Ох, и давно ж это было...Было лето. И был стройотряд под странным для нас сегодняшних названием «Голубые дали». Тогда мы не чувствовали в этом подтекста, не задавались вопросами: кому они дали эти «голубые»? И, собственно, что они дали? Был восемьдесят третий год, для гомосексуалистов не было социальной почвы, как и для многих других явлений, а потому мы почти ничего и не знали о них… Но, сегодня не об этом. Мы были проводниками. То есть мы должны были ублажать всячески пассажиров скорого поезда номер 82 «Киев-Новосибирск». До сих пор для меня загадка, почему этот поезд назывался скорым. Он тащился по стране как старик-астматик, останавливаясь не только у столбов, но и просто у понравившихся кустов, озер и деревьев. Потому, за четверо суток рейса набегало такое время опоздания, что становилось страшно. Часов пятнадцать-восемнадцать мы привозили с собой в Новосибирск, после чего подметали вагоны и отправлялись в обратный путь. Приезд в Киев без опоздания на двадцать часов уже считался почти дурным тоном.

Работа была не то чтобы тяжелая, просто иногда противная. Восемь суток не мыться пробовали когда-нибудь? Впрочем, и это не самое страшное. А вы знаете, что такое «проводницкое пирожное»? Думаю, не знаете. А ведь с него и началась эта история. Страшная и поучительная. Одна из многих историй, коим я был свидетелем во время того самого «трудового семестра» 1983 года.

 

Мы были книжными мальчиками-девочками. Откровенно говоря, многие и в стройотряд-то этот пошли ради возможности оторваться от родительской опеки. Эти самые «голубые дали» стали для нас школой, очень неплохой школой жизненного опыта. Опыт давался тяжело, а ведь когда тебе девятнадцать кажется, что ты уже все знаешь… «Что вы думаете об Ионеско – Не сказал бы что это прогрессивное явление в литературе…» Бред. Жизнь брала за загривок и окунала в самые, что ни на есть экскременты. Жизнь низвергала наши потребности вниз, туда, к элементарному – «хочу есть». Киевских запасов на весь рейс не хватало. Как-то так получалось, что уже к третьим суткам пути у большинства оставались только водка и чай из всего многообразия продуктов. Консервы вздувались от жары, сало портилось… Попытки пропитаться тем, что продавали в вокзальных киосках, приводили к печальным желудочно-кишечным последствиям, да и, положа руку на сердце, не было в этих киосках никакой нормальной жратвы… Тогда мы хорошо поняли, что это счастье - жить в Киеве. Вся огромная страна жила по талонам. Килограмм бутербродного масла… Интеллигентная женщина профессорского вида везла в Киев, в подарок сестре, которую не видела десять лет, килограмм бутербродного масла, добытый ею путем жутких унижений. Мой рассказ о том, что бутербродное масло, конечно же, трудно найти в Киеве, потому как навалом нормального сливочного, был воспринят как плохая фантастика. « Я доктор экономических наук, - сказала она .- Мне лучше знать». Уже тогда мы поняли, что бывают ситуации, когда деньги ничего не стоят. Зарабатывая на «зайцах» сотню, а то и больше в сутки, мы ничего не могли купить за эти деньги… Вагон-ресторан закрывался через день после выезда из Киева, потому как его персонал продавал все запасы продуктов сразу же после въезда в Россию. В общем, действительность нас окружала далеко не книжная… Да что там действительность, даже в редкие часы сна, нам снились отнюдь не обнаженные девушки, а бутерброды и родные киевские пирожки с ливером и гречкой по пять копеек. Ну и зрелище мы являли собой! Голодные, немытые, небритые, злые… Почти всегда выпившие, потому как водка-то была. Вот тогда-то мы и узнали, что заплесневелый кусочек хлеба, посыпанный сахаром, во-первых, вполне приличная закуска, а во-вторых, называется это блюдо издавна «проводницкое пирожное».

 

Это произошло ранним утром. В очередной раз поезд остановился в чистом поле, точнее, в какой-то низинке, окруженной лесом. Сколько мы простоим было неизвестно, тем паче была неизвестна причина остановки. Предрассветная природа, приготовившаяся к пробуждению, была настолько контрастна вагонному быту, что мы, вдвоем с напарником, открыли тяжелую вагонную дверь и, усевшись на откидную площадку, вдыхали чистый воздух, ежась от холодка. Прямо перед нами, в каких-то двадцати-тридцати метрах в довольно-таки большой луже плескались откормленные серые гуси… Надо сказать, что напарник мой, Гена, с которым я имел счастье учиться в одной группе, был человеком довольно странным, снискавшим в институтских кругах прозвище «тридцать три несчастья». С ним постоянно что-то приключалось, причем такое, что с нормальным человеком не произойдет и за сто лет. Чтобы долго не рассказывать о всех его доблестях, я упомяну лишь, что однажды, например, Гена по пути в институт умудрился наступить на воробья… С вами такое случалось когда-нибудь? Видимо от всех этих несчастий, валившихся на него, Гена был всегда философски настроен.

