ПРОЙМЫ СУМЯТЛИВЫХ ДОЖИТКОВ...

Проймы сумятливых дожитков…

 

В Васильев день смурно вползал девятый час. Оттяжным выползком неспешно подбиралось утро. Иначилось с притока светлины. Мельчайше-хрупко. Чуть приметно. И почти неощутимо. Тягучая в отходе, огрызалась длинно ночь. Лениво выбиралась по закрайкам ухватистым обтягом просветлявшейся несмело тусклины… Темень еще сполна обкрадывала дни. Близнятами они текли в прирост сквозь время, полнея в незаметных перетягах. Которую уже декаду гонимый томью, выстуженный срок промерзшей походью подлизывал позимье. Под пепельно-свинцовой нависью неспешных ходом туч тишина проглатывала звуки. И лишь при ближнем новолесье, былую оброставшим росчисть, метал вовсю восточник-ветер ночной нанос в охапках снежной кутерьмы. Едва сугробил дол под темно-серым, никлым травостоем. Заносил упорно редкий след при большаке. Часом дурачился, свистя по потемневшим хлябинам раскосых деревенских подворотен. Лизал прогорклую, чадом дышавшую печную гарь в порушенных дворах. Лапал без выбора осиротевшие обглодыши остовов. Да с прытью точно неземной щедровал пудрой с шири рукавов чернющий, весь в сталисто-ломких блестках перекатов,

ближайший изволок реки. Казался чаще разудалым и молодцеватым мужиком, беспечным ко всему, творившемуся рядом… Низко, насупленными сизиною хмари далекими югами, катилось робко, совсем мимо, почти невидимое солнце. Виднелось слабо контуром сквозь матовую сень небес. Будто забыло одарить тот разнесчастный закут хоть промельком скупой, безмерно-стылой раззолоты. Как подзабыли о деревне и многие живые...

 

- И долго мы еще там будем прохлаждаться? - Трескотней высокого сопрано сыпануло плотно на лежанку. Голос оскольчато оттоком жиденьким разбился где-то у стены. Завяз плотно в тряпье, среди постенного развеса подстарковой невзрачной одежонки, исходя силой в беззвучь. Повернув ракушку уха с щедрым мочечным румянцем к невесело темневшему сплошь верху над лежанкой, женщина медленно прислушалась. Сверху - ни шороха. Ни голоса живого. Один разнокалиберный надтреснуто-сухой похмельный храп, натужно вскинувшись, угасал плавно мощью затихающих октав в протопленном обьеме пятистенка. Минуты три спустя там что-то под кряхтенье шевельнулось. Зашуршало слабо старой набивной подушкой. Повейной ослаби припадом почти не слышно шевельнуло одеялом. Дохнуло тяготно явно намученной оживкой. (Так от простудного разлома стремится плоть в земную благодать).

- И-и-и чх-и! - Всласть, сочно отчиталось, подтвердив побудку. - Тудыть тебя, едрена в корень!.. Э-э-э-х! - Пушечным раззевом округлился рот, вовсю фальшивя выплывавший звук.

- Ну и… Бока мы там себе пока не отлежали?… Не слышу… Ась? - Скривилась якобы с прослуха, заметно приподняв в морщавых росчерках шафранность ссохшихся изрядно скул…

В ответ ватно привстала тишина. Застолбенела промежью. Набухла... Разбавлялась только жидкой монотонностью настенных ходиков да редким, как от веток, шорохом от тыканья о стену дома полуослепшего, нежданно заневоленного посреди заборов и пристроек ободворья ветра-свежуна.

- Я кому все это - слышишь! - говорю? Неужто рогачу под печкой? - Вслед за голосом окрепла слухом женщина. Опоисто сошли в расплод вопросы. - Что разом стих? Глядишь, и рассказал бы, что на деревне вытворял вчерась, сгадливое ты отродье! Не слышу что-тоть… - Бедовой жесткостью обложно выказала власть.

С лежанки сквозь затяг с сопеньем уже обратно через нос струился жиденько в прохвате томи выдох. Полным приливом метился к женской душе, уповая чувственно на жалость.

- ..Хватит, небось, играть в молчанку!.. Я ж до последка все узнаю про эти похождения твои. В горазд же боле. Ежедь не в разы… - Хмыкнула весело, зыркнув на треснувший в местах побелочный обвод лежанки. - Чего умолк?.. Язык, что ль, в страхе проглотил? Ужель в твои-то годы пакостить не срамно?.. Видать, привычнее какую непотребность сотворить - и сразу же в кусты.

- А что тут говорить? Не ухвачусь мыслью никак, об чем ты там судачишь… - Тот кто-то по-щенячьи боязко вростал в притишенный отзыв. - Мозгую вот: к чему весь этот твой не знамо какой сказ приклеить-прислюня-а-вить… - С ленцой хрипотная сползла с-под верха речь в приправе блажи чесаного бока... Сподобилась расстроенной донельзя скрипке. (За ночь с потребы на припадке сгинувшего дня изрядной доли первака - скорей всего, с добавкой димедрола - как наждаком продрал кто глотку. К тому ж без удержу тянуло в сон. С того же димедрола).

- И он еще не зна-еть ничего! - Распевной вытяжкой опять пошла в атаку, кося вприглядку зеленцовый взгляд под морочную высь - А кто ж тогда, скажи на милость, вчерась без всякого пристою врасхмель шатался по деревне? Не ты ли со своим дружком Митяем? Тот хоть, понятно, мучим однотой. А ты-то! Ты!.. Да при живой жене… - Голос добрался почти к верхней из октав, вибрируя в оправе чувств.

- Так то ж по делу было там. - Взбодрел тоном на треть. - Васягиной дрова пилили. Ну и что с этого?.. - Прикрывшись отговором, на низ сползала куцо своя правда. И засветло не пили мы.. Она ж опосля нас, помнится… Точно!.. На самом выпроводе нас… Ты слышишь?.. Тольки тогда с подойником к корове шла как раз… - Как кол вбивал, приставил прочно ударение к слову «тогда».

- Вот вы с утра до этой самой дойки до вечерней ейную водку и хлестали…

- Не-е-туть, моя милашенька… Извольте-с… - Исходил натужно смехом. - Тут правота все же моя. - Когда ж тогда дрова пилить нам было? И кто, скажи, нам на халяву хотя б когда водяру выставлял?.. Вот то-то ж!

- А до домашних-то работ когда руки дойдут?

- Сравнила что: хрен с пальцем. На стороне же не всегда работа выпадает. А дома можно сделать хоть когда. И в любой день…

- Только вот дома выполнения в упор не вижу.. - Заметно построжала. - Без особенных чтобы напоминаний…

- Дак я что, не стараюсь? («Там горькую и в будни наливают, а у тебя и в праздник-то не больно разживешься.»)

- Знал бы - как же ты мне наобрыднул! - Под вздохи закивала головой. - Сил боле нету никаких терпеть!... А-а-а. Говори - не говори. Что толку… - Кислынью сдобрила в итоге речь.

Следом накинулась на вечные заботы по хозяйству. Легчавым шарканьем послушно оживилась обнизь, выдавая кахдый из ее шагов. Песочным мерным пересевом выбился уронно из-под халатовой фланели абрикосового цвета тонехонький растрога шелест… Загрохало вразлад чем-то по лавке. Жестяно огрызнулись оскользи половника бока старого хозяйского ведра. Потом с лоханью пойла поросятам, огрузнев от тяжести походкой, женщина направилась было во двор, сьязвив по ходу:

- Хватит, небось, валявой в вынеге томиться. До пролежней, гляди, не долежись. Хозяева все справные давно в работе все…

- Ну, встану я… А дальше что? Идти на улицу ворон считать. Так что ль, по-твоему?..

- А дуракам всегда работы не хватает… Пока ж они надумают - а глядь - ее уже и след простыл…

- Вот ты и рада приписать меня к ним всякий раз.

- Да!.. Я ж забыла. - Как бы спохватилась. - К чему я поучаю всякий раз тебя?.. Ты ж любишь сладко есть да мягко спать. За мой, конечно, счет. А то, что от тебя на голый шиш отдачи, в расчет ты вовсе не берешь… Вот и прикинь, что толку от тебя. Как молока с козла…

 

…Женщина раскрыла дверь во двор. Оседлала стойчато ногой горбыль приступка. Подалась телом вперед. В отклон от сенцев. Шагнула за порог… Навстречу ей сразу в дыбки привстал притыка-ветер. Слабнуще-вейно, в сутычь, тут же обдала порошливым налетом вьюга. Осыпало всю порхлым снегом. Лицо живо лизнула прохолодь, дрожно отозвавшись по закожью. Заметь бесстыдно пробиралась к шее. Тянулась в рукава. Обложно притесня к телу подол, змеей кинулась в ноги. Голые руки стал вскоре колко подирать мороз… Встряхнулась знобко телом. Сошла с приступка под оглядом полукружным. Засеменила, правясь ходко оследь… В углу двора, ближе к отынку, вертлявой, юркой сыпью манным наметом на постой приростом медленным упрямая ставала суверть. Туда же обмерком в робкий яснец неплотно бросило тень с крыши. Слева свежел к курятнику разлапистый крысиный след… Зажившим ветерком от сада донесло крадливо истончавший дошепт паветвей. Вчерашний ее след до хлева тянулся частой и неровной цепью. Угадливо белел свежей присыпкой, будто под тонким вытрясом муки. Мягко влитый серый цвет неровно затенял небольшой двор. Гуща его в глуби темнилась. Ровно забивалась по углам. Мутно сизясь, вверху безмерные текли на запад стада туч. Ей показалось вдруг, будто забилась маленьким живым кусочком вся ее деревня на истинном отводе бытия. Перечила безмерной силе стыли. И что природа спуском всех погодных напастей вдруг пожелала отыграться на деревне за строптивость. Как стая бешеных собак, напустились без разбору и завьюжины, и весь уметчивый, пресыщенный не в меру снег, и вставший на прирост прихват морозный. Иной раз ей казалось, что в такой подсыпчивой зиме и не уняться уж погоде… В мерготном строе думок, скоро управясь по хозяйству, заспешила женщина по наследи домой. Ловко сняла с веревки застиранную тряпку для полов. Пересеклась привычно с благодарным взглядом кобеля. На том же горбыле после обмета веником в мелкой кадрильной топотне оббила с низа валенок приставший снег. Рукой проворно потянулась до пробойного запора…

 

Пока выслушивал все женины укоры, мужик совсем забыл о самочувтвии своем. Невольно отдалил до времени здоровье от любых его определений…

- Ы-кх-хы-ы… Бх-ху-у... - Зашелся сразу кусковато, обрывью, теперь уже трескуче-низким и грудным, напрочь осипшим кашлем. Будто вырывались жилы из нутра. Как с задоха. Клочьями. В сплошном растяге жил. - Гхо-ой-я-а-а! - Прохрипел на выдохе. Тянул надсадно. Долговато. Аж до сипоты. Словно вибрировал струной в надрыве оголенный где-то внутри нерв.. Он едва дождался шороха притвора за женой. И сразу - вниз. Быстрее сиганул к столу. К воде! Тряско налил в стакан почти до верха. Поднес…. Только язык как будто ссохся. Запал на дно в сивушном сушняке. А рот. (Тут даже вспомнить тошно!)… Туда будто сходили за ночь кошки всей округи! Да еще огромный жуткий ком катался наждаком по ничем не смазанному горлу. Настойчиво. Першаще-неизбывно. И чересчур противно. Тянуло на одно: сиеминутно его сплюнуть. Он даже ясно вдруг его себе представил, этот сгусток. Такой весь иззелена-сизо-склизкий. Тягучий весь. Безмерно неприятный… Пока лежал - терпелось со своим похмельным бедством.. Как слез - все и пошло. Понес в растряс болячки. Будто кобель приблудный выбрался с прибавой из репейника… Несуразица творилась с головой. Разлад-с руками.. Любой входящий звук звенел в будто распухшей голове чугунным, загустевшим боем с колокольни. Трясучка нервной дробью мелко билась в пальцах, словно в силках только что пойманная птаха. Жадно, заглотом, с горем пополам выпил почти всю воду, заливая жар. (Так сокрушался в то же время, что не нашел банку с рассолом!)… Скрипом пожаловалась на несмазанные петли уличная дверь, впуская в дом хозяйку. Сбив половицу и припав в странный шпагат, мужик опять рванул к лежанке. «Глядишь, от этих всяких перепоев вскорости точно в Шульберты подамся. - Горьковато пошутил вдруг над собой, глядя на руки. - Мне б только к пианину знать как подобраться. Да что нажать когда. И где… Уж там я приложусь! Будьте любезны! На обе сразу пятерни. За всю капеллу что есть мочи расстараюсь.. Такой, поди, концерт охотливо сварганю. - Едва снова не чихнул, вдохнув с лишком остро-пахучую печную пыль, приподнятую где-то рядом поворотом тела. - Еще какие ноты выдам. Всякими фугами там, да еще с капризами впривязку, любую душу аж до пяток одним махом проберу.. Под форменный, будто от сливочек, облиз!... Деревенские-то все свои углы навзрыд обплачут. Собаки, даже те неделю от довольства будут выть… Мне б только слух под что настроить… Да к инструменту хоть маленько приловчиться.». От шутки ни на чуть не полегчало. Все также ощущал себя разбитым. (Сравнил было с последним из комбайнов, располовиненным за три последних года, ютящимся ныне в углу колхозного двора). Даже зачастую одно и то же место - разными частями. Если мочки ушей приятно полнились теплом, то по самим ушам крупнел, вспухая, шум. Давил на перепонки.. А сзади - страх подумать... Спина - как не своя! Недвижь свела лопатки. Будто до самого утра их все в металле отливали. Грудь - так та совсем была как в проволочном, с прикрутью, обхвате. Добивала тело ломота, застрявши сущим колом в пояснице…

 

Жена вошла, снимая на ходу платок. Жадно и часто задышала от ходьбы. Свежо предстала под рдяным обметом щек. Кряхтя, разулась. Скинула фуфайку.

- Вот распогодилось… Сколько же можно? Четвертый день без продыху лютует завируха… Что с ней стряслось, с этой погодой… - Перевела тихо вопрос на размышление. - Ума не приложу. Не проморгается никак. - Пройдя к окну, села на стул. Поглядела с грустью в палисадник, будто ища ответ. - Нечто какая лиховщина забрела, безвременно пристав к округе….

Встала. Бесцельно почесала нос… С упавшим настроением, не медля, снова накинулась на мужика. Как под лупой взялась опять за переборы той же кучи недостатков:

- Эти все твои пьянки-гулянки, поверь мне, до добра не доведут. Вон в зеркало поди позырь, на кого похож стал, ирод!.. - Указательным, будто из воска, пальцем живо проткнула вдруг настоянный на запахах прогара, загустевший с вытопки томливый душник. - Взял себе в моду шляться по ночам. Да на подгуле все… Гляди, герой каков! Сущий лайдак, паралик его возьми. Хотя б собаки как-то подлатали, уж коль никак не подберет лихая. - Опустила скрутку пальцев к угловатому краю стола. Не глядя, откусила заусенец на левом мизинце. - Что ни вечер - как разжигает что его. Будто нечистая несет по всей округе. Все колобро-одничает. Шастает дворами. Хоть ты привязывай его к ноге.. Никак, будь ты неладен, дома не сидится!.. - Протяжно завздыхала. Добавила с ехидцей. - Вот правильно все ж люди говорят: «Дурная голова ногам покоя не дает.

Мужик как растворился в тишине. Затих мышонком.

- Не стыдобища ль маяться по всей округе из-за проклятого стакана самогона? Дома, видать, от жирования одной лишь палки в пособь и недостает. - Нарочитая приливами накатывалась злость, пенясь обманкой–вскипом. - Глаза мои бы не глядели на тебя!.. Изгинул бы от приеди куда. Уж даже на причастии поперед всех святых стоишь другой раз… - Поглядела на закапанную свечку на окне.

- Что тут такого?.. Не кобелюсь же я! - Как прорвало того. Крикнул без выгляду, будто с окопа. Вытер рукой со лба капельки высеянного с плотного угреву пота. (В который раз уж проступил с припарка топленой отрана печки). - Вот потому и ухожу, чтобы оскоминой не быть… Не снюхиваюсь с кем же.

- Эт-того еще недоставало! - Прилетел в гости огалошенный супругин валенок. - И думать даже не моги!.. В такой порядок приведу - родня вся скопом не узнает! - Сошла на крик. Как кто облил ведром колодезной воды. - Ухватом поперек вон как перетяну!.. - Так и пестрила в тонах речь.

- «Надо ж! Карябнул за болячку… - Позлился на себя. – Теперь - сплошной молчок. Пусть переярится. А то, не ровен час, зачнет еще середь избы до вечера зуить - избавы точно не дождусь».

Жена за чем-то отошла в светелку. Скрипнула противно дверцей шкафа. Чем-то зашуршала монотонно… В проглядь одверья виделась мужу с печи божница с белой каймою рушника. Свеча с жирным оплавом осередь. Старый помянник на столе. В три ряда легшая к торцу избы пестрынь дорожек. На стенке - рамки с разномером давних фотографий… Вскоре супружница пришла. С подолом наскоре порожек переполз и нафталин, незримо увязавшийся за ней от шкафа. Приставленный к швейной машинке табурет через минуту выдал: села. Замолчала, роясь на коленях в принесенных тряпках. С легким щелчком приподняла в машинке лапку. Закорпела… Расставшись с маятным желанием продеть хоть как-то нить в игольное ушко, поругивала редким цоканьем себя. Под конец даже забубнила:

- И не в подстарках же еще, а все в глазах плыветь. Сливается кучмя. Хоть отдавай кому теперь машинку… - Качнула тройку раз побитым серой проседью причесом с закрученным затылочным пучком. - А ить досталась она, помнится, тогда мне уж в такой наклад… Попогорбатилсь я на нее в колхозе..

Минуты две, слаще попутно раззевавшись, она не отрывалась от окна. Потом все отложила. Встала. Шурша, влажно протерла тряпкой стол..

- Вон как завывает за окном, побей ее холера! И откуда столько снега у зимы? - Походя кручинилась опять от непогоды.. Чуть погодя взялась за старое. Как скрип велосипедной ржавой цепи, стали крутиться разнотонно причитанья в дремливо-сером, душном воздухе жилья. Под придувным подсевком снега в рамы двойные окон.

- ...Прям шило в заднице. Юлявый весь какой. - Причмокнула, стыдя. - Домой бы, что ль, не заявлялся, коли в походни подался. Гляди-ко, коий уже раз повина из тебя за все провинки не выходит. Бесстыдец эдакий… - Давилась недовольством. - Ударился в такое - всем чертям не снилось. И конца-края этому не видно. - Ворчала про себя, чуть негодуя по привычке. - Ох, учиню я тебе судный день! Поверь моей грешной душе - так отыграюсь!.. - На миг закрыла в наслаждении глаза. - За все - и сразу. Прям подчистую обкорнаю прыть. До распоследнего до самого запоя доберусь… Еще, не дай бог, с бабами с кем шашни крутишь… Гм-м-м!.. - Стрелой взметнулась, брызнула зеленоватость взгляда. Металлом обковался голос. - За-те-вва-ешь непотребности какие!. - Будто взвилась, протянув отцедом злость сквозь сцепленные реденькие зубы. - Гляди мне-е-е!… - В волосок сузился прищур. Лучи морщин сошли к вискам.

В избе как после грома чуткая встала в вырост тишина. Уперлась плотно в стены.

- Дак я ж сказал… С Митяем только… Это самое… И то не в интересе в том, что у тебя под темям… Как перед богом каюсь, что вчерась махнул маленько. Но вовсе не вприпад, а только пригубивши… Всего лишь крохотульку… Причем пойми, сугубо лишь по случаю…

- Позавчерась - и что! - опять был случай? С тем же твоим всегдашним благодетелем Митяем. Растудыть его к едреной Фене!.. - Всплошь плотнел голосовой засыл с зенитной частотой. Ложился покучней к лежанке, как к накату.

- Сама ж просила лошадь на сегодня у него. - Виновато опустил глаза. Козырьком русых ресниц будто прикрылся от стыда… - Вот… Остограмился всего чуток... А ты мне баб своих под нос кучей суешь!.. Боезапас не тот. Сама же знаешь. Почти вся сила мужиковская моя просеялась песком из решета по всем моим работам.. Разве что молитвы к сну учить осталось на дожиток последней радостью земной… Да еще ты с похабщиной тут носишься под носом, как та курица с яйцом… Рожденный пить любовью в век не разболеет. Ему б с похмелин лишь рассола банку где нащупать, а не бабское телесное добро... - Как мог, отбился от жены заметно перекошенным остатком интеллекта. В распухшей голове еще бродил какой-то гул средь каши думок. Более схожий с самолетным. И в этой жути как будто плавали горячими мозги.

- За пьянку за вчерашнюю будет особенный с тобою разговор… - Смягчила быстро тон, рубанув ладонью уголок стола. Потом смачно отсморкалась в угол фартука.

«На кой-то ляд дался тебе вчерашний мой запой? Тут уж ты сразу - грудь вперед, чтобы права качать!.. Отбоя нет от поучений этих. Как вспомню - сразу в дрожь кидает. Руке невмоготу стакан до рта другой раз донести… Без запинаний шпаришь, нечто молитву поп. Аж распалилась вся… Ведь знаеть же: перековать меня в другого не удастся. Как даже в пластилин размять. Забыла то, что совершен я штучно. В одном разе. И все что ни на есть нутро мое от бати моего. А он - прикинуть бы давно могла - прилично в свое время попивал. Правда, всегда после работы потреблял. Мне же теперь, окромя всех халтур да горсти пенсии работы до кончины не видать. Поэтому и пью, когда и где придется… - Подгребя, чесал довольно с гладко подобраных обоснований пятку. Даже воспрял. Но только для себя. - И подле юбки ейной я не оченно намерен ошиваться. Об чем таком можно глагольствовать с любой из баб? Хотя б и со своей. У них у всех подряд - сплошной по фазе сдвиг. Да коротит с годами, видно, часто. Сыпятся в рухлядь бабьими частями. Всякой фигней любого заморочат... Додумалась к уклону лет! Любовь какую-то для смеха откопала. Привертеть из баб еще какую метит мне… Тут они все пооставались - смех живой! - окрестного дремучей леса. Им бы хоть раз в год в церковь на причастие добраться, чтоб Троицу с Успением не спутать. Да по поминкам остальное время ошиваться. Пусть справно лопают кутью.. Да вволю наревутся… Туда же и мою... Пошла б лучше к кому вон вдоволь лясы поточить…»

- Вопрос один точит меня. На неспокой все облекает. Весь заковырчатый такой. Прям в тяготу… - Подпер коротким эпилогом мысли. Скосил важно глаза в чернину потолка.

- Сходи лучше надвор. Авось и полегчаеть… - Кивнула равнодушно в сторону дверей.

- Даже послушать - и того не возжелаешь. - Обиделся. - А коли там, в башке моей, в просеве выпало какое истины зерно? - Выпятил важно нижнюю губу. - Может, сурьезнее его и не бывает…

- Это что еще там за вопрос такой в твоей башке пустой? Тебя же с Рождества только один вопрос и мучит. Нечто с травы скотину пучит.... - Новый отговор, будто монету, отчеканила наверх. С моральной донельзя загнеткой. Предельно крепко. Будто со скрежетом закручивала на болт гайку. - Никак в минувшем четверге вдруг опознали что из жития святых? Или вчерашнюю погоду приговорили под обмыв? - Стала на старую дорожку - Могу обрадовать - она только к весне и установится. - Засквозило в голосе подвохом. - Разбратаю я вас как-нибудь при случае, шельмовое вы эдак племя. Как пить дать, разолью! Еще попомните меня.. - Тем же пальцем в назиданье постучала глухо по столу. - Дай только вот дорваться!.. Выскубу облезлый чуб твой до самых распоследних волосенок! И твоему дружку, поверь, учиню полный разгон ! Помчит домой быстрее ветра… Под свой вгоню устав. Уж мало не покажется. - Отчитала на едином вдохе.

- Опять как коршун налетела. Вчистую обклевала... - Раздул в отбое щеки. - Знать начисто не хочешь ничего. А я хотел одно сказать: Митяй все ж на сегодня мерина дать обещался. Скажи, стоит ли брать?… Или забыла? - Уперся острием вопроса голос мужика. - А ты тут прямо антимонии вовсю разводишь. Пудришь мозги.. До тошноты почти замуштровала… - Вздохнул так тяжело, как будто нес мешок пшеницы на спине. - Все в кучу норовишь свалить… Но знай. Не кабыздиться чтоб потом… От нас он денег вовсе не возьмет. Просил лишь печь к лету помочь обмазать..

- А ежли бы обмазать не смогла?.. Что ж теперь нам – твоего Митяя на руках носить? Святой какой! Все ставит в интерес свой. Качаеть тут права!… Деньгами попозжей бы и отдали - Как что на полку положила, чеканно выдала резон. - И уговор совсем не для того был нужен, чтобы за каждым словом там стоял стакан… Ужель до визгу поросячьего надо и впрямь было нажраться? - Теперь добрался до лежанки более чувственный пристыд. Проще. Грубей. Октавой ниже. И оттого понятней.

- Митяй мне кореш. И ты это прекрасно знаешь. Дружбой, как видишь, не торгует.. - Голос мужа неприкрыто отвердел. Будто скатался в ком. Стал узловатым. С легкой рыхлинкой боязни. Как у стряхшей от дождей к пролетью супеси в полях, готовой к новому дождю. - У него ж, знаешь сама, характер. Сугубый особливо. Сплошь колкий и прямой… Прям нечто у ерша. И весь, как есть, из принципов составлен…

- Какие все хара-а-ктерные сплошь!. Как ни крутнись - везде они. Хоть плюнь куда не глядя - никак не промахнешься… Вот принципы свои с характером пускай себе на яйца и повесит. Или прибьет к избе. Сподручней будет. Чтоб, выходя куда, с собой не брал. Они без надобы другим. А дома чтоб подцепливал к мудевинам своим. Авось и пригодятся - Заводила нижней оттопыренной губой с едва видным обслюнявком. - Кем возомнил себя!.. Подумаешь: завел во дворе лошадь. Так сразу кровь заголубела. Нечто князек какой - прямо как гнойный прыщ при заднице али нарост лишайный. Лишний раз и тронуть, подойтить будешь бояться… А уж спросить? - Надела маску важности, кривляясь под Митяя, на длиноватое, в трех лобных бороздах, лицо - Куда уж нам, смердоподобным этим нечестивцам. - Как извинялась подковырчато за саму жизнь свою не из-за нелюбви к Митяю, а только за совместность ихних с мужем пьянок. В раскрытом рту блеснул от света лампочки белесовато-розово язык.

- Да ладно ты!.. Простой он весь. Свой в доску. Без никаких тебе задорин и сучков. Не наговаривай зазря… Насчет же гонора… - Моргнул, ища что-то в защиту -… То это дело даже поминанья не достойно. Мало что как сказал! Да и кому какое дело?… Может, в запале был. Иль дурь на миг проклюнулась в мозгу… С кем не бывает? Я тебе честно, в истинности полной говорю…

- Конечно. Проще не бывает… Еще бы! Столько вместе выхлебать. Ты за этот его гонор всю свою совесть у него в избе оставил. Вытер ею пол… И сам-то ты - еще тот гусь. За моей спиной, гляди, прихоронился. Прикинулся под простачка. Живешь себе - и в ус не дуешь. - Блаженно раскивалась головой по сторонам. - Поплевываешь тихо в потолок... Всегда сыт. Чисто мыт. Вечно пьян. И нос весь в табаке…

- Я начал с гонора. С его самого… А ты уже вон сколько навернула. Троим уж, точно, за весь день не разгрести…

- И гонор мне его без всяческой нужды… Не в доме ж им мести. Или кидать в засолку.

- Каков уж есть. Не шуба ведь - не вывернешь изнанкой… «Отстала бы. - Взмолился про себя. - Такая приставучая с утра. Как тот репейник за Никитиных двором… Может, приснилось что не то».

- А ведь в писании, поди, написано, чтоб ближнего любить, нечто себя.

- Ага…Чтоб еще ближний и с карачек не вставал… Так же по-твоему выходит?

- Ну-у-у… Ты уж это… И совсем того. Сравнила что… - Не знал, что и сказать.

- А ты не защищай! Не умничай. Заступник выискался здесь. Да оба вы… - Споткнулась было речью. Сглотнула быстренько слюну. Кинулась быстро довершать… - Два сапога эдаких - пара… Аж зла мне не хватает на обоих… Лучше молчи. Не тереби меня. Пока я добрая. - Голос нервно забился. Задрожал - …Сопи себе скромно в две дырки. Супротив даже и не заикайся… - Щуплый кулачок глухо ударился в выступ коленки.

- Дак я же это.. И молчу… Сама заводишься. Никак не охолонешь. Нечто какие шкварки в сковородке...

- Правильно делаешь… Что мне с тебя такого взять? Лучше уж с умным потерять, чем с дураком найти. Точно так и с вашей лошадью. Осталось разве что поклоны отбивать по всем углам за здравие Митяевой души. - Обиделась. В нить сжала губы. Будто итогом, жирно закругляла весь разнос. Следом бросила в остывших чувствах взгляд в окно. Повернулась и сама, бесцельно окунувшись в проглядь…

В избу пробралась, почти вкралась затишь. Вольготно вылеглась в серые затьмы промеж притихшими супругами. Подрастала, напряженно растекаясь, пауза. Было слышно, как возилась на полу с клочком газеты кошка. Да все частили под раскат качельный ходики правей окна. С сильно темнившимся по верху лесом в подрисовке. Да с выводком медвежьим посреди увала старых сосен. Жена уж было начала вязать. Пыталась одолеть покой. Взяла неспешно в руки спицы с клубочком рыжей шерсти размером с кулачок. Накинула пару рядов петель. Задумалась… Потом все резко отложила. Почему-то сразу расхотелось. Повернула голову к лежанке. Вновь понеслась в атаку. Встала.

- Слышь, ты, ощипок петушиный? Чуть не забыла давече… А не заваздаться не мог? Кудыть ты вляпался, будто не мог разуть зенки свои? - Сразу усилила напор. - Надо ж так было совесть потерять, чтобы ужраться до упаду!.. И умудрился ж расстараться, чтоб так вот, нечто ель в игрушках, вчистую обваляться в кизяках!...

- Так это после дров. Позжей… В конюшне у Митяя был. Там темнотища – глаз коли. И склизь имеется у входа. Вся мерзлая… Вот я и подвернулся. Поверь, вкрай несподручно было… Не понарошку ведь. - Пронял виной свою истерзанную душу. Выложил, будто на блюдечке, вчерашний, с перебора, грех.

- Час от часу не легче… - Жена сморкнулась. Уже в белую тряпчонку. - Ты что забыл там, на конюшне этой?

- Просто зашел. А что?… Раз только обскользнулся. Так ты уж сразу - в крик. Обголосилась вся…

- Он шагу без тебя ступить, видать, никак не может. Дите какое. А ты как хвост при ем… - Вздохнула тяжко.. Под растяг. Выдала прилив минора. Уставила опять в окно большие, пресноватой зеленью повитые уставшие глаза. - Мало тебе досталось. Шмандыхнулся б еще лбом вдобавок. Может, хоть немного б поумнел… - Выдержав ловко паузу, принарядила речь в мажорные - лишь для себя - тона. Учти! Стирать твои вонючие портки теперь не буду. Отыгрался ты, дружочек… Где загрязнил - там и стирай. Отсыпай себе, сколь хочешь, порошка. Тазик - под мышку. И - вперед!… Я их нынче даже замачивать не стала. Вон, выйди погляди. Они так и лежат середь двора . Сходи. Сходи-ка. Полюбуйся, коли хочешь. Барбос - уж до чего привычный к грязи - и тот от них свой нос воротит. К жрачке своей с утра из-за твоей вонишши никак не смеет подступиться. Одно кубло из-за тебя и стережет… А ты в них по деревне щеголял. Крутил, выпендривался провонявшим задом… Позор в разнос таскал, будь ты неладен!

- Нельзя и обступиться… Как волка шелудивого какого обложила всего напрочь. Вознегодовал поосторожней. - Навесь тебе погоны - сразу на распыл сведешь!

- У тебя вечно так: как не понос, так золотуха - Махнула зло рукой. - Недели за тобой порядочной за два последних года никак припомнить не могу. В подмогу по хозяйству век не дозовешься. Потому как ты, глаза едва продравши, завсегда спешишь быстрей удрать из дома. Залить за воротник себе поболее спешишь. Боишься - не достанется. А вот чего пожрать вкусней, в обстирку да на сон домой дорогу быстро вспоминаешь. Там же дуреха ждет - как миленькая примет. И вся готовка с пылу будет подана. И чистое белье тебе. Изба всегда протоплена. И даже сказка к полному засыпу… А ты вот это не видал? - Скрутила смачно фигу. - Я тебе так прямо в наглые твои глаза скажу, охломонова ты начисто душа… В работницы к тебе вовек не нанималась! И лямку я одна тянуть не собираюсь. А пенсией, которой ты так часто козыряешь, заткни свой зад. Иль в нужник брось. Толку-то с нее - одно название. К лету, гляди, еще Андрей заявится с детьми. А тут их встретит дед с этим синюшным носом. Стыда ж не оберешься за тебя!.. Мой тебе сказ: давай завязывай скорее с пьянкой. Сколько ты горькую не пей - ее всю не перехлебаешь. Она вас, дураков, первей со света изживет. Разом сведет в могилу. А вот сама останется. Других таких же вот придурков поджидать…

- Вот ты меня все время виноватишь. И все пи-и-лишь. Пи-и-лишь. - Зашевелился недовольно на лежанке муж сухотным телом. - Будто какой паршивец я. Аль злостный паразит, того, аспидный.

- А то и нет? - Жена взорвалась в крик. - Еще лежит и выступает!.. - Аж захлебнулась от обиды….

«Во зацепил! Точно старую болячку ковырнул… Зарекался же молчать!». - Корил себя под трепыхавшееся той же пойманною птицей сердце. Вытер рукой со лба в который уже раз холодноватый, липкий пот.

- Ты от работы точно не умрешь… Мама-покойница всегда мне говорила: «Ну что ты, Надька, в нем нашла? Ребята на деревне косяками ходют, а ты все к етому будто присохла. Нечто глаза какою пеленою застит ».

- Зачем тогда за меня замуж выходила? - Мужик гордо потянул правую ногу к потолку. - «Люблю - все говорила. Пойду хоть на край све-ета». - Перебросил вправо плавь мозгов.

- Да глупая была – Жена стала задумчиво разглядывать чуть видимую складку на клеенке. - Ко мне ведь сваталось немало женихов. Проворные. Смазливенькие были. Уж точно не чета тебе. - Озорно вдруг стала править взгляд прохватом полукружным сквозь пелену маренго по избе. В уголки чуть сжатых губ вплывала легкая улыбка. Застыла кротко в ямочках. Взор стал каким-то искренне-живым. Малость наивным. Тепловато-юным. - Да замуж захотелось.. А за кого - без важности особой?.. Да хоть за черта лысого… Теперь, истинный бог, ни за какие бы коврижки за тебя бы не пошла… Что я с тобой видала в этой жизни?.. Одних лишь пакостей сплошную круговерть. А я ему - любовь, уход. Да всякое другое. Обвешала довольствами всего, как грудь военную значками. Мол, принимай за должное и здравствуй, ненаглядный ты мой раздолбай… - Под едкий смех развела руки.

- Нынче можно цельный воз наговорить.. На моей памяти один Санек Сморчонок за тобой и увивался.. Пока я не отбил. - В наплыве радости расперло было грудь в жидких закрайках седины. Голос звучал уверенно. В легком прихвате тверди. Будто густел бетон. Впервые за все нынешнее утро муж испытал некую радость за себя.

- Какой отбил? Молчал бы, отбивальщик хренов… Когда ты с армии пришел, Санек со мной уже в ту пору не водился. Он к тому часу в город сьехал. Мозговитый шибко, помнится, был парень. Вот и отдали на учебу в институт… Выбился крепко опосля. Сестра его нынче Фроловой отписала, будто бы где-то на высокой должности стоит. Живет, мне сказывали, справно. Сам из себя холеный. Лицом аж залоснился весь. На карточке видала. И на патрете – при параде - строгий весь такой. При галстуке… Даже на пенсию начальство, говорили, не пускает. Так ценют, значить. Вот так-то... - Цокнула заметно языком - А ты кто таков ныне? Весь напрочь сущий голодранец. Толку - на грош. К тому ж пустой весь. Сущий балабол… Остался умным только перед всем колхозным стадом. Разве что хлестуны коровам можешь закрутить. Да воробьев способен свистом распугать. Со всех изб сразу… Но если и к порткам не доберутся руки застирать, то будут люди замест пугала таскать тебя с самой весны к себе на огороды. Даже стоять не надо будет. Вороны к термоядерному духу от твоих штанин на километр не подлетят! – Заскрипела, поднимаясь, стулом. - Устала я от заморок твоих, как черт от ладана… А то еще полезешь ковыряться в правом ухе левою рукой… Ума большого тут не надо.

- Насчет руки и не упомню что-тоть… - Лицо скривилось, как от сьеденного враз лимона…

- Может, по пьяной лавке что и было. А с пьяного чего возьмешь? - Растянул конец поравнодушней.

- Вот в пьянке-то вы все и напоказ. И никаким ренгеном тут не надобно светить. Али вот этим, новым. Ну-у! Коим, бывает, мужиков зовут… Только ж вертелось в голове… Ой! Тьфу, ты! Лазарем!.. - Замолчала, перебирая в мыслях эпилог. Потом решилась, приближая точку в монологе. - Навскидку видно все. Дурь так и прет. Свищет струей, будто с поносных поросят…

«В который раз уж за мои мозги вцепилась. Дались же они ей!» - Негодовал в себе.

- Не такой уж я дурак, как тебе кажется. Кое-что булькает в башке. Даже с приварком…

- И умный тоже не такой.

- Я одно время в техникум хотел. - Запрокинул было гордо набок голову.

- Ну и что с этого? Мало что кто хотел. - Задалась насмешкой. - Рядился в волки, да вот хвост от телки… - Озвончавший голос покатился в пересыпах.

- Тебе видней… А про Санька… - Сходила с голоса скрипучесть. - Не буду утверждать, что впрямь отбил. - Взбороздил лоб. - За столько лет всего и не упомянешь.. Вот насчет умности моей - ты зря... Голова пока в сплошном порядке. И руки выросли при нужном месте. «Не пришей к чему рукав» меня уж точно не касаемо…

- Высохли твои мозги. Пропил ты все их. Напрочь. - Качала головой в пристыде - А насчет рук… Были бы в нужном месте - хлев бы еще летом починил… Да новый столбик угловой от улицы давно бы вбил. Не ждал зимы. Или все надо указать. Ткнуть мордой... Иди, поглянь на столб! Стоит вон скособоченный. Впору как ты вчерашний сам… Хозяин,мать твою! Название одно…

- «Дался тебе тот столб с хлевом придачу.. С самого Покрова нету спасу. Всю плешь проела. Вчистую высосала соки… Никак память отшибло. Говорил же - нету досок.»

- Молчишь?.. Вот то-то… - Жена все поняла по-своему. Довольная, угомонилась.

- «Какая ж тебя муха укусила? Как змей огнем, так взбалмошью вся дышешь. Скорей всего обиделась, что вчера дров не наносил… Зато я их натюкал-напилюкал намного наперед. Нонешней зимы на них и то не хватит»

Жена тем временем засеменила к печке. Сдвинув заслонку, притянула рогачом к себе пятилитровый чугунок. Отгребла обратно обуглявшийся, растрескавшийся жар.

- Повремени подкладывать-то в печку… Потом всего насквозь прошибло. Лоб прямо каплями усеян. - Взмолился с горечью.

- Гляди, расчухался небось… Доколе будешь преть от неохоты? Слазий, кому сказала! Щи вон уже и так перетомились, ждавши. Вчерась к ним не дотронулся. Сегодня тоже не допросишься никак. Разлегся - принц какой.. - Шумно бухнула в подпечник рогачом. - Кому, скажи на милость, все готовлю? Неужто свиньям выливать?.. Не жирно будет? - Покрикивая, с грузным звяканьем открыла крышку. Стала звучно пробовать с половника в прихлебе духовитую, сполна притомленную жижу. - На кой мне черт такой едок? - Неспешно облизала губы. Поставила рядом с заслонкой чугунок. Прикрыла закопченной, глуховато отозвавшейся вслед крышкой.

- Поем. Поем. - Заспешил речью. - Погодь маленько… Распар такой меня тут одолел. - Сладко зевнул. - Похлеще иной баньки. - Стал вдруг нахваливать жену за раннюю растопку. - И в самый раз - налей-ка динатуры шкалик. Будем рематизьму бой давать… Чую нюхом – надо растиркой к телу приложиться. Ма-аленьким таким накатиком пройтись. Да чтобы поплавней. Нежне-е-е - Аж захлебнулся от предчувствия похмелья.

- Ага. Так я тебе и разбежалась… - Жена отбилась резко жестким отговором. - Какой дурак посреди дня себе растирки будет делать? Так что гуляй-ка, парень. До завечерья перебьешься.

- Ну ладно. Вспомогни чуток - Как распластался в просьбе.

- И даже вечером - не шкалик, а на ватку… А то еще, неровен час, уйдет за воротник. - Чеканная сползала строгость с женских уст. - И не проси… Да еще чего удумал! Днем?.. - Удивление встало в глазах. - Прок-то, говорю, какой? День поперед еще не встал. А то куда на улицу приспичит. К примеру, до того ж Митяя. За санями, скажем… Врачи и то всегда прописывают на ночь... Мудришь ты что-то - насквозь вижу.

- Неужто я алкаш какой? - Отстаивал уловку. - А если спину в самый раз и прострелило? И терпеть мочи нетуть? Ломит же всего… Живая страсть! Боюсь даже плечами ворохнуть. Как встряло что промеж лопаток. Представляешь...

- Все! Не канючь… - Отрезала. - Сказала, не налью. И точка! - Возвела уже стеной отказ. - Хватит цыганить.

- Хоть загибайся тут… Не вспомогнет ничем. - Буркнул вяло вниз. – Околеешь - даже не заметит.

- Шатия-братия ваша пропойная многих из нас еще переживет.

- Ну, не скажи…

- Коли еще можешь шевелиться - значит, не совсем приперло. - И вовсе отмахнулась.

Иван с грустинкой стал разглядывать лежанку. Жизнь снова стала скучной. Неприветной. Слишком сероватой. Как у сегодняшней, в сплошной свинцовой тусклине, оглохшей раннице полуслепого заоконья. Да и у всей разом зимы в деревне… Тоскливо поглядел на темный деревянный потолок. Донельзя показалось муторно. Совсем неинтересно. Перевел угрюмый взгляд на стенку. Бросил вправо по обоям. Чуточку вьедливо. Неспешно. В самом углу уставился в полоску, обданную светом. Приметил там ожившего не к часу паука. Прищурил правый глаз. Проверил: не двоилось. - «До чего ж живучи, твари! То помирают. То отходют. - Удивился про себя. - Прям-таки жизнь у них как по заказу. И не чета моей. Одна мечта!»

- «Рассолу бы в себя плеснуть. Так нет же: встала над душой! И уходить не хочет никуда. Как чует что…» - Укорял нетерпеливо про себя жену. «Везет же таким тварям. - Взмолился было, глядя на того же паука. - Вот мне бы так: как поднабрался поверх меры - сразу откидываешь лапки. Чтобы с похмелья вволю отойти. Потом - опять вертайся к жизни ». - Тяготно дохнул на занавеску самогонным перегаром вперемешку с крепким духом чеснока. Глубоко вздохнул с досады.

- Давай, вставай. Щи ждать не будут… - Перебила жена думки под новый, еще сильнее учащенный, воробьиный трепет сердца мужика. - А чтоб в постель доставить - мочи нету по твоей хлипкой лесенке залезть. Да сослепу могем еще и вывернуть тарелку на твое распухшее, прости Господи, рыло. И белого передника, что в рюшках - оторочках, у меня тоже не имеется налично. Денежек - нет. - Развела пошире руки. Потом вдруг спохватилась, добавляя. - По памяти моей старому барству по утрам под нос все ж еще кофий тоже подносили… Ужель не так? - Глаза лукаво засверкали. – Приплатишь - угощу…

- Все так… Как в том твоем позавчерашнем сериале. Когда ты пережарила картошку…

- Хоть б и так, как в ем самом. Пусть даже выдумано все. А так красиво… - Довольная, мотала головой. - А вот картохой ты меня не попрекай. Не хочешь - сам готовь. Баба с возу - кобыле легче…

«Дались ей эти щи? Заладила одно и то же - Шарахнулся с отрыжкой. Аж заскребло кислятиной с приправой уксуса по горлу. С резкой отдачей в нос. - Напрочь достала…» Пополз к проему меж линялых, набитых темноватым узорочьем, длинных занавесок. Сбросил рабочие, в чуть видной сетке синих вен, тощие ноги на ступеньки. Явил жене немыслимым подарком морщинисто-припухшее, немного буроватое лицо с изрядной закисью в углах потухших серых глаз. Белый налет тонкой присыпкой обметал неровно треснувшие губы. Заглубок межбровной борозды казался сгустком перепойных мук. (Сложился в складках, как меха гармони). Как и сведенные друг к дружке разлохмаченные брови. Над правым ухом беловато-ситцевой отметиной торчало лихо перышко с подушки. Багрец с ушей почти сполз к мочкам, щедро намятым на подушке за ночь. (В правой руке спускался голеницем вверх известный валенок).

- Ох, и достал же ты меня! Выжал все соки. - Отвела в сторону лицо. - Еще как будешь заявляться пьяным в стельку - командировать буду опять подалее от собственной натуры. Точно как в нонешнюю ночь. К той же лежанке… За ночь углы ить обхрапел все, неугомонная твоя душа! - Возмущение плескалось через край. - Хоть стоя ставь, хоть тряпкой рот заткни - нету с им сладу никакого.

- Ну, коли с содержанием… - Раскатал губы. - И с полным чтоб.

- Поумничай мне там!... - Навела строгость в речь, чуть повернувшись. - Содержание твое осталось у Митяя. Вместе с рукавицей заодно.

- Какой еще там рукавицей? - Ступил босой ногой в мягкую прохладь половицы. Соленым огурцом сморщил лицо, припоминая что-то позднее вчера. Затряс недоуменно головой, правя к потолку глаза.

- Такой… Которую вчерась на улице посеял. У тебя дома - что! - так много рукавиц?… С головой. Ваня, надоть дружи-ить. - Надежда постучала поучающе тощей ладошкой по виску. - А у нас там… В поле ветер, в ж… дым.

- Найду я эту рукавицу! Подумаешь, беда какая… Знать, выпала случайно. - Задумался на миг - Где-то возле Паниных, кажись.. У ихнего забора. Помнится, ставал перекурить там. Видать, и обронил… Найдется. - Под ворох вялых рассуждений натягивал, кряхтя, на жилистые ноги высокие домашние носки.

- Так там тебя и ждали. - Закивала головой жена. - Ее, небось, уже куда собаки утащили... Или же снегом замело. Нанос вона, поглянь, каков встал за ночь…

Чтоб еще не быть морально битым, Иван и вовсе замолчал.

- А подле Паниных низину вовсе заравняло. Намет-в ступню. Коли не выше. Надысь сама видала, когда ходила за закваской к Вальке Моргунихе… Чего искать там? Разве что ветра - Надежда бросила тяжелый взгляд в притихший палисадник.. Залюбовалась заодно парочкой севших на рябину у забора красногрудых снегирей...

Уже заметно развиднялось. В избу смелей глядела, выбравшись с заутрени, уже окрепшая светлынь. Разбавляя, будто сьедала в горнице росплывь тягучей желтизны с теплой растокой запаха капусты. Ослабой цедива она смелей вплывала в угловины. Пластала смуток теней на пол. Играла робким и неброским блеском по бокам двух белых кружек на столе. Овалом матовой отметины легла на швейную машинку.. Уложила ближе к выходу мутным пятном на пол сплошную тень от двух пар валенок…

Нежный, в притухших тонких искрах, пух приземья по деревне тихо огуливал снежок. Широко кружился в странном, донельзя изящном, невесомо- легком хороводе. Будто негаданно попал на некий снежный бал. Притомившись, незаметно ник к застуженному долу. Набегавший томный вздох поземки подвеивал лишки к заборам и деревьям за дворами. Вершил едва приметными наносами сугробы…

Надежда снова глянула в окно. Бросила взгляд подальше. В проглядь… Белел скучливо уличный прогон. Один только темный торчок кого-то дальнего с соседей шустро пошел к складам. На зарослях дичалых верб в саду через дорогу рукастые по сторонам тянулись ветки. Тугим обхватом туч к земле давило загустевший, кутавшийся в беззвучь воздух. И лишь дымы тянулись вкось над избами верными признаками едва тлевшей жизни. Да заносимые упорно снегом вихляющие тропки меж дворов…

Иван по скрипнувшим полам добрался к тапкам. Впрыгнул поочередно в не по размер ногам широкую обувку.

- Схожу курну. Да заодно умоюсь - Засеменил к дверям. Притворным равнодушием, как мог, прикрыл волнение. - «Быстрей бы в холод! Очумеешь здесь в тепле. Да одуреешь с воспитанием таким. До верной язвы с причитаний этих точно доведет..» - Прикинул быстренько мужик, приподнимая бодро с мук томленья темные кустики бровей.

- Гляди, как в шарканцах все задники стоптал! Ходишь, как тот медведь… - Выговаривала жена в ритм ходу. Как заколачивала гвозди.

- «Когда ж закончится такой ее концерт? - Поднял под лоб глаза. Бессильно. Обреченно. Перебирать скорее стал ногами. - Живу как на углях.»

…Я тебе теперь обнову справлю!.. С такой ноской твоей обувки не настачишься вовек. - Звонко, сплошной обоймой, летел вдогонку женин голос. - Смотри там… - Оставила кусочек речи за спиной глуховато хлопнувшая дверь. Туда же глотом широченным напустила с сенцев отсвежевший воздух…

- «И нагляделся. И наслушался. Фу-у-у, слава тебе, боже, если ты где-то есть!.. Языком–то благоверная моя что жерновами мелет.»

Долгая речь супруги осталась вдруг ненужным, недоступным и бессмысленным жужжаньем.. С провалом в холод сеней мигом пристало облегчение к душе. Ругань сошла. Забылась. Уронно разбрелась в пробелах тугодумных головы. Будто скатилась капелькой воды со сливочного масла…

 

Мужик проворно - и без лязганья засова - открыл дверку в чулан. На цыпочках ступнул вперед. Прислушался к оставшемуся сзади непокою, ловя ноздрями запах впереди… Там сперто пахло жирным, застарелым духом сала с кадки, сухим укропом и кислинами от огурцов в огромном обливном ведре на лавке. Под той же лавкой брюхатился набитый в полурост мешок с мукой. Иван обеими руками влез в муку. Тряско схватил рукой охолодевшую, заначенную четвертинку. Скрутив быстро другой рукой гузырь, на тех же цыпочках метнулся в сенцы. Наскоро сдув с посудины и рук белый мучной налет, рывком сорвал навинченную пробку. Швырнул в помойное ведро. Отвернулся от супруги даже через дверь. Прислушался. Зашел за рукомойник…

- Г-г-ы-ы! - Резко взбодрился в выдохе. Раскрутил винтом бутылку. Влил в себя в штопоре, почти без бульканья, пристывший, чуть вонючий самогон. (На Рождество разжился у Петровых за разделку поросенка). Вспомнил – поздно - и про огурцы. Идти опять в чулан за ними все ж поостерегся. Прикрякнув, снял со стенки банный веник. Жадно занюхал, растерев терпкую запахом дубовую листву в ладонях. Остатки также выбросил в ведро. Почти минуту не дышал. Все смаковал спасение, закатив вверх глаза в легком обвое поволоки. Что-то внутри уже сбивало жар, принимая обжигающую стыль сивушной теклины за щедрую, едино возжеланную с самой побудки благодать.

- Чтобы облегчиться… - Смягченной крепкой влагой глоткой втихаря запел. - ..Надо похмелиться! - Обжал туго рукой подстывшее в муке стекло бутылки. С благодарностью расцеловав, понес на выброс. Щеколду также открывал сверхаккуратно. Обеими руками. Ступил нечаянно на холмик снега, набитый у порога за ночь вьюгой-пощелейницей. Боком пробрался в дверь. Метнув с крылечка что есть силы пустую четвертинку, загадал еще в полете: «Дай бог, чтоб не последняя…» Потом вернулся, едва следя налипшим комом снега по скрипящим, старым доскам-сороковкам. Бодренько, кряхтя, умылся. Даже причесался перед зеркалом. Затянулся тройку раз забычкованным вчера на подоконнике окурком. Развеял с губ рукой весь дымный аромат по сеням. И в пританцовке, меленьким шажком какой-то джиги живо направился в избу.. С ходу заметил, как на плитке уже вскипала, пузырчато метаясь верхом, мутная вода в кастрюльке. Скинув тапки, взял с припечка просушенную «Приму». (Забыл ведь перед этим впопыхах!) Надежда доставала с печки пирожки. У ее заправленных в суконные чулки коротковатых ног упрямо терлась кошка. В дугу вытягивала и себя вместе с хвостом, напоминая о себе, с утра не евшей.

- Садись вон!. - Жена крутнула недовольно головой.

Иван прошел к столу. Присел на старый, весь трескучий стул. Откинулся довольно на заспинок. Принюхался с приливом аппетита. С удачного похмелья в заволосатевший, чуть крупноватый, нос добрались кучей запахи. (Откуда только взялись?) Он нюхнул в затяг томливый, жаркий дух от щей и сладость пресную дышавших сытно пирожков. От лавки приторно несло мундирным варевом картошки для свиней. Из-за печной заслонки удушливо тянулось по избе тепло остатка выдоха от загребного жара. Мужик приметил на столе банку соленых огурцов. Заспешил к родимым. Вытянул один уверенно, трехпалым хватом. Засеял следом капельным клеенку. Сочно, с растягом, хрумкнул…

- Умные люди щи сперва едят. А ты как тот проглот.. Успеются твои… - Свела в приглядке взор. - Да ты никак опять весь пьяный! Глаза, гляди, какие вона все… Почти глумныи. - Подошла ближе. - И точно: в кучке все.

- Дались тебе мои глаза. - Притворно округлил их в пятаки размером - Всегдашние они. Я же с мороза только… - Аж прикрякнул, шумливо растирая пред собой в жестком прикладе руки. - Холод собачий там такой! Бр-р-р!.. Даже слезой, гляди, как пробрало. - Показно протянул ладонью по глазам.

- Ты в зеркало поглянь. - Уперлась плотно взором. - Я пока не самая набитая из дур.

- Смерзлись они. Почти не разлипаются… Вот их и сводит.

Ну да… «Глаза стали закисать. Гадить уже начал»…

- Навроде этого. К последнему пока не доходя.

- Кого ты хочешь провести, прохвост ты мерзо-пакостный? - Всплеснула, подбоченясь тонкими руками в желтую фланель халата. - Опять где-то заныкал самогон? Никакого сладу нет с тобой, чертов пропойца!.. А ну-ка глянь сюда! Яви на вид свои бесстыжие глаза! - Зазвучал в голосе приказ. - Ну точно-выжрал! Даже к врачу не надобно ходить …

Иван недоуменно ломал брови. Шмыгнул звучно носом. Неохотно отвернул лицо. Приподнял, будто с обиды, узенькие плечи. Зазевал часто. Будто рыба. Потом невинно, глупо заморгал. Все думал, что сказать.

- Да чтобы я!.. Я ж только… - Осоловело правил взор. - Что ты опять на меня взьелась?

- Ты у меня теперь и к куму сьездишь! - Закивала головой. - И сходишь на деревню к братцам-тунеядцам! Я тебе теперь устрою райскую житуху! - Дошла до крика. Ему вдруг показалось, будто даже зашипела.

- А кум причем? Каким тут оказался боком?

- Сьездишь, сьездишь… С печки на кровать. С пинком для скорости впридачу.

- Ну-у, ты даешь… Он-то с нами по весне чухренком поделился?.. Да. Все честь по чести… А мы теперь к нему да задом! Негоже так… Неужто свежачка не отвезем?.. Да и Митяя зря, что ль, к делу подряжали? В другой раз вовсе мерина не даст. Как пить дать!.. Погодь, погодь, еще не раз припрет!.. - Пытался приструнить. - Поближе к маю сама будешь к Митяю подсылать. Еще какой пушистой станешь.Угомонной…

Надежда отмолчалась. Тихонько остывала, в который раз осознавая ругань временной уздой.

- Налей, что ль, ирод, чаю мне... Только пустого.. - Стала вытирать руки о фартук. Попутно налила кошке все тех же щей в тарелку, нечаянно отмеченную прошлой весной внучкой надбоем оболонья. Задвинула рукой под лавку..

Расселись. Иван с прихлебом стал нырять ложкой в тарелку. Плавь меленьких кружков навара, теснясь, густила верх. Вся разблестелась жиром. Надежда следом выставила мясо. Свежак в кусках, переварясь, весь аж взбугрился, упрямо выпирая из себя. Сама вприкуску с карамелькой неспешно стала попивать чаек.. Держала неотрывно под прицелом взгляда впашего в провинность мужа. Супруг уже дожевывал с натугой на треть неполным ртом любимый им филейный край от бывшего недавно хряка Борьки. Не вспоминая ничего о нем плохого, с усладой перекатывал еду по всему рту. Под блажь уплета вылетела с ходиков кукушка. Мужик задрал с испугу вверх глаза. Аж поперхнулся враз. Дошел до слез. Весь побелел. Придя в себя, прокашлялся покрепче в сложенную трубчато худющую ладонь.

- Чего спешишь? Никто не гонится. - Прямую строгость выдала жена. Занесла над спиной руку. Тонким кулачком несильно приложилась меж лопаток - ..Не с голодного ж все-таки краю.

- Забылся я… - Аж просипел. - Будь она неладна. - Недовольно поднял вверх глаза, разблестевшиеся выжимками слез. После облиза даже тыкнул ложкой в сторону часов.

- Будто кукушку не видал. - Надежда прописала дозу новых наставлений. - Какая новина?

- Сплоховал, выходит…

- Хорошего-то тоже никак к двору не за…, не донесешь. Все за оглядками оно пооставалось. Уж если верить твоему пропою… По мне, лучше б в ладонях завсегда сухую благодарность приносил.

Обглодав с уже упавшим наслаждением последние хрящи и кости, Иван опять сходил перекурить на холод. На этот раз еще приметил нанос снега в дальнем углу сеней. Почти пустой бидон из-под воды.. Расшатанную лавку. И кое-что мельчей из недостатков, касаемых себя. Войдя укутанным до головы в клубах морозного обхвата, прошел к жене, уже сидевшей в комнате. Присел на край дивана. Помолчал. Потом в раздумьи почесал за ухом.

- Ты это… Может, где-то насчет порядка и права. Местами… - Приобнял за плечи.

- Что это с тобой случилось?.. Дожила, знать. Хоть и до телячьих ласок.

- Послушай-ка… Может быть, я чего не разумею… - Прокашлялся солидно.

- Что там у тебя еще?.. Да не дыши ты на меня своим вонючим табачищем! - Резко отшатнулась.

- Так я к чему… Кумекаю вот, значит... Раньше, помнится, у нас так было. Каждый год - все что-то строют по колхозу. То ясли, то коровник. Зарплаты, пенсии - все в срок. Еще, глядишь, и премию подкинут. Тут тебе лагерь для детишек. Когда - еще курортничать кому давали. Лечение, учение - бесплатно все… Колхоз скольким еще дома построил. Да все за урожай тряслись. Боялись - жуть… А ныне что? Яслей в помине нет. В коровнике четвертый год ветер гуляет.. Прикрыли магазин - хоть воздухом ужрись. Который год как клуб сгорел. О школе и не говорю… Гроши несчастные зарплаты месяцами люди ждут. Машины все разбиты. В полях - одна трава. Сколько кулиг вон облесилось? И никому это не надобно. А мы - так и подавно… Но есть-то все хотят. Иные норовят на хлеб потолще маслица намазать. Да чтоб с икоркой чаще верх был. Только никто деревней заниматься ни в какую не желает..

- Что ты мне рассусоливаешь тут? Разжевываешь прямо. Аж ухо обжужжал… - Оторвалась, вся раздраженная, уже от сушки. - Поел? И лезь себе на печку. Грамотей какой с худой мотней! - Вспыхнула показно сеном. Чтоб отстал. - Кому власть дадена-те сами разберутся. К тебе за спросом точно не пойдут..

- А эта власть вся ихняя, как самая беспутная из нянек, всегдашне норовящая покрепче зашибить детей. И кормится от них. За ихние же деньги…

Муж встал. Неспешно подошел к окну. Заговорил тише:

- …Все про какую-то свободу говорят. Наверно, о свободе вымирать. Про людей напрочь позабыли. Впору об них уже и ноги вытирать... Митяй вон сказывал, как в прошлый год едва не полный месяц бегал, высунув язык, по всяким там районным калидорам, чтобы набавили до пенсии каких-то полторы сотни рублев.

- Ну и что с того? Все бегают… - Что ты все за всех затычкой к бочке хочешь быть?.. Лучше бы дров нанес в избу. С твоей охоты ковыряться в рассуждениях о всяких там свободах и порядках к завтрему в избе теплей не станет.

- Тьфу ты! Будь она неладна. - Рубанул резко ладонью. - Сказано: баба. Ты ей про пряники. Она тебе - про прялки.

- Знаешь что: дуй-ка к своему Митяю. А то уж надоел. Погорше редьки будешь… Самое время отбывать. - Поглядела вверх на ходики… - Ишь, распоясался здесь! Только мозги морочить людям можешь… И чем быстрей - тем лучше. - Вздохнула облегченно.

- Я-то схожу. А ты все вытащи. Сготовь в дорогу. Чтоб все чин чинарем было. Одно к другому. Переложил «Приму» из повешенного ватника в брючный карман. Да про гостинцы не забудь. - Стал неспешно нахлобучивать на голову потрепанную, при коммунистах купленную шапку, с залоснившейся, вовсю обсаленной жиром волос подкладкой.

- Не учи ученого… Уж не забуду как-нибудь… - Сказала медленно. С легкой ехидцей. - Рукавицу не ищи, покамест варежки мои на всякий случай прихвати… Бери! Не с голыми ж руками выйдешь на деревню. Чай, не лето ныне на дворе…

- Ладно. - Накинув на себя внапашку старый полушубок, Иван хотел было идти. Остановился, поочередно вправив руки в рукава.

- Ты это… Погоди. Постой.. - Засуетилась жена сзади. Торопко пошла к столу. Положила бережно в противно зашуршавший целлофановый пакет с десяток пирожков. Подойдя, сунула в руку. - Побалуй уж Митяя. Один ведь, как тот перст-то и остался. Надоть бы яиц какой десяток передать. Да и сальца б немножко не мешало… Чего он там артачится? Пошел бы в примаки к кому из баб… Негоже мужику портки себе стирать. Да и в обнимку полегчее с бабой жить, нежель со скукой.

- А мне стирать - так можно? - Недовольно протянул через давно обкоренившиеся повыше к деснам, годами сьеденные зубы.

- С тобой - другая песня. - Ловко отмахнулась та ладонью. - Святое с праведным не путай… Ступай!.

- Сейчас, окромя пирогов, ничего Митяю не возьму. Как приеду - остальное сам снесу. - Развернулся к сенцам. Широкими шагами уверенно загупал кривоватыми ногами, легко неся худое тело на крыльцо...

Надежда села у окна. Углядела, что листочки изморози на оконных стеклах потянулись вверх. «Никак к морозу.» - Прикинула умом. Скосив влево глаза, стала выглядывать Ивана...

- Угомонился бы быстрее ветер да морозец бы пошел в оттяг - Сказала уже тихо вслух..

Прикрыв плотнее за собой дверь в сенцы, мужик воспрял. Затянул жадно в себя остуду воздуха. Выдохнул белесо-шустрым клубом пара.. Развернул на выход тело. Бодренько, в пять шагов, снес себя с крыльца. Остановился. Хотел было осмотреться... Вмиг сощурился. В небе уже заметно пояснело. Полоснувший непривычно резкий свет забил напрочь глаза. Нетронутый разлог белеющего снега манил, тянул к себе. Девственно-чистым одеялом белизны накрыло сплошь тропу к реке, дорогу, все задворки. Одело пышно конусные шапки на верхи столбцов. Картинно припушило, будто саваном, крыши избы, сарая. Неровно облегло, сглаживая щели, стоящую в отводе возле яра старую поленницу. В голодный цветом мир сошла таинственная прелесть своей нежнейшей, чуть наивной красотой. Иван неспешно прикурил. (Курил с похмелья часто. Почти две пачки на день). Ядреный и промерзший дух зимы пьяно забился в легких с густой, свежавою приправой аромата табака. Обратно через рот тягучей струйкой бился в сторону пахучий дым.. Хрумко шагнув несколько раз, он вдруг приметил обочь тропы свои неровные вчерашние следы. «Во как нечистая носила!. Не дай–то бог... Надьке бы все это попалось на глаза . - Криво улыбнулся про себя. - Что бык какой справлял по всей дороге всю свою малую нужду». - Думал по ходу.. Перед былым сельповским складом чуть видимая строчка следа отошла с дороги к карандашу столба. Покружилась пару раз вокруг. Над видимым пятном вчерашнего подследка едва припудрил верх хлопчато-пышный пух под утро легшего снежка. «Вот здесь, значит, меня рыгаловкой сполна, видать, и прохватило… Убей, не помню ничего.» Дойдя до перебродка через речку, никак не мог взять в голову, как же он мог его пройти вчера, не уронившись. Заметив чуть присыпанную рукавицу рядом с шумящей в нижних огородах речкой, догадливо вздохнул. Втянув тяготно воздух, снова озадачился. «Точно, ползком одолевал… Срамотища-то какая! Жуть! Прям смех живой. Вот если б кто узрел…» - Замотал стыдливо головой. С оглядкой стал слезать за рукавицей, оставив пирожки у края кладки. Оступившись, слетел кубарем по скрытой порошью подледенице почти к самой воде. Хорошо еще, что ноги справили его на камень. Пристал уже ребром, согнувшись скобкой. Встал. Отряхнулся, потирая рукой бок.» Левый бок левой рукой и тру», - Супругину опровергал, припоминая подковырку. На обратном пути увидел вставшую на взгорке Чижмину Наталью, боговерную до самых пяток с малых лет.

- Ты что там все выискиваешь, Ванька? - Заливисто, игриво-звонко, как стекляно, покатился с верха голос… - Никак вчерашнй день?.. Ха-ха-ха-а! - Осыпала такой же дробью хохота. Разбавила пристоном под конец - Так он уже давно за Степанцами.

- Не видишь: рукавицам службу править зачинаю. Оно, конечно, лучше бы к Крещенью. Да в церковь к сроку было выбраться невмочь. Захряс по пузо на хозяйстве. То да се… Туда лучшей в такую заметь все ж не пехом добираться. Хотя б в санях... Так куда там!. Лошадь-то ныне все ж одна на всю деревню. Да еще ее имевец, знаешь, матершинник несусветний. Еще, гляди, из-за него причастие к сердцу не ляжет… И все же срамотно, никак, в крестиниах обойденным быть. И в чем, скажи, туда мне заявиться? Вон видишь - не надева , а издирок сплошь… Полный швах ей! Одно рванье таскаю на себе. Его уже соборовать давно пора бы. Стал схож с юродивыми точно - Едва не прыскал. - Как я таким пред батюшкой предстану? Здеся лучшей. Все равно по памяти какой канон и освежу… Ктой-то, помню, говорил, что ежли заговор сойдет от самой от души, то точно вспомогнет. Решил вот я позжей еще исподиной своей да после баньки также к Крещенью причаститься…

- Домашнюю скотину, знаю, освящают… - Медленно, в обдуме, протянула Чижмина. - Избы… - Сломала чернь левой брови. - Но чтобы тряпки? - Снова поглядела на Ивана.

Тот весь - святей святых. Серьезен и надут. Как лик какой из образов иконостаса.

- В архирейских бумаженциях я давече порылся. И вычитал. Прямо написано - от процедуры эдакой тряпье дольше носиться будет… В Крутицком вон свояк Серега - знаешь ты его - штаны себе когда-то тоже освятил. Правда, по пьяни было. В речку случаем сиганул. Но тоже на Крещенье… Так у него они двенадцать лет без сносу были. Истинный бог!… Перекрестился половинно, только сверху вниз. - Подай-ка руку, божья дочь - Глядел, будто глазами щупал, приятную дородность не доходившей красотой до своих лет Натальи. Угадывал под бугорками на фуфайке среднюю в размерах грудь. Прямые, в длинный вырост, ноги. Покатость почему-то укрупненных плеч. Пошли они, видать, в родительскую кость отца… Перевалив возраст на шестой десяток, смотрелась она ближе к ягодным годам. (Сказалась, видно, легкая работа при конторе).

- А брату вашему, то есть бабью, надоть исподнее белье тайком в лунную ночь кунать в святую воду… Сулит приличный выбор мужичков. На все что ни на есть женские вкусы.. Окромя одних слепых, горбатых и глухих… Тьфу,ты! Чуть не забыл: и полоумных. - Едва сдержался от наката смеха.

- Окстись, похабник! - Аж нагнулась .Взгляд плавно встал – глаза в глаза. - Типун тебе на твой язык поганый! Пусть на нем гирями проклятия всегда висят! - Сухо чеканя, отшатнулась. Стала истово креститься, повернувшись в сторону совсем далекой церкви. - Язычок-то свой поприкуси. Не то в судный день черти его на сковородке весь зажарют. - Поглядела вовсе строго. Ненавидяще.

- Так я еще позжей икону окуну. Святой такой есть бородатый. Как же его там величают?.. Вспомнить дай. - Шутейно выпятил губу. - Дородный весь. В крестах. Не Николай. Того я знаю… Вглядываясь, бросил хриповато тот. - Чего попу зря в воду лазить. В купель эту застылую. Еще чего подхватит из болячек. Какие от любви, допустим. - Заулыбался. - В больницу после точно не пойдет. К тому ж и керосин – от насекомых половых так помогает - уже который год вовсе не возют. Так и останется, значить, болезным. А им ведь не пристало на себе таскать заразу всякую разом с крестом…

- Грешно над верою смеяться. - Стала суровой разом. - А ведь, небось, крещеный сам. Как же те-бе не сты-дно? - Отчитала по слогам, как первоклашка. - Нечто антихрист… - Одергивала порциями новых угрызений, слетавших меж пунцовых щек.

- А я и не смеюсь. - Иван теплом дыхания грел свои руки. - Вон даже пирожками опосля святой вечери разговеться предпочел. Можешь сама отведать. Вкуснятина одна. С капустой да картохой… С-под Надькиной легкой руки.

- Не богохульствуй, окаянный… Слышь!.. Не то в аду будешь гореть. - Наталья перепуганно моргала огромными красивыми глазами. Коричневатый цвет густил зрачки, забившиеся в каплевидный разрез глаз. Длинные чернявые ресницы, как завитые, поднялись к широкой пухлине подбровья. Серая шаль усилиливала тонкость и изящность черт скуластого лица. - Тьфу на тебя, негодник! Я еще вот эту ересь твоей Надьке расскажу. Пусть она тебе мозги немного вправит… Вовсе от рук отбился. Охальничаешь эдак почем зря…

Быстро развернулась в заскрипевшем снеге. Путаясь в подоле, подметавшим за собой снежную пыль, вскоре пропала за пологой белизною взгорка. Только прощально заскрипели ведра на крюках да под рыпучесть хода на тропе стало, податливо маня, покачиваться в бедрах тело. В теле Ивана что-то тронулось поставно. Будоражно распружинило смачинкой хоть….

Кое-как взобравшись наверх, мужик неспешно отряхнулся. Прихватив заполненный уже вспарком пакет, заспешил к дружку, оставляя за собой глубокие, в сбитых с кромки снега задниками язычках, гнезда следов.

 

Немою приживалкой вылеглась сплошь умолчь на Митяевом подворье. Кусты смородины с огромной, старой яблоней в середке стыдливо прикрывали всей своей нелепо-серой роскидью почти весь видимый от улицы торец избы. В заборных дырах могло свободно пробежать стадо овец. Трухлявый пень в самом углу двора который год напоминал о неудачной выкорчевке. Сенный сарай с дверьми весь нараспашку твердо стоял только на трех углах. Напоминал чем-то перебравшего хозяина в его грубо дубленом, сплошь беспуговичном, стареньком тулупе. Как бы стыдливо-немо предлагая выбор для хозяина: «Хочешь - лошадь ставь. Хочешь - пусти ветер» Возле двора уже стояли сани. Семилетний, в вороной смоли отлива, мерин мерно жевал под сочный хруст сухое сено, охапкой брошенное подле ног. Разбрасывал нечасто жидкие лишки по сторонам. Хлопнув довольно лошадь по спине, Иван вошел во двор. Постучал пальцем в окно. Вышедший Митяй с небритым, заспанным лицом, протянув руку, наперво спросил:

- Ну, как ты сам… - Шмыгнул утиным красноватым носом. - Небось, полный разгон с вчерашнего устроила твоя…

- Да так… Всяко там было. Песочила как надо. Протирала с пересевом аж до тошноты. Как в тисках каких пробыл. Бес ее возьми да отведи, эту годину… Ужасть!.. - Тяжелел с одышки голос. - Окрысилась. Выпытывала утро все: что там да как.. Вчера не помню даже как добрался до двора. Так прихватило по утрянке. Нынче хоть маленько отошел… - Глубже вздохнув, перешел на ровный голос. - Зато вот пироги тебе передала… Еще велела тебе бабу дома завести. Или к кому приткнуться. К той же Натахе Нуждиной, к примеру… Надысь видал, Расхожая как пава - По бокам вытянул руки. - Так и плывет Вся аж в соку. И в стройности такой-что извини меня! Не посутулило годами…

- Боголюбива она больно. Прямо аж до невмоготы… Еще зачнет чего втемяшивать из жития святых. А я вот памятью последний год все маюсь. Уж прохудилась шибко. Прямо вон как моя конюшня… Просто решето, друшлак какой. Кому-то еще летом свой колун отдал. Убей - не помню. Пришлось давече новый прикупить… Да и в апостолах запутаюсь, как посредь леса ночью. В молитвах - и подавно. Это ж не то, что два ботинка местом переставить. Порядок там у них. Кто да за кем… И не скоромный я… Уже прикидывал, чтоб спароваться. Только темяшится мне попервах всякая ересь сплошь из недоразумений. Вот и твердею думкою, что не сойду, не приглянусь Наташке. Хоть баба - нюхом чую - слабый удерж для слюней. И мнение свое к твоему полностью ложу…

- Дело твое… А выбор-то каков! На нас троих - двенадцать голов бабьих. Сюда кого б из обрезных… Из нехристей из этих. Они такой гарем бы учинили - визг бы столбом везде стоял. У них же кровь, как кипяток. К тому ж заговорить могут даже глухую…

- Все потому, что едят резкое с горчавым. Я вон когда в Поти служил, пробовал жрачку ихнюю. Там только с ложечки аджики рожу навек сведет наперекос…

- За передачку благодарностью ответствуй… - Мимолетом поспасибствовал Митяй. - Так вот… Я вот сначала утром отлежался. Первым делом потом сразу стаканчик первачка в охотку пропустил. Ну а следом уж без спеху - под рассольчик-то! - капусты пол-тарелки навернул. Благость така-ая в теле улеглась! Один балдеж сплошной! - Довольно улыбнулся. - А ты мне сразу от порога баб суешь. Как чем я провинился… За лошадь будь спокоен. Накормлена. Напоена. И сена про запас - по само некуда. - Резанул ладошкой шею. - Ты ее не понукай, а только правь. Вожжи совсем не послабляй - не то запутается в постромках… Да и сама она рахманная. Хоть и неспряга. Ты ж на ней, кажись, в прошлом году дрова еще возил.

- Было такое дело.

- Ну, все… Как будто. - Обошел неспешно сани. - С богом! Коли к вечеру не возвернешься, утром не забудь сенца подкинуть. И напои от пуза. Ткнул загрубевшим, обкуренным махоркой пальцем в сторону саней. Только на ночь его ставь где в затишок. Без сквозняков чтоб. И вообще - он у меня не изноровлен. А то, что дроботун – так это ерунда. Любит, шельмец, по-разному бежать.

Иван снял с плетня вожжи. Сел роскошно в сани. Гордо оглядел бока саней. Потом себя. Почти до шеи. Чуть погодя тронулся.

- Прощавай! - Будто дитя, был рад Митяй, постепенно уменьшаясь сзади. - Давай! До скорого!… - Катясь,слабели в снежной вылежке слова.

 

Подьехав к дому, Иван шустро спрыгнул в снег. Прошел в избу.

- Надюха-а! Где ты там есть?. - Огласил себя, спеша по сеням. Шустро понес на валенках снежный обмет в избу. - Все ли готово?.. Неси свои узлы. - Кликнул супругу прямо от порога.

- Вон они все. Рядком стоят. - Кивнула та на кучу возле печки - Поглядывай, как будешь брать. Не увязала, может, что.

Муж начал шустро разбирать, что было тяжелее, по рукам. Отнес мешки с картошкой. Следом - сало, заботливо завернутое в марлю. Прихватил кус мяса килограммов в шесть. Надежда суетилась с мелочевкой, рассовывая ту в догляде суетливо по узлам.

- Кастрюлю-то зачем? - Не удержался, хмурясь от вопроса, муж. - Не переезжая ж я сваха, чтоб понуждать на брех окольных всех собак от разных тарахтений…

- Неси. Не оговаривайся. - Подталкивала в спину. - Все тебе надобно узнать!.. Насте соленых огурцов передаю. Я еще летось обещалась…

- Да на кой ляд сдались ей эти огурцы?

- Значит, нужны, коль положила. - Настырно зазвончал голос жены. - Не твоего ума дело.

- Добра-то-о. - Закивал быстро головой. - Как на войну какую в сбор попал…

- Разнылся весь… Будто тебе везтить. - Взмахнула вверх рукой.

- Буду греметь теперь твоей кастрюлей всю дорогу… Коробейник, мать твою!

- Извелся весь. Вези - не спрашивай. – Поучала деловито, радуясь в душе.

С горем пополам все разместили. Кастрюлю уложили в самый зад, зарыв поглубже в сено.

- Гляди, мороз крепчает. - Обеспокоенно предупредила вдруг Надежда. - На окошке вон уже узоры все краями вверх задрались. Да и дым по избам встал столбом.

- А время сколь?

- Только одиннадцать пробило.

- К пяти–шести часам, коли все ладно, будет, успею обернуться. - Уверенно сказал Иван. - На большаке надысь дорогу плотно укатали. Митяй вчерась видал.

- Не полагал бы уж. Загад богатым не бывает… Вань! - Жена согнула в просьбе брови. - Ты б много там не пил… -Взглянула пристально. Не отводила долго взор.

- Я разве туда еду упиваться? - Будто обидевшись, Иван снял равнодушие с лица.

- Конечно, нет.. Но все-таки держись.. Андрей-то дома. А тебе домой еще бы надобно добраться… Коли что - там заночуй.

- Да не жужжала бы. Накаркаешь чего еще… Все будет так, как надо - Улыбнулся краешками губ. - Посмотри лучше еще раз, все ли положила.

- Два раза уж перебирала. - Уверенно отбилась от сомнений. - Мешки пустые от картохи привези. Не позабудь. Кумовьям они не гожи ни на что…

- Да не забуду… Все?

- Как будто. - Стала с едва заметной жалостью оглядывать Ивана. Как в даль неблизкую собрался тот отбыть.

- Тогда бывай. - Дернул вожжи на себя. Лошадь, лупато покосясь на женщину сливовым блеском глазной вычерни, уперлась грудью в старый, как сама, хомут. Иван присел на край саней. Отмахнулся, прощаясь, свободной рукой.

- Хоть бы доехал хорошо… - Подсыпь–ка сена к передку. А сам сядь за седушкой. Да кутайся плотней. От ветра прикрывайся, коль навстречу будет дуть. - Все советовала, идя рядом. Остановилась, перекрестив длинным знамением по воздуху дорогу вместе с мужем. «Спаси и сохрани, святой угодник…» - Загадала тихо про себя. До поворота на большак не шла в избу. Потом, прихватив малость дров с поленницы, заспешила в дом. Пересеклась, не поняв ничего, на снежной растолоке со вчерашними, под свежей ночной присыпью снежка, петлявыми следами муженька…

 

Иван добрался к большаку. В самом его начале местами саванным пологом наноса поперемело дорогу. Там же попал под поветерье, подгонявшее легонько сзади. Остались за спиной и дом с теплом. И щуплая, подсохшая Надежда с ее извечным женским беспокойством, и все живое разом. Кругом непуганная строго встала напрочь тишина с колючим, обжигающим прихватом прибывавшего похватного морозца. Долинно-ярочный простор тянулся длинно слева, перемежаясь чудной опушью кустов и кружевною пышью веток двухсотметровой дальности леска. Правей все ближе подступало разнолесье, пугая чуть прикрытой наготой. Туда уже неслась игриво заметь-понизовка, упрямо сглаживая всякие следы.. Лохмотья неприглядных с утра туч заплыли далеко вперед и там будто сошлись с землей. Новые, прямо над Иваном, будто бы забрались выше. Клочками светловатой шерсти они по-прежнему разреженно текли на запад. На повороте отутюженная тень саней с вершком погрудным от Иванового тела перебралась направо. Возовая, вся в привычке к тяге, лошадь вертела в стороны заиндевевшей густо мордой. Цокала звучно удилами по крупнине изжеванных желтых зубов. Да еще фыркала порой под ровный, в короть маха мети, бег в застуду воздуха,летящего навстречу. Иногда под ноги ей срывалась хлопьями сплошь пенная слюна. Уронное сносилось ветром с саней сено…

За поворотом на равнине конь легко, повадливо сорвался в нарысь. Мужик даже попустил поводья. Довольный, кинулся в разгляд. Крахмальным хрустом отзывались на накат полозья. Полосовали дружно за собой нарезы.. Дремотно стлался пышными обочинами снег. Еще трудней угадывались дали. И никого ни встречного. Ни догоняющего сзади. Лишь одинокий и несвежий след грузовика широковато набегал под передок. Нестрого, вафельно ложился под гораздо меньший. Совсем уж новый. Встречный …

Как притомилась жизнь, тлея в остатках очагов по постаревшим, неподьемным деревням.. Будто забились все в последние, остатком гревшие углы отцовских изб от обнищания,ненужности и вечного российского разлада…

 

Самохино встречало равнодушно вьехавшие сани разбросом темных изб на вьезде. Полнилось в задворьях ветхим, скособоченным строем сараев. Щерилось серо межевым штакетником заборов. Таращилось квадратами глазниц хрущевских трехэтажек ближе к центру. На площади давно отлитый Ленин холодно правил свою железную ладонь не то на обновленный бар. Не то на никому не нужный ремзавод с разобранной изрядно крышей. В самом начале улицы, как неприкаяный, плюгавенький держался шатко за заборчик мужичок. Будто стерег обложок.. Раздвинув ноги, тщетно искал опору выжатому жизнью телу. С дороги в чей-то двор заехал грузовик с дровами. За вышедшим шофером увилась сразу же жердистая, без разодеву, молодуха при фуфайке. Семеня ногами, все похохатывала прямо до порога.. Норовила приобнять того за шею. Потом согласно закивала головой. Что было далее, Иван не увидал - сани скоро миновали переулок. Еще двух женщин углядел он рядом с колонкой. Завидев чужака, те сразу позабыли и про ведра, и про воду, полившуюся вскоре через край большого обливного ведра. Лишь воротили головы на проезжающие сани. Потом сошлись, о чем-то страстно говоря, все также глядя на Ивана. Полозья тяжело вставали в городские, сплошь разбитые следы. Суставами скрипели на ухабах ставшей вдруг напрочь ломовой дороге. Сбивались с колеи. Сьезжали вбок. Тыкались в грубые, комкастые края. Добравшись к дому кума, мужик направил сани прямо к третьему подьезду. Сьехав с дороги, приворотил лошадь как раз напротив кумовой картиры к молодой березке. Быстро понесся в гости. Добежав, не стал сбивать одышку. Позвонил. На жиденький звонок не вышел - выбежал Андрей:

- Ну, ты дае-ешь! Вот молодчина! - Затискал в жилистых обьятьях гостя. - А мы, признаться, и не ждали… Настюха! - Крикнул в глубину квартиры. - Гляди, кого надуло ветром! - Освобождал Ивановы тонкие руки от гостинцев. - Не зря же мне приплод кошачий прошлой ночью снился!

- Ой,батюшки! Иван! - Чуть погодя забегала с вопросами, впридачу с чесноком в руках, кума вокруг Ваньки сорокой. - А как Надежда? Дети с внуками? Сам как?

- Да все в порядке. - Отбивался тот, как мог. Крутился в радости веретеном, показываясь зарозовевшими, чуть огрубевшими от ветра скулами то куму, то куме.. - Да как? У нас там полный нормалек. Все живы и здоровы… Ну что такое с нами может сотвориться? Перетерпели, кажись все.. А вы-то сами как?

- Давай сюда свою одежку. - Кум настойчиво вытряхивал Ивана с полушубка.

Настя вертелась промеж мужиков. Кудахтала, выплескивая ворох новостей, теперь уже наседкой:

- А наш Сережка в прошлый год только и был проездом... Далась ему вся эта служба! - Сказала недовольно. С майоров вышел в эти… Как их…

Пол…подковники, кажись. Должность, писал, подкинули жирней. Звезду еще набавили одну. Такую огроменную!.. - Кольцом скрутила пальцы. - А вот с жильем - никак. Все теснится по чужим углам…

- В подполковники. - Поправил кум-хозяин.

- Да хоть в сами половники… Вот только толку нет от службы той…

- В такой мороз не каждый и решится на отьезд… - Андрей пристраивал, не глядя, шапку гостя на любой крючок в шкафу.

- Да! - Вскрикнул Иван. - Чуть было не забыл. Я же не все принес. Там еще картохи два мешка. И кастрюля .С огурцами… В самом заду.

- Сгоняй, Андрюха… - Наказала Настя. - И чтоб одна нога вот здесь, другая – там!

- Слухаюсь, мой первый командир! - Бодро ответил тот, приставив слева пухлую ладонь к выеденной плешью голове.

- Я тоже сбегаю. Мешок картошки хоть возьму… Да покажу, где что лежит. - Засуетился гость.

Как только все перенесли, хозяева тут же снова облепили гостя. Понеслись опять с расспросами:

- Сколько-то лет!. - Все цокала хозяйка восхищенно языком. - Припомни-ка, когда последний раз ты был у нас?…

- Года как будто три назад. - Зачесал за ухом тот.

- Как бы не боле… - Прикинул кум.

- Проходи живей на кухню. Хоть отогреешься. - Настя легонько направляла рукой кума впереди себя.

Влившись с гостем, по квартире бесшабашная плескалась радость,залив собой заметно тлевший огонек семейных передряг,связанных с ремонтом пару дней назад протекшей батареи…

На кухне-маломерке к стене приткнулся неказистостью простой квадратный стол в обставе стульев. По стенам парами разбилась навись старых полочек без дверок. С посудой. С разной утварью для стряпки. В углу освоилась сугубо по-хозяйски фляга с брагой. Весь подоконник был забит столетником, несочной зеленью герани и двумя кустами с тонким, в ноготок мизинца, мелколистьем. Оржавевшую середку батареи держал в тугом, грубом обжиме самодельный хомуток в резиновом подкладе. На тумбочке у газовой плиты-набор ножей. Со вставкой. Весь поддельный. Из Китая. Красили кухню лишь домашние поделки кума:резные доски, ложки, плошки. Да еще пронзительной наивности картина с лебедями в кругленьком таком пруду с поникшими, как плети, веточкаями ив. А все вокруг - темно-зеленое. Угадливо-земное. В сплошном нефрите обаянья простоты. «В прошлый раз что-то не видел я ее.» - Подытожил свой обзор Иван.

- Это Сергеич мой в прошлом году разжился у барыги одного. - Подметив интерес, кума без всякого внимания перевела свой взгляд на холст. - За литру самогона… Что, приглянулась?.. Хочешь, подарю?

- Отец! - Позвала Настя Андрея. - Пока я не забыла… Переставь флягу под стол. На ночь сегодняшнюю отменяется процесс…

- Да ладно ты… - Отмахнулся в скромности Иван. - Что я, собиратель там какой, на самом деле? У нас в натуре не хужей. Вот разве только что без лебедей… Заместо их гусей с десяток у Ионовых имеется. Разглядывай хоть днями напролет. Правда,они там серые все напрочь.. И с горбиком над носом… Да злющие какие! Кота соседского прошлой весной как обступили вкругаля! Он бедолага, к кошке ихней бегал. - Затараторил восхищенно