восприятие автором окружающего его мира, и такая же передача всего им воспринимаемого в тексте …

- Какой ужас! – вскричал доктор. – Сейчас ты была похожа на одного из тех демагогов-теологов, которые кичатся своим всезнайством и всегда имеют в запасе подобные расплывчато-неопределенные доводы.

Ноэль усмехнулась, но перечить доктору не осмелилась.

- Неужели у тебя нет какого-либо другого объяснения? – не унимался Робинсон.

Ноэль перестала ухмыляться и медленно перевела взгляд с Библии на доктора. Она нахмурилась и посмотрела ему прямо в глаза. Робинсон также застыл, глядя ей в лицо.

- Ты не догадываешься? – снова, но уже шепотом спросил Робинсон.

- Но ведь это … Невероятно!

- Вот и я долго так думал. – Доктор вздохнул с видом человека, которого, наконец, поняли. – И вряд ли я захочу когда-либо говорить об этом с кем-нибудь, кроме тебя, - заключил он.

Доктор Робинсон и Ноэль шли к нижнему городу, увлеченные беседой и не замечая приветствий возвращающихся с места раскопок рабочих.

Жара уже спадала, однако вечер не обещал быть прохладным. В воздухе снова повисла духота.

- Ты понимаешь, - возбужденно говорил доктор, - даже 4-й стих 6-й главы Бытия самой своей сутью опровергает теорию о потомках Сифа как о Сынах Божиих. Вдумайся-ка в него еще раз: «Сыны Божьи стали входить к дочерям человеческим <…>, которые стали рождать сильных, славных людей». С какой это стати от потомков Сифа, простых смертных, вдруг расплодились эти самые исполины, «сильные», да к тому же «славные» люди?

- Верно… - согласилась Ноэль. – Автор Бытия явно имел в виду что-то другое.

- Господин Робинсон! – к ним подошел Шон Фиджеральд, руководитель раскопок, к тому же доверенный и друг доктора. – Господин Робинсон, у меня для Вас есть еще кое-что. Не Бог весть какая находка, но Вы и решайте.

- Что именно? – как-то по-особенному заинтересовался доктор. Ведь и эту странную глиняную дощечку сначала отбросили в общую кучу древних черепков, горшков и мисок.

Вместо ответа Шон протянул ему что-то на грязной ладони. Доктор взял предмет и повертел его несколько секунд в руках.

- Кольцо … Очень похоже на железо.

- Но, мистер Робинсон … Ведь в допотопные времена … Как железо?

- Вы, видно, хорошо учились в колледже, друг мой?

- Достаточно неплохо, чтобы усвоить, что железный век наступил приблизительно к 1200 г. до н.э. … Что это значит? – Шон Фиджеральд смотрел на доктора недоумевающим взглядом.

- Значит, что мои предположения постепенно подтверждаются. На этой территории железный век наступил намного раньше.

Доктор сунул кольцо в карман и, забыв про Шона, помчался к нижнему городу. Вскоре они с Ноэль уже стояли в глубине разрытой огромной ямы, на той самой земле, по которой когда-то ступал Ной. Рабочие Робинсона в буквальном смысле «просеяли» каждый фут, каждый дюйм этого допотопного пласта с довольно жалкими остатками культуры человека, и, похоже, извлечь из него было уже нечего. Но доктор был очень доволен результатами своего предприятия и теперь чувствовал себя необыкновенно счастливым и даже … здоровым. Он понимал, что последнее – всего лишь иллюзия, но всячески отгонял от себя эту мысль, дорожа каждым вдохом без боли в груди и радуясь этому давно непривычному состоянию.

Только радоваться ему пришлось недолго, потому что он снова оказался во власти тех странных, необъяснимых чувств, которые уже одолевали его в кабинете после дешифровки клинописи необычного содержания. Только на сей раз эти непонятные ощущения были значительно ярче … Словно приоткрылась плотная завеса тысячелетий в незапамятные времена.

Доктор стоял как завороженный, а Ноэль притаилась, боясь его потревожить.

- Подумать только, - наконец проговорил он, - сколько надежд и чаяний, добра и зла, любви и горя было здесь погребено в те злосчастные дни Потопа. Мне, как сейчас, слышатся последние крики несчастных людей, до последнего пытающихся помочь своим близким… На этом месте, тысячи и тысячи лет назад.

- Да, мистер Робинс, - со вздохом отвечала Ноэль. – Мы стоим сейчас на земле, которая многое могла бы нам рассказать об этом страшном, таком далеком событии.

Доктор встрепенулся. Он внимательно посмотрел на девушку, поражаясь ее удивительной способности понимать его мысли и, больше того, его душу. В такие моменты он особенно ясно сознавал, что ближе и дороже ее у него нет никого во всем мире.

И все же … Не злоупотребляет ли он ею? Не эгоистичен ли? Подобные мысли все чаще посещали его, и он все больше убеждался в том, что не желает ей судьбы, подобной своей.

- Кстати, доктор, - прервала Ноэль его размышления, - расскажите-ка мне поподробнее, какими такими удивительными знаниями обладали шумеры, что повергли Вас в такой шок, когда Вы занимались дешифровкой их табличек из Ниппурской библиотеки?

- В шок? Ты права, милая … Ведь для цивилизации, существовавшей более пяти тысяч лет назад, обладание столь обширной и конкретной информацией о Вселенной очень странно … А глубочайшие познания в математике и медицине!? Откуда они? Все это очень странно!

- Ты только представь. Уже пять тысяч лет назад им было известно, что небо делится на 12 зодиаков. Они также знали все планеты Солнечной системы, тогда как лишь недавно были открыты Уран и Плутон. Разумеется, называли они планеты и звезды по-своему, к примеру, Лахаму – это Венера, Мумму – Меркурий, Апсу – Солнце и т.д. Более того, древним шумерским астрономам откуда-то была известна история зарождения каждой планеты, не исключая и Земли!

- Ну и..? Какова их версия? Насчет Земли?

- Это целая история. Но сводится она, в общем, к тому, что около четырех миллиардов лет назад в нашу Солнечную систему вошла планета, и под действием ее гравитационного поля на других планетах начали происходить тектонические процессы. Была такая планета Тиамат (обрати внимание, Ноэль, на ее название) и спутником ее была наша Луна. Тектонические процессы разделили, в конце концов, Тиамат на две части. Одна часть распалась на мелкие куски, другая же часть стала называться Землей, и спутником ее была по-прежнему Луна! Что ты обо всем этом скажешь, Ноэль?

- Что … подобные знания не бывают просто с неба …

Робинсон и Ноэль уставились друг на друга и засмеялись.

- А может, они как раз и с неба, милая моя Ноэль?

- Доктор, - уже серьезным тоном заговорила Ноэль. – А что это Вы просили обратить внимание на название планеты Тиамат?

- Ты бы и так все поняла, если бы тебе был известен шумерский миф о сотворении земли … Интересная трансформация событий через понимание древнего человека … Как-то идет вразрез с умными записями на табличках. Но поражает то, что общий смысловой стержень-то – один!

- Что за миф?

- Первоначально существовал лишь хаос, олицетворенный чудовищем по имени … Тиамту. Думаю, Ноэль, созвучие здесь неспроста. Именно из этого чудовища Тиамту боги сотворили землю.

- Да … Действительно … Ведь Земля, по шумерским табличкам, - половинка погибшей планеты Тиамат. Очень интересно!

- Конечно! А еще интереснее мой обычный вопрос. Как древний человек, слагающий примитивные мифы, мог располагать такими глубочайшими знаниями о Вселенной? А удивительные познания в науках, медицине, сельском хозяйстве?

- Ну, слагали мифы одни, а записывали умные вещи на табличках – другие! – попыталась пошутить Ноэль. Только доктор остался серьезен и мечтательным взором уставился в небо.

- Мистер Робинс, миленький!.. Может, спустимся с небес на землю? Или Вы забыли, где мы сейчас стоим? – Ноэль несколько раз пружинисто подпрыгнула. – Здесь, на этом самом месте, четыре с половиной тысячелетия назад произошел самый великий катаклизм в истории человечества! То есть … И здесь тоже … А что, кстати, Вы об этом думаете, доктор? Насколько широко Потоп охватил Землю? Был ли он действительно всемирен?

Робинсон ответил не сразу. При этих словах Ноэль он вдруг снова, с ужасающей яркостью представил страшную сцену наводнения и гибнущих, взывающих к своим глухим богам людей. Но лишь на мгновение. В следующий же момент доктор не мог уже понять, промчалась ли эта молниеносная картина в его воображении, или … привиделась ему как наяву. Бред какой-то! Робинсон отогнал от себя эти странные мысли. От переполнивших его таких же странных чувств отделаться не мог ... Что-то такое в этой яме …

- Ну, доктор? – не унималась любознательная Ноэль. – Каково Ваше мнение?

- Что? – очнулся Робинсон.

- Каково протяжение Потопа? Как Вы думаете?

И, как всегда, научная словоохотливость Робинсона быстро взяла верх над его настроением.

- Это спорный, очень спорный вопрос, Ноэль … Всемирный Потоп … Значит ли это, что он охватил весь мир? Или это исходит из смутного понимания географии древними людьми?.. Я не сомневаюсь, что ты хорошо представляешь себе, где мы сейчас находимся.

- Хорошо представляю, доктор Робинс! На западе, – Ноэль небрежно махнула рукой, - мы находим Средиземное море, на юге – Персидский залив и Индийский океан, Каспийское и Черное моря – на севере, ну, а на востоке – горы … Знаете, если верить, что человечество зародилось здесь, на этой земле, то это означает, что далеко не в обычном месте! Ведь этот район находится, можно сказать, в самом центре Восточного полушария.

- Верно. «И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы…» (Быт. 7 : 19), - на память процитировал доктор. – Итак, есть несколько гипотез: одни считают, что Потоп действительно был всемирен, оттого и легенды о нем есть у многих народов. Другие – что эти легенды рассказывают о разных региональных катаклизмах. Я же считаю, что очевиден аргумент, который подвергает сомнению обе эти версии и порождает третью, а именно: нигде в мире не найдено подобных трехметровых потопных слоев, кроме как здесь, на этой вот земле, что служит чуть ли не доказательством, что Потоп не распространился далеко от Месопотамии.

- А, может, доктор, нигде в мире эти самые потопные слои и не искали? – со свойственным ей рационализмом возразила Ноэль.

Вопрос слегка обескуражил Робинсона, что, однако, вовсе не лишило его дара убеждения.

- Во-первых, моя милая девочка, были такие, что искали. И вообще, как чистые слои из глины трехметровой толщины можно не заметить? Ведь, к примеру, по самым разным причинам геологи почти всю Европу перекопали, а ты что-нибудь слышала об обнаружении чего-либо подобного в земной коре?

- Нет! Стало быть, их и искать не надо! Если есть, так и найдутся! Мы, к примеру, что искали?

- А нашли сначала доказательства Потопа, а потом уже – и Фару.

- Да … Эти мощные напластования чистой глины и песка никак не похожи на последствия обычного наводнения.

- Ну, разумеется!

- И все же, доктор … Позвольте … Вы рассуждаете больше, как теолог, хотя с Вами и трудно спорить. Вы уводите науку в теологию.

- Но в Писании не говорится, что Потоп охватил только Междуречье! – хитро улыбнулся Робинсон.

- Но именно из Писания можно понять, что, зародившись именно в Междуречье, человечество, скорее всего, еще не успело в то время распространиться за пределы этой территории. А, учитывая библейскую концепцию, что причиной Потопа было наказание людей Господом Богом, достаточно, чтобы великое бедствие охватило только эту землю.

- Нет, Ноэль. Свою версию я строю в первую очередь на вполне реальном доводе, что потопные слои найдены только здесь, в древней Месопотамии, и нигде больше. Все же остальное – ненаучно, и годится только для красивой лекции с отвлеченными ссылками на Писание. Хочешь послушать одну из таких ссылок?

- По Ветхому Завету, вся история человечества, начиная с сотворения мира, сама-то по себе насчитывает какие-нибудь шесть тысяч лет, не считая двух тысяч после Рождества Христова. Теперь представь, как относительно немного было людей на земле до Потопа, если (я подчеркиваю, придерживаясь библейской версии) если от Адама до Ноя насчитывалось всего 10 родов. Пусть даже (допустим) люди жили дольше обычного и плодились с завидным усердием. Представь, Ноэль, всего только десять поколений древних, примитивных людей, вряд ли успевших распространиться дальше Двуречья. Таким образом, как ты правильно заметила, чтобы уничтожить их, вовсе не нужен был Потоп Всемирный, а достаточно было, чтобы Потоп охватил только эту местность.

- Хорошая ссылка. – улыбнулась Ноэль. – Только для красноречия, Вы говорите?

- Конечно! – той же улыбкой ответил ей доктор.

- Ну, тогда еще ничего. Ваша версия о Потопе, охватившем лишь Тигро-Евфратский бассейн, выглядит правдоподобней, когда Вы ее подкрепляете доводом о наличии потопных слоев исключительно на этой территории.

- Согласен. Но, как уважающий себя не только археолог, но и теолог, я не могу обойти стороной некоторые отрывки из Писания, которые представляют собой пусть ненаучную, но тоже версию по спорному вопросу.

- Понимаю. И убеждена, что, цитируя и комментируя эти отрывки из Писания, Вы остаетесь абсолютно беспристрастным. – В тоне Ноэль слышалась легкая ирония.

Робинсон не отвечал и похоже было, что мысли его уже заняты чем-то другим. Ноэль быстро вывела его из «транса» новым вопросом:

- Мистер Робинс! Ведь в Вашей теории есть очень слабое звено: как объяснить тот факт, что легенды о Всемирном Потопе и о спасении нескольких человек есть у многих народов, живущих в совершенно противоположных географических зонах? И уж конечно, очень, очень далеко от Вашего Междуречья.

- Верно. Но ведь Потоп произошел раньше, чем люди рассеялись по земле. Распространившиеся затем потомки Ноя могли передавать эту историю из уст в уста в любой точке света.

Робинсон замолчал. Ему снова привиделась страшная картина водной катастрофы. Привиделась и бесследно исчезла. Придя в себя, он тихо проговорил:

- Могу себе только представить, что могло случиться с Месопотамской низменностью, выйди моря из берегов. Я не говорю уже о двух мощных реках.

Ему сделалось совсем нехорошо. Он уже явственно слышал рокот и рев бушующей водной стихии, уничтожающей едва зародившуюся цивилизацию. Словно отчаяние и ужас всех погибших в те злосчастные дни тысячи и тысячи лет назад возродились вновь и передались одному Робинсону.

- Доктор, что с Вами? – с тревогой в голосе спросила Ноэль.

Робинсон раскрыл ладонь, в которой зачем-то зажал горсть земли, и которую механически разминал на протяжении всего разговора. И ему вдруг показалось, что эта земля – непосредственный «участник» и «свидетель» навсегда схороненных в бездне времен, событий – подавала одному ему понятные и им одним ощущаемые импульсы прямо в мозг, нашептывая правду – и ничего, кроме нее. Доктор вздрогнул. Нельзя быть настолько впечатлительным, пора притормозить воображение, похоже, становящееся болезненным. Так и свихнуться недолго!

- Нам пора, милая Ноэль! – Робинсону показалось, что с этими словами он сбрасывает с себя нечто, что он объяснить не может, но что являлось для него и тягостным, и завораживающим одновременно.

По мере того, как они выбирались из ямы наружу, доктору становилось все легче.

- Вероятно, так оно и есть! Я больше не могу сомневаться! – доктор хлопнул себя по коленям и резко встал из-за стола, где он до этого долго сидел, уставившись на табличку с таинственной надписью. Ноэль присутствовала здесь же, уютно примостившись в удобном кресле.

- Сколько я гнал от себя эти мысли, сколько скептически относился к этой гипотезе, хотя многое и указывало на всю ее обоснованность.

Ноэль дипломатично молчала, зная, что в моменты осенения или завершения долгих сомнений Робинсону лучше дать возможность выговориться самому.

- Понимаешь, все доказательства косвенные, - продолжал доктор, - но у меня такое чувство, словно это странное знание свыше, которое я не могу объяснить … Ты что, заснула? – он в первый раз за полчаса раздумий внимательно взглянул на девушку.

- Что вы! – Ноэль, весь вид которой выражал благоговейный интерес к тому, что сейчас он скажет, встала и подошла к доктору. Со своей стороны, Робинсон уже давно чувствовал потребность поделиться с Ноэль своими догадками, подкрепленными не лишенными здравого смысла соображениями.

- Может, у тебя самой есть мысли на этот счет, - начал, как всегда, с вопросов, Робинсон, указав на дощечку.

- Для тебя тысяча лет

Как для меня вчера, - вдумчиво прочла вслух Ноэль. – Прежде всего, доктор, содержание этой записи сильно отличается от обычных … Несмотря на внешне кажущуюся абсурдность … как мне кажется … как я уже говорила … похоже, имеет довольно глубокий смысл.

- И что же это за глубокий смысл? Неужели не задавалась вопросом?.. Задавалась ведь?

- Да … Но это, как я Вам уже тогда сказала, просто невероятно.

- И мне так казалось … Но факты! «Для тебя тысяча лет, как для меня вчера», - снова перечел Робинсон. – Ведь если понимать это прямо, то выходит, что для кого-то определенный отрезок времени означает тысячелетие, а для другого этот же отрезок настолько короток, что уже чуть ли не «вчера». Что это значит, Ноэль?! – доктор выжидающе уставился на девушку, а глаза при этом горели от волнения.

- Мистер Робинс … - Ноэль замялась и почесала затылок. – То, что я сейчас скажу, это просто одна лишь фамилия.

- Ну же, детка!

- Ну, конечно! – вскричал доктор. – Теория относительности! Какой же от-

вет на этот вопрос здесь может еще быть?! Он напрашивается сам собой!

Ноэль знала, что теперь, на этой стадии возбуждения, Робинсона уже не остановить – он будет много говорить, подробно объяснять, приводить умные доводы и безудержно, но обоснованно доказывать то, в чем убежден.

- Ты ведь знаешь, чему равна скорость света? – доктор подлетел к небольшой доске, стоявшей здесь же, в углу, и торопливо, крупно, словно находился перед аудиторией студентов, что-то нацарапал. – Вот! В вакууме скорость света равняется 299792458 плюс – минус 1,2 м/с. Она же является предельной скоростью распространения любых физических воздействий!

Ноэль сидела в кресле, переводя взгляд с доктора на доску и обратно. Она не смела прервать своего учителя, со страхом предчувствуя его намерение посвятить ее во все подробности эйнштейновской теории.

- Далее, моя милая Ноэль, - невозмутимо продолжал доктор, - я буду говорить как можно проще и короче, но самое важное здесь для нас, - и его понесло, - что при переходе из одной инерциальной системы отсчета к другой, ты знаешь, Лоренца преобразования, кроме пространственных координат, изменяются также и моменты времени. Это означает, что при возможности развития максимальной скорости, равной скорости света, может проявиться относительность времени, заключающаяся в неодновременности совершающихся событий в разных инерциальных системах отсчета. - Робинсон уставился на Ноэль с таким победоносным видом, с каким, вероятно, сам Эйнштейн не провозгласил свою собственную теорию. У Ноэль же был вид такой мученицы, что доктор ощутил неловкость. Тем не менее, он продолжал с присущей ему обстоятельностью – настолько безудержно было его желание высказать Ноэль все без остатка.

- То есть в теле, развивающем скорость, равную скорости света, время замедляется относительно некой инерциальной системы отсчета. Пусть этой некой материальной точкой отсчета будет Земля. Тогда, Ноэль, представь, - в космическом корабле, двигающемся со скоростью √, время протекает относительно земли в 1 / √ 1-v2 / с2 раз медленнее.

Теперь Ноэль оживилась. Она почувствовала, что лекция на тему «Теория относительности», как и все когда-нибудь в этом мире, подходит к концу.

- Вот тебе и разрыв во времени, - попыталась она подытожить. – Вот тебе и тысячи лет для одного, кто на Земле, и лишь вчера для другого, кто …

- Боже мой! – ученый закрыл глаза и покачал головой, с нескрываемым усилием пытаясь принять как естественный факт только что сказанное Ноэль. Несмотря на логическую оправданность его гипотезы, ему все же верилось с трудом.

Наконец, он выговорил:

- Итак, Ноэль, мы имеем стихи из Писания о Сынах Божьих,которые по-новому объясняет эта клинопись.Правда, эта только наша интерпретация.

- И все равно, доктор, Ваша гипотеза звучит очень даже правдоподобно, если, конечно, как Вы сами до этого сказали, понимать эту клинопись прямо. Впрочем, именно это нам и остается – тем более странно было бы, если бы допотопный человек вдруг стал изъясняться аллегориями и метафорами, да еще такими ошеломляюще-красивыми … Я просто сравниваю эту надпись с другими … С другой стороны, доктор, все когда-то бывает впервые.

- То есть, милая Ноэль, ты сомневаешься?

- Не знаю … Но что-то мне подсказывает, что Ваше объяснение смысла этой клинописи верно … Содержание говорит само за себя, и нельзя не подумать об этом, читая это двустишие … Другое дело, имел ли это самое в виду писавший?.. – Ноэль покачала головой и нахмурилась. Доктор смотрел на нее внимательно, прищурив глаза и слегка улыбаясь.

- Хотя, - продолжала девушка, словно читая во взгляде ученого его мысли, - мы не можем не принять во внимание имеющиеся свидетельства, подтверждающие палеовизиты пришельцев.

- Свидетельства? Не знаю … Но что много на Земле есть необъяснимых феноменов … Хотя немногим раньше я пытался находить этим загадкам иные объяснения.

- Ну и как? Получалось?

- Да не всегда. И меня все это так захватывало, что временами я просто не мог ни о чем другом думать. Постепенно в моей голове сложилась теория, которая, в общем, не из тех, что свершают революции в науке, но, тем не менее, объясняет, как мне кажется, многое. Теория эта подтверждается и фактами общеизвестными, и известными пока только мне. – Робинсон остановился, чтобы сделать передышку.

- Ну, доктор, не поделитесь ли Вы со мной своими мыслями?.. Вам нехорошо? – забеспокоилась Ноэль.

- Проклятая одышка … Но теперь лучше. – Он улыбнулся, но встревоженная Ноэль положила ему руку на плечо и внимательно посмотрела в глаза.

- Может, отложим разговор, мистер Робинс? Вы так взволнованы.

- Что ты, детка! Я взволнован, потому что говорю сейчас с тобой о том, что прежде никогда ни с кем не обсуждал. Поверь мне, я долго гнал от себя эти мысли … Верил в Бога, черта, но не в них. Но теперь … я охотно поделюсь с тобой своими предположениями.

- Я вся – внимание, мистер Робинс!

- Начну с известной всем пирамиды Хеопса. Ведь ты видела это чудо света, сооруженное из двух с половиной миллионов каменных блоков и весящее около семи миллионов тонн?

- И стороны пирамиды соответствуют четырем сторонам света.

- Да. Ты видишь, каким гениальным математиком был тот, кто ее спроектировал.

- Кстати, до сих пор неясна цель этой грандиозной постройки.

- Ну, это другой вопрос. Не отвлекайся, Ноэль … Вспомни также календарные пирамиды в Мексике, каждая из которых состоит ровно из 365 правильной формы кирпичей.

- Помню и их.

- А теперь я тебе скажу то, что повергнет тебя в шок. Десять лет назад, когда я был в Китае, с горы я увидел гигантский песчаный курган, поросший деревьями и кустарником и напоминающий не что иное, как засыпанную песком пирамиду.

- Я был в этом уверен. Более того, я обнаружил еще штук пятнадцать подобных курганов разных размеров. Однако доказать, что это – пирамиды, мне так и не удалось, – китайские власти воспротивились моей просьбе о проведении археологических работ. Тогда я стал искать иные пути к разгадке мучившей меня тайны. Мне удалось войти в доверие к одному монаху из близлежащего буддийского монастыря, и он мне показал древние записи, хранившиеся в монастырской библиотеке и рассказывающие об истории происхождения этих пирамид. Из этих записей я понял следующее: возраст пирамид насчитывает более 5 тысяч лет, выстроили их цари, являвшиеся потомками людей, спустившихся с небес, на «воздушных змеях из железа». Эти «небесные» люди принесли с собой великие знания и отдали эти знания местному населению. Они научили людей математике, астрономии, медицине.

- Сенсация! Почему же Вы молчали до сих пор?!

- Потому, моя милая Ноэль, что не имею доказательств!

- Как это? А эти записи?

- Мне их не дали. И пирамиды, в сущности, я не видел – лишь гигантские насыпи, поросшие растительностью. Когда же я повторно обратился к китайским властям за разрешением на археологические раскопки, меня вообще депортировали из страны.

- Да … Представляю, как Вам трудно было с этим жить.

- Ты понимаешь, - вздохнул Робинсон.

Некоторое время оба молчали.

- Доктор, если это действительно были пирамиды …

- Я в этом уверен, - перебил ее Робинсон.

- Ну … значит то, что Вы прочли в этих монастырских книгах, может относиться и к египетским, и к мексиканским пирамидам!

- Я в этом нисколько не сомневаюсь … С твоего позволения, я продолжу.

- Прошу Вас, доктор!

- Теперь я хочу перенестись в перуанскую пустыню Наска, удивительную, как ты знаешь, тем, что она испещрена гигантскими узорами, состоящими из геометрически правильных и изогнутых линий. На земле эти изображения различить почти невозможно, но с высоты аэроплана … откуда видел их я … Как мог древний человек создать подобные совершенные очертания – ведь изображенные гигантские фигуры животных с высоты птичьего полета поражают удивительно правильно рассчитанными пропорциями! Теперь вопрос: сотворили ли все это люди, или … Впрочем, есть уже несколько гипотез: первая гласит, что это древняя ирригационная система; и даже если это и так, то какой технологией обладали древние перуанцы, чтобы такой вот ее создать … Только в эту гипотезу я не верю, она мне кажется притянутой за уши …

- Вторая гипотеза, доктор? – поторопила задумавшегося Робинсона Ноэль.

- Да … вторая гипотеза – гигантские очертания - не что иное, как карта звездного неба. И третья, на мой взгляд, самая правдоподобная: это посадочные полосы для кораблей пришельцев из других миров … Следовательно, гигантские рисунки с совершеннейшими пропорциями – дело именно их рук, ведь трудно поверить, чтобы подобные гениальные расчеты было под силу произвести древним примитивным людям … если, конечно, их этому не научили опять-таки «спустившиеся с небес».

- Так или иначе, все дороги ведут именно в небо, - заключила Ноэль.

- Выходит, что так.

- У Вас, наверное, есть еще что-нибудь?

- Если я тебя не утомил.

- О, только не это! Мне ужасно интересно!

- Ну, так вот. Коротко скажу о феномене Стоунхенджа в Англии. Это гигантское каменное сооружение является почти ровесником египетских пирамид. Долгое время ученые задавались вопросом, с какой целью в столь незапамятные времена был построен Стоунхендж, и теперь пришли к общему выводу: это не что иное, как древняя обсерватория. Как она действовала, я знаю, но не буду сейчас вдаваться в подробности. Просто этот феномен – свидетельство того, что древние бритты также обладали достаточно глубокими и обширными знаниями в области астрономии и математики … Не утомил ли я тебя, моя умная девочка?

- Доктор, прошу Вас, не останавливайтесь!

Робинсон засмеялся.

- Не могу не рассказать о камнях Ики в Перу с просто повергающими в шок выгравированными на них рисунками возрастом в десятки тысяч лет. Не буду здесь также вдаваться в подробности, но остановлюсь на примерах, заслуживающих внимания с точки зрения волнующей нас проблемы: как ты объяснишь изображение астронома, наблюдающего звезды в телескоп? Но это еще ничего. Ведь я видел четкое изображение сложнейших хирургических операций, производимых … под наркозом! Это до такой степени невероятно, что перестаешь верить собственным глазам!

- Это десятки тысяч лет назад! Доктор, это трудно уразуметь! Вряд ли можно найти другое объяснение этим феноменам, кроме того, что Вы подразумеваете!

- Вот и я так думаю … Есть еще кое-что.

- Извольте, мне очень интересно.

- Я имею в виду несколько десятков огромных каменных, почти правильной формы шаров, разбросанных в местности Пальмар в Коста-Рике. Неизвестно, как они были сделаны и для чего, но лично я считаю, что это не что иное, как карта расположения звезд на небе.

Доктор перевел дыхание, и видно было, что он сильно нервничает.

- Мистер Робинс, может, передохнем? – Ноэль уже всерьез тревожилась за доктора, но при этом прекрасно понимала, что относительное успокоение к нему придет только с исчерпанностью обсуждаемой темы. Поистине этот человек был одержим, и она чувствовала, что если раньше ее влекла к нему их общая любовь к археологии, а также юношеская жажда приключений, то теперь она заражается … Да, иначе это и не назвать – заражается от него этой одержимостью.

- В свое время меня очень заинтересовали мифы догонов, - продолжал доктор чуть более спокойно, - живущих уж сколько тысяч лет на территории нынешнего Мали, в Африке. Эти мифы рассказывают, что в незапамятные времена к ним прилетели на вращающихся кругах с небес люди, и родом они были откуда-то из звездной системы Сириуса. Они передали местным жителям уникальные астрономические знания о спиральных галактиках, о невидимых невооруженным глазом звездах и планетах, о спутниках Сириуса и Юпитера. И, как видно, неспроста Сириус до сих пор у догонов является объектом поклонения.

Доктор перевел дыхание, затем повел свой рассказ дальше:

- Как-то я обратил внимание на обряды некоторых индейских племен. Эти обряды берут свое начало в глубокой древности, и ты знаешь, многие из них удивительно соответствуют нашим представлениям о пришельцах… Взглянув на такого ряженого индейца, нельзя не вспомнить о скафандре, да и шлеме с антенной. Они и сами не подозревают, что имитируют то, что, возможно, видели их далекие предки.

- Очень интересная версия, доктор … И вполне обоснованная!

- Но это еще не все. Нельзя забывать о легендах. Я убежден, что легенды и мифы не всегда являются абсолютным вымыслом, основанным на примитивном мироощущении древнего человека, - иногда это прямой пересказ реально произошедших событий. Когда же мы, с высоты нашего самоуверенного рационализма, начинаем вдаваться в межстрочную интерпретацию этих, пришедших из глубины веков, историй, мы, во многих случаях, уходим от их истинного, такого простого смысла.

Доктор сделал паузу, и оба собеседника снова перевели дыхание.

- Очень смелое заявление! - наконец сказала Ноэль. – И я уверена, что Вам есть еще что сказать, чтобы придать ему весомость. Прошу Вас, не томите, продолжайте.

- Для начала я перескажу тебе легенду южноамериканского племени Хаки и заранее оговорюсь, что легенды, похожие на эту, есть у многих народов:

Итак, некая богиня, прилетевшая на сверкающем солнце, вошла в контакт с земным царем и родила ему детей. Затем она оставила ему этих детей и улетела обратно на том же сверкающем солнце. Вот тебе и простая легенда – сказка, смотря как к этому подойти. Понятно, что здесь не может не иметь места наивное мировосприятие древних, приписывавших совершавшиеся на их глазах «чудеса» деяниям богов и богинь. Но все остальное, о чем гласит эта легенда, - прилетевшая «с небес» «на сверкающем солнце» женщина, да еще родившая и оставившая здесь, на земле, детей … Подумай об этом, Ноэль … Оставила детей.

Ноэль недоумевающе смотрела на доктора. Это был один из тех редких случаев, когда она не понимала того, что имел в виду ее учитель.

- Я не буду забегать вперед, моя милая, - улыбнулся Робинсон, - просто хочу сказать, что это племя до сих пор ждет повторного визита этой «богини». Потому что она обещала вернуться.

- Д-да, доктор …. Если она, эта богиня, была той, о ком Вы думаете, то, даже желая исполнить обещание, она никак не могла бы поспеть вовремя. – Ноэль улыбнулась. – Для людей – тысяча лет, а для спустившихся с небес – уже вчера … Относительность времени, - заключила девушка.

- Ты понимаешь?! – воскликнул Робинсон. – И это еще не все! Древние наскальные изображения на территории, где жили эти племена, также свидетельствуют о только что мной сказанном. Я сам их разглядывал и удивлялся, что на начертанных человечках – что-то, что сильно напоминает шлемы, да еще что-то вроде … антенны на них. Вообще, подобных примеров немало.

- Согласна, - задумчиво произнесла Ноэль.

- Но сейчас я говорил только о том, что видел сам, а не о том, что еще и знаю вдобавок. Мне кажется, что этого достаточно … И подытожу лекцию (доктор улыбнулся) тем, что еще раз повторю эти, на первый взгляд, таинственные стихи из Ветхого Завета:

Тогда Сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они

красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал (Бытие. 6 : 2).

В то время были на земле исполины, особенно же с того

времени, как Сыны Божии стали входить к дочерям чело-

веческим, и они стали рождать им. Это сильные и издревле

славные люди (Бытие. 6 : 4).

Понимаешь, Ноэль, - продолжал доктор, - трудно отрицать, что давным-давно, на заре человеческой истории, на Земле творились довольно странные, с нашей точки зрения, события, память о которых древние донесли до нас в виде легенд, мифов, наскальных изображений и т.д. Также и неразгаданные феномены грандиозных строений с незапамятных времен дают немало оснований для предположения о том, что посещения нашей планеты представителями иных миров были в те времена довольно обычным явлением …

Робинсон замолчал, тяжело задышал и нахмурился. Ноэль поняла, что он готовится сказать нечто еще более важное.

– И знаешь, - вдруг проговорил он, - у меня есть гипотеза … Ты первая, с кем я поделюсь этим …

Ноэль смотрела доктору в глаза и ждала. Но Робинсон что-то никак не решался.

- Ну же, мистер Робинс, говорите! – не выдержала Ноэль.

Вместо ответа доктор подошел к девушке и взял ее за руки. Глядя ей прямо в глаза, он тихо произнес:

- Мне кажется, что посетители нашей планеты оставили нам еще кое-что.

Он снова замолчал.

- Что же, в конце концов?!

Робинсон театральным жестом поднес указательный палец к голове и торжественно произнес:

- Разум. Наш разум.

Ноэль удивленно уставилась на Робинсона, однако не вымолвила ни слова. Через несколько секунд она улыбнулась. Девушка уловила смысл того, что сказал сейчас доктор.

- Давай представим, - воодушевленно продолжал Робинсон, - что мы с тобой стоим на некой возвышенности, а под нами – длинная дорога истории человечества, которую мы можем обозреть. И что же мы видим? Сначала древнейших пещерных жителей … И вдруг, в буквальном смысле, резкий скачок в цивилизации – человек вдруг стал создавать вещи, которые мы сейчас называем чудесами, необъяснимыми феноменами, архитектурными шедеврами. У людей появляются глубочайшие познания космоса и вообще наук, порой превышающие наши современные. Отсюда вытекает ответ на такой вопрос: зачем посещали нашу землю уроженцы чужих миров на заре нашей истории? У меня есть версия. Я уверен, что у них была цель передать людям не только знания, но и разум, который смог бы эти знания усвоить. Они вступали в контакты с местными жителями, в результате чего рождались, как я условно их назвал, гибриды, обладавшие необычайными способностями. Благодаря им и произошел резкий скачок в развитии человечества.

Таким образом, многое тайное становится явным – и феномены гениальных архитектурных сооружений древности, и необычайно глубокие познания древних людей в области космоса и наук, и, на первый взгляд, странные мифы о спустившихся с небес «на вращающихся кругах», «светящихся шарах», «сверкающих солнцах» и оставивших затем на Земле своих полуземных детей, «богов» и «богинь».

Становятся понятными и так заинтересовавшие нас в начале стихи из Писания о так называемых Сынах Божьих, входящих к дочерям человеческим … Возможно, здесь можно найти и истоки политеизма … Кстати будет сказать … Ты никогда не задумывалась о том, что же это все-таки на самом деле была, к примеру, за веселая, так очеловеченная низменными страстями, компания, проживавшая на Олимпе во главе с Зевсом? А вдруг это не просто вымысел? А вдруг это наивная передача древним человеком наблюдаемых реальных событий? Ведь и эти «боги» очень охотно вступали в контакты с людьми. И мы можем привести бесчисленное множество мифологических героев, которые и являлись результатом подобных контактов – так называемые полубоги, полулюди – Геракл, Персей, Тезей … да мало ли еще кто? Уверяю, подобные полубоги присутствуют в мифах многих народов. Приведу сейчас хотя бы в пример шумеро-вавилонский эпос о Гильгамеше, созданный здесь, на этой самой земле Двух Великих рек и датируемый началом II тысячелетия до н.э. Гильгамеш – легендарный правитель государства Урук. В эпосе он представлен на две трети богом, на одну только – человеком. Конечно же, он соответственно был обладателем незаурядных способностей и исполинской силы.

- Доктор, доктор, подождите, - замахала руками Ноэль, до сих пор с необычайным интересом и не без изумления слушавшая Робинсона. – Простите, что перебиваю. Вы не исключаете, что все, в чем Вы сейчас пытаетесь найти реальную основу, на самом деле может быть простым плодом фантазии человечества младенческой эпохи, беспомощного перед неизведанными силами природы и стремящегося хотя бы в мечтах к какому-то подобию совершенства?

- Я ничего не утверждал, Ноэль, - сконфузился Робинсон, - я просто размышляю … Просто - такое возможно … Слишком уж идентична эта самая фантазия у различных народов … Хотя ты скажешь сейчас, что выдумки всех детей мира похожи друг на друга.

- Простите меня, доктор … В Вашей гипотезе действительно есть рациональное зерно.

- И на том спасибо! – доктор замолчал, и Ноэль почувствовала, что он сказал еще не все.

- Продолжайте, доктор, прошу Вас.

- Только одно … Мне кажется … что вместе с разумом пришельцы передавали людям еще и что-то очень плохое.

- Вы имеете в виду те стихи из Писания? Я их запомнила, они идут прямо после заинтересовавшего нас отрывка о контактах Сынов Божьих с дочерьми человеческими. О том, что Богу не нравились эти контакты.

- Да, Ноэль. В Ветхом Завете ясно об этом говорится.

Ноэль громко прочитала:

- Бытие, 6-я глава, стих 3: И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками; потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет …

- Что-то вроде наказания, не так ли, Ноэль? – рассуждал доктор. – А теперь прочти пятый стих, ясно говорящий о том, какие последствия имели эти контакты так называемых Сынов Божьих с людьми.

- «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время …» –с выражением прочитала Ноэль. – А далее говорится, что это и послужило причиной того, что Бог решил истребить людей Потопом.

- Верно. А далее – стихи о праведном Ное.

- Интересная интерпретация, мистер Робинс! Только … люди всегда и сами-то по себе были далеко не ангелами. И без какого бы то ни было вмешательства.

- Хороший аргумент, Ноэль. Возразить не могу, - улыбнулся доктор. – Хорошо, что мы сразу с тобой отбросили гипотезу о том, что это падшие ангелы пытались испортить семя человеческое, чтобы помешать приходу Мессии. Но все же я уверен в том, что кто-то все же пытался «испортить» род людской … Кто бы то ни был …

- Да! Сейчас в Вас снова говорит больше теолог, чем археолог, хотя эту Вашу версию не одобрил бы ни один священник. Что же касается меня, то я вообще не склонна серьезно относиться к библейским басням, да еще трехтысячелетней давности!

- Может, в чем-то ты и права. Только хотя Писание и нельзя назвать бесспорным историческим документом, тем не менее это все же какой-то развернутый источник.

- Кишащий иносказаниями …

- А вот это вопрос спорный! Только сейчас речь не об этом.

Ноэль пожала плечами. Воцарилось молчание, в течение которого каждый думал о своем. Ноэль вертела в руках дощечку с таинственным начертанием. Они тихо вздохнула.

- Простите меня, доктор … В Вашей версии-гипотезе есть многое, что мне понятно и с чем я даже согласна … Просто – тогда эти строки – печальное свидетельство настоящей трагедии … трагедии тех, кто подпал под этот неумолимый закон времени … Интересно … Чья это история и чья трагедия? Чьи страдания, чья любовь, прерванная вечностью? Вы не чувствуете, доктор, сколько слез скрывается за этими строками? Сколько обреченности и сколько бессилия что-либо изменить?

- Я словно ощущаю боль, веющую от этого куска глины, - тихо сказал Робинсон, - ощущаю с тех пор, как впервые взял его в руки.

Он подошел к растворенному окну и мечтательно уставился в небо. Сквозь густую синеву уже мерцали звезды, и луна озаряла эту землю меж двух рек, которую священные книги называли колыбелью человечества.

- Удивительно и непостижимо, - задумчиво проговорил доктор. – Кто-то из двоих, возможно, еще жив, и все еще мучим горем вечной разлуки. А кого-то на земле уж тысячи лет, как след простыл … Знаешь, Ноэль, препятствие между ними оказалось самым непреодолимым из всех известных … Время … Его не обманешь … Но, оказывается, можно обогнать.

Ноэль подошла к Робинсону и склонила ему голову на плечо. На них дунуло освежающим ночным ветерком, и доктору снова почудилось, что уже не только земля, но и вся природа – и воздух, и звезды, и этот ветерок словно шепчут ему что-то … Что? Доктор вздрогнул. Его впечатлительность уже сводит его с ума. Это уже не шутки. Хорошо, что рядом Ноэль. Он не один в этом печальном, загадочном мире.

ЗАРЯ НА ЗАКАТЕ

- Нингирсу! Нингирсу 2 ! Ты велик! – верховный жрец распластался ниц на каменных плитах, подняв руки ладонями вверх.

- Ты велик! – менее патетично, благоговейным шепотом проговорили другие жрецы.

- Ты справедлив! – продолжал верховный жрец.

- Ты справедлив! – повторили остальные.

- Ты поразил энси 3 Луагальанду 4 неведомой болезнью! Ты отнял у него душу и освободил всех нас!

- Освободил! – снова повторили другие жрецы.

Еще не рассвело. В десятиколонном семиступенчатом зиккурате 5 царил зловещий полумрак, мерцающий отсвет лампад бледными бликами играл на мозаичных, обрамленных слабым отблеском терракотовых изразцов, фресках стен.

Погребение почившего правителя должно было состояться этим днем. Через несколько минут жрецам храма Нингирсу предстояло приступить к подготовке торжественной церемонии.

Луагальанда был настоящим наказанием, неизвестно за какую вину ниспосланным богами всему Лагашу 6. Страдали от него и придворные, и народ, и сами жрецы. Правитель талантливо изобретал все новые и новые налоги и повинности, которыми он без зазрения совести облагал свое государство и покоренные им другие города, тогда как уже существующие увеличивались до неимоверных размеров. Произвол и бесчинства служителей царя не знали предела, и сносить их даже такой терпеливый народ, как лагашский, был уже не в силах.

И за какие такие провинности Луагальанда явился наказанием Нингирсу и для них, жрецов, поправший их права, нагло преступивший законы и обычаи предков?! Как он посмел провести эти реформы в храмовой администрации, в результате которых ему, Эонотону, пришлось, подобру-поздорову, сложить с себя сан верховного жреца Нингирсу в пользу правителя?

В ходе своих горьких размышлений Эонотон внешне оставался бесстрастным, но ногти его впились в ладони, на руках вздулись и без того выступающие вены, на скулах заиграли красные пятна. Будь проклят Луагальанда и в загробной жизни так, как был проклят в свой предсмертный час! Великой власти и собственной казны ему оказалось недостаточно, он завладел и богатствами храма. Будь проклят!

Ему и этого оказалось мало! Он обложил тяжелыми налогами и их, жрецов Нингирсу! Будь проклят!

Эонотон испугался собственного голоса. Давно ли он кричит вслух? Он услышал, как другие жрецы монотонно повторили за ним:

- Будь проклят! Будь проклят!

Многое изменилось за эти сутки. Он может громко проклинать ненавистного правителя. И еще многое изменится. Уруинимгина 8, племянник усопшего, уже объявил себя царем. Пусть слишком поспешно … Но вряд ли во всем Лагаше найдется хоть один человек, который бы не ликовал от вести о внезапной кончине тирана.

Не проводить тело почившего правителя в загробный мир с пышностью и почестями означало для Уруинимгины прослыть в глазах потомков скупым, слабодушным царем. Поэтому он решил воздать дань традициям и со всей щедростью соблюсти весь положенный ритуал похорон.

К предстоящей церемонии все было уже подготовлено – оставалось только провести ее, что являлось для некоторых последним усилием к тому, чтобы окончательно «стереть» ненавистного царя с лица земли. Уруинимгина был одним из них.

Сейчас он находился в великолепном царском дворце и сидел на давно вожделенном царском троне. Но победа не радовала его. Он печально опустил голову на руки и пытался осознать странные ощущения тяжести, настороженности и даже страха, возникшие у него с того самого момента, как он опустился на этот золотой, инкрустированный драгоценными камнями трон. Да … Он никогда не думал, что сидеть на нем будет так неуютно. В чем же дело?.. Тут он понял, что это давила на него его неограниченная власть, едва обретя которую, он уже боялся потерять. Уруинимгина дивился этому. Ведь еще и солнце два раза не взошло с тех пор, как он – царь великого Лагаша и покоренных государств. Царь … И невольно стал перебирать в уме всех, кто теперь мог бы быть ему опасен. Список получился довольно длинным, но особенно его беспокоил Утана – муж его единственной дочери и отец двух его внуков. Утана спустился когда-то с небес на светящемся солнце и взял его дочь в жены. Вероятно, он был одним из многочисленных сыновей Нингирсу, и родство с ним возвысило Уруинимгину над окружающими и облегчило ему путь к власти.

Но при всей кажущейся благоприятной ситуации для Уруинимгины было в этом родстве нечто, что в немалой степени вызывало в нем негодование и даже раздражение; люди боялись Утану (впрочем, как и всех Сыновей Неба), почитали его детей как божественных, а его, Уруинимгину, похоже, уважали только за то, что он приходился им близким родственником. Как бы Утану однажды не предпочли ему, Уруинимгине … Но успокаивал его здесь один бесспорный факт: еще никогда Сыновья Небес не пытались властвовать над людьми; они исчезали в небе так же внезапно, как и появлялись на Земле. Потомки же их – полулюди, полубоги, намного превосходили обычных людей и силой, и умом, и красотой, и Уруинимгина, несмотря на чувство глубокой уязвленности, был очень горд своими внуками.

Размышления Уруинимгины были прерваны ритуальными криками рабынь-плакальщиц. Луагальанда отправлялся в свой последний путь.

Уруинимгина вышел из дворца к многочисленной толпе народа, пришедшей не только поглазеть на похороны, но и убедиться в правдивости слухов о том, что тесть Сына Неба и племянник усопшего царя – их новый правитель. И никто из задавленного нищетой и забитого плетьми народа не задумывался о том, насколько подозрительна эта череда событий. В приторможенных умах людей, порожденная лишь инстинктом к выживанию, вертелась одна и та же мысль: «А вдруг теперь будет хоть чуточку лучше?.. Авось хоть иногда наедимся ячменных лепешек и фиников досыта».

В тени огромной раскидистой пальмы стояли жрецы во главе с Эонотоном. По всей видимости, у него были веские основания уже считать себя верховным жрецом, и он первым поклонился Уруинимгине. Это послужило верным знаком собравшемуся народу, что слухи верны. Как один, люди пали ниц перед своим новым властелином.

При виде этого безмолвного акта покорности у Уруинимгины исчезли все сомнения и страхи. Он воспрянул духом и почувствовал себя бесконечно великим и значительным. Вот она власть! Из-за нее убивают и умирают сами, одно ее мгновение стоит целой собственной жизни и тысяч жизней других. Познав ее хоть раз, не сможешь обрести прежние душу и совесть, освободить же от этой неутоляемой жажды может только смерть. Так было и с Луагальандой … И все же интересно, власть дана ему, или он отдан власти?

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Уруинимгины, и он почувствовал, что они путаются. Зачем он вообще об этом думает? И зачем он думает, что сейчас думает?! Одновременно с этим Уруинимгина также сообразил, что неудержимое и пока такое непривычное чувство собственного величия, вероятно, проявляется сейчас на его лице неимоверно глупым самодовольным выражением. Он метнул быстрый взгляд на Эонотона. Так и есть. Тот пристально и, как показалось Уруинимгине, с легкой усмешкой смотрел на него в упор. Уруинимгина попытался придать лицу и позе непринужденность. Не пристало ему, правителю великого Лагаша (хоть и не настолько великого, как при его предке Эанатуме 7), выдавать свои чувства желающим за ним понаблюдать. Он – царь Двух Великих рек, и Лагаш в его руках обретет былую мощь, во многом утраченную тираном Луагальандой.

Погребение почившего царя обещало быть пышным и зрелищным, как и требовали того традиции. Все вокруг говорили, что новый правитель не поскупился, и это было тем более хорошо, что люди и забыли, когда они говорили такое о правителе.

Сам же Луагальанда был скуп до предела. До сих пор еще жива была память о том, как злосчастный царь отобрал у попавшихся ему на пути тамкаров 9 какие-то несчастные пятнадцать сиклей 10 серебра, а затем велел их казнить, издевательски перефразировав при этом известную в народе поговорку следующим образом: «Тот, у кого много серебра, может быть и счастлив, тот, у кого много ячменя, может быть и счастлив, но тот, у кого нет ничего, - спит вечно» 11.

Похороны родного брата, скончавшегося еще в юности, Луагальанда устроил также неподобающе скупо, притворившись на тот период противником всякой помпезности, а также сославшись на огромные затраты из-за тяжелой внешнеполитической борьбы с Уммой и периодического подавления поочередно возникавших мятежей в покоренных некогда Эанатумой Уре, Эреду, Ларсе, Уруке, Эламе, Фаре, Ниппуре, Кише.

Такие скаредные похороны брата царя жрецы сочли грубым нарушением обычаев. На это Луагальанда со змеиной ухмылкой ответил, что не мешало бы затраты на подобные церемонии переложить на независимое (пока!) храмовое хозяйство. Жрецы приумолкли. Но с этого времени спокойная жизнь для них кончилась; Луагальанда всячески ущемлял их права, пока, в конце концов, не низложил Эонотона, нагло присвоив себе его сан верховного жреца и, тем самым, завладев сокровищами Нингирсу.

Про себя Эонотон определил Луагальанду как страшного хищника за его непомерную ненасытность, лютую кровожадность и удивительное чутье врага. Нужно было действовать крайне осторожно, опасаясь разоблачения заговора каждый момент. Шли годы …

Уруинимгина же не стал повторять главной ошибки своего дяди, когда понял одну, такую простую истину, а именно: мудрой щедрости всегда сопутствует успех; и еще солнце не скрылось за горизонтом два раза с тех пор, как он объявил себя царем, а народ уже был им доволен. Довольны были и жрецы, для которых наступил так давно вожделенный век мира и благоденствия, ради наступления которых они приняли самое деятельное участие в так скоротечно свершившихся и ставших роковыми для Луагальанды и столь благоприятными для Уруинимгины событиях. В сущности, для двоих важнейших людей государства все сводилось к одному неоспоримому факту: благодаря Уруинимгине Эонотон – вновь верховный жрец. Благодаря Эонотону Уруинимгина – царь великого Лагаша.

У купольной гробницы Луагальанды, выстроенной еще при жизни царя, собралась масса народа. Напротив гробницы на троне восседал Уруинимгина, жрецы же находились немного поодаль на специальном крытом постаменте. Церемония погребения уже началась. Верховный жрец, подняв руки ладонями вверх, поочередно выкрикивал то молитвы, то заклинания, и люди, распластанные на раскаленном песке, с благоговением внимали его божественным словам.

- Нингирсу! Бог богов! В мир теней пришла еще одна душа! Да не будет она алкать, да не будет она жаждать! 12. Ану, бог неба! В мир теней пришла еще одна душа! Да не будет она жаждать, да не будет она алкать! Энлиль 13, бог земли! В мир теней пришла еще одна душа! Корми плодами своими душу равного богам великого царя Луагальанды! Божественный Энки! Пои водами своими душу равного богам великого царя Луагальанды!

Гроб почившего правителя, сделанный из особой породы известняка, по поверию, обладающего способностью быстрее обычного превращать тело в прах 14, находился прямо перед входом в усыпальницу. Все остальное же пространство перед нею представляло собой зрелище, которое и послужило основной причиной такого массового скопления народа. Никто не думал о виновнике погребальной церемонии, но все завороженно глазели на несметные сокровища, сопровождавшие усопшего царя в Царство Теней. Такого богатства не помнили с погребения самого великого Эанатумы Завоевателя.

Громадные царские повозки были доверху загружены выполненными из чистого золота и ослепительно сверкающими на солнце оружием и амуницией – мечами, кинжалами, копьями, шлемами. Столь великолепное вооружение, наверняка, послужит надежной защитой покойному в Царстве Теней. Отправиться вслед за усопшим правителем предназначено было и пяти лодкам в натуральную величину, две из которых были из меди, две - из серебра, одна же – неслыханно – из чистого золота. Десять колесниц должны были служить умершему в загробной жизни, ну, а перламутровые арфы в золотой с лазуритом инкрустации – развеивать его скуку. Множество серебряных светильников, сложенных в повозку, должны были, вероятно, озарить своим светом мрачное Царство Теней, а несметное количество великолепных женских украшений, наверное, на случай, если усопший вздумает жениться.

Так думал, не скрывая иронической усмешки, зять Уруинимгины, Сын Неба Утана.

Как и другие Сыновья Неба Утана внешне очень отличался от обычных людей, детей палящего солнца и горячих песков. Он не был смугл и щупл, но был светел и исполински сложен, серо-голубые глаза почти всегда полусмеялись, губы также почти постоянно кривились в иронической ухмылке. Хотя бывали моменты, когда нижняя губа закусывалась, глаза прищуривались, и тогда в них проскальзывало какое-то тайное, непостижимое знание.

Было вполне обычным, что спускавшиеся с небес обладали подобными незаурядными качествами, как, впрочем, и то, что они были злы и порочны. Сострадание и жалость к людям, да и друг к другу, никогда не согревали их холодные, бесчувственные души, ненависть и мстительность роднили их между собой. Не нашлось бы ни одного человека, который согласился утверждать, что помнил сам, или помнил его дед, что Сын Неба, когда-либо взяв в жены земную женщину, снизошел хотя бы до настоящей к ней привязанности. Обычно подобные браки вообще были недолгими – дети этих детей богов оказывались сиротами еще задолго до своего совершеннолетия – их отцы исчезали так же внезапно, как и появлялись.

Жители Земли, считая Сыновей Неба детьми своих злых богов, боялись их и преклонялись перед ними. Видя их физическое и умственное превосходство над собой, а также наблюдая различные, не всегда объяснимые события с их участием, люди слагали бесчисленные, более или менее близкие к истине, истории.

Об одной такой истории, так называемом мифе о сотворении мира, в который верил каждый лагашец, Утана знал прекрасно. Когда-то, давным-давно, существовал лишь хаос, олицетворенный древним человеком в виде страшного чудовища по имени Тиамту. Тиамту родила богов, но это радовало ее недолго. Они оказались настолько шумными и до того надоели своей матери, что она решила их … убить. Но один из сыновей Тиамты, бесстрашный бог Энлиль, заручившись поддержкой своих братьев, сразился с ней и победил. Из тела убитой матери Энлиль сотворил мир и стал богом богов и людей.

Утана знал, что Тиамту вовсе не была уродливым чудовищем, как рассказывали о ней местные сказания. Человек, по своей сути, был сложным и противоречивым созданием, вся внутренняя природа которого горячо восставала против самой сути убийства себе подобных. И самым страшным и неприемлемым для него был нонсенс, заключающийся в умерщвлении матерью своих детей… Невозможность для человека воспринять подобный ужасный факт персонифицировалась в этот миф переносным значением такого понятия, как «чудовище». Постепенно это переносное значение стало восприниматься в прямом смысле.

Чудовище … Человечество, которое было моложе еще на 500 лет, не в состоянии было понять и осознать конфликт, произошедший здесь тогда, на этом самом месте, на этой самой земле между ними, жителями другой, такой же зеленой планеты. Трагедия, разыгравшаяся на глазах людей с младенческим разумом, была в их сознании воспринята и переработана соответственно. Истина обросла примитивным бредом, а, порой, исчезала под целой кучей несуразного, абсурдного вымысла. К примеру, что за нелепая выдумка, что шум, якобы производимый сыновьями, довел Тиамту до желания их убить?! Ведь в тот роковой день она была просто вынуждена защищать от них свою жизнь! Чудовище … Безумная ложь! Она была самой прекрасной женщиной во всей Вселенной!

После убийства Энлилем Тиамты, Утана покинул эту отвратительную планету, на которой у него осталось двое детей. Он преследовал убийцу по всем спиральным галактикам, но тот ловко от него ускользал. Когда же Утана узнал, что на Земле, между Двух Рек, Энлиля и других его братьев-сообщников – Уту 15, Ану 16, Энки 17 и Наннара 18 почитают за богов, это его сначала рассмешило. Затем он понял всю хитрость убийцы. Пока он, Утана, сломя голову носился по Вселенной в их поисках, тот преспокойно пребывал на Земле, восхвалял и воздавал почести великим богам во главе с Энлилем.

Утана бросился обратно, и риск не найти в живых даже дальних потомков его врага был очень велик. Оставалась лишь надежда, что Энлиль вернулся на Землю недавно, и Утана сможет застать его хотя бы в зрелом возрасте.

И вот Утана снова на этой ненавистной планете. Конечно же, ни одного знакомого лица. Со времени его отбытия с Земли здесь прошло 500 лет. И если предположить, что Энлиль вернулся сюда хотя бы на сотню земных лет раньше, то это означало, что он преспокойно дожил до старости и почил мирной, собственной смертью.

Но еще никогда не подводившее чутье Утаны говорило другое: враг где-то рядом, и рядом настолько, что он мог бы, пожалуй, порой дотронуться до него рукой. По всей видимости, Утана просто не узнавал его – так изменило Энлиля земное время, но это не означало, что не узнавали его, Утану. Удар мог быть неожиданным и смертельным, поэтому он почти постоянно нащупывал под плащом острый, зазубренный кинжал, готовый в любую минуту перерезать горло смертельному врагу.

Когда же все закончится, пусть эти, населяющие планету взрослые дети, дальше придумывают себе свои бесчисленные, порожденные их мутным разумом, примитивные истории, только на этот раз, к примеру, о том, как он, Утана, убил Энлиля. Возможно, это будет означать воссоединение его собственной персоны с сонмом местных божков. Ха-ха. Великий бог Утана. Звучит очень даже неплохо. При этой мысли Утана закусил губу, а глаза прищурились, когда он подумал, насколько будет бесконечно далек отсюда и расстоянием, и временем.

Но пока что он находится на этой, нестерпимо неприятной для него планете, с неуспокоенной душой и неутоленной жаждой мести. Присутствует на церемонии погребения царя в лице зятя царя-узурпатора. Стоит рядом с его единственной дочерью в качестве ее мужа.

Зрелище обещало быть интересным. Всеобщему обозрению предстояло массовое погребение живьем нескольких десятков человек. Великому правителю не гоже спускаться в Царство Теней в гордом одиночестве. Губы Утаны скривились в усмешку, и глаза снова прищурились.

Утана насчитал без малого четыре десятка придворных, воинов, возничих и служанок, строем стоящих позади крытого постамента и обреченно ожидающих своей жестокой участи. В основном это были люди, расплачивающиеся теперь за свою преданность царю-тирану.

В просторной гробнице была уже готова глубокая широкая яма – два десятка рабов рыли ее всю ночь. Огромная каменная плита, предназначенная для ее покрытия, была прислонена к одной из стен, на которых разноцветной мозаикой были выложены картины с фрагментами из жизни богов.

Утана подошел ко входу и стал их разглядывать. Он не удивился, когда его взору предстала очень красочная сцена убийства Тиамты ее сыном – богом Энлилем, но изумился тому, что люди, спустя 500 земных лет, довольно точно воспроизвели внешний облик как самого Энлиля, так и его братьев-сообщников – Уту, Ану, Энки и Наннара. Ошибались они только, изображая чудовищем Тиамту.

На противоположной стене был изображен Энлиль в компании своих братьев, склонивших перед ним головы в знак признания его главным богом.

С видимым спокойствием взирал Утана на сцены, такие недавние для него и столь далекие для всех, кто был вокруг. И все это время он чувствовал на себе чей-то пронзительный взгляд.

Уруинимгина подал знак к началу ритуала жертвоприношения.

Раздался громкий плач рабынь-плакальщиц, который должен был не только создавать атмосферу всеобщей безутешной скорби и горя, но и заглушать крики и стоны приносимых в жертву людей.

Холодными глазами следил Утана за происходящим. С вопящих и молящих о пощаде людей сначала сдергивали белую материю, затем по несколько человек вводили в гробницу и сбрасывали в яму. Стоящие вокруг ямы рабы оглушали их длинными шестами.

Толпа вокруг гробницы бесновалась, ошалев от зрелища чужих мук и громких криков заживо погребаемых людей.

Утана испытывал ощущение, близкое к наслаждению. Пусть забравшая его Тиамту земля будет наказана!

Несмотря на то, что это гибли приближенные ненавистного Луагальанды, Уруинимгина внешне был очень спокоен – наука скрывать истинные чувства давалась ему по-царски легко. Сквозь громкие крики толпы и истошные вопли казнимых пробивалась одна лишь отчетливая и жестокая для него мысль: власть, замешанная на крови, кровью и закончится.

Шло время. Ритуал жертвоприношения подходил к концу. Оставался лишь один обреченный на смерть человек. Утана уже давно обратил на него внимание, так как вел он себя довольно необычно, не кричал и не сопротивлялся, а стоял, понурив голову, и лишь изредка вздрагивал. Когда же его подвели к гробнице и сдернули с него покрывало, взорам всех собравшихся предстал прекрасный облик молодой женщины со светло-каштановыми волосами и миндалевидными глазами.

Уруинимгина вопросительно уставился на Эонотона – он ничего не говорил о такой красавице … Какое отношение она имела к Луагальанде? – Ах, да! Всем известно, что он был порочен так же, как алчен и жесток. Только очень уж странно сейчас выглядел верховный жрец, по-видимому, теперь настал его черед выставить напоказ свои эмоции – вены на его руках вздулись, зубы оскалились, и слишком уж победоносно глядел он на измученную, испуганную женщину.

Утана стоял белый, как только что сдернутое с несчастной полотно. В глазах потемнело, во рту пересохло, в голове помутилось. Перед ним стояла … живая Тиамту! Его Тиамту!.. Так прошло некоторое время, пока, наконец, еще не пришедший в себя Утана снова не ощутил на себе пронзительный взгляд того, кого не видел, но постоянно чувствовал рядом с собой.

Он огляделся, и ощущение сразу исчезло.

Сейчас же надо было думать о спасении Тиамты, но Утана растерялся – отчасти от испытанного шока, отчасти от того, что за эти считанные и такие решающие секунды не мог ничего придумать. За это время женщина была уже сброшена в яму. Утана словно застыл. В голове, сквозь неясный шум, пробивалась одна только мысль: «Что делать?».

Первый порыв был – сломя голову броситься в яму и вытащить ее оттуда, но здравый смысл, не покинувший его в этот критический момент, подсказывал, что это будет роковой ошибкой.

Что же он мог сделать? Потребовать сохранения ее жизни? Даже несмотря на его авторитет Сына Нингирсу, был весьма большой риск, что царь ему не внемлет, и тогда спасти ее каким-нибудь другим способом будет уже невозможно. Надо было действовать хитрее.

Тем временем рабы засыпали яму с живыми еще людьми песком. Затем повалили на стонущую груду человеческих тел каменную плиту.

Утана задыхался. Как сквозь пелену, он видел служителей храма, вносящих в гробницу саркофаг, а вслед за ним – сокровища. И больше не слышал визгливых голосов уже уставших изображать безутешное горе плакальщиц. Все мысли и чувства его были сконцентрированы на одном: лишь бы Тиамту не задохнулась.

Неожиданно для всех раздался громкий голос Сына Неба:

- Великий правитель, жрецы и народ Лагаша!

Народ покорно присмирел, а Уруинимгина зло покосился на зятя. Сейчас он ясно понял, как сильно ненавидел Посланника Небес. Еще немного – и он окажется на его собственном троне, и народ, похоже, будет этому очень рад.

Но царь не посмел прервать Сына Неба.

Утана продолжал:

- Нингирсу разгневан! Великий царь Луагальанда не умер своей смертью! Он был отравлен!

Трудно описать эффект, произведенный этими словами. Уруинимгина побледнел и привстал, у Эонотона снова заиграли на лице яркие красные пятна, жрец Имата зажмурил желтые глазки и спрятался за спиной верховного жреца. Все без исключения в изумлении уставились на Сына Нингирсу.

Но для некоторых замешательство длилось недолго. Уруинимгина снова опустился на свой трон, лицо Эонотона вновь обрело свой естественный цвет, ну, а Имата вышел из своего укрытия.

- Что ты говоришь, Сын Неба? – Уруинимгина не узнал свой собственный голос и уловил на себе огорченно-презрительный взгляд верховного жреца. – Еще не замурован вход в усыпальницу мирно усопшего великого царя, а ты тревожишь его душу подобными речами?!

- А ты ставишь под сомнение вездесущность бога богов Нингирсу? – Утана прищурил глаза и в сдерживаемом смешке прикусил нижнюю губу.

Уруинимгина не ответил. Сейчас он отчетливо представлял себе одно: этот Сын Неба ему мешает, он же бессилен что-либо предпринять; как и в каждом, велик в нем трепет перед гневом богов.

Утана же, понимая, что каждая секунда может стать для Тиамты последней, решительно продолжал:

- Я должен досказать, великий царь! – он поднял голову и нахмурил густые брови. Подувший ветерок заиграл его длинными волосами – сейчас он особенно был похож на бога, которого все так боялись.

- Я слушаю, - вынужден был согласиться Уруинимгина. – Ему казалось, что все, ради чего он так старался, канет в Царство Теней прямо сейчас. Сквозь тьму ужаса и кошмара пробивалась одна лишь разумная мысль: что скажут о нем потомки?

- Душа убитого царя Луагальанды, - Утана старался говорить как можно

громче, - вопиет об отмщении. И она наслала на вас из Царства Теней Ломас-

су19! Они скоро будут здесь, у пропитанного смертельным ядом тела. И они будут мстить виновным и невиновным!

Такого еще никогда не бывало. Но, тем не менее, слова Утаны возымели эффект даже больший, чем он мог ожидать – ведь Ломассу люди боялись настолько сильно, что одно упоминание об этих чудовищах ввергало их в дикий ужас. Ведь по вине этих несговорчивых и беспощадных убийц каждый человек рано или поздно терял близкого, и каждый человек, поздно или рано, сам становился их жертвой. И Ломассу не умилостивишь, как богов.

Паника поднялась страшная – люди бежали, толкали друг друга, взывая к богам Нингирсу и Энлилю о помощи. Громко кричали брошенные обезумевшими от ужаса матерями дети.

Уруинимгина, которого трудно было упрекнуть в трусости, все же тоже не стал дожидаться появления мстителей и с внешним спокойствием направился к своим носилкам. Первобытный страх перед чудищами болезней и смертей, впитанный еще с молоком матери, оказался сильнее всех прочих мыслей и чувств.

Утана, несмотря на серьезные для него обстоятельства, не смог сдержать своей обычной иронической ухмылки, но тут же снова закусил губу. Впрочем, вряд ли кто-либо в такой панической сутолоке мог заметить его столь неподходящую для данной ситуации мимику. И вдруг, словно острой иглой, прямо в мозг кольнул вопрос: «Ты так думаешь?» Его пронизывали насквозь два пристальных глаза. Люди, вопя, бежали мимо, и Утана не смог разглядеть, кому они принадлежат. В следующее же мгновение глаза исчезли.

Притаившись за колонной крытого постамента, Утана стал с нетерпением ждать. Сейчас здесь не останется ни единой живой души, и он спасет свою Тиамту.

Смеркалось, но в воздухе все еще стояла невыносимая духота. Долина опустела и Утана что есть мόчи бросился к гробнице Луагальанды, вход в которую так и остался открытым. Единственное серьезное препятствие – каменная плита, так надежно замуровавшая заживо погребенных.

Очутившись внутри, Утана стал искать способ ее сдвинуть. Он тяжело дышал, а сердце стучало так громко, что напоминало какой-то посторонний звук. Жива ли она там еще? Успел ли он? Правильное ли принял решение?

Утана напряг все свои силы, но плита не поддавалась. Он сделал еще одну попытку, и отчаяние уже овладевало им. Но тут раздался громкий хруст, и он услышал шорох осыпающегося песка. Еще одно напряжение мышц – и плита, наконец, поддалась. Утана с радостью увидел образовавшуюся щель, прижал к ней губы и закричал на своем языке:

- Тиамту! Тиамту! Жива ли ты еще? Я пришел за тобой! Я нашел тебя! Ты слышишь?

В ответ не было ни звука. Утана прижал ухо к щели и прислушался. Он воспрянул духом, когда мертвенную тишину разорвал слабый стон. С новыми надеждами и с новыми силами Утана, весь багровый от напряжения, снова стал напирать на плиту, которая, сдвинувшись раз, поддавалась уже значительно легче. Наконец, под давлением мощных рук Утаны плита отступила, обнажив большую часть засыпанной доверху песком ямы. Но, к его отчаянию, не было похоже, чтобы в ней еще хоть в ком-нибудь теплилась жизнь.

Совершенно потерянный и измученный, Утана стал разгребать землю. Он сразу наткнулся на лицо молодого мужчины с остекленевшими глазами и открытым, забитым песком, ртом. Затем – тело женщины с запрокинутой головой и судорожно сцепленными на груди руками. К счастью, искаженное ужасом и предсмертными судорогами лицо не принадлежало Тиамте. Утана лихорадочно продолжал копать, то и дело натыкаясь на конечности и головы задохнувшихся людей, и на лице каждого из них застыла печать невыразимых мук и боли. Утану это не трогало. Он искал только свою Тиамту.

И тут его осенило. Что он делает? Он ищет не там! Ведь ее сбросили последней, значит, она не может быть так глубоко. Да и людей настолько плотно спрессовали, что, скорей всего, она находится там, где и упала – несколько правее. Как о такой простой вещи он не подумал раньше? Лишь одна мысль у него вырисовывалась четко: видно, испытанный шок лишил его возможности нормально соображать.

Переместившись по груде тел правее, Утана снова принялся разгребать песок, и сразу же наткнулся на чье-то тело. Собрав последние силы, он извлек из песка женщину, в которой сразу же признал свою Тиамту. Прощупал пульс и уловил слабое биение сердца. Тиамту жива! И Утана возблагодарил судьбу за то, что сброшена она была последней, и ей досталось немножечко воздуха прямо под обрушенной на яму плитой.

Приводил ее в чувство Утана недолго. Женщина закашлялась и тяжело задышала. Затем, приподняв голову, уставилась на своего спасителя измученным взглядом.

- Тиамту, ты не узнаешь меня? – тихо, на своем языке, спросил Утана.

Она не отвечала, а продолжала смотреть на него все тем же взглядом, в котором начало проглядывать и удивление.

- Наверное, у тебя шок. Давай, я унесу тебя отсюда. – И Утана хотел взять ее на руки, но она вдруг отпрянула от него.

- Нет, нет, не трогай меня, о, великий Сын Неба, - закричала она на местном наречии. – Я ничего никому не сделала.

Тут только Утана обратил внимание на то, что его Тиамту смугла … Может, здешнее солнце сделало ее такой?

Утана смотрел на нее, ощущая все усиливающуюся холодную дрожь во всем теле.

Он также чувствовал, что с этой дрожью уходит состояние того лихорадочно-механического движения, в течение которого в его разуме ни разу не возникло вопроса: а действительно ли это его Тиамту?

Утана обессиленно прислонился к стене гробницы. Он не сводил полных смятения глаз с этой женщины и пытался понять причины такого страшного заблуждения. Очевидно, что ни нервы его, ни мозг не выдержали безмерных страданий и в какой-то момент он потерял всякий контроль над реальностью. Быть может, он вообще уже давно был не в своем уме, и поддерживала в нем искорку жизни лишь одна дикая, исступленная жажда мести убийце Тиамты. И он поверил в то, во что безумно хотел верить. Оказался как во сне, фанатично и бездумно ухватился за свою несбыточную мечту и, подсознательно отключив свой разум, не хотел просыпаться. Но пробуждение рано или поздно должно было произойти. И сейчас Утана смотрел на эти, одновременно и знакомые, и чужие черты, и недоумевал: как он мог так сойти с ума? Как он мог, решив вдруг, что Тиамту жива, не принять во внимание хотя бы тот простой факт, что он сам держал на руках ее, убитую и окровавленную, сам хоронил ее, бездыханную и холодную? И прошло-то ведь с тех пор целых пятьсот земных лет! Дурак! Как он мог так поддаться этому безумному наваждению? Проявить такую бездумную слабость? И как жестоко прозрение!

Просто, рассудок не выдержал … Ведь он был все-таки человек, хоть и неземной.

Утана не плакал с тех пор, как умерла Тиамту. И вот сейчас он потерял ее снова. И слезы текли по его щекам, как в тот роковой день. Только сейчас он не был один. И теперь почувствовал, как заботливо и нежно отирают его лицо. Он не отшатнулся и не разозлился. Ведь она так похожа на его Тиамту.

- Меня зовут Эо. И мне жаль, что ты не нашел во мне ту, кого искал.

Эо почти пришла в себя, а Утана – нет. Эо словно спохватилась:

- Послушай, послушай, вдруг еще кто-то жив?

Утана сидел, уставившись в одну точку. Тогда Эо стала трясти его руку, но, видя, что это бесполезно, сама бросилась в яму и, что есть силы, принялась разгребать песок. Но сил было мало.

- Помоги мне, - снова обратилась она к Утане. – Вдруг кого-то еще можно спасти, как меня? Умоляю тебя!

Утана как будто очнулся.

- Как, зачем? Хоть ты и Сын Неба, но помоги, прошу тебя! Пожалей! – девушка умоляюще заломила руки, но увидела в ответ лишь равнодушный и холодный взгляд.

Собрав все свои силы, Эо стала копать дальше. Так прошло некоторое время.

- О, Нингирсу! – запричитала девушка. – Они все мертвы! Бедные, несчастные люди!

Утана внимательно посмотрел на Эо. Он никогда не думал о людях, как о несчастных или счастливых. И что они вообще достойны жалости.

- Ой, по-моему, я слышала стон! – воскликнула девушка. – Послушай!

Действительно, там, где плита прикрывала своим краем яму, вдруг стали раздаваться слабый шорох и стоны. По всей видимости, кто-то пришел в себя и пытался выбраться наружу.

- Умоляю, помоги ему, у меня больше нет сил! – Эо в изнеможении повалилась на песок и заплакала. Затем вдруг резко встала, решительно подбежала к изумленному Утане, схватила его за руку и крикнула:

- Еще ни один Сын Неба никогда не был добр и милосерден! Но я прошу тебя хоть раз поступить иначе. Спаси несчастного, он прямо под плитой. И ты поймешь, как чувствуешь себя, сделав добро! – Эо потянула его за руку и умоляюще посмотрела ему в глаза. Утана вздрогнул, а Эо приписала это действию своей речи.

На самом же деле Утана снова увидел свою Тиамту. Сходство было необыкновенным: миндалевидные серо-голубые глаза, точеный нос, алый, чувственный рот на фоне красивого, слегка скуластого овала лица. Фигура стройная, рост невелик … Вот только у Тиамты была белоснежная кожа и волосы у нее были посветлее.

Повинуясь не незнакомке, а любимому образу, Утана без особого труда извлек из-под плиты тихо стонущего человека. На голове у него зияла рана – либо его придавило плитой, либо один из усердных рабов постарался так шестом.

Эо стала заботливо хлопотать над раненым. Приподняла ему голову, очистила лицо от песка. Взорам предстало изможденное лицо мужчины лет сорока пяти. Ростом этот человек был невысок и сложения не крепкого. На теле виднелись синеватые рубцы от плети.

Мужчина продолжал стонать, но в глазах светилась бесконечная благодарность своим спасителям. Он улыбнулся и проговорил слабым голосом:

- Меня зовут Хоас. И да вознаградят вас боги за вашу доброту.

Не прошло и трех месяцев с тех пор, как умер великий правитель Луагальанда.

Не прошло и двух месяцев с тех пор, как принял титул лугаля 20 великий правитель Уруинимгина.

Принятие Уруинимгиной этого титула было началом политики, ведущей к централизации и абсолютизации его власти, так как лугаль имел право быть совершенно независимым от Совета старейшин и Народного собрания. Пойти на такой дерзкий шаг новый правитель решился благодаря мощной поддержке жречества, и нетрудно представить то явное недовольство, которое было вызвано этим действием среди членов Совета и собрания. Перед ними, оказавшимися бессильными пред столь сильным альянсом, начала проясняться вполне логическая картина - ущемивший позиции жрецов Луагальанда внезапно заболевает неизвестной болезнью и скоропостижно умирает; к власти приходит его племянник, начавший свое правление с того, что возвращает жречеству отобранные у него прежним правителем полномочия и блага.

Это странное стечение обстоятельств больше не казалось таковым ни одному члену Совета старейшин, как и было очевидным то, что положен конец их влиянию на управление государством, упразднено их законное право вето на важные решения царя. И это было еще не все. За три месяца своего правления Уруинимгина, даже из уважения к многовековой традиции, не созвал Совет, и это при том, что реформ в государстве успел уже провести немало. Каждую из своих реформ правитель собственноручно записывал на пластинах из слоновой кости – чтобы помнили о нем потомки.

Вот уже три месяца, как Утана обрел смысл существования.

Мрачная тень спала с его лица, глаза горели загадочно-лихорадочным огнем, губы все реже складывались в язвительную ухмылку.

Вот уже три месяца его жена и дочь великого царя Уруинимгины Моан не находила себе покоя. Она видела перемены в своем муже и понимала, что за ними кроется большая для нее беда.

Утана спустился с неба на светящемся солнце и взял ее в жены шестнадцатилетней девочкой семь лет тому назад, и все это время было наполнено для нее безудержной любовью к нему и безумным страхом его потери. Моан отлично знала, что прекрасные Сыны богов исчезали в небе так же внезапно, как и появлялись среди них, простых смертных людей, и каждый день ожидала своей печальной участи дочери человеческой. Только эта участь не всегда казалась ей столь неизбежной, она убеждала себя в том, что ей, быть может, повезет больше других, хотя бы потому, что равной ей по красоте не было во всем Лагаше.

Теперь эта надежда блекла с каждым днем.

Однажды, движимая невыносимыми сомнениями, Моан отважилась спросить своего мужа – будет ли он с нею до конца ее дней. Он же, как всегда холодно и загадочно, ответил, что ей и сотней таких, как ее, жизней не постигнуть и жалкой толики жизни его. Она не поняла, о чем он. Но никогда и не пыталась.

Тем не менее, мрачные предчувствия не оставляли уже места сомнениям – время ее совместной жизни с Сыном Неба подходило к концу. И, будучи достаточно справедливой, Моан не могла даже думать о том, что теряет его – ведь он никогда ей и не принадлежал. Но она давно нашла в себе силы смириться с этим мучительным чувством собственной ненужности любимому человеку, согласившись в изломанной страданиями душе с очевидной истиной: Сын Нингирсу настолько велик и непостижим, что она должна быть счастлива уже от того, что он удостоил ее чести родить от него детей.

Но Моан страстно любила Утану и чувствовала, что жизненные силы навсегда покинут ее тотчас же, как он исчезнет в глубине небес.

Над финиковой рощей уже повисла медная луна. Моан подошла к Утане и взяла его за руку. Взглянув в его прищуренные, полные тайны, небесно-голубые глаза, она, как всегда, окунулась в его таинственный, такой непонятный ей, мир. Но сейчас что-то кольнуло чуткую женщину прямо в сердце. Она ясно ощутила, что неведомые ей мысли мужа направлены сейчас … к земному. К чему же? Или к кому?!

- Не бросай меня – тихо, сквозь слезы, проговорила она. Моан никогда не была с ним царской дочерью. – Молю тебя … Останься.

Утана не отвечал. Он не смотрел в небо, как обычно. Он смотрел на землю.

- Послушай, мне страшно! А вдруг госпоже что-нибудь понадобится, и она меня хватится?

- Не хватится. Она спит так же крепко, как стражник, охраняющий ее покои.

- И все же я боюсь.

- Она бывает сурова с тобой?

- Нет, что ты …

Утана понял, что Эо просто не хочет ему рассказывать. Все-таки не самой лучшей была идея приобрести несколько рабынь и выдать Эо за одну из них. Но ничего лучше, как определить ее служанкой к своей жене, он тогда придумать не мог.

Конечно, Утана мог отпустить Эо на родину, в Ларсу, где она когда-то и не была рабыней, но он и в мыслях не допускал подобной возможности; вся его жизнь теперь была в этой женщине.

Так чудесно спасенная им Эо считала его своим безраздельным господином. Он приказал ей идти с ним - и она безропотно пошла; он повелел ей стать рабыней царской дочери - и она беспрекословно повиновалась; он приказал ей видеться с ним глухими темными ночами в финиковой роще - и она послушно приходила ...

- Утана … Ты ведь по-прежнему видишь во мне другую?

Утана вздрогнул. Раньше она не смела говорить об этом.

- А я хочу, - не глядя в глаза Утане, продолжала Эо, - чтобы ты любил меня – за меня.

Эти наивные слова были наполнены для Утаны глубоким смыслом. Он понял, что они вышли из глубины сердца прильнувшей к нему девушки.

- Все это время ты думала об этом?

Эо утвердительно кивнула, а глаза при этом наполнились слезами.

- Ну, так знай, Эо! Когда-то я безумно любил! Но потерял! И думал, что не вынесу. Но судьба мне послала почти точную копию той, что сделала меня когда-то самым счастливым, а затем – самым несчастным. И это – ты. И сначала я тебя полюбил за это сходство. – Утана нежно взял ее за руку и зашептал: – Теперь же я точно знаю, что люблю тебя – за тебя … И знаешь, почему? Потому что ты – лучше Тиамты! В тебе нечто, чего не было в ней, но свойственно многим здешним людям …

- Что же это?

- Не могу определить … Но, к примеру, ты уговорила меня спасти Хоаса.

Эо поняла, что имел в виду Утана. Она воскликнула:

- Но раз ты это понял, значит, ты уже – как я! – голос Эо дрожал от радости.

Утана не отвечал, но все смотрел и смотрел на столь дорогую ему земную женщину. С некоторых пор он и сам чувствовал в себе изменения – Эо бессознательно подавала ему примеры добрых чувств и поступков.

- Я так счастлива! Мне так хорошо с тобой! – Эо положила голову на плечо Утаны и стала мечтательно вглядываться в звездное небо.

- Что там, за небесами?.. Расскажи.

- Туда долго возвращаться? – на какую-то долю мгновения Утана уловил во вдруг прищурившихся глазах Эо некое тайное знание, то самое, в котором для него никакой тайны не было. Но лишь на долю мгновения. Для самой Эо это осталось незамеченным.

Утана все внимательнее вглядывался в прищуренные глаза Эо. Что сейчас в ней говорило? Земное начало или частица небесного? Он давно понял, что Эо – прямой потомок полуземных детей Тиамты. Пятьсот лет - и непредсказуемая игра генов выдала почти точную копию небесного предка Эо … А теперь, на подсознательном уровне, ее тянет домой … На ее с Утаной общую родину …

Звезды сияли низко, завораживая своей тайной, непостижимой для Эо так же, как и для любого земного человека. Этот дом далеко-далеко в небесах больше ей не принадлежит.

Утана вздохнул.

- Я уже не хочу домой, - искренне, очень тихо, проговорил он. – Я хочу быть всегда рядом с тобой.

- Значит, ты никогда не покинешь меня? – с надеждой в голосе воскликнула Эо. Она также знала, что еще ни одного Сына Неба люди не видели стариком.

Утана молчал. Он вдруг почувствовал, что все звезды в этом черном небе, зримые и незримые, упали на него своей тяжестью.

Какие-то тени скользнули по освещенной лунным светом поляне, но влюбленные ничего не заметили. Подул ночной ветерок, но не принес приятной прохлады. Сердце Эо наполнилось тревогой, и в глазах Утаны она прочла то же самое.

Ослепленная бешеной ревностью, Моан задыхалась от захлестнувших ее рыданий. Увы, гнусные намеки Эонотона оправдались. Ее муж был в объятиях рабыни! Ее рабыни! Возможно ли это? Сын Неба - и какая-то служанка! Она закует ее в цепи и велит сечь до смерти!.. Но вернет ли это ей его?

В первый момент ужасной для нее истины Моан, как тигрица, чуть не бросилась на них обоих. Разум затмила невыносимая душевная боль и безудержная жажда мести. Но Имата вовремя сдержал ее порыв, и в следующий момент Моан ясно и со всем богатством воображения представила свой собственный труп. Безумие! Как только ей пришло в голову напасть на самого Сына Неба?

Немного успокоившись, она решила действовать осторожнее. Настоящая месть требует настоящего терпения.

Моан знала, что Эонотон ждет ее в зиккурате, и напрямик направилась туда. Имата, подобострастно согнувшись, следовал за ней – до чего был противен ей этот постоянный вестник неприятностей!

В зиккурате горели лампады, мрачно освещая своим мерцанием мозаичные, окаймленные терракотовыми изразцами фрески на стенах.

В самом дальнем углу храма высилась крепкая фигура Эонотона. Верховный жрец скрестил на груди руки, и похоже было, что он застыл в такой позе уже давно, ожидая появления дочери великого правителя. Встретил же он Моан холодным, пронизывающим насквозь взглядом, в котором она всегда замечала чувство неоспоримого собственного превосходства над всеми и неясную, но яростную злобу. Моан был неприятен и этот взгляд, и тот, кому он принадлежал. Она подсознательно ощущала, что верховный жрец в чем-то сильнее … Сильнее всех … Не исключая и ее отца.

- Ты боишься Сына Неба? – без обиняков, первым заговорил Эонотон, впившись в Моан своим острым, злобным взглядом.

- Мне уже ничего не страшно, жрец. Все, чего я боялась, уже свершилось.

- У тебя двое детей Сына Неба!

- Теперь я ненавижу и их!

Эонотон внимательно вгляделся в красивые, правильные черты стоящей перед ним женщины и сразу понял, какие безумные страдания она испытывала. Злые же мысли и жажда мести превратили ее восхитительное и нежное лицо в неприятное и отталкивающее.

- Ты, кажется, просила совета, дочь царя?

- Говори же, жрец! – кроме горя и ненависти Моан не испытывала ничего. Все остальные чувства словно умерли.

- Уничтожь ее, и ты отомстишь ему.

- Неужели Сын Неба настолько любит земную женщину? – голос Моан осекся, и присутствие жреца уже не сдерживало прорывающиеся рыдания.

- О! Ты и не представляешь, как! – Эонотон свысока глядел на дочь своего повелителя и, похоже, упивался ее мучениями, в которые с наслаждением внес и свою лепту тоже.

Моан вскинула не него свои огромные, блестящие глаза. Ее удивила интонация, с которой произнес последние слова ее собеседник.

- Скажи мне, жрец … Тебе зачем все это надо?

Вместо ответа Эонотон криво улыбнулся, и Моан вдруг почувствовала себя не дочерью великого царя, но последней из последних смертных. На душе ее стало еще более мерзко, и она поспешила покинуть зиккурат.

Занимался рассвет. День для Моан не обещал ничего хорошего. Надо было умело скрыть свою печаль и затаиться. Настоящая месть требует искусного притворства.

Для Эонотона же, напротив, предстоящий день должен был быть светлым и полным надежд – ведь то, к чему он так долго стремился, постепенно, но верно претворялось в жизнь.

Прямо на ступеньках Утану кто-то тихо окликнул. За одним из гигантских каменных ломассу, украшавших, а, главное, охранявших царский дворец, стоял человек. Утана сразу узнал в нем того, кого с таким великодушием спасала в гробнице Эо.

- Великий Сын Неба! Как я рад снова увидеть тебя! – воскликнул человек.

- А, это ты, Хоас? Что ты здесь делаешь? А если тебя узнают?

- Ты прав, господин. Личного приближенного и главного придворного великого правителя Луагальанды нельзя не узнать! – в голосе чувствовались горечь и обида.

- Ничто, кроме богов, не вечно! – Утана криво ухмыльнулся, закусив губу.

- Поэтому я и пришел попрощаться с тобой. Я не мог уйти просто так.

- Ты решил уехать? – равнодушно спросил Утана.

- Я по-другому не могу.

- Понимаю … И далеко?

- Очень далеко. Я никогда не вернусь … Только еще разок взгляну на подлого убийцу и узурпатора, а там и в путь … Прости, Сын Неба, ведь он – твой родственник … Прости за эти слова.

- Прощаю … И все же, что ты задумал?

Вместо ответа Хоас поклонился Утане и сказал:

- Я буду вечно благодарен тебе за то, что ты спас меня. Тебе и прекраснейшей из женщин и отныне моей госпоже Эо … Прощай!

- Постой, ты не ответил мне.

- Прощай, мой единственный друг! Да падут на тебя все милости богов.

Хоас быстро сбежал по лестнице и скрылся.

В выложенной майоликовыми изразцами и украшенной серебряными статуями богов зале возлежал, вкушая самые изысканные яства и наслаждаясь формами и гибкостью танцовщиц, царь Уруинимгина. Упоительные звуки арф ласкали слух, а вино, играющее в серебряных с золотом чашах, разливало по телу приятную истому.

Любимые внуки царя возлежали по правую и левую от него стороны, дочь и зять – несколько поодаль.

Уруинимгина изо всех сил старался не смотреть на Сына Неба. Правитель не мог отделаться от ощущения, что тот видит его насквозь, что каждая его мысль отпечатывается на его лице – словно клином выдавливается на глиняной дощечке.

Моан не притронулась ни к одному блюду и была мрачнее и печальнее, чем обычно.

- Дочь моя, ты ничего не ешь. Уж не больна ли?

- Да, отец. Мне нездоровится.

Утана в первый раз за все время трапезы взглянул на нее. Красивое лицо женщины было бледным и изможденным.

- Какова причина твоего недуга? – обеспокоился отец.

В этот самый момент одна из служанок грациозно поднесла инкрустированную перламутром и лазуритом золотую вазу с финиками и виноградом. Уруинимгина обратил на девушку внимание.

- Причину мне нетрудно устранить, отец. Не беспокойся, - отвечала Моан.

Но Уруинимгина уже не беспокоился. Он восхищенно смотрел на рабыню, забыв и о Моан, и о ее недуге, и вообще обо всем на свете. «Где же я ее видел?» – пытался припомнить он, но безуспешно.

- Как тебя зовут? – обратился он к служанке.

- Эо, мой повелитель, - поклонилась девушка, мельком бросив испуганный взгляд на Утану.

- Я ее раньше здесь не видел, - удивленно проговорил царь. – Кто ее купил?

- Утана, отец, - поспешила ответить Моан. – Сделав мне подарок, он не мог знать заранее, насколько нерадивой и ленивой она окажется.

Через мгновение женщина уже корила себя за свою несдержанность и жалела о сказанных словах.

- Неужели?.. Это совершенство может быть ленивым?.. У нее фигура богини и лицо, достойное поклонения самого Нингирсу, - воскликнул, не отрывая глаз от рабыни, пораженный правитель.

Утана глядел на Уруинимгину испепеляющим взглядом. Он стиснул зубы и готов был броситься на ненавистного царя и задушить его голыми руками. Уруинимгиной же, с восхищением взиравшим на прекрасную рабыню, подобная реакция на его слова, казалось, осталась незамеченной. Зато она явно не укрылась от не спускавшей глаз с мужа Моан. Утана это понял, взял себя в руки и сухим тоном сказал своей жене:

- Ты очень невежлива. И, так как ты не смогла оценить мой подарок, ни на что подобное больше и не рассчитывай.

Моан опустила глаза и побледнела больше прежнего.

Для Утаны же уже не оставалось сомнений, что его жена имела достаточно серьезные подозрения о нем и его Эо. А может, и знала наверняка. Но откуда? Он подумал о том, что в последнее время они с Эо, ослепленные страстной любовью, совсем позабыли об осторожности.

Уруинимгина вовсе не был глупцом и также все понял. От него не ускользнули как испуганно-вопрошающий, отчаянный взгляд, посланный красивой рабыней Сыну Неба, так и лютая, грозившая перерасти в открытое нападение, ярость Утаны на его преисполненные восхищения этой девушкой слова.

Неожиданно в зале появился закутанный в серый хитон человек. Удрученные каждый своими мыслями, Уруинимгина, Утана и Моан поначалу его не заметили. Незамеченным он остался и для увлеченных веселой болтовней внуков великого царя. Суетливо снующие с ломящимися от разнообразных яств подносами рабы и рабыни создавали естественную сумятицу, внимание же воинов-стражей занимали больше прекрасные танцовщицы, чем охраняемый ими царь.

Таким образом, ничто не помешало непрошеному гостю через несколько мгновений оказаться прямо напротив правителя, все еще завороженного созерцанием прелестной служанки. При виде незнакомца Уруинимгина так и застыл от удивления и неожиданности с куском зажаренного на вертеле поросенка в одной руке и с чашей в другой. Неизвестный же, с подозрительно спрятанной под полой хитона рукой, продолжал невозмутимо стоять, дерзко глядя великому царю прямо в глаза.

- Кто такой? – сурово нахмурив брови, закричал возмущенный Уруинимгина. – Как вошел? Кто впустил?!

К закутанному в хитон человеку уже неслись вооруженные воины. Стремительно метнувшись к Уруинимгине, он, не дав тому опомниться, схватил его и приставил к горлу нож. В следующее мгновение раздался его низкий, грозный голос:

- Воины! Царь в моих руках! Я приказываю вам стоять! – тон говорящего выдавал в нем человека, привыкшего повелевать. Воины остановились, рабы в страхе расступились, прелестная музыка арф оборвалась, прекрасные танцовщицы с визгом разбежались.

Тем временем неизвестный спокойно открыл свое лицо. Перед обомлевшими от ужаса и неожиданности людьми собственной персоной предстал недавно казненный через погребение живьем бывший личный советник почившего правителя Луагальанды Хоас.

- Да будет тебе известно, подлый убийца и узурпатор, - насмешливо обратился он к царю, - что мне не нужно ждать приглашения во дворец, когда я хочу сюда войти! Я знаю здесь столько потайных ходов, сколько и ты не знаешь!

Правитель молчал. Лицо напоминало восковую маску – бледное и бесстрастное, несмотря даже на то, что лезвие ножа потихоньку впивалось ему в горло и легонько щекотала грудь тоненькая струйка крови. За три месяца своего царствования Уруинимгина мастерски овладел искусством царей скрывать свои чувства.

- Ты молчишь, великий правитель? – презрительным тоном продолжал Хоас. – Не молчи, о, царь великого Лагаша и властелин Двух Рек! Расскажи-ка нам, насколько нужно быть великим, чтобы отравить собственного дядю и стать царем столь грязным способом?

- Ничтожный трус! – громко, несмотря на мешавшее лезвие, сказал Уруинимгина. – Или ты надеешься, что меня испугают твои угрозы?! – Правитель рванулся из рук Хоаса, но этим лишь усугубил свое и без того опасное положение – из раны на горле кровь потекла уже обильно. Он тяжело задышал, но проговорил насмешливо и едко: - Лучше ты расскажи нам, бывший советник бывшего царя, тебя что, и Царство Теней отказалось принять, что ты стоишь тут живой и невредимый после того, как тебя казнили?

- Это – долгая история, - последовал ответ Хоаса. – Но если тебе так хочется об этом знать, то я сейчас дам тебе прекрасную возможность выяснить это в Царстве Теней самому! За этим я и пришел!

В этот момент раздался истошный крик, но это не был крик правителя. Кричала женщина, и руки ее были умоляюще простерты к Хоасу. – Во имя богов! Остановись! Не делай этого! – взмолилась она, а в глазах таился такой ужас, словно лезвие ножа готовилось вонзиться в ее собственное горло.

Рука Хоаса застыла. Как завороженный, он смотрел на вступившуюся за царя женщину.

- Эо?.. Но почему?.. Ведь и тебя … - наконец, смог выговорить растерявшийся бывший советник. И все с огромным удивлением увидели, что он почему-то не смеет ослушаться эту рабыню. И кроме них двоих, лишь один Утана знал причину.

- Я не хочу жалеть, что ты остался жив! Слышишь?! Не хочу винить себя! Умоляю, не делай этого! – горячо говорила рабыня Хоасу. Он же застыл в нерешительности, поколебленный той, кому еще так недавно клялся в рабской преданности и вечной благодарности. Но от него не укрылось, что один из стражников, пытаясь воспользоваться его замешательством, шевельнул копьем. Хоас снова замахнулся на свою жертву. Воин застыл, и снова раздался спасительный для царя голос Эо:

- Нет! Нет! Ты ведь клялся, что сделаешь для меня все! Милостью всех богов!

Руки Хоаса дрожали. На бледном лице от плотно стиснутых зубов четко выдавались скулы.

- Скажи спасибо этой великодушной девушке, - Хоас бросил нож и презрительно посмотрел на правителя. – Можешь казнить меня во второй раз, к смерти я уже привык.

Уруинимгина почувствовал свободу, отряхнулся, выпрямился и отступил от Хоаса на два шага назад. Он смерил его взглядом, и было в этом взгляде нечто странное, доселе ему не присущее.

- Иди, я отпускаю тебя, - снисходительно-покровительственным тоном сказал правитель, но взглянул при этом не на того, к кому относились эти слова, а на свою прекрасную спасительницу.

В зале послышался ропот удивления. Изумлен был и сам Хоас, на лице же отважной заступницы царя заиграла благодарная улыбка. Утана, с равнодушием наблюдавший эту сцену, в первый раз за время своего знакомства с Уруинимгиной внимательно на него посмотрел.

- Иди же, я сказал, - спокойно повторил великий правитель.

- Не ослышался ли я? – гордо вскинув голову, громко спросил бывший советник. – Ты и вправду отпускаешь меня?

- Я не знаю, почему ты повинуешься этой женщине, но, по всей видимости, она достойна этого! – Уруинимгина больше не смотрел на Хоаса, но с нежностью стал оглядывать смущенную Эо. Утана привстал, и в его глазах снова заиграли злые огоньки.

Хоас медленными шагами стал продвигаться к выходу. Он, явно, не мог поверить в великодушие царя, и ему не хотелось поворачиваться спиной к стражникам. Но они застыли, словно каменные изваяния.

Бывший советник благополучно пересек залу. Больше его никто не видел.

- Подать фруктов! – невозмутимо приказал Уруинимгина.

С видимым спокойствием и непринужденностью правитель снова возлег на свое место. Заиграли арфы, завертелись в танце гибкие танцовщицы, засуетились с подносами рабыни.

В душе же Уруинимгина испытывал совершенно противоположные чувства. Он сам не ожидал от себя подобного великодушия, и сейчас пытался ответить сам себе на один вопрос: отпустил ли он бывшего советника только лишь для того, чтобы поразить, покорить необыкновенную женщину, которая, он чувствовал, способна была оценить его поступок? И тут же поймал себя на том, что желает ее настолько страстно, что готов был сразиться с самим Сыном Неба. В том, что она добровольно ему принадлежала, у него уже не осталось никаких сомнений.

Моан также думала об Эо, только мысли ее были совсем другого рода. Она понимала, что теперь не только для ее мужа, но и для ее отца эта рабыня имеет особое значение, и осуществить задуманный план мести ей будет намного сложнее.

- Что ты хочешь за мое спасение, о, прекрасное создание? – нежно обратился Уруинимгина к потихоньку продвигавшейся к выходу из залы Эо. Она растерянно остановилась, и от правителя снова не укрылся украдкой брошенный ею Сыну Неба взгляд, в котором можно было прочесть отчаянный крик о помощи. Утана же в этот момент походил на зверя, готовящегося к прыжку, и Уруинимгина точно мог сказать, кого тот считает своей жертвой.

Эо подняла руки ладонями вверх, низко поклонилась, но не произнесла ни слова.

- Я спрашиваю, какую награду ты желаешь? И учти, когда будешь просить, что жизнь царя стоит дорого.

Эо поклонилась еще ниже. Все ждали ответа рабыни, до разговора с которой снизошел сам великий правитель.

- Мой повелитель … Мне ничего не нужно.

В зале послышались удивленные возгласы. Не понял и сам Уруинимгина.

- Наверное, ты желаешь нечто такое, что, как тебе кажется, стоит больше, чем жизнь твоего царя?! – в голосе правителя слышались уязвленные нотки.

- О нет, мой повелитель, нет! – из глаз девушки брызнули слезы, и она упала на колени. – Мне и вправду ничего не нужно!

Вскочил Утана, и вид у него был отчаянный. Под его взглядом даже такой смельчак, как Уруинимгина, почувствовал себя неловко.

Воспользовавшись этим, Эо выбежала из залы.

Глаза Утаны и Моан встретились. И еще никогда Сын Неба не видел столько горя и обиды в глазах земного человека.

- Эо, мы уйдем отсюда, - говорил Утана в финиковой роще, под их заветным деревом, душной лунной ночью. – Завтра утром.

- Ты заберешь меня к себе домой?

- Н-нет … Я не могу … Хотя все бы отдал за это.

- Но почему?

Утана пожал плечами.

- Боюсь, что тебе трудно будет это понять, милая … Там, где находится мой дом, ты не сможешь прожить долго.

Эо печально опустила голову.

- Ты прав, мне не понять … Куда же мы пойдем?

- В другой город … Ты ведь доверяешь мне?

- Спрашиваешь! Любимый, я пойду за тобой, куда бы ты ни следовал!

Утана горячо обнял девушку и почувствовал себя выше звезд, что висели над его головой.

Эо же тихо всхлипнула.

- Ведь ты однажды покинешь меня, милый?.. Звезды заберут тебя? – она подняла голову и обреченно посмотрела в неведомую небесную даль, озаренную холодным, бледно-желтым светом звезд.

Утана не отвечал, он чувствовал лишь, что охватившая все его тело дрожь не поддается контролю, как и увлажняющие глаза слезы.

- Да, - наконец молвил он. – Звезды однажды заберут меня.

- Я буду ждать тебя.

- Нет, любимая, - он убрал волосы с ее смуглого лба и нежно отер ее слезы.

- Но почему?!

Утана снова пожал плечами.

- Потому что, - горько улыбнулся он, - для тебя тысяча лет, как для меня вчера.

Эо смотрела на него изумленным взглядом.

- Я снова не понимаю тебя.

- Просто, я не успею вернуться к тебе.

- Не успеешь? Значит ли это, что я уже состарюсь и умру?

Утана вздохнул и, нежно гладя ее по голове, тихо проговорил:

- И ты, и наши еще не родившиеся дети, и их дальние, дальние потомки.

- О! Как печально быть Сыном Неба! – Эо с невыразимой скорбью смотрела в небесно-голубые глаза своего возлюбленного.

Подул ветерок и обдал ночной прохладой двух, скованных тревогой перед безрадостным будущим, людей. И принес этот ветерок запах любимых благовоний Моан. Зарывшийся носом в пушистые волосы Эо Утана ничего не заметил.

Следующий день не принес ничего хорошего.

На рассвете к Эо подошел смотритель и грубо сообщил, что она должна сейчас же ехать со своим новым господином.

Эо обомлела. Затем посмела возразить. Смотритель сильно отхлестал ее плетью.

Над упавшей на каменные плиты израненной женщиной склонился ее новый, отвратительной наружности, хозяин.

- Я отрежу тебе уши и нос, - прохрипел он надтреснутым голосом. – Я научу тебя быть послушной своему господину.

Эо скрутили кожаными ремнями и погрузили в повозку. Сделано все было молниеносно быстро – новый хозяин явно спешил и хотел увезти Эо как можно незаметнее. На нее даже бросили бычью шкуру.

Увезший Эо человек был известным во всем Лагаше работорговцем Игваной. Сделка с покупкой этой здоровой и красивой рабыни была чуть ли не самой выгодной за всю его некороткую жизнь, так как продали ее ему всего лишь за какие-то 4 сикля вместо положенных 25-ти.

Утана почувствовал неладное, когда не увидел утром своей возлюбленной за трапезой – вместо нее вазу с фруктами преподнесла другая служанка. Уруинимгина, который, по всей видимости, также ожидал увидеть красавицу Эо, тоже очень удивился.

- Ну, и где же моя прекрасная спасительница? – деланно шутливо спросил он свою дочь. Та была бледнее обычного, но в лице и в глазах ее Утана прочел тихое торжество.

- Где она? – Утана в упор смотрел на жену, и взгляд его не предвещал ей ничего хорошего.

- Эта нерадивая лентяйка провинилась, и я отправила ее во внутренний двор к зернотерщицам. Думаю, эта работа кое-чему ее научит! – Моан вызывающе посмотрела Утане в глаза, и ехидная улыбка исказила ее красивое лицо.

- Ты мне противна! – бросил ей в сердцах Утана и что есть мόчи побежал во внутренний двор.

- Ты слишком сурова с ней! - со злобой сказал дочери, прекрасно понявший ее тайные мотивы Уруинимгина. – Я приказываю тебе вернуть эту рабыню назад!

Утана знал, что Моан, скорее всего, обманывает его. Как он и ожидал, он не нашел Эо во внутреннем дворе ни среди зернотерщиц, ни даже среди носильщиц. Он заглянул и на кухни, и в скотный двор, но и там, конечно же, Эо нигде не было.

Утана уже собирался возвращаться, с тем, чтобы силой вырвать у Моан признание, но тут к нему подошла какая-то рабыня и жестом предложила ему следовать за ней. За одной из колонн она остановилась. Утана недоуменно ждал, что она скажет.

- Мой господин, я все видела. Ее увез Игвана, тот, что привез меня сюда когда-то … Только ты не выдавай меня! – женщина заломила руки, и искренние слезы ручьями потекли по ее черному лицу.

- Куда? Куда он ее увез?! – Утана тряс ее за плечи и готов был даже придушить в случае отсутствия ответа.

- Мой господин! Не гневайся!.. Туда! – махнула рукой женщина, - по той дороге, что ведет к храму. Ты еще успеешь нагнать ее.

- А тебе-то какое до всего этого дело? Ты откуда знаешь? – Утана недоверчиво смотрел на извивавшуюся в его исполинских руках рабыню.

- Эо … Эо успела подать мне знак. Она успела прошептать мне два слова из повозки. «Сын Неба» – вот эти слова.

Утана отпустил женщину и остановился в нерешительности. Это был один из тех редких моментов в его жизни, когда он не мог выбрать правильный путь действий, - ведь эта рабыня могла быть просто-напросто подослана его мстительной женой. Но сомневался он недолго – другого выхода, как поверить словам нежданной вестницы об Эо, он не видел; тратить время на поиски, конечно же, постаравшейся скрыться Моан означало довольно значительное промедление, что грозило неминуемой трагической развязкой. Утана вскочил в колесницу и что есть силы хлестнул онагра.

- Моя госпожа, я все сделала так, как ты велела.

На лице Моан торжествовала улыбка.

- Пусть теперь мчится, - с усмешкой прошептала она, - и найдет труп той, кого ищет, а также собственную погибель. Верховный жрец давно ждет Сына Неба.

Свое правление Уруинимгина начал с великих дел – чтобы помнили о нем потомки. Возведение двух зиккуратов, один из которых должен был представлять собой мощный храмовый комплекс, сооружение новой оросительной сети, строительство дамб и плотин – все это требовало непомерных денежных затрат. Но Лагаш был еще богат, и его правитель щедро расходовал таланты 21 на благо своего государства.

Но внешняя политическая обстановка серьезно беспокоила Уруинимгину. Он понимал, что Лагашу не хватает былой мощи – от Луагальанды с его бездумной политикой и жаждой скоротечных нажив ему досталось незавидное наследство. Крепли некогда завоеванные Эанатумой Великим Урук, Элам, Ларса и Киш. Усиливались волнения в Ниппуре, Уре и Эреду. Поднимала голову Умма – давний противник Лагаша. Сколько сил и скольких жертв стоило ее покорение когда-то Эанатуме. Уруинимгина еще ребенком в восхищении разглядывал стелу на главной площади города, на которой были увековечены победоносный царь со своим великим войском вместе с поверженными и терзаемыми коршунами трупами уммийцев. Тогда он со всей страстью мальчишеской души мечтал о таком же подвиге.

А что же теперь? Неужели история отвела ему печальную роль заурядного правителя, который не сумеет не только расширить пределы империи, но и, что позорнее всего, даже не удержит былое военное могущество Лагаша?

Грустная участь. Не по его вине государство теряет силу и мощь. Но вот ирония судьбы; будущим поколениям безынтересна будет истина, и в презрении укорят они того лишь, в чье правление падет великий некогда Лагаш.

Одолеваемый подобными тяжелыми думами, Уруинимгина даже отослал запросы двум оракулам о дальнейшей судьбе своего государства. На пластине из слоновой кости он откровенно, не скрывая человеческой слабости и растерянности, рассказал богу Нингирсу о своих тревогах и страхах.

Словно сговорившись, оба оракула медлили с ответом. Тогда Уруинимгина послал за ними гонцов. Оракулы прибыли, но, как и ожидал правитель, добрых вестей не принесли.

Они говорили о гневе богов. О том, что некогда сильный лев теперь слабеет. О том, что из-под его власти, из неволи вырвется другой лев, молодой и сильный, и загрызет некогда сильного, но слабеющего.

Но еще более страшную и странную вещь предрекали оракулы: не долго царить и этому молодому льву-победителю. Некая чудовищная сила уничтожит и его, и всех-всех остальных.

- Нет будущего ни для кого на этой земле, о, великий царь! Всех ждет ужас и смерть – и победителей, и побежденных. Не останется никого в живых! – оракулы низко поклонились, и лица их выражали сильнейший испуг перед какой-то всеобщей надвигающейся бедой, смысл которой они объяснить не могли.

- Я не совсем понимаю, - удивился вконец встревоженный Уруинимгина, - что значит - нет будущего ни для кого?

- Увы, боги закрыли нам путь к познанию этого … Мы не можем сказать тебе больше, чем уже сказали, всемогущий царь, – оракулы снова поклонились.

Состояние Уруинимгины, когда он остался один, было похоже на глубокое оцепенение. Затем он медленно поднял голову и посмотрел в небо. Ему вдруг показалось, что он держит всю его великую тяжесть на своих хрупких, человеческих плечах, что силы иссякают, и он вот-вот будет раздавлен этой великой мощью … Неумолима воля богов, обративших гнев свой против него, и будущее, по всей видимости, таит еще большие беды.

Уруинимгина чувствовал, что несчастнее его, пожалуй, нет на всей земле. И не только потому, что бремя власти великого правителя считал он теперь тяжкой долей; облик прекрасной спасительницы не покидал его воображения, не давая покоя жаркими днями и лишая его сна душными ночами. Все больше убеждался Уруинимгина в том, что жаждет ее он не как простую наложницу, но как богиню всей своей жизни. И поблекли в его глазах самые восхитительные в своем царском великолепии дочери правителей других государств. Их всех, вместе взятых, он считал теперь недостойными одного лишь локона прекрасных волос покорившей его рабыни. Но тогда, за трапезой, Уруинимгина отлично понял, что девушка уже влюблена, и влюблена в того, кого он ненавидел больше жизни. Ненависть его становилась тем сильнее, чем он больше понимал, что нет для него, великого царя Двух Рек, ничего более бессмысленного на этом свете, чем пытаться быть соперником Сына Неба.

Печально посмотрел Уруинимгина в медную пластину. На него глянуло приятное, строгое лицо с правильными чертами и умным сосредоточенным взглядом, но очень бледное и с густой синевой под глазами. Лицо это, обрамляемое вьющимися, с легкой проседью волосами, как нельзя лучше подходило к его хотя и неплохо сложенному, но, в то же время, щуплому телу. Уруинимгина тяжело вздохнул. Он несчастлив. И за прожитые сорок два лета не мог припомнить ни одного по-настоящему счастливого мгновения. Неужели же боги не позволят ему в грядущие дни хотя бы пригубить чашу настоящей любви и счастья?.. А тут еще это странное предсказание оракулов о том, что нет будущего вообще ни для кого … Что все это значит?

Подувший ветерок развеял немного дневную духоту, и Уруинимгина вдохнул воздух полной грудью. Что бы его ни ожидало, он постарается принять удары судьбы с мужеством, достойным великого царя … Чтобы помнили о нем потомки.

Утана изо всех сил гнал онагра, пока вдали не показалась окруженная высокими мощными стенами узкая башня зиккурата.

Натянув вожжи, Утана поехал медленнее. Брови его были нахмурены, глаза прищурены. Он находился в глубоком безрадостном раздумье.

- Храм … Опять храм.

С некоторых пор у Утаны появилось какое-то странное наитие, что все постигшие его несчастья так или иначе связаны с … храмом. Гибель Тиамты, бешеная погоня за Энлилем, состояние полупомешательства, когда земную женщину он принял за Тиамту, возвращение к печальной реальности, обернувшейся затем неуемной любовью к этой женщине и, наконец, ее похищение.

Новые чувства, которые смогла пробудить в нем Эо и которые она называла человечностью, мешали его обычной холодной рассудочности. Он словно потерял какое-то важное свое качество, без которого ощущал себя заурядным и беспомощным.

Но Утана не винил за это Эо; он признавал, что способность к новым эмоциям изменила его жизнь, сделала ее намного красочнее и интереснее.

И, тем не менее, охваченный безумной, страстной любовью к Эо, Утана не забыл о том, зачем вернулся на Землю. Именно не забыл, потому что ничего другого к достижению своей цели он не сделал. Запутанный самыми неожиданными событиями и самыми противоречивыми чувствами, он просто упустил ту нить, за которую держался все это время.

И все же, откуда взялось это столь навязчивое наитие присутствия во всех его бедах … храма? Или отточенное неимоверными страданиями и навязчивой идеей о справедливой мести подсознание нашептывало Утане разгадку? Так или иначе, но в последнем постигшем его несчастье весть о том, что его возлюбленную увезли по дороге именно к этому святилищу местных божков, подтверждала, что наитие его – не простой обман чувств и воображения, но верный интуитивно-инстинктивный внутренний голос.

- Храм … - тихо шептал Утана, - она сказала, что Эо повезли по дороге к храму. – Словно яркая вспышка озарила его мозг, озарила на мгновение и потухла. – Опять храм... Лгала ли эта рабыня?

Утана остановил колесницу и стал вглядываться в мрачные стены, укреплявшие десятиколонный зиккурат.

- В храме и так девять десятков рабов и рабынь, не считая еще певчих, - рассуждал про себя Утана. – Зачем им понадобилась Эо?.. Эта дорога также ведет в Ларсу. Но туда ехать много дней. Да и вряд ли работорговец купил ее для того, чтобы продать там за бесценок.

Снова мозг Утаны озарился яркой вспышкой. И ему показалось, что он нашел того, кого так долго искал.

Утана хлестнул онагра и направил колесницу к зиккурату. Если он прав, то его там ждали.

Утана не имел обыкновения посещать храм. Никого же не удивляло, что сын Нингирсу поклоняется своему небесному отцу особенным, одному ему известным способом.

Пройдя по перестилю, Утана оказался в зиккурате, и его окружил мрак, подергивающийся лишь слабым мерцанием лампад. Отблески огоньков их плясали на мозаичных фресках стен, и на них отчетливо вырисовывались так любимые людьми сцены из жизни богов и царей.

Утана сразу увидел страшное чудовище, которым человек изобразил замышлявшую уничтожить своих сыновей Тиамту, Затем следовала сцена заговора сыновей Тиамты во главе с Энлилем, с целью ее убийства. Следующая картина – единоборство Энлиля с матерью-чудовищем. Затем – изображение бога Энлиля – победителем, стоящим с поднятым вверх окровавленным оружием, и братьев его, благоговейно склонивших перед ним головы.

Утана усмехнулся. Ему было чуднό, каким образом реальные события, свидетелем и участником которых был он сам, весьма своеобразно трансформировались этими примитивными людьми в такие же примитивные сказки, в которые те, к тому же, еще и свято верили.

Следующая сцена – сцена казни любимого сына и единственного сторонника Тиамты – Бэнлула. Далее изображался подробный процесс сотворения Энлилем из тела своей матери Вселенной, земли, растений, рыб, животных, а из крови ее и из глины – человека.

Утана снова усмехнулся. Забавная интерпретация! Хотя нет ничего удивительного в том, что реальные события младенческий еще, мутный разум земного человека смог истолковать столь наивно. Сама же суть мифа, свободная от шелухи людской фантазии, была близка к истине. Все дело в том, что Тиамту действительно можно было считать непосредственной участницей если не сотворения человечества (это уж слишком!), то его достаточно резкого «скачка» в развитии цивилизации, так как именно Тиамту являлась автором проекта по гибридизации населения этой молодой еще планеты, и именно она отважилась первой произвести на свет полуземных детей.

Сейчас же, спустя не одну сотню земных лет, Утана с удивлением увидел плоды этого эксперимента, не будь которого, местные люди до сих пор (он снова скривил в усмешке губы) прятались бы в пещерах и лазали по деревьям. Теперь же они строят пирамиды и, познав астрономию, называют своих богов в честь небесных светил. Так, бог войны и смерти Нергал отождествляется у них с планетой Марс, бог земли и строитель городов Энлиль – с Юпитером, бог мудрости Набу – с Меркурием.

Люди стали создавать великие произведения искусства, свидетельствующие об их глубочайших знаниях самых различных наук и об истоках познания которых, Утана понимал, будут спорить их далекие и далекие потомки. Благодаря программе гибридизации жителей Земли люди смогли стать способными учениками тех, кто спустился «с небес» и эти великие знания им передал.

Для чего все это нужно было Тиамте, Утана не мог понять до сих пор, но принял ее сторону по другим, вполне понятным причинам.

Четверо ее сыновей во главе с Энлилем примкнули к тем, кто были не согласны с программой по гибридизации человечества, а, не видя правильных перспектив его развития, выступали за его уничтожение (как когда-то живших на этой планете гигантских рептилий).

Благодаря ловкой политике и ораторским способностям Бэнлула, программа Тиамты на Всеобщем Совете одержала верх.

Утана очнулся от захвативших его печальных воспоминаний и отвел взгляд от завороживших его фресок. Тут же он поймал себя на том, что уже давно ощущает чье-то присутствие.

Утана огляделся и сразу заметил в мерцающих бликах лампад темную фигуру. Лица разглядеть он не мог, так как человек находился в самом дальнем конце зиккурата.

- Кто здесь? – крикнул Утана. – Не прячься, подойди ближе!

Ответа не последовало. Какой-то шум извне заставил Утану оглянуться. В следующее же мгновение таинственной фигуры уже не было.

Утана не успел бы досчитать до трех, как зиккурат наполнился двумя десятками вооруженных до зубов воинов, которые бросились на него с быстротой и яростью диких зверей. Завязался нешуточный бой. Исполинская сила Сына Неба пришла на помощь Утане, и четверо нападавших были повергнуты наземь сразу же, следующих троих, что попытались зайти сзади, он без труда порешил о стену, выпады же остальных он ловко отражал единственным имевшимся при нем оружием – ножом.

Однако так не могло продолжаться долго. Убив еще четверых, Утана почувствовал, что ранен и слабеет. Упав на одно колено, он продолжал отбиваться и, одновременно, уклоняться от летевших в него копий, но силы были на пределе. В этот роковой момент, когда отчаяние и слабость уже полностью овладели им, двое атаковавших его воинов вдруг упали, пронзенные один копьем, другой - мечом. Утана увидел закутанного в темный хитон человека, от руки которого свалились замертво еще два его врага. Оставшиеся пятеро воинов с криками бросились вон из зиккурата.

Утана тяжело дышал, из его раны в боку сочилась кровь. Зажимая ее, он медленно подошел к своему спасителю. Перед ним стоял Хоас. Утана не успел вымолвить и слова, как тот склонился перед ним в низком поклоне.

- Ты не раб мне, чтобы кланяться так низко! – говоря это, Утана попытался поднять Хоаса. - Ты спас меня!

- Нет, это ты, мой господин, когда-то спас меня от мученической смерти!.. Но теперь … нет времени на эти разговоры … Я здесь, потому что в опасности моя госпожа Эо!

- Ты знаешь, что с ней? Говори же!

- Она здесь. Я как раз шел освободить ее, как увидел воинов, вбегавших в храм. Сначала я ничего не понял и затаился, но затем, когда заглянул внутрь, увидел вдруг тебя, мой господин, теряющего силы в неравной схватке.

- Идем же за ней! – Утана решительно пошел к лестнице.

- Нет, подожди. Чтобы достичь желаемого, надо действовать мудро и не торопясь. Надо опасаться новых нападений.

- Мне все равно!

- А мне нет, мой господин! Ведь если нас убьют, то Эо навсегда останется в неволе!

- Просто следуй за мной. – Хоас взял за руку Утану и повел его к дальнему концу храма, туда, где появилась и так таинственно исчезла странная фигура.

Проведя несколько раз рукой в определенном порядке по изразцам над фреской, Хоас открыл потайную дверцу. Через несколько секунд они оказались в узком коридоре, круто поднимающемся наверх извилистой винтовой лестницей.

- Но этот проход известен не только тебе! – прошептал Утана.

- Только верховному жрецу!

- Тем хуже, - покачал головой Утана. Для него уже не было ни загадок, ни тайн. – Думаю, нас скоро встретят!

Утана с Хоасом быстро поднимались по узкой лестнице, но конца-края ей видно не было.

- Скажи мне, Хоас, как ты узнал, что Эо спрятали здесь?

- Мне сказала служанка твоей жены, она приютила меня у себя, пока я оставался в городе.

- Вот, значит, что. А она откуда узнала?

- Ей сказала какая-то из наложниц царя, она видела, как Эо увозили и что работорговец поехал по дороге к храму.

- Но он мог проехать и мимо храма.

- Поэтому я и не знал, что делать. Лишь увидев здесь тебя, все понял.

- В любом случае, ты все правильно сделал. Я благодарен тебе … - под ногами Утаны что-то хрустнуло. Затухающий факел осветил человеческий скелет. Утана заметил, как вздрогнул Хоас. Он не удержался от своего обычного смешка.

- Ты все еще вздрагиваешь при виде подобного зрелища? Разве не ты еще недавно казнил виновных и безвинных без особого разбора?

- Я был верным слугой своему царю, но вид человеческих останков никому не доставляет радости, - возразил Хоас.

- А вот еще один замурованный заживо! Этому несчастному пришлось еще хуже, чем тому. Судя по всему, цепь не давала ему даже двигаться.

Хоас не без отвращения взглянул туда, куда указывал Утана. Вдруг он остановился и тяжело вздохнул.

- Что с тобой? – не без своей обычной усмешки спросил его Сын Неба. – Или ты испугался, что нас постигнет та же участь?

- О нет … Просто, я знал его, - и Хоас кивком головы указал на перстень, болтавшийся на истлевшей руке. – Это писец. Вероятно, он был наказан верховным жрецом за то, что посмел внести собственный комментарий в переписываемый документ.

- Я бы на месте вашего верховного жреца не передоверял важные сведения о планетах писцам!.. Ты видишь свет?

- Вижу. Мы уже у цели.

- Скорее всего, наверху нас ждут с большим нетерпением.

- Я тоже так думаю. Но почему нам позволили …

- Не торопись. Сейчас все выяснится, - перебил его Утана.

Узкая лестница вывела их к низенькой дверце, через которую пробивался солнечный свет.

- Видишь, ее для нас даже гостеприимно открыли.

- О, Сын Неба! За мою прекрасную спасительницу я готов сразиться с целым полчищем вооруженных воинов!

- Не сомневаюсь, мой смелый друг!

Утана не без труда протиснулся в узкий для его исполинской фигуры проем и очутился на круглой площадке – крыше зиккурата. Вместо «полчищ» воинов перед ним стоял всего один человек. Это был верховный жрец Эонотон.

Сердце Утаны странно екнуло – ощущение было похоже на то, когда человек, после долгого забега, доходит, наконец, до финиша.

- Я ждал тебя, - первым заговорил жрец. – Ждал слишком долго. – Медленным жестом он поднес свои сухие, морщинистые руки к сморщенному старческому лицу. – У тебя не хватило ни ума, ни чести застать меня хотя бы вовремя.

- Энлиль Бел, - воскликнул Утана, стараясь разглядеть в старике до боли ненавистные ему черты. – Как же ты изменился!

Ничего от прежнего, сильного и красивого исполина не осталось в этом сгорбленном и хилом человеке. Немощь царила во всем его облике, и глаза приняли тот бессмысленный водянисто-бесцветный оттенок, который обычно присущ глубоким старикам. Только прищуренный, полный тайного знания взгляд, который и не был вовсе тайным для Утаны, выдавал сейчас в нем спустившегося с небес странника. Сквозь искаженные старостью черты Утана, наконец, узнал в нем того, кто владел его мыслями и помыслами все это нелегкое время.

Предчувствие его не обмануло. Разгадка действительно таилась в этом храме, но он и не предполагал, что истина окажется столь нелепой.

Утана явственно ощущал, как в душе его образовывалась бесконечная, ничем не восполнимая пустота. В каком-то каталепсическом оцепенении он все смотрел и смотрел на своего врага, и чем больше смотрел, тем больше сознавал, что то, чего он так опасался, свершилось: он опоздал.

А сколько раз он представлял эту встречу, подбирал жестокие и меткие слова, убивал Энлиля снова и снова, наслаждаясь его мучениями и предсмертной агонией.

- Ну что, удивлен? Удивлен тем, что может сделать с нами здешнее время? – Энлиль усмехнулся и вплотную подошел к Утане. – Ну что? Что же медлишь? Уничтожь, убей же меня!

Утана не отвечал, но все так же растерянно смотрел на врага.

Энлиль вдруг расхохотался:

- Видел бы ты себя со стороны! И не преувеличивай мою слабость! Сразимся?

Это нелепое предложение, так не вяжущееся со всем дряхлым обликом Энлиля, быстро вывело Утану из состояния полушока. Наступил его черед засмеяться, после чего он серьезно сказал:

- Я все понял. Ты настолько боишься предстать перед Всеобщим Советом, что предпочитаешь быть убитым! Да и что ты теряешь, тебе и так, как я вижу, недолго здравствовать!

Вены на руках Энлиля вздулись, на скулах выступили красные пятна. Сжав кулаки и стиснув зубы, он впился в Утану металлическим взглядом и отчеканил:

- И не преувеличивай также свою значимость! Я бежал не от тебя, а от суда. И теперь, с высоты старческой мудрости, понял, что напрасно.

Утана кивнул головой.

- Верно. Сам того не ведая, ты обрек себя на худшее из наказаний. А теперь … Говори, где девушка!

- Пока цела и невредима. И от тебя будет зависеть, увидишь ли ты ее живой.

Утана рванулся к своему врагу, но дрогнула рука, сжимавшая нож, перед его немощью.

- Не торопи неотвратимое, - спокойно сказал старик, - ведь ты упустишь свой единственный шанс узнать истину о прошлом. Я готов ответить на все твои вопросы - победив моих стражников там, внизу, ты, тем самым, заслужил это право здесь, наверху. Только … Хочу тебя предупредить … Кое-что для тебя будет трудно услышать,а мне – отрадно сообщить.

- Хорошо! Я задам тебе всего два вопроса, но будь кратким, потому что меня ждет Эо. – Утана вплотную подошел к Энлилю. - Почему ты убил ее? Свою мать? И … Зачем вообще вам понадобилось срывать принятую Всеобщим Советом Экспериментальную программу по гибридизации земного человечества?!

Энлиль сделал два шага в сторону и заложил руки за спину. Вдруг он усмехнулся, обнажив полубеззубую челюсть.

Утана молчал, но выжидающе смотрел на врага.

- Ладно … Для начала знай, что ничего мы не срывали! Мы спасали!

- Можешь мне не верить, но эта программа на самом деле была моим собственным проектом! Я поделился им с матерью, рассказал о том, какие грандиозные результаты может дать этот проект в случае удачного осуществления, а она похитила его у меня и выдала за свой!

Утана пораженно уставился на Энлиля. Когда дар речи вернулся к нему, он спросил:

- Зачем? Зачем, если это правда, ей это понадобилось?

- Затем, чтобы беспрепятственно претворить свой собственный план!

- А тот, сторонниками которого ты, да и все также, считают меня, Уту, Ану, Энки и Наннара.

- Бред какой-то! Я не верю!

- Ты хотел правду? – Вот она. А верить или нет – дело твое.

- Продолжай.

- Итак, Тиамту на Всеобщем Собрании выдала себя за автора программы по гибридизации земного человечества. Таким образом, в случае одобрения проекта Советом, она получала огромные полномочия и, что ей было важнее всего, право на истребление здесь жизни в случае провала эксперимента. А ведь этого она и хотела – истребить все живое и положить тем самым начало следующему эксперименту. Ей зачем-то нужна была другая раса. Я же думаю, что ей просто нравился сам процесс уничтожения.

- Но она первой родила полуземных детей!

- Ей это нужно было для того, чтобы такие простаки, как ты, сказали однажды подобное в ее защиту!

Утана смотрел на Энлиля широко раскрытыми от изумления глазами.

- Почему же тогда вы молчали? Почему ты не открыл это всем тогда? Почему не сказал Совету, что этот проект – твой?

- А все очень просто – мы ничего не знали. Когда мы вошли в пределы Солнечной системы, что-то произошло с нашим кораблем … Как мы потом поняли, не случайно … и мы не смогли противостоять гравитационному полю Солнца, которое притянуло нас на орбиту какой-то небольшой планеты, гибнущей от происходивших на ней мощных тектонических процессов. Навигационные системы корабля дали такой сбой, что даже простейшие сигналы с него стали невозможны. Но нам повезло – когда планету разорвало, взрывная волна выбросила наш корабль из гравитационного поля Солнца. Мы смогли продолжить путь.

Утана все еще недоверчиво смотрел на Энлиля, хотя чувствовал, что тот говорит правду, в которую он верить просто не хотел.

- Не лжешь ли ты мне? Ведь я все равно тебя убью! – сквозь зубы проговорил он.

- Нет! Я и так скоро умру.

Утана был ни жив, ни мертв. Он только ощущал дрожь во всем теле, вокруг же все куда-то плыло – и луна, и звезды, которые уже успели опуститься над землей.

- Что же ты не спрашиваешь, что было дальше?

- Что было дальше? – эхом отозвался едва дышащий Утана.

- Ты видишь, что даже здешние наивные люди-дети не смогли принять того, как женщина, родившая детей, может покушаться на их жизнь. Они изобразили мою мать – прекраснейшую из когда-либо живших, - чудовищем! Они бессознательно персонифицировали ее внутреннюю сущность – в образ.

- Ты хочешь сказать, что эта часть мифа – тоже правда?

Энлиль горько улыбнулся и закивал головой:

- Ловко изолировав нас, пока решалась на Совете судьба моего проекта, Тиамту, боясь разоблачения, теперь задумала нас уничтожить. И ее любимый сынок Бэнлул, как всегда, был с нею заодно. Как он потом признался сам, она планировала заманить нас на нашу земную базу АФ, загерметизировать выходы и всех взорвать. До взрыва механизм уничтожения земной жизни должен был быть ею уже запущен.

Когда наш корабль, благодаря погибшей планете, освободился от гравитационного плена Солнца, мы взяли курс прямо на Землю, где Тиамту ожидала нас на базе во время равностояния двух лун. Второй луны, как ты знаешь, в этой части Галактики не видно, и мы, к счастью, прибыли не вовремя – намного раньше.

Пройдя по коридору базы, я заметил, что дверь в засекреченный отсек приоткрыта. Там я увидел свою мать, занятую запуском программы уничтожения. Я также уловил звук ответного радиосигнала с наших космических станций. Дорогà была каждая минута.

Пытаясь остановить Тиамту, я был оглушен ею и упал как мертвый. Слуги из местных, которые сбежались на шум, пытались мне помочь. Они были также напуганы тем, что меня чуть не убила собственная мать.

Несмотря на большую потерю крови и боль, которые могли в любую минуту лишить меня сознания, я смог набрать код отмены программы Смерти. Но на этом мои силы иссякли. Как мне потом рассказали, в этот момент Тиамту из основного отсека управления блокировала выходы с базы, и я, мои братья, да и все остальные, вот-вот могли взлететь на воздух. Я же тогда уже слышал рокот двигателя ожидающего ее звездолета и знал, что управляет им Бэнлул.

Почуяв неладное и уже не испытывая никаких иллюзий насчет материнских чувств этой женщины к нам, ее детям, я послал двух слуг известить Уту, Ану, Энки и Наннара об опасности. Сам же, преодолевая боль и слабость, смог пересечь коридор и достичь основного отсека управления. Здесь я надеялся увидеть уже извещенных мною через посланных людей братьев, но увидел лишь свою мать, погруженную в цифры и расчеты своего страшного дела – машина ее что-то не слушалась.

Вот тут-то я и совершил то, за что действительно казню себя всю свою бледную земную жизнь. Я поступил подло, и даже состояние раненного, теряющего сознание человека не может послужить оправданием. Движимый огромной обидой и ненавистью за то, что родная мать хотела убить меня, я подошел к ней сзади и … отрубил ей голову.

Энлиль замолчал, и измученный Утана перевел дыхание. Силы оставляли его, и, если бы не Хоас, не понимавший ни слова из странного языка, на котором говорили собеседники, он бы давно упал на каменные плиты.

- Дальше ты уже все знаешь, - со вздохом продолжил свой рассказ Энлиль. - Найдя меня с окровавленным оружием у трупа Тиамты, ты решил, что она невинная жертва, а я – низкий негодяй и матереубийца … В последнем ты был прав … Когда ты бросился на меня, я уже ничего не мог тебе объяснить, потому что ослаб окончательно, а тебе казалось, что в разъяснениях ты не нуждаешься … Мои братья появились вовремя для того, чтобы успеть оттащить тебя от меня и связать. Затем они взяли Бэнлула, который, даже почуяв неладное, не взлетел без Тиамты. Его казнили тут же, на глазах у местных, полудиких людей… - Энлиль замолчал и отер пот, выступивший на морщинистом лбу. – Как видишь, - заключил он, - и эта часть мифа берет свое начало в жуткой истине … Хотя, - Энлиль криво усмехнулся, - где правда, а где вымысел, сейчас трудно сказать. Одно мне ясно: фантазия земного человечества поистине неистощима, и, не будучи пока способным правильно истолковывать происходящие на его глазах события, оно коллективно перерабатывает их в такие необыкновенные истории и наделяет самых обыкновенных героев такими удивительными качествами, что невольно убеждаешься в том, насколько великой и неповторимой будет его судьба. Это человечество просто прекрасно и своей коллективной памятью, и своей коллективной благодарностью к своим, понимаемым по-своему, героям, и своим коллективным поиском разгадок непонятного … Так, люди все время пытаются найти причины своего возникновения … И они подсознательно верно наделили спасшего их когда-то от массового уничтожения Энлиля великой ролью творца. Затем, когда он научил их пользоваться мотыгой и плугом, они стали поклоняться ему как богу земли. Когда же он помог людям выстроить первый город, они запомнили это и до сих пор с благодарностью чтят бога Энлиля как строителя городов.

Утана был бледен. Он уставился в одну точку и пребывал в таком жутком оцепенении, что, если бы он не стоял, можно было бы принять его за мертвеца. Наконец он произнес:

- Я хотел бы узнать еще одно… - Было видно, с каким трудом давались ему слова, - Тиамту меня тоже вызвала на земную базу АФ во время равностояния двух лун … Я прибыл вовремя …

Тут Энлиль расхохотался. Утана же смотрел на него заблестевшими глазами.

- Я ждал твоего вопроса, - все смеясь, но уже с какой-то горчинкой, ответил, наконец, Энлиль. - Ты ведь не совсем глуп, хотя и соображаешь довольно медленно! Ведь чтобы это понять, тебе понадобилось как минимум 500 земных лет!

Он все смеялся, Утана же, хотя и стиснул кулаки и зубы, но смотрел на него не зло, а как-то затравленно и жалобно.

Наконец, Энлиль перестал смеяться и серьезно посмотрел Утане в глаза.

- Да, Утана. И ты должен был погибнуть вместе с нами от руки Тиамты.

- Но … Но почему?.. Ты не знаешь? – Вопрос прозвучал как-то жалко. Утану снова била дрожь, и звезды понеслись над его головой вороньем.

- Знаю, - Энлиль усмехнулся. – Ты и сам мог бы догадаться. Ведь ты никогда бы не принял того, что она собиралась здесь натворить. Да и вообще … Хочешь знать больше? Ты ей просто наскучил, и это было заметно всем, кроме тебя! Когда я думаю об этом, мне даже кажется, что она причастна и к гибели нашего отца также! Понял, сынок?! (ведь я теперь могу тебя так называть?) – снова усмехнулся Энлиль.

Утана смотрел на этого хилого, сгорбленного старика, и ненависти к нему больше не было в его надорванном сердце. Он лишь думал о том, что сделало с этим некогда юным, сильным, красивым человеком проклятое земное время, время, позволившее тому назвать его, гордого и холодного Утану, своим сыном.

- У тебя есть Эо, - печально проговорил старик. – На этот раз я не причинил ей вреда, хотя еще недавно сам отдал ее в руки палачей Уруинимгины и наслаждался ее казнью.

- Потому что она как две капли воды похожа на Тиамту?

- Я хотел убивать ее снова и снова … Я не простил свою мать …

Утана молчал, затем тихо произнес:

- Потому что больше всех любил ее, да?

Глаза Энлиля были влажные. После некоторого молчания он произнес:

- Раз ты понял меня, то, значит, не станешь больше желать ускорить мою и так недалекую смерть. Да и я тоже совершенно добровольно верну тебе твою рабыню.

- Которая послужила приманкой для меня? Ведь ты для этого похитил ее?

- Берегись своей коварной жены – ей я обещал убить вас обоих … И наслаждайся своим счастьем, Утана, оно так скоротечно на этой земле.

Утана бежал за Эо, и верный Хоас едва поспевал за ним.

Мысли путались, но лишь одна проступала четко: миф оказался истиной, и самой доскональной: Тиамту действительно была чудовищем.

Было ли его сердце разбито и надломлена душа? Он так не считал, потому что любил и был любим искренне и бесконечно.

Утана вышел из зиккурата, нежно обнимая прильнувшую к нему Эо. Он с облегчением осознавал, что Энлиль вместе со всеми печальными воспоминаниями для него навсегда останется в этом сумрачном храме, в который он никогда не вернется.

Задул свежий ночной ветерок, и Утана вдохнул полной грудью. Эта, такая тяжелая полоса в его жизни, подошла к концу. Кто знает, сколько их у него еще!

А пока он счастлив, он будет наслаждаться и ценить каждое мгновение.

Испуганного работорговца только что бросили к ногам Уруинимгины, суровое лицо и грозный взгляд которого не предвещали ничего хорошего.

- Отвечай, куда ты увез прошлым днем рабыню? – был задан вопрос поверженному.

- О, великий царь, я не хотел провиниться перед тобой! – Игвана был бледен и холодный пот покрывал его лицо.

- Отвечай, негодяй! – Уруинимгина привстал, и ногти его впились в подлокотники трона.

- Я не виноват, мне приказали! Ее купил верховный жрец. Она в храме.

Уруинимгина резко встал.

- Прости, мой царь, помилуй! – молил в отчаянии работорговец. – Я не знал, что эта рабыня так важна для тебя.

- Казнить его! – коротко приказал Уруинимгина и быстро удалился.

Жалобные вопли несчастного резко стихли в тот момент, когда правитель вскочил в колесницу и, хлестнув онагра, направил его бешеным галопом по дороге в храм.

- Нам предстоит долгий путь. Ты выдержишь его?

- О, да! С тобой я выдержу все!

Утана нежно глядел в глаза Эо и гладил ее по щеке.

Хоас стоял сзади на почтительном расстоянии и ждал распоряжений своих друзей.

- Не будем терять времени! В путь! – скомандовал Утана. Глаза его горели, и в них можно было прочесть почти настоящее счастье.

Эо же приостановилась, и вид у нее был серьезный и задумчивый.

- Долго ли мы будем вместе, о Сын Неба?

Лицо Утаны, словно медная пластина с отражением Эо, стало мрачнее тучи. Он понурил голову, и Эо услышала тихий вздох.

Оба молчали.

- Куда же мы пойдем? – наконец спросила Эо.

- В Фару. У меня там живет друг - Манноя.

- Тоже Сын Неба?

- Идем же, милый! И да пребудут с нами боги!

Но не успели они сделать и нескольких шагов, как до них донесся топот онагра и свист хлыста.

- Бежим, Утана! Вдруг это за мной? – испугалась Эо.

Храбрый Утана не тронулся с места, а преданный своим друзьям Хоас обнажил меч. Колесница быстро приближалась, и сквозь облако пыли удивленные путники разглядели правителя. Он был совершенно один.

Поравнявшись с ними, Уруинимгина резко натянул поводья и некоторое время молча взирал на взявшихся за руки Утану и Эо. Сын Неба, слегка выступив вперед, заслонил собой земную женщину, а та в бесконечном, трогательном доверии прильнула к своему защитнику.

Уруинимгина исподлобья смотрел на этого спустившегося с небес таинственного странника и пленительную красавицу. Он страшно ненавидел первого и безумно любил вторую, перед которой чувствовал себя не властелином Двух Великих рек, но последним из рабов.

- Я приехал за тобой, - тихо сказал он, глядя на Эо печальным взглядом. – Я хочу, чтобы ты по доброй воле вернулась со мной во дворец.

- Этого не будет! – жестко сказал Утана, вызывающе выступая вперед. Не обращая никакого внимания на соперника, Уруинимгина продолжал говорить с Эо:

- И ты вернешься во дворец не рабыней, … но повелительницей всего Лагаша … Всех моих городов … Владычицей мира!.. И моего сердца. К твоим ногам … к ногам своей жены я положу несметные сокровища … Я дам тебе свою любовь навеки и настоящее счастье на всю жизнь. Тебе стоит лишь принять то, чем я хочу тебя одарить …

Уруинимгина замолчал. Даже равной себе он не нашел бы подобных слов.

Утана отступил и печально посмотрел на Эо. Услышав слова правителя, он почувствовал себя обескураженным.

Сама же Эо казалась крайне изумленной и растерянной, но подобную реакцию на свою речь Уруинимгина расценил по-своему:

- Ты не веришь мне? Не веришь, что все это я готов тебе дать?! – он подошел ближе к Эо и посмотрел ей в глаза с укоризной, но, вместе с тем, и с бесконечной нежностью.

Утана также понял молчание Эо по-своему:

- Выбирай между нами! – с горечью сказал он. – От такого щедрого предложения, ясное дело, отказаться трудно. Мне тебе, увы, предложить нечего.

Уруинимгина снова проигнорировал Сына Неба, но, явно воодушевившись, продолжал, обращаясь к Эо:

- Подумай хорошенько. Что тебя ждет с ним? – даже при этих словах правитель не взглянул на понурившего голову Утану. – Жизнь, совершенно противоположная той, которую я мог бы тебе дать! О которой мечтает каждая смертная женщина! ТЫ же будешь моей богиней!.. Что тебя ждет с ним?! Отрезок жизни придуманного счастья?! Ответь мне: обещал ли он тебе хотя бы любовь и счастье навсегда? НАВСЕГДА? Как я?

Эо уже опомнилась от удивления и смятенно смотрела на великого правителя широко раскрытыми глазами.

Воцарилось молчание, и было слышно, как отчаянно, совсем рядом, бьются три сердца.

- Ты не хочешь отвечать мне, Эо? – Уруинимгина, тяжело дыша, подошел к ней совсем близко. – Значит, ты понимаешь, что однажды останешься одна в этом мире, да с детьми, постоянно спрашивающими тебя, куда это в небе исчез их отец? Не обрекай себя на такую несчастную судьбу!

- Я все, все понимаю, повелитель, - наконец ответила Эо. Из глаз ее струились слезы – только что она услышала правдивые и жестокие слова. – Я знаю, что ждет меня … Но, мой царь …Известно ли тебе, как ценно одно мгновение не придуманного, но истинного счастья в сравнении с целой, полной удивительных благ, жизнью, что ты мне предлагаешь?

Уруинимгина смотрел на Эо, полный грусти, но вместе с тем восхищения и изумления. Несмотря на горький для него смысл ответа, он все же чувствовал, что преклоняется перед ней, перед ее бескорыстием и верностью, самопожертвованием и преданностью. Одновременно он испытывал немую обиду за себя и глухую ненависть к сопернику.

Казалось бы, после этих слов Эо Утана должен был бы ощутить себя на самых высоких вершинах гордости и счастья. Только вид у него был далеко не торжествующий.

- Отпусти ее. Ты поступаешь с ней нечестно, - в первый раз взглянув на Сына Неба, обратился к нему великий царь.

Утана, опустив голову, молчал, и лишь бледное лицо да едва заметная дрожь выдавали происходившую в его душе сильную, противоречивую борьбу. На помощь к нему пришла Эо.

- Великий правитель, ведь ты сам сказал, что хотел бы, чтобы я вернулась с тобой в Лагаш по доброй воле …

- О да! Моей женой и царицей моих городов может стать лишь желающая того женщина … О боги! Неужели я полюбил именно ту, что, единственная меж Двух Рек, этого не желает?! – Уруинимгина отшатнулся от Эо, затем в упор посмотрел на Утану.

- Эо … Ведь он прав. Я не могу тебе обещать счастья не то что на всю жизнь, но даже надолго … - Утана удивился, что нашел в себе мужество произнести вслух то, что уже давно беспощадным укором точило его изнутри.

Эо же подошла к Утане и взяла его за руку. Глядя ему прямо в глаза, она проговорила:

- Лучше одно завтра с тобой, чем тысяча лет без тебя!

Возведенный столь непосильным трудом и жертвами мир Уруинимгины рушился, теряя для него смысл. Не представлял никакой ценности он и для той, что, не колеблясь, отвергла вечную любовь его, великого царя Двух Рек, и предпочла недолговечное счастье с Сыном Неба.

Уруинимгина вскочил в колесницу и с силой хлестнул плетью онагра, который, издав жалобный звук, взметнул густые клубы пыли. Утана и Эо заметили, что пыль тут же осела темным слоем на щеках великого правителя. Видно, они были влажные.

Войдя в Фару, утомленные путники сразу очутились на расположенном на окраине города рынке, через который лежал самый короткий путь к дому друга Утаны – Маннои.

Рынок был полон суетящимся в купле-продаже народом. На низких лотках, расположенных вкруговую от центра, пестрели разнообразные фрукты и овощи – большими кучками сложенные яблоки, плоды смоковниц, тыква, баклажаны, огурцы и, особенно дорогой и ценный товар, - чеснок и лук. На широкие настилы были свалены виноград и финики, а с тележек продавалось зерно – просо, полба, ячмень, а также особенно ходкие и дешевые фасоль, горох и чечевица. Рынок просто ломился от свежевыловленной речной рыбы, которую торговцы сбывали с поразительной быстротой. Рабы с большими корзинами сновали взад и вперед, спрашивая цены на товар, торгуясь и обменивая его на сикли своих хозяев. Там, где шла оптовая торговля зерном, чаще слышалось слово «талант».

Оглушительные выкрики торговцев раздражали утомленных путников, а суетливая толчея мешала их продвижению к выходу в город.

- Люди, услышьте меня! – пронзил слух каждого чей-то громкий, низкий голос. – Услышьте и опомнитесь, ибо время близко!

Утана, Эо и Хоас увидели человека, стоящего на телеге и, судя по всему, обращавшегося ко всем сразу. Он был уже немолод, у него были длинные, слипшиеся волосы и спутанная нечесаная борода. Глаза горели, взгляд не останавливался ни на ком и ни на чем больше мгновения – человек был похож на одержимого.

- Люди, остановитесь! Ибо уже скоро никто не сможет вам помочь! – кричал он. Вокруг него уже собралось несколько праздных зевак.

Удивленные путники обратили внимание на то, что лишь некоторые возмущенно качали головами, тогда как основная масса людей невозмутимо продолжала заниматься своими делами.

- Опять этот сумасшедший!

- Гнать его, это уже не смешно!

Странный человек между тем, глубоко вобрав в легкие воздух, продолжал:

- Люди, проснитесь! Зло затмило ваш разум и сделало вас слепыми! Ненависть друг к другу сделала вас глухими к словам Господа! Опомнитесь! Вы погрязли в грехах, вы творите дела, противные Саваофу 22! Но время близко! Недолго … - в этот момент кто-то сильно его толкнул, и он чуть не упал с повозки в грязь.

- Убирайся! – грубо закричал на него толкнувший. - Ты загораживаешь мой товар!

К странному человеку подскочил какой-то карлик и, сопровождая свою речь самой низкопробной бранью, заявил, что эта повозка – его собственность, так что пусть он убирается подобру–поздорову. Несколько верзил уже наступали на неудавшегося оратора, но тот, не дожидаясь их, сам соскочил с повозки и быстро вскочил на свободный лоток.

- Люди, вы не знаете, что вас ждет! – упрямо кричал он. – Оглянитесь вокруг! Светит солнце, растет трава! У вас рождаются дети и плодится ваш скот! И вам кажется, что так будет всегда! Да, будет всегда! Но вас всех уже не будет! Потому что время близко!

- Да заткните его кто-нибудь! – послышалось одновременно с разных концов.

- Снова гадости предсказывает, безумец! – громко ворчал торговец бычьими потрохами.

- Оглянитесь вокруг себя, - все продолжал странный человек, - и вы увидите позор пред очами Господа! И грехи ваши истощили терпение Его! Потому что велико развращение ваше, злы и кровожадны сердца ваши, черны мысли и помыслы ваши!.. – он договорил уже с усилием и прерывающимся голосом, потому что кто-то метко запустил гнилым яблоком прямо ему в нос. Раздался всеобщий хохот, и пример этот оказался очень заразительным. Через несколько секунд горе-оратора осыпал целый дождь гнилых фруктов.

- Вот он, этот чистюля, перед Господом! Поглядите-ка на него! Ха-ха-ха!

- А мы все плохие, слышите? Ха-ха.

- А от кого сейчас-то воняет гнильем, а? Или тебе было мало прошлой потехи? Ха-ха-ха.

Толпа от души веселилась. Особенно рьяно соревновались в меткости молодые торговцы, кто-то же из более взрослых поставил целый сикль на того, кто гнилым фруктом сможет сбить старика с ног.

И только одна женщина рвалась на помощь несчастному, но ее удерживали сильные руки ее спутника-исполина.

- Эо, ты ничем ему не поможешь! – говорил Утана. – Тебя обидят, и мне придется всех здесь убить! Ты этого хочешь?!

- Но он такой беспомощный! Что же они делают?! – глаза Эо были полны слез.

- Моя госпожа, этот беспомощный сам напрашивается на беду! – увещевал ее Хоас.

И, словно в подтверждение его слов, странный человек, уже изрядно побитый и истрепанный, снова вскочил на какую-то тележку и стал кричать:

- Я должен вам сказать, несчастные! Вы не ведаете, что творите! Как дети, не знающие о ждущем их наказании! Послушайте меня! Не бейте! Вы верите не в тех богов! Есть только один Бог, и он свят! Он разгневан вашим неверием и покарает вас всех до одного!

- А ты, конечно, спасешься в том громадном корыте, которое строил всю свою бесполезную жизнь?! – закричал кто-то и сбил упрямого оратора с ног.

- Да как ты смеешь выступать против наших богов?! – послышалось несколько возмущенных голосов сразу. В толпе уже не чувствовалось задорного веселья, но воцарился немой ужас перед лютой карой богов – на странного человека посыпались уже камни. Он же, не имея сил подняться из грязи, где пребывал с того момента, как его столкнули с телеги, униматься и не думал.

- Господь хочет уничтожить вас и не только за то, что вы злы и порочны!

- Эй, Сарбал, толкни на него свою повозку! – кто-то посоветовал из толпы торговцу ячменем, находившемуся ближе всех к поверженному оратору.

Тот, по всей видимости, нашел это хорошей идеей и стал быстро разворачивать повозку довольно внушительных размеров. К счастью для странного человека, колесо ее зацепилось за один из выступающих лотков, с которого посыпались яблоки и виноград.

- Будь осторожнее, олух! – возмутился владелец товара. – Собирай теперь, не то выложишь мне двадцать сиклей!

- Еще чего! Я и сроду таких денег не видывал!

- Ты испортил мой товар! Яблоки в грязи плавают!

Заварушка грозила перерасти в настоящую драку, но старец, едва привстав, не воспользовался временной передышкой, чтобы унести подальше ноги. Все снова услышали его громкий грудной голос.

- О, дочери человеческие! Не впускайте к себе Сынов Небесных! Они не божьи дети! О, сыны человеческие! Не берите себе дочерей небесных! Они не божьи дети! Не творите неугодное пред очами Господа! Не пренебрегайте Духом Его! Не разбавляйте свою черную и порочную кровь еще более черной и порочной! Ибо это есть то, что противно Господу! И поэтому вдвойне нет вам спасения! Время близко!

Но оратора никто не слышал – народ был занят новой потехой. Два торговца сцепились не на шутку.

Утана потянул Эо за руку, ему хотелось поскорее увести ее отсюда, она же не поддавалась – оцепенела от ужаса, навеянного на нее последними словами странного человека.

- Идем, милая! Не бойся, - сказал ей Утана. И она впервые в жизни заметила в его глазах настоящий страх.

Они стали медленно продвигаться к главной площади города. Преградившая им, за общей сутолокой, дорогу телега заставила их остановиться. Они оказались в двух-трех шагах от обессилевшего, поверженного наземь оратора.

- Кто это? – спросил Утана какого-то ротозея. Тот оказался весьма словоохотлив.

- Если вы его не знаете, значит, вы нездешние. Его зовут Ной. Ной Ут-Напиштим 23 – всему городу известный чудак. И самое смешное то, что он сам верит в ту чушь, которую несет.

- Нет, - вмешался торговец рыбой, - самое смешное то, что он всю свою жизнь потратил на строительство огромного корабля с закрытым верхом.

- Но зачем? - изумился Утана.

- Ты не слышал, что он опять говорил? Все ждет какого-то страшного возмездия от какого-то своего Бога. Говорит, что скоро пойдет такой сильный дождь, какого никогда еще и не бывало; море и реки выйдут из берегов, и все до единого погибнут! Для этого он и выстроил этот корабль – для себя и своей семьи. Ну, правда, чокнутый?

- Правда! – засмеялся Утана. Рассказ о сумасшедшем пророке сильно его позабавил.

В этот момент подгнившая тыква, запущенная прямо в лицо Ною, окончательно уложила его в грязь.

- Господи, помилуй их, они просто слепы! – шептал он, и кровь, хлещущая из его ран, смешивалась с отвратительной слякотной жижей, облепившей все его тело.

Сарбал же, которому испорченный товар торговца фруктами обошелся в несколько синяков и, главное, в несколько сиклей, принципиально решил расправиться с основным виновником своих бед и довершить затею с повозкой. С дикой, злой силой он толкнул ее, и та покатилась прямо на распластанного в грязи Ноя.

Все произошло настолько стремительно, что Эо только и успела произнести самое главное в ее жизни слово: «Утана!».

Но тот уже мчался к повозке, и в следующее мгновение его исполинские руки остановили ее без особого труда.

Эо подбежала к раненому и помогла ему подняться. Она также отерла ему с лица кровь.

Толпа перестала улюлюкать, присмирев перед столь яркой демонстрацией необычайной силы.

- Это Сын Неба, - послышалось со всех сторон.

- Ты, видно, добрая девушка, - сказал Ной. Он слегка улыбнулся, но лицо его продолжало быть суровым. – Никогда, слышишь, никогда не впускай к себе Сына Неба. Это противно Господу.

Он круто повернулся и, шатаясь, побрел слабой, нерешительной поступью. За ним, гикая и бросая в него камни и комки грязи, бежали мальчишки.

- Пойдем и мы отсюда! – Утана взял за руку обомлевшую Эо и повел с рынка прочь.

- Знаешь, о чем я сейчас думаю, Утана? Ведь ты сам, по собственному порыву спас человека.

- Я и сам это заметил … Что же ты сделала со мной, моя нежная и добрая Эо, что в тот момент я и не мог поступить иначе!

- А помнишь, сколько я уговаривала тебя спасти бедного Хоаса? Думаю, это чудо, что за то время он не задохнулся!

Эо с Утаной засмеялись.

- Скажи, - после некоторого молчания, уже серьезным тоном, заговорил Утана, - стала ли твоя любовь сильнее ко мне другому … изменившемуся? Ведь раньше ты … еще и боялась меня.

- Конечно, стала сильнее, - горячо ответила Эо. – Сильнее потому, что ты больше не похож на других Сыновей Неба. Ты стал теплым, добрым, иногда смешным, но всегда способным к состраданию … В общем, живым человеком. – Эо потрепала волосы Утаны и улыбнулась той обворожительно-обаятельной улыбкой, которую она дарила только ему.

- Значит, мое желание измениться было верным. Я так хотел, чтобы ты перестала меня бояться, а полюбила меня так же сильно, как я тебя.

- А мне кажется …. Что до встречи со мной в тебе, где-то очень глубоко, уже было что-то хорошее… Просто тебе не было смысла знать об этом.

- Умная моя девочка! В тебе сейчас говорит потомок нашей расы, - Утана смотрел на Эо с невыразимым восхищением.

- Что? – не поняла она.

- Н-ничего … - Утана пристально посмотрел в черное небо. – Я теперь – как ты! – эти слова он сказал с таким выражением наивного счастья в глазах, что в них отразились все звезды небосвода.

Подул ночной ветерок и как будто напомнил двум людям, что ничто не вечно на этой земле. Даже их глубокая, всепоглощающая любовь …

Манноя, которого нашел в Фаре Утана, также был Сыном Неба, спустившимся когда-то на землю на светящемся солнце и взявшем в жены единственную дочку простого кузнеца.

Кузнец научил своему ремеслу зятя, и сам дивился тому, насколько тот оказался способным, быстро восприимчивым учеником - кинжалы, копья, шлемы, долота, пилы выходили из его рук не только качественной, но и красивой, изящной работой.

Когда кузнец умер, кузница его перешла Манное по наследству. К тому времени у него уже было двое детей, которые по развитию ума и силе были чуть ли не на несколько голов выше своих соседских сверстников. Но превосходили они других детей не только в этом. Злость и лютая жестокость проявлялись в каждом их поступке, и даже в частых потасовках с мальчишками, из которых они всегда выходили победителями, побежденных ожидала беспощадная, не знающая жалости и снисхождения расправа. Был даже случай, когда старший сын Маннои Хуваш чуть не убил только что выкованным отцом ножом ударившего его мальчика. Вовремя подоспела пришедшая в ужас мать, а вечером она уже просила мужа держать в свое отсутствие кузницу запертой.

Поначалу Утана и Эо жили в доме Маннои, но это было недолго.

Манноя помог Утане выстроить небольшой, уютненький деревянный домик на берегу реки - Эо нравился ласковый плеск Евфрата лунными ночами.

Домишко их оказался последним в ряду прибрежных рыбацких лачуг вверх по течению реки. Дальше, на достаточном расстоянии, одиноко стоял большой дом Ноя, того самого, что поражал на рынке народ непонятными речами, и кого молва очень просто нарекла «чокнутым».

Этот странный Ной уже несколько десятков лет был занят строительством гигантского корабля, на котором он надеялся спастись вместе со своей семьей от какой-то, якобы грядущей, катастрофы.

Оказалось, что этот человек был настолько богат, что использовал для строительства своего корабля, или ковчега, как он сам его называл, не одну сотню рабочих. Люди говорили, что ему было бы проще обзавестись пятью-шестью десятками собственных рабов, чем содержать этакую ораву свободных работников. Но Ной не имел рабов сам и, как рассказывали люди, наличие их у других считал «мерзостью пред очами Господа».

Корабль этот находился прямо у Евфрата, и на воду его, похоже, спускать не собирались, что выглядело также странным для всех, кроме самого Ноя.

Грандиозность постройки корабля поразила даже такого высокомерного всезнайку и скептика, как Утана. Длиной он был целых триста локтей, шириной – в пятьдесят, высотой же – в тридцать. В нем имелись три палубы, а также множество отделений. В верхней палубе были проделаны окна. Изнутри корабль был покрыт толстым слоем смолы. Сейчас же несколько десятков работников смолили его снаружи.

Пораженный, Утана оглядывал это массивное сооружение, творение рук человеческих, и, сжимая руку Эо, говорил другу Манное на местном наречии:

- И все же удивительно, как этот примитив смог так точно все рассчитать. Корабль-то действительно построен по всем правилам судостроения и, мало того, он действительно способен выдержать самый сильный шторм.

- А, по-моему, ничего удивительного, - ответил Манноя. – Эти люди, живущие на берегах двух мощных рек, чуть ли не с детства смыслят в технике судостроения. Ведь корабли для них – это всё.

- Да, скорей всего, так. Во всяком случае, глупые россказни этого чудака о том, что сам Бог, якобы, объяснил ему способ построения корабля, - чистейший бред 24.

- Как и все остальное, что он несет!

- Да … Немало я здесь встречал сумасшедших, но таких!..

- Да ладно! У нас, - Манноя посмотрел на Эо, деланно приосанился и, усмехнувшись, пояснил, - на небесах … - затем снова перевел взгляд на Утану, - их не меньше!

- Да что ты! А, по-моему, их даже больше! – друзья засмеялись, затем Утана крепко обнял удивленную их странными речами Эо и, улыбаясь, поцеловал ее так, как целует взрослый наивное, но бесконечно ему дорогое и любимое дитя.

Прошло немало времени. Утана и Эо счастливо жили в своем уютненьком домике на берегу реки, и у них подрастал малыш, которому было уже без малого четыре года.

Утана оказался способным учеником Маннои, и вскоре у их дома выросла кузница, в которой с неподражаемым мастерством ковал кузнец Утана.

Однажды он задержался в кузнице дольше обычного, и Эо, уложив сына, спустилась к реке, где она давно облюбовала себе местечко под ивой. Ночь была не очень душная, легкий ветерок неутомимо играл листвой, медная луна стояла низко над рекой, и плеск воды приятно ласкал слух. Эо почувствовала на плечах прикосновение сильных, нежных рук и, не оглядываясь, полузакрыла глаза и счастливо улыбнулась.

- Я принес тебе подарок, - услышала она над ухом любимый голос.

- Ты – мой подарок, милый! – Эо обняла любимого человека, и на мгновение ей показалось, что, чем сильнее она его к себе прижмет, тем позже потеряет.

- Посмотри, что я тебе сделал. - Утана взял ее руку и надел ей на палец изящной работы кольцо. – Правда … оно просто из железа … Но я так старался.

Эо смотрела на кольцо, так нежно обрамлявшее ее палец, и слезы признательности показались в ее глазах.

- Это кольцо мне дороже всего на свете, - прошептала она.

- Знаешь, Эо, я вложил в него столько души, что, похоже, частичка ее в нем осталась навсегда. – Утана улыбнулся и посмотрел жене в глаза.

- Я никогда не сниму его с руки, - Эо снова обняла Утану, но на этот раз почувствовала, что удержать его она бессильна.

Однажды жена Маннои Нуар услышала болтовню своих сыновей с соседскими мальчишками – ребята возбужденно делились впечатлениями о совершенном недавно «подвиге». Оказалось, что они целую неделю запасались гнилыми фруктами и минувшим днем забросали ими Ноя.

Все-то было бы ничего – Нуар, как и все в этом городе, считала Ноя недоумком, несущим грязные речи, и в подобных забавах мальчишек, в которых принимали довольно рьяное участие и ее собственные дети, не видела ничего особенно предосудительного. Однако она насторожилась, когда кто-то из детей похвалил Хуваша за то, что тот запустил в старика еще и большим камнем.

- Что это значит? – женщина быстро вышла из дома, но соседские мальчишки мигом разбежались.

- Хуваш, что ты опять натворил? – обратилась она к старшему сыну, казавшемуся растерянным и сконфуженным.

Оба мальчика молчали, понурив головы.

- Если вы мне все не расскажете, мне придется сильно наказать вас!

Эта угроза сразу развязала язык младшему.

- Хуваш камнем разбил голову чокнутому.

Нуар сурово нахмурилась. Затем, не говоря ни слова, взяла Хуваша за руку и повела за собой.

- Куда ты меня ведешь? – пробуя упираться, спросил мальчик.

- В дом человека, который, быть может, сейчас болен из-за тебя!

Нуар с сыном подошли к дому Ноя, в котором он жил со своей семьей – женой, тремя сыновьями и тремя невестками – странной, таинственной, только им понятной жизнью.

К ним навстречу вышла жена Иафета, среднего сына Ноя. Она недоуменно посмотрела на незваных гостей.

- В доме ли в этот час Ной? – обратилась Нуар к женщине.

- Зачем он вам? – печальным голосом спросила та.

- Мой сын очень раскаивается в содеянном и хочет сам сказать ему об этом.

- Войдите в дом и ждите, - жена Иафета тихо удалилась.

С чисто женским любопытством Нуар стала оглядывать обстановку дома странного человека. Несколько плетеных циновок на полу, грубо сколоченный стол, горшок, да несколько мисок на нем. И не было здесь ничего из тех многочисленных, красивых предметов, благодаря которым женщина делает свое жилище уютным. Словно хозяева дома не любили его и собирались покинуть.

Вдруг Нуар услышала чей-то смех и в распахнутую дверь, ведущую на задний двор, увидела младшего сына Ноя – Хама.

- Сим! Иафет! – громко кричал он. – Подите сюда!

- Что случилось, брат? – послышался голос в ответ. – Что тебя так рассмешило?

- А вы идите и посмотрите сами! – в припадке сильного хохота Хам согнулся, держась за живот. В дверном проеме Нуар увидела Иафета.

- Твоя жена поручила мне зачем-то найти отца, - стал взахлеб рассказывать Хам. – Вот я и нашел его – вон под тем деревом. И что же я увидел! – он снова затрясся от смеха. – Вино лишило его не только разума, но и стыда. Он лежит там совершенно нагой и храпит, как загнанный осел! Идите и посмотрите сами! Ха-ха-ха.

Но Иафет не поддержал Хама в его веселье. Он недоуменно уставился на брата.

- Ты не смеешься? Разве это не смешно? – удивился Хам.

- А разве смешно? – теперь Нуар увидела другого брата, Сима, который, нахмурив брови, подошел к весельчаку.

- Принеси одежду отца! – крикнул Иафет своей жене. Через несколько мгновений одежда уже была у него в руках. – Идем, Сим, прикроем наготу нашего отца. – Нуар увидела, что они пошли как-то полубоком, обратив лица свои не вперед, а назад. «Какие хорошие два этих сына у Ноя, - подумала она, - они не только не поддержали брата в его насмешках над отцом, но даже и пошли к нему так, чтобы не видеть его наготы».

Вслух же она сказала:

- Эх, будут ли мои два сына хоть наполовину такими же, как старшие сыновья Ноевы?

Она посмотрела на Хуваша и тяжело вздохнула.

- Пошли, Хуваш. Ной сейчас спит, и мы придем позже.

Они вышли из дома. Над рекой уже светила медная луна.

Ной проспался от хмеля. Несколько мгновений он смотрел на черное, утыканное звездами небо. Затем приподнялся на локте. Сим был рядом и, похоже, с нетерпением ждал его пробуждения.

- Отец, отец, ты знаешь, что сотворил над тобой Хам, пока ты спал?

Ной вопросительно и немного растерянно посмотрел на Сима.

- Отец, он глумился над тобой! Он смеялся над наготой твоей! А мы с Иафетом взяли твои одежды, пошли так, чтобы не видеть тебя, и накрыли ими тебя!..

Разум Ноя мгновенно стал ясным. Он вскочил на ноги.

- Правду ли ты говоришь, сын мой?

- Если ты не веришь мне, отец, то спроси у Иафета.

В этот момент показался Иафет.

- Иафет, сын мой, позови-ка сюда меньшого брата и приходи сам.

Иафет повиновался, и через считанные мгновения Хам предстал перед отцом.

- Правда ли, что ты насмехался над видом моим, пока я спал и, мало того, звал братьев последовать примеру твоему? – грозно спросил Ной младшего сына. Тот же не знал, что ответить. Он посмотрел сначала на Сима, потом на Иафета, затем понурил голову.

- Ты молчишь?! – глаза Ноя вылупились из орбит, он затрясся всем телом и снова стал похож на одержимого. - Да будешь проклят ты, Хам, за мерзость подобную! И да будут рабами сыны сыновей твоих у сынов сыновей братьев твоих!

- Отец! – в отчаянии закричал Хам.

- Да благословенно будет потомство Симово! Да будет потомство Хамово рабами его! Да распространит Бог Иафета! И да вселится он в шатры Симовы! И да будет потомство Хамово рабами его 1! ( )

- Отец! – рыдал Хам, - Господь услышит тебя!

- Да будет так! – подняв руку к небу, торжественно сказал Ной.

( ) Дословное цитирование Писания-Быт.9:25-27. История подтвердила исполнение пророчества. Потомство Хама (население центральной Аравии, восточного побережья Средиземноморья, Африки) действительно, по большому счету, заняло подчиненное положение среди других народов, и начало этому было положено тогда, когда израильтяне овладели Ханааном, «отцом» которого считается Хам.(Быт. 9:22) ( Ханаан находился между Евфратской долиной и Египтом, двумя главными центрами древнего мира.) Потомки Иафета, распространившиеся на территории современной Европы и в районах Черного и Каспийского морей, стали кавказской расой Европы и Азии. Можно со всей смелостью утверждать, что потомки Иафета уже не одно тысячелетие правят миром ; политическая власть, науки, искусства практически принадлежат им, и начало этому было положено тогда, когда греки овладели Сидоном, а римляне-Карфагеном. И действительно, потомки Иафета «вселились в шатры Симовы». Они овладели большей частью мира и тем самым вытеснили потомков Сима(евреев, сирийцев, еламитов и др.), которые занимают довольно незначительное место на земле .(прим.авт.)

Правление Уруинимгины было благодатным временем значительных внутренних перемен как для Лагаша, так и для подчиненных ему еще Эанатумой государств. Народ Шумера вздохнул свободнее.

Однако при такой гуманной политике сохранить военное могущество Лагаша оказалось для Уруинимгины не так-то просто – народ Шумера быстро поднимал

голову. Сначала восстали Эреду и Ур, затем Ларса, Элам и Урук, обострилась внутренняя обстановка в самом Лагаше. Уруинимгине удалось подавить взбунтовавшиеся города и усмирить собственный народ – по всему Шумеру воцарился мир. Но царь понимал, насколько он недолговечен. Самую серьезную угрозу он видел в стремительно набирающем мощь давнем противнике Лагаша – государстве Умма. Ослабленный внешнеполитической борьбой и собственными внутренними волнениями, Лагаш не смог противостоять восставшему уммийскому войску во главе с царем Лугальзагеси, и для него были потеряны несколько подчиненных ему городов – Урук, Ларса и Эреду с готовностью сдались новому правителю. Попытавшиеся же оказать сопротивление Элам и Ур были разрушены и сожжены. Нависла угроза над независимостью самого некогда великого Лагаша.

Покорив большинство городов Шумера, уммийцы подошли к неприступным стенам Лагаша.

Накануне Уруинимгине приснился кошмарный сон. Он - снова маленький мальчик, который разглядывает стелу Коршунов на главной площади города. Только сейчас у него какое-то чувство, что он видит совсем не то, что сотни раз видел раньше. Он холодеет от ужаса, сковавшего все его тело. На стеле победителем теперь изображен не Эанатума, а Лугальзагеси, и поверженными и терзаемыми коршунами изображены теперь трупы не уммийцев, а … лагашцев.

Маленький Уруинимгина потрясен: он понимает, насколько призрачна теперь его мечта стать великим царем. С болью и завистью смотрит он на победоносного уммийского правителя и вдруг замечает, что у него не человеческая голова, а львиная … Уруинимгина содрогается и просыпается в холодном поту. Он верит, что кошмарный сон – есть страшное предзнаменование, ниспосланное богами.

Лагашская армия насчитывала три тысячи воинов и состояла из тяжеловооруженных и легковооруженных пехотинцев и колесничих.

Силы противника были превосходящими в два раза - к ним присоединились добровольцы из повстанцев городов Ниппура и Киша. Ополчение состояло из легковооруженных пехотинцев – пращников, метателей дротиков, лучников, и тяжеловооруженных, в панцирях, шлемах и со щитами в рост человека.

Перед решающим сражением Уруинимгина принес необходимые богатые жертвоприношения богам и отдал приказ провести общественные моления. На рассвете же оба войска выстроились друг против друга в боевом порядке. Лагашская армия расположилась сформированным из вооруженной копьями, топорами, палицами, булавами пехоты выгнутым по отношению к неприятелю «полумесяцем», фланги которого состояли из отрядов колесничих. Перед «полумесяцем» тремя шеренгами выстроились тяжеловооруженные пехотинцы, облаченные в кожаные плащи - панцири из металлических блях и со щитами.

Войско Лугальзагеси выглядело устрашающе. Восьмишеренговые линии тяжелой пехоты образовывали фалангу, фланги которой замыкали легковооруженные воины.

Лагашцами командовали пять стратегов, противником – вдвое больше.

Рожок неприятеля возвестил о начале наступления, и пять боевых линий фаланги под вой труб и пение гимна двинулись «беглым» маршем. Это зрелище повергло в смятение даже самых храбрых лагашских воинов, а враг тем временем быстро пересек осыпаемую огненными стрелами равнину. Оставшиеся три шеренги фаланги были неподвижны.

Еще немного, и дрожь земли слилась с невероятным шумом, состоящим из лязганья оружия, отчаянных криков и топота онагров и ослов.

Три шеренги защитников города, выстроенные перед «полумесяцем», плотно сомкнули щитами ряды и пытались как можно дольше выдержать оборону. Но долго так продолжаться не могло, и стало ясно, что лагашские стратеги во главе с царем имеют какой-то хитроумный план. Когда основные силы противника – тяжеловооруженная пехота – сконцентрировались у центра трехшеренгового построения лагашцев, «полумесяц» легковооруженных пехотинцев позади него вдруг стал быстро перестраиваться в прямую боевую линию. Фланги же, состоящие из колесничих, стали теснить с боков основные силы неприятеля, тогда как боевая линия снова образовала «полумесяц», только уже не выгнутый по отношению к противнику, но вогнутый. Таким образом, основные ударные силы уммийцев оказались зажатыми флангами развернувшегося «полумесяца». Еще немного, и быстрые колесницы замкнут их в кольцо и отрежут от оставшихся трех шеренг.

Казалось бы, что исход битвы уже налицо – войско захватчиков вот-вот будет опрокинуто защитниками города. Только опытные стратеги и сам Уруинимгина знали, что самые тяжелые и решающие этапы сражения еще впереди.

Яростная битва была в самом разгаре, и груды трупов затрудняли движение изнуренных воинов. Фланги «полумесяца» все больше сжимали противника, но отрезать его от уже двинувшейся «беглым» маршем и сомкнутой линией трехшеренговой фаланги уммийцев никак не удавалось. Это и решило исход сражения.

Шеренги всей фаланги очень быстро воссоединились и, выдерживая натиск лагашских пехотинцев, неожиданно образовали «клин». Этот «клин», контратаковав уже ослабший центр и вытесненных к «полумесяцу» тяжеловооруженных лагашских пехотинцев, разбил его ряды и врезался в шеренги легковооруженной пехоты. Задние же ряды «клина» ширились, тесня фланги уже не существующего «полумесяца».

Кровопролитная битва длилась уже несколько часов, и потери с обеих сторон были невероятные. Становилось ясно, что судьба лагашцев предрешена, но сдаться, равно, как и укрыться в цитадели Лагаша (тем более, что последнее было лишь временным спасением), не считал достойным ни один защитник города.

Уруинимгина был ранен в плечо, и в глазах уже бегали мурашки. Тем не менее, он настойчиво в этой кроваво-мясной каше пытался разглядеть Лугальзагеси.

- Никого не щадить! – вдруг услышал Уруинимгина басистый железный голос. Оглянулся и увидел врага прямо рядом с собой. Оба с бешеной яростью и дикими криками бросились друг на друга.

Уруинимгина был отважен и умен. Но чем его не наградили боги, так это физической силой, и недостаток ее, подводивший Уруинимгину с детства, на этот раз оказался для него роковым. Царь Лагаша был свален на лопатки, и, прежде чем от тела отделилась его голова, в мозгу промелькнула мысль: «Не простят меня потомки».

Пощады к побежденным защитникам города уммийцы не знали – сильна в них была еще память их кровавого поражения Эанатуме. Поклявшись окрасить прозрачные воды Евфрата в багровый цвет, Лугальзагеси буквально исполнил обещанное; оставшимся в живых семистам лагашских воинов отрубали головы и тела их пускали вниз по течению реки. Эти страшные свидетельства кровавой бойни, учиненной уммийцами над побежденным врагом, должны были служить устрашающим примером для жителей окрестных селений и близлежащих городов.

Не избежало жестокой расправы и мирное население Лагаша. Зарево от пылающего города было видно в самых дальних поселениях, и те немногие, кому удалось спастись от губительных мечей захватчиков, в ужасе распространяли леденящую кровь новость: «Великий Лагаш пал!»

Ворвавшиеся в город победители творили с населением страшные бесчинства. Крики, вопли и стоны наполнили некогда процветавший центр Двух Великих рек, смятение и ужас царили теперь в нем. Не ушел от безжалостной расправы ни один престарелый житель города и ни один еще зависящий от матери ребенок. Детей постарше, а также выживших после зверского глумления молодых женщин забирали в рабство.

Когда разъяренные уммийцы ворвались в царский дворец, они нашли там прекрасную дочь погибшего правителя с двумя сыновьями. Женщина умоляла лишь пощадить детей, затем с молниеносной быстротой и без малейшего колебания вонзила себе в грудь кинжал. Падая, она произнесла:

- Утана, без тебя лучше так.

Это были последние слова в жизни Моан, которая умерла с мыслью о том, кто владел всеми ее мыслями при жизни.

Два мальчика, обнажив свои небольшие мечи, бросились на уммийских воинов. Они были не по возрасту сильны и атлетически сложены. Они бы выросли исполинами.

Искалеченные и обезглавленные, дети упали на бездыханную мать.

Верховного жреца Эонотона захватили прямо в зиккурате. Он пытался было рассказать уммийским воинам о том, что он не простой жрец, но Посланник Небес. Но как не похож был этот хилый, жалкий старик на сильных, прекрасных Сыновей Неба!

Умирая, он тихо шептал:

- Я наказан дважды … Быть может, теперь ее душа простит меня.

О ком говорил Эонотон в свою предсмертную минуту, не знал даже еще живой жрец Имата, только лицо его, едва лишь он испустил дух, приняло то уставше-умиротворенное выражение, какое бывает у спящих людей после долгих моральных мучений.

Так был разрушен некогда великий Лагаш, от которого остались лишь развалины стен да пепел. Зарево над руинами некогда главного города медленно превратилось в густое облако дыма, а над рекой пополз едкий запах гари.

Подул ветерок и заплескал у берегов вóды багрового Евфрата, словно оплакивая погибших сыновей и дочерей великого Лагаша.

«Лагаш пал». Страшная новость быстро достигла Фары, повергая в ужас каждого жителя. Умма встала во главе нового политического объединения Шумера, и Лугальзагеси сразу же обложил непосильной данью и ввел в покоренных городах-государствах целый свод суровых, несправедливых законов.

Тут и пришло время вспомнить о прежнем правителе, вся гуманная политика которого была направлена на улучшение жизни не только своего народа, но и всех подчиненных ему государств. Периодически же возникавшие в городах мятежи не ожесточали сердце великодушного царя. Более того, он считал вполне справедливым и естественным стремление каждого покоренного государства к независимости.

Глухим был Уруинимгина к предостережениям старейшин:

- Ты наносишь вред Лагашу, и уже твой наследник может найти город не великим, а зависимым.

- Поднимает голову Умма, и однажды Лагаш не сможет ей противостоять, - горячо пытались донести они до сознания правителя, но все бесполезно.

Игнорируя мнение Совета старейшин, царь продолжал вести свою странную политику.

Теперь же возликовала тень Уруинимгины в мрачном Царстве Теней, потому что народы покоренных Лугальзагеси городов-государств, познав настоящий гнет и голод, согнувшись под ударами неустанно секущих плетей, стали с благодарностью вспоминать о своем прежнем правителе, о его доброте и великодушии, о его необычайной храбрости и героизме, о его великих заслугах перед народами, которыми он владел и правил. О погибшем властелине Двух Рек стали слагать сказания и песни.

Одно из таких сказаний неизвестного автора под названием «Плач об Уруинимгине» с печалью в сердце уже прочла Эо – читать и писать клинышками ее давно научил Утана. В сказании воспевались доброта, великодушие и благородство великого правителя, с благодарностью перечислялись проведенные царем реформы, направленные на улучшение жизни и благосостояния народов всего Шумера: гуманный царь отменил многие налоги и повинности, упразднил долговое закабаление, а также запретил распродажу общинной земли. Неизвестный автор с восхищением говорил и о том, что Уруинимгина никогда не жалел средств на развитие и процветание своего государства, и за свое недолгое правление успел соорудить грандиозную оросительную сеть, прорыть множество каналов и выкопать большое количество колодцев.

Проникновенно, с горечью и болью рассказывал автор о трагическом, роковом для Лагаша дне, когда превосходящие силы его давнего противника – Уммы – разбили войско Уруинимгины. Ненавистью к захватчикам были проникнуты слова автора сказания, когда он описывал безжалостное истребление уммийцами оставшихся в живых лагашских воинов и окрасившиеся в багровый цвет после этой кровавой бойни воды Евфрата. С невыразимой грустью и состраданием говорилось о жестокой судьбе, постигшей всех жителей Лагаша, когда беспощадный враг ворвался в его стены, и о печальной участи самого города, от которого остались лишь развалины да пепел.

Бесконечным уважением и любовью были проникнуты строки, посвященные трагической гибели самого Уруинимгины. Безутешно оплакивал автор не только его смерть, но и последовавшие за нею бедствия и разорение некогда подчиненных ему государств.

Из всего печального содержания сказания лишь одно могло бы возрадовать безликую тень Уруинимгины в мрачном Царстве: не забудут о нем потомки.

Эо сидела под своей любимой ивой на берегу реки. Она была очень грустна, и влажная пелена затмевала ее взор. Причиной ее грусти были два предмета, которые она бережно держала в руке, - валиковая, усыпанная драгоценными камнями, личная печать Уруинимгины и небольшая пластина из слоновой кости, такая, на каких царь имел обыкновение писать.

Печать и письмо принес Эо раб Уруинимгины вечером следующего дня после падения Лагаша. Он был очень утомлен, ноги его были изранены в кровь – великий правитель велел ему торопиться. Найдя в войлочном мешочке последнее послание царя, Эо прочла следующие строки:

Ты навсегда любима мною,

Я же давно забыт тобою.

Лагаш падет –

Но не умрет печаль моя.

И тенью буду я грустить,

И мертвым буду я любить.

Эо закрыла глаза, но слезы жалости к несчастному правителю все равно просочились сквозь ресницы. Она вспомнила, как он, влюбленный и искренний, предлагал ей когда-то великое царство в обмен лишь на маленькую крупицу ее любви, и как она была не в состоянии дать ему то, чего не имела. «Значит, все эти годы он думал обо мне, и думал даже тогда, когда предчувствовал собственную гибель», - мысль эта расстроила Эо еще больше. Когда к ней подбежал ее пятилетний сын Утана, ей подумалось: «Для меня эти пять лет прошли быстро и незаметно – так быстро несутся счастливые дни. Теперь же я понимаю, насколько вечными эти годы казались ему».

Подул ветерок и словно облегчил ее отягченную печальными мыслями душу. Но ненадолго. Евфрат заблестел оранжевыми бликами заходящего солнца.

Все эти годы Эо жила в постоянной тревоге о том, что однажды ее счастью придет конец.

Как-то она поделилась своими страхами с Нуар:

- Знаешь, Нуар, мысль о том, что однажды Утана покинет меня, не дает мне покоя.

Нуар в ответ лишь нахмурилась, и Эо поняла, что та же тревога потерять любимого мужа гнетет и ее.

- А вдруг … а вдруг они все-таки останутся? – в исступленной вспышке надежды воскликнула Эо. Она посмотрела в глаза Нуар, ища в них согласия, что это возможно. Но ничего такого не увидела.

- Нам ничего не остается, как надеяться, - печально, наконец, произнесла Нуар. – Я безумно люблю Манною, несмотря даже на то, что он холоден со мной, а порой и жестокосерден … И мальчики мои такие же … Все же это моя семья, и другого мне не надо.

- Я понимаю тебя, Нуар.

- Нет, ты не понимаешь. Твой Утана совсем другой. Он не похож на других Сыновей Неба.

- О, да! – Эо улыбнулась и глаза ее заблестели. – Он такой добрый, нежный, любящий. Он удивительный!

- Ты, наверное, первая жена Сына Неба, кто говорит о нем такое! Тебе повезло! – в тоне Нуар непроизвольно проскользнула нотка зависти. Она замолчала на некоторое время, но потом сказала: - Эо, ты – необыкновенная женщина. Я уверена, что это благодаря тебе Утана такой хороший.

Эо засмеялась.

- И он так считает! Только я, вроде, ничего для этого не делала.

- Интересно … Скажи, а когда вы только встретились, какой он был?

Эо вспомнились холодные, безжизненные глаза Утаны, когда она умоляла его спасти заживо погребенного Хоаса. Затем – как он вначале был груб с ней, когда по его приказу она приходила к нему в рощицу.

- Не такой … как сейчас, - тихо прошептала Эо.

- Ну вот! Может, поделишься, как тебе удалось изменить Сына Неба?

- Да не знаю я! Одно лишь знаю твердо – что-то хорошее всегда было в нем, где-то глубоко-глубоко, раз он смог стать другим … Я также знаю, что он очень хотел, чтобы я его полюбила! А другим полюбить его я никак бы не смогла, и он это прекрасно понимал! Может, в этом и ответ.

- Да … Возможно, это и ответ. Манное меняться и в голову не приходило, я полюбила его таким, каков он есть … Да если бы и пришло, то вряд ли смог бы. Думаю, ты права и насчет того, что в твоем муже уже было что-то хорошее. Это очень странно для Сына Неба.

- Ты знаешь, Нуар, я не смогу жить, если со мной не будет моего Утаны. - искренне призналась Эо подруге.

Нуар с чувством обняла ее за плечи. Глядя ей прямо в глаза, она проговорила:

- Сможешь, как и все покинутые Сыновьями богов жены … Ради ребенка – сможешь.

- И ты сможешь?

- И я смогу … Еще ни один Сын Неба не видел старости жены своей – дочери человеческой.

Это было обычным вечером, Утана только вернулся из кузницы и, пока Эо разогревала на угольях еду в горшке, играл с сыном.

Неожиданно на пороге дома появился человек, и по его исполинской фигуре и холодным серым глазам Эо признала в нем Сына Неба.

Утана сначала застыл, затем, уняв разыгравшегося ребенка, медленно пошел к нему навстречу. Эо заметила, что лицо ее мужа сделалось белее густого облака, и поняла, что свершается нечто ужасное.

Утана не пригласил в дом незваного гостя, они вместе вышли на крыльцо и довольно долго о чем-то беседовали. До Эо урывками доносилась отрывистая речь странного языка Сыновей Небес. Казалось, что они о чем-то нервно спорили, и интонации голоса Утаны выдавали в нем такие нехарактерные для него чувства обреченности и отчаяния.

Несчастной Эо все уже сделалось понятным, неизбежное свершалось, и даже ее Утана не в силах был что-либо изменить.

Утана вернулся в дом, и по лицу жены понял, что она все знает. Он прищурил глаза и проговорил хриплым голосом:

- У меня есть еще немного времени.

Каким печальным и одновременно прекрасным было для них это время! Они не расставались ни на мгновение и глядели друг на друга так, словно старались навечно запечатлеть в своей памяти любимый образ.

Сидя под своей ивой, Эо глядела на холодные, далекие звезды, отнимающие у нее ее счастье.

- Утана, ты вечный? – вдруг спросила она.

- Для тебя – да, - ответил он, и снова, словно в каком-то тайном знании, прищурились его глаза.

- Ты будешь помнить меня в своей вечности?

- Каждое мгновение.

Эо дала волю давно сдерживаемым рыданиям.

- Но почему, почему мы не можем быть вместе? Что нас разлучает?!

Утана нежно обнял ее, и в глазах его стояли слезы безысходности.

- Время …. Проклятое время … Я не успею вернуться к тебе.

- Я не понимаю, - рыдала Эо, - опять тебя не понимаю!

- И не надо, - грустно покачал головой Утана.

- Но я не смогу без тебя! – чуть ли не в исступлении закричала Эо.

- Сможешь. Ради нашего сына. Вырасти его и помоги ему стать таким, каким ты сделала меня.

Эо судорожно обняла Утану и вдруг поняла страшное.

- Мы сегодня в последний раз вместе, ведь, правда?

Утана долго не отпускал ее из своих объятий. Наконец дрожащим голосом он обещал:

- Я буду вечно помнить о тебе.

Заря занималась над Евфратом, и Эо разбудил резко поднявшийся ветер. Открыв глаза, она долго не могла сообразить, почему все еще находится у реки под ивой – раньше она никогда здесь не засыпала.

Горящей стрелой пронзил ее сердце вопрос: «Где Утана?» – В немом отчаянии она бросилась в дом, но не нашла его там. Не было его и в кузнице. Тут она поняла, что больше никогда и нигде его не найдет.

В полном бессилии Эо вернулась в дом. Малыш все еще спал, и ей не хотелось будить его рвущимися наружу рыданиями.

Тут Эо увидела на столе глиняную дощечку – на таких Утана когда-то учил ее выдавливать клинышками знаки. Она взяла ее в руки и прочла:

Для тебя тысяча лет

Как для меня вчера

Вот она, причина их разлуки. Эо поняла, что существует нечто, что легло вечным препятствием между ними и с чем не в состоянии был бороться даже ее умный Утана.

- Мама! – позвал ее сын.

- Я здесь, - бережно положив дощечку на стол, Эо подошла к сыну.

Ребенок был чем-то напуган.

- Мама, мне приснился плохой сон. Мне приснилось, что папу забрало солнце.

Эо глотнула слезы, не зная, что ответить.

Вскоре она услышала, что люди видели солнце – ночью. Оно озарило яркой вспышкой всю округу, и они уверяли, что на несколько мгновений наступил день. Затем солнце поднялось высоко-высоко и исчезло в небе.

В то же утро Нуар также не нашла своего мужа.

Прошло несколько месяцев, самых печальных в жизни Эо. Дни для нее тянулись бесконечно, а ночи не знали зари. Если бы не маленький Утана, она бы просто погибла от тоски. Но ребенок был для нее утешением, а заботы о нем отвлекали от горестных мыслей.

Но это еще было не все. Заканчивались сикли, которые ее муж так старательно откладывал в течение пяти лет. Эо видела, как трудно было Утане выкраивать из с трудом зарабатываемых им в кузнице денег лишнюю монету.

- Зачем нам копить деньги, когда это так тяжело? – однажды спросила она мужа. – У тебя ведь с каждым разом все больше заказчиков, и скоро мы сможем делать это с легкостью!

Утана ответил:

- Я стараюсь не для себя. Когда-нибудь эти деньги очень понадобятся тебе и нашему сыну.

Много отложить, к сожалению, Утана не успел, и теперь Эо жила в страхе, что она не только не сможет послать малыша в школу, но и встретит трудности в насущных потребностях.

- Мама, - сказал ей как-то ребенок, - скоро я смогу поднимать молот и стану кузнецом, как папа.

- Будь ты постарше, так оно и было бы, - вздохнула мать.

В этот критический момент появился Хоас.

- Моя госпожа, - сказал он, поклонившись, - я прослышал о твоем горе. С этого момента ты всегда можешь рассчитывать на меня, я поделюсь с тобой и с твоим сыном последним куском хлеба.

Эо была растрогана. Воистину, благодарность этого человека не знала границ.

Однажды ее сын вернулся домой, и губы его были искажены той усмешкой, какую Эо, особенно в первое время, замечала у Утаны.

- Ты ведь не ходил далеко? – осторожно начала допрос сына Эо.

- Нет, мама, мы с Хувашем и Гамешем были поблизости.

- И … что же вы делали?

- Метали камни в птиц. Они так смешно раскидывают крылья, когда падают.

- Что?! – поразилась Эо. А внутри прозвучал нежный голос ее мужа: «Помоги нашему сыну стать таким, каким ты сделала меня».

- Утана! Послушай меня, - с видимым спокойствием, взяв его за плечи, сказала мать, - ты понимаешь, что этим несчастным птицам бывает даже еще больнее, чем когда ты в кровь разбиваешь колени?!

- Чокнутый тоже что-то такое нам сказал.

- Вы видели Ноя?

- Да. И знаешь, мама, сейчас он занят новым чудачеством, над которым смеется весь город. Он загоняет в свой корабль зверей, птиц и скот.

- Ты это видел? Так значит, ты все-таки ходил далеко!

Мальчик понурил голову. Затем, виновато глядя на мать, попытался оправдаться:

- Мы побежали за ним после того, как … увидели его у рынка …

- Зачем? Значит, ты тоже забрасываешь его камнями?! Я запрещаю тебе это делать, - уже кричала Эо, тряся сына за плечи, - запрещаю так же, как запрещаю убивать птиц.

Мальчик был напуган. Он в изумлении смотрел на свою мать, которую никогда такой не видел.

- Понимаешь, - уже мягче проговорила Эо, - нельзя причинять боль другим.

Но сын прервал ее.

- Но ведь это и интересно, мама!

- Ты жесток … как и остальные, – слова Эо прозвучали и укоризненно, и обреченно одновременно.

- О, Нингирсу! – уже в отчаянии застонала она. У нее подкосились ноги, и она вынуждена была присесть. Эо смотрела на своего сына и в немой безнадежности пыталась найти в нем хоть частичку того, за что безумно полюбила его отца.

- Утана, милый Утана, - шептала она, грустно улыбаясь мысленному образу своего мужа, - ты был единственный … единственный.

Эо тихо заплакала, предчувствуя собственное бессилие.

Через неделю полил сильный дождь. Черные тучи настолько плотно заволокли небо, что день стал похож на поздний вечер. Люди стали опасаться наводнения, и не напрасно, потому что дождь все усиливался, и Евфрат стал выступать из берегов. Уже через два дня вода затопила прибрежные строения.

Наводнения не были редкостью в этих краях, но такого еще никто не помнил. Ливень был похож на одну плотную гигантскую струю, и, похоже, река наполнялась не только водой с небес, но и гонимыми разбушевавшимся ветром высокими волнами с залива.

Паника охватила жителей Фары, они бежали от разливающейся с пугающей быстротой реки, груженые тюками, вьюками и прочей поклажей, которую смогли вынести из домов. Некоторые пытались переждать наводнение на возвышенностях, но все прибывающая вода заставляла их покидать эти ненадежные пристанища.

Когда началось наводнение, и вода Евфрата подступила к домику Эо, она сначала очень растерялась. Но, как всегда вовремя, появился Хоас.

- Хватай ребенка и бежим, - взволнованно сказал он. – Все говорит за то, что наводнение будет очень сильным. Есть ли у тебя знакомые подальше от реки?

- Да, Нуар, жена Сына Неба.

- Тогда идем туда. Но если вода дойдет и до ее дома, нам придется рассчитывать только на свои ноги.

Дальше разговаривать не было времени. Эо быстро приготовила сына, взяла дорогую ее сердцу дощечку с прощальным посланием Утаны, бережно сунула ее в горшок, который опустила в войлочный мешок с поклажей и, держа за руку ребенка, выбежала из дома вслед за Хоасом. Вода уже доходила до щиколоток, и она взяла мальчика на руки.

- Дай его сюда! – Хоас посадил маленького Утану к себе на плечи, взял за руку Эо, и они побежали прочь от разбушевавшейся реки. Кругом также бежали люди – мужчины, женщины, дети, старики, и на лицах всех застыл один и тот же страшный ужас перед грозной, несговорчивой стихией.

Добравшись до дома Нуар, Эо немного успокоилась. Переодевая промокшего сына, она пыталась также и успокоить его. Дети Нуар – Хуваш и Гамеш – также были напуганы охватившей всех паникой. Люди говорили, что, если ливень не прекратится и сильный ветер, пополняющий реку водами с залива 25, не утихнет, то Евфрат накроет всю Фару. Ливень же с каждым часом становился все сильнее, а ветер набирал мощь урагана. Такого разгула стихии и вправду никто не помнил.

Когда вода обильными струями стала заполнять и находящийся в центре Фары дом Нуар, пытавшимся укрыться в нем людям пришлось его покинуть. Вода разлилась по городу и доходила уже до колен.

- Что нам теперь делать? – в отчаянии спросила Эо Хоаса. Среди них он был единственным мужчиной и защитником, и растерявшиеся женщины целиком положились на его решения.

- У нас есть тот же выход, что и у всех. Идти подальше от реки и города и надеяться, что ливень и ветер утихнут раньше, чем вода настигнет нас.

За чертой города творилось нечто страшное. Уровень воды поднимался с пугающей быстротой, бежавшие последними из Фары люди в ужасе рассказывали, что Евфрат уже подступил к городскому рынку.

Идти становилось все труднее. Дети плакали, женщины обессилели, все усиливающийся ливень не давал возможности полноценно дышать. Впереди же их ждала бессонная ночь под открытым небом и в непрерывной борьбе с разыгравшейся стихией. Хватит ли у них сил выдержать, и вообще, реально ли спасение?

Кругом в панике и отчаянии кричали и плакали люди. Женщины впадали в истерику, и несчастные главы семейств тщетно пытались их унять. И самое страшное, что в этой водной сумятице терялись дети, и крик матерей становился все отчаяннее и громче.

Уже спустилась ночь. Нуар с сыновьями и Эо выбились из сил. Маленький Утана все сидел на плечах Хоаса, который безуспешно старался успокоить измученных женщин и детей.

- Не теряйте надежду! – не уставал повторять он. – Мы должны найти силы продвигаться вперед.

- Но я уже не могу, - всхлипывала Нуар, - и мальчики тоже вот-вот упадут в воду.

- Нуар, милая, - взяла ее за руку не менее обессиленная Эо, - мы должны идти, ведь, если и есть спасение, то только не здесь.

- Отдышитесь немного, - сказал Хоас, - и продолжим путь. Нам нужно добраться до какой-нибудь возвышенности и переночевать там.

Но не тут-то было! Изредка попадавшиеся на пути пальмы уже облепили люди, до гор же было еще очень далеко. Наконец, им удалось взобраться на небольшой холмик, где уже теснилось человек пятнадцать. Мокрые и измученные Эо с Утаной, Нуар с детьми и Хоас провели на холме жуткую ночь. Рассвет же принес с собой еще большее отчаяние и ужас, так как вода за ночь поднялась на четыре локтя. Надо было как можно скорее покинуть пристанище и продвигаться дальше.

Вода уже доходила до пояса, ветер же гнал с Евфрата волны. Природа словно взбесилась, ливень продолжал усиливаться, а ветер превратился в ураган. Двигаться стало почти невозможно, и Нуар впала в истерику.

- Я больше не могу! – кричала она. - Сил больше нет! Мы все погибнем!

- Мы должны, Нуар! Ради наших детей! – плача от безысходности и усталости, все же пыталась убедить ее Эо.

- Держитесь! Мы должны идти! – как мог, поддерживал их Хоас.

В этот момент налетел резкий порыв ветра и измученная Эо не удержалась на ногах. Хоас, в одной руке держа Утану, другой извлек ее из пенящейся воды.

Побрели дальше, но медленно. Сил, действительно, уже не было, и даже Хоас еле-еле нес мальчика.

Тут они заприметили смоковницу, на которой - о, удача! – еще никого не было. Изнемогая от усталости, они добрались до нее, и Хоас помог вскарабкаться на дерево женщинам и детям. Самому же лезть уже было некуда, и он остался в воде.

- Хоас, миленький, ты не можешь быть там, что же делать? – стонала от порожденной усталостью боли в теле Эо.

- Моя госпожа, вам отдых нужнее. А я и здесь …

Эо покачала головой.

- Я немножко отдохну, а потом спущусь. Так и будем меняться всю ночь.

- Ты добра так же, как и благородна. Но я никогда не пойду на это.

Эо понимала, что спорить с ним бесполезно.

Но отдыхать им пришлось недолго. К дереву прибились трое мужчин, с виду рабов, и грубо потребовали, чтобы они ушли. Через мгновение Хоас уже вступил с ними в смертельный бой, и очень скоро двое из них уже окрасили своей кровью воду. Третий оказался самым ловким. И без того ослабший Хоас с трудом выдерживал его натиск. Хуваш и Гамеш спустились с дерева и пытались помочь Хоасу. Рвущегося за ними маленького Утану удерживала мать.

Мимо проплывала перевернутая лодка. Раб схватил ее за борт, поднял и бросил на Хоаса. Падая на него, лодка задела кормой Хуваша, и мальчик тяжело погрузился в воду. К нему кинулась заголосившая Нуар, между тем, как слегка оглушенный Хоас отбросил лодку в сторону и с силами, которые ему придало трагическое зрелище, схватил раба за горло и окунул в воду. Когда тот перестал барахтаться, он оставил труп и бросился к обезумевшим женщинам. Нуар, держа сына на руках, истерично кричала. Когда же он перестал дышать, она перестала кричать и крепко прижала его к себе. Лицо ее застыло в маске нечеловеческого ужаса.

Заночевали на этой же смоковнице. Глаз сомкнуть было невозможно, и время тянулось бесконечно. Дети просили есть, но последний кусок хлеба был разделен между ними еще вчера. Та маленькая надежда на спасение, которая, быть может, еще теплилась в их сердцах, исчезла окончательно с наступлением рассвета. Вода уже доходила до тех, кто был на дереве, а Хоас уже не ощущал под ногами дна. Еще немного, и они, обессиленные и измученные, окажутся на бушующей водной поверхности, что означало верную, неотвратимую гибель.

- Я не умею плавать, - обреченно сообщила Эо.

- У тебя есть я, моя госпожа, я смогу помочь, - попытался успокоить ее Хоас. Но это ему не удалось – его изможденный, обессиленный вид говорил об обратном.

Прошло еще некоторое время, и вода покрыла их некогда спасительную смоковницу. Кругом барахтались люди и тонули целыми семьями.

Когда Эо начала захлебываться, Хоас пытался поддерживать ее рукой. Маленький Утана сидел у него на спине, Нуар и Гамеш держались пока самостоятельно. Прошло время. Людей вокруг становилось все меньше и меньше.

- Мы спасемся, обязательно спасемся, - все успокаивал отчаявшихся женщин и детей Хоас. Но Эо с Нуар понимали, что он сам уже в это не верит.

Ветер все набирал силу, он хлестал льющиеся с небес водные потоки прямо в лица людей, и дышать становилось почти невозможно. Гамеш и Утана плакали, а у несчастных матерей иссякли силы их утешать. Вода прибывала, и ураган усилился настолько, что поднялись высокие волны. На глазах они заглатывали потерявших надежду людей, их отчаянные мольбы, обращенные к их глухим богам, прерывались навеки.

- Посмотрите туда! – закричала Нуар. Все посмотрели в ту сторону, куда она указывала и, хоть и ожидали этого, но впали в безмолвный, дикий ужас. Прямо на них надвигалась огромная волна. Обессиленные и измученные борьбой с разбушевавшейся стихией, Эо, Хоас, Нуар и дети в отчаянии ждали ее приближения. Поддерживаемая вконец выбившимся из сил Хоасом, Эо в последний раз обняла и поцеловала сына. Нуар также поцеловала Гамеша.

- Будьте мужественны, - сказала детям Эо, и Хоас последний раз в жизни изумился крепости ее души.

В следующий момент волна накрыла их, взметнула, завертела, и они уже не увидели, как бескрайняя водная поверхность забесновалась в еще более яростном урагане.

Когда Эо еще в сознании на несколько мгновений чудом вынесло на поверхность, никого вокруг уже не было. Затуманивающимся взором она увидела громадный корабль Ноя.

«Никогда не впускай к себе Сына Неба! Ибо противно то Господу!» – вспомнились ей его слова. – «Бог уничтожит вас за то, что вы злы и порочны!» – поздним эхом прозвучал в ее ушах голос старца.

Гигантскими струями лил дождь, рокотала вздымаемая страшным ветром бездна вод. Обезумевшая стихия не знала себе равных, и бесчинству ее не было предела.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мистер Робинсон очнулся от дремотного оцепенения, во время которого он ясно видел не то видения, не то сны. Заря еще не занялась. Доктор почувствовал духоту в воздухе – освежающий, мягкий ветерок вдруг утих.

Что это было – сон, порожденный его болезненным воображением или … словно вся таинственная природа воскресила в его сознании события тысячелетней давности, рассказала о том, как неизменен в отвратительных пороках и в прекрасных проявлениях души человек.

Так Робинсон и просидел до утра, все думая о привидевшейся ему печальной истории. Он знал, что это не фантазия. Он знал, что это было.

Часам к десяти к нему, как всегда, без всяких церемоний, ворвались Ноэль с Шоном Фиджеральдом.

- Мистер Робинс! Сенсация! – возбужденно тараторила Ноэль доктору прямо в ухо. – Вы гений! Вы были правы!

- Что все это значит? – очнулся Робинсон.

- А я окончательно сбит с толку, - жалобно пробурчал Шон. – Нечего было на отлично университет заканчивать.

- Так вот, мистер Робинс, - сочла нужным, наконец, разъяснить Ноэль, - Доктор Франкфорт обнаружил в развалинах Аспара – что бы Вы думали? – целый железный лист! Его датировали двадцать седьмым веком до нашей эры! 26Все, как Вы говорили – железом пользовались еще до Потопа!

- Вы, как всегда, были правы, профессор, - подтвердил Фиджеральд.

- И сегодня ночью, - продолжала Ноэль, - еще до этой сенсационной новости, я, раздумывая над стихами из Бытия о Сыновьях Неба, которые были предметом нашего с Вами, доктор, вчерашнего разговора, наткнулась на стихи, которые также говорят о том, что люди пользовались железом еще до Ноя, на этой вот самой территории Междуречья, так называемой колыбели человечества. Но только вчера я бы отнеслась к этому скептически … ну, Писание – не исторический документ, на нем не могут базироваться научные выводы … и все такое … Но получается, что … что … Совсем обратное!

- Какие же это стихи? – с едва заметной усмешкой спросил Шон.

Цилла также родила Тувалкаина, который

был ковачом всех орудий из меди и железа …

Цилла – это жена Ламеха, - пояснила Ноэль плавающему в теологии Фиджеральду, - который, как я вчера высчитала по четко описанной здесь родословной, являлся прапраправнуком Каина, сына Адамова, ну, это ты уже знаешь, который совершил первое убийство на земле. И самое главное, этот самый библейский Ламех был отцом Ноя, который родился у него на 182-м году жизни. Вот и по Ветхому Завету получается, что железо было известно людям еще за несколько веков до Потопа … что совпадает с находкой доктора Франкфорта.

- И что ты хочешь этим сказать? – почти иронически спросил Шон. – Я не могу спорить с находкой Франкфорта, но вот при чем тут твой Ветхий Завет?

- Я хочу сказать, что многие события вполне достоверно описаны древними пророками в их книгах. А что касается того, при чем тут Ветхий Завет, то это скорее ясно доктору Робинсону, с которым у нас вчера возник некий теологический спор.

Фиджеральд пожал плечами, и воцарилось молчание, в процессе которого каждый думал о своем. Прервал молчание Шон.

- Мне хочется еще раз взглянуть на кольцо.

Робинсон вытащил кольцо из ящика стола и передал Фиджеральду. Положив кольцо на ладонь, тот стал с восхищением его разглядывать.

- Какая чудная, изящная работа, - воскликнул он. – Посмотри, Ноэль, как оно плавно сужается в этом месте.

Ноэль взяла кольцо и тоже стала его рассматривать. Пораженная странными чувствами, которые у нее появились с прикосновением к этому древнему предмету, она вдруг сказала:

- Сколько любви и нежности вложил этот допотопный мастер в свою работу … Когда держишь кольцо в руке, не можешь отделаться от странного ощущения, что в нем еще живет частичка его души.

При этих словах Робинсон, который в течение всего разговора Ноэль и Шона оставался просто слушателем (что было на него совсем не похоже), сильно вздрогнул. Затем тихо, мечтательно произнес:

- Поверь мне, милая, все так, как ты говоришь.

Ноэль и Шон переглянулись. Они уже давно заметили, что доктор находится в какой-то непонятной для них прострации.

- Ну, ладно, - сказал удивленный словами Робинсона, но не желающий вникать в его странное настроение, Шон. – Лучше я зайду в другой раз.

Когда он ушел, Ноэль подошла к доктору и, положив ему руки на плечи, внимательно посмотрела в его задумчивые, печальные глаза.

- Вы грустите, мистер Робинс? Бьюсь об заклад, что здоровье тут ни при чем.

Доктор молчал, потому что не знал, рассказать ли Ноэль о своем удивительном видении. Не поверит ведь, а, как и многие, решит, что он и впрямь сошел с ума. Но была еще одна причина, по которой доктор не хотел поведать так удивительно привидевшуюся ему историю даже милой, так искренне его любящей девушке. Этот ветерок … шептал только ему.

- Я вовсе не грустный, - улыбнулся он, но улыбка получилась искусственной.

Ноэль расценила настроение доктора по-своему.

- Уезжать Вам отсюда надо, доктор Робинс, - эта жара кого угодно с ума сведет!.. Куда на этот раз? В Мексику, Египет, Китай? С Вами – хоть на край света, мой дорогой профессор! Но, может, для начала съездим к мистеру Франкфорту – у него сейчас блаженные часы триумфа. Вы не хотите своими глазами взглянуть на эту плоскую железяку?.. Дорогой Робинс! – шутливо-недовольно позвала Ноэль доктора, видя, что тот вовсе не слушает ее, а поглощен чем-то своим. – Да что с Вами?

- Я слышу тебя, милая моя девочка, - очнулся Робинсон. – Просто … На этот раз я действительно не в форме … Езжай к Франкфорту без меня. – Он нежно, по-отечески потрепал ее за подбородок.

- Что-то Вы мне не нравитесь, - покачала головой Ноэль.- Где Ваш пыл, где Ваша страсть к приключениям? Где столь заразительная для меня жажда поисков следов прошлого? Да что с Вами, в конце концов?! – Ноэль смотрела на своего Робинса широко раскрытыми глазами, и в них проглядывали и изумление, и не мнимое, но искреннее беспокойство за него.

- Возраст, детка, возраст … - попытался оправдаться доктор. – Да вот и сердце, ты знаешь …

- Не говорите так! – Ноэль замолчала, стараясь подобрать нужные слова. Затем сказала:

- Мистер Робинсон! – доктор заметил, что фамилию его она произнесла полностью. – Я знаю Вас лучше, чем Вы, вероятно, сами себя знаете. Вы живы, пока живете своим делом. Не останавливайтесь! А я буду Вам помогать! Честное слово! – горячо и искренне заключила она.

Робинсон благодарно, с доброй улыбкой смотрел на девушку.

- Позволь дать тебе один совет, детка … И мне жаль, что то, о чем я сейчас скажу, я понял так поздно.

- Какой же, доктор?

- Подумай над тем, как ценно одно мгновение - не придуманного, а настоящего счастья в сравнении с целой жизнью, которую мы считаем прекрасной.

Ноэль пожала плечами.

- Что Вы хотите сказать?

- А то, что не растрачивай свое драгоценное время на мечты о прошлом!.. Не повторяй моей ошибки. Найди свое настоящее, не придуманное счастье, тогда жизнь когда-нибудь не покажется тебе прожитой зря.

- Но ведь Ваша жизнь, доктор! – изумленно воскликнула Ноэль, - неужели Вы думаете о ней так?

Робинсон печально вздохнул.

- Вот именно.

Пораженная Ноэль молчала. Она смотрела на доктора и не узнавала его. Со стариком, без сомнения, что-то происходило, но что же конкретно – этого не могла понять даже она.

- Что случилось этой ночью? – Ноэль глядела в глаза Робинсону, пытаясь найти в них ответ. – Что-то изменило Вас до неузнаваемости … Только что?

Робинсон же обнял ее за плечи и тихо проговорил:

- Я знал, что Фара – мое последнее дело … Так оно и получилось … А ты, детка, возвращайся домой. Хватит скитаний.

Ноэль ушла из кабинета Робинсона не сразу. Она еще долго смотрела на него, и причина подобной в нем перемены так и осталась для нее загадкой.

Когда дверь за Ноэль закрылась, доктор Робинсон сел в кресло и положил себе на колени глиняный горшок, так бережно хранивший тысячи лет дощечку с заветным посланием. В глубокой задумчивости он просидел так до поздней ночи, держа в руках таинственные, пришедшие из глубины веков предметы. И вряд ли он ошибался, когда ему казалось, что сжимаемое в руке кольцо навевает на него чувства безнадежной печали и безысходности.