- Надо же, гуси, - произнес Гена, глядя куда-то вдаль, - вкусные, небось. Зная Гену, я сразу же понял (а кто бы не понял) к чему он клонит.

- Э, Паниковский, даже не думай, - сказал рассудительный я, - это ж уголовное дело…а с твоим фартом…

- Да знаю я, - огрызнулся напарник.

Посидели молча. Поезд стоял. Гуси плескались. Хотелось есть.

- А, была, не была, - закричал вдруг Гена, - стань на «стоп-кран»! С этими словами он сорвался с места и побежал в сторону лужи, на ходу стаскивая с себя стройотрядовскую куртку. После короткой схватки, Гена смог схватить гуся и, обмотав его курткой, побежал назад к поезду. Создавалось впечатление, что два институтских курса Гена проучился по специальности «Гусекрадство». Потный, грязный и мокрый, с гусем под мышкой, он ввалился в вагон и захлопнул дверь. Почти сразу вслед за этим поезд тронулся, унося нас от справедливого гнева хозяев гуся…

Как известно рассказы «от первого лица» пишутся, в основном, для того, чтобы подчеркнуть правильность и адекватность поведения автора в сложных жизненных ситуациях, его, автора, недюжинный ум, а также провидческие способности. Это я так, к слову…

- Живем, Серега, - сказал Гена, - щас мы его…Что мы его «щас», Гена не договорил. Потому, как и ему стало ясно, что похитить живность – полдела. Долго ли, коротко продолжалось обсуждение наших дальнейших действий, сегодня, за давностью лет уже и не припомню. Все это время гусь, спокойно лежал под генкиной курткой и, что называется, не жужжал. Что значит птица, никакого инстинкта самосохранения. Если бы кто-то из нас вот также был вынужден прослушать все варианты умерщвления, которые мы с Геной перебрали над, потенциально приготовленным на обед, гусем… Умер бы этот кто-то скоропостижно от разрыва сердца, может быть даже, не приходя в сознание. Напомню, что, несмотря на тему нашего разговора, были мы мальчиками книжными, потому разговор носил чисто теоретический характер, хотя со стороны мы смотрелись, видимо, как два живодера с многолетним опытом работы. Дойдя в своих изысканиях до такой экзотической казни, как поливание гуся из огнетушителя с целью заморозки приговоренного, мы остановились, и Гена сказал:

- Да шею ему свернуть и все дела.

- Думаю, это не так просто, - сказал дальновидный я.

Но Гена уже засучил рукава и со словами «Ну, что, скотинка…» сдернул куртку с гусиной головы. Увидев нас с Геной, гусь пригнул шею и зашипел…

- Чего это он? - спросил Гена

- Ты себя в зеркале давно видел? – вопросом на вопрос, как и принято у проводников, ответил остроумный я. – Давай, крути ему шею…

Дальнейшие события можно было бы озаглавить так: «Путешествие Гены и Сереги по рабочему тамбуру одиннадцатого вагона поезда номер восемьдесят два на домашнем гусе». Гусь не давался в руки. Мало того, он издавал зловещее шипение и пытался достать своим клювом незащищенные части наших с Генкой тел. Он пытался и ему это с успехом удавалось. Мы медленно, но верно покрывались синяками от гусиных укусов. В конце концов, Генке удалось упасть на птицу, придавив ее к заплеванному полу тамбура своим весом.

- Вяжи его, - почти по гусиному прошипел Гена.

Я сбегал в дежурку и принес наволочку, которую тут же разорвал на несколько полос и полез под гуся и Гену с целью нащупать гусиные лапы. Тот еще был аттракцион. Лапы не нащупывались, все, что я находил, было или Геной или гусиным клювом, который незамедлительно оставлял на мне очередную отметину.

- Слышь, Генка, ты перекатись на спину, лапы окажутся сверху, тут я его и… - предложил умный я. Только природная, почти врожденная, вежливость и чувство такта удерживают меня от того, чтобы привести здесь ответ напарника. Тем не менее, он попытался проделать предложенный мной трюк… Лучше бы не пытался. Как оказалось, вагонный тамбур не лучшее место для демонстрации приемов классической борьбы. Взъерошенный гусь вырвался из генкиных рук и занял оборону в углу тамбура, шипя и зловеще блестя глазами.

- Может мы его того… по ходу поезда, - высказал идею решительный я.

- А жрать что? Опять пирожные? – возмутился Генка, - не, ты как хочешь, а моему

организму мясо нужно генетически. Нам же этого гуся, на двоих-то, на весь рейс хватит.

В этот момент открылась тамбурная дверь, и нас стало трое. Не считая зловещего гуся. В тамбур вошел проводник двенадцатого вагона. Мы даже не знали, как его зовут, был он из другого ВУЗа, по-моему, из Института гражданской авиации. Оценив ситуацию и, конечно же, заклеймив нас, безруких, он сказал, что к проблеме надо подходить с инженерной точки зрения. Подход с такой точки зрения закончился быстро, оказалось, что гусь не брезгует даже инженерами. Укушенный гражданский авиатор разозлился и взял на себя командирские функции. Уже через минуту мы поняли, что если джеромовский дядюшка Поджер имел высшее образование, то заканчивал он, без всякого сомнения, Киевский институт инженеров гражданской авиации. Тем не менее, оказалось, что нам не хватало именно вождя, способного, так сказать, возглавить… После десяти минут всех этих «ты стань сюда», «а ты хватай здесь», мы получили спеленатого наволочкой гуся. Победу все же праздновать было рано. Голова гуся осталась свободной и не потеряла способности к активным действиям.

- Так,- сказал авиатор и посмотрел на часы, - пять утра… Надо ускориться, мужики, через час пассажиры начнут просыпаться и чаю просить, а мы тут…

- Ну давай, ускоряйся, - пробурчал Гена, - у тебя синяков меньше.

- Нет вопросов, - ответил авиатор, шагнул к гусю и в считанные мгновения завернул последнему шею так, что она стала похожа на шнек от мясорубки. Голова гуся поникла, глаза закрылись.

- Вот как с ними надо, салаги, - это он нам с Генкой, - инженерная мысль она всегда побеждает…

С этими словами он отпустил гусиную шею. И тут мы впервые услышали, знакомое еще из детской игры «Гуси-Лебеди», га-га-га… Шея раскрутилась, гусь поднял голову, раскрыл клюв и заорал так, что… В общем пассажиры в нашем вагоне начали просыпаться задолго до намеченного инженером времени. Чтобы не делиться гусем еще и с пассажирами, мы закрыли тамбур со стороны вагона и стали думать. Думали мы недолго. Потом по очереди крутили шею несчастной птице, каждый раз удивляясь живучести и громогласности этого божьего творенья. - - Га-га-га, - орал гусь.

- Твою мать, - отзывались мы.

А в дверь ломились пассажиры с вопросом «что случилось?»

После надцатой попытки свернуть гусю шею, инженер с угрожающим видом достал из кармана складной нож, осмотрев который, мы все же решили не длить пытки, пиля ножиком пресловутую птичью шею… Чай не в гестапо. Что-то надо было делать, причем на решение было очень мало времени…

И мы нашли это решение.

Нервных просят удалиться.

Удалились?

Остальных прошу все-таки понять… уж очень нам хотелось кушать…

Мы с Генкой взяли тело спеленатого гуся, а авиатор, зажав мертвой хваткой гусиную голову ступил на межвагонную площадку… По его сигналу, безжалостный я, свободной от гусиного тела рукой, захлопнул тяжелую дверь тамбура. Врачу Гильотену такое не снилось…

Потом мы с авиатором долго отмывали тамбур от гусиной крови, а Гена, в нарушение всех норм техники безопасности, сидел у открытой двери вагона и ощипывал злосчастного гуся, бурча себе под нос страшные клятвы не есть птичьего мяса никогда в жизни.

И это еще не конец. Все кулинары мира не смогли бы приготовить гуся в вагонных условиях, но наши умы, уже натренированные в способах птичьих убийств, такую простую задачу взяли с легкостью. Предложение снести тушку к ресторанникам мы отмели из чисто корыстных побуждений. Мы решили гуся сварить в титане… в том самом, в котором обычно кипятят воду для чая. Гусь, даже разрезанный оказался слишком большим и в титан не лез. Тогда мы воззвали к совести авиатора и, как итог, чай в тот день не пили пассажиры двух вагонов. Варили мы птицу более двадцати четырех часов, периодически подливая воду. Даже после этой процедуры гусь не сдался, он был жесткий и горчил. Тем не менее, вспомнив, что горячее сырым не бывает, мы его съели. Втроем. Но было это уже по пути из Новосибирска, где-то в Зауралье.

Всю дорогу до Киева мы маялись желудочными болями, а пассажиры, нет, чтоб пожалеть нас с Генкой, все время жаловались на качество чая – «он у вас какой-то жирный и пахнет…»

- Зажрались, - говорил им Гена, - Не голодали вы…

Всякое было в жизни с той поры, а вот гусятину я не люблю по сей день. Даже не ворованную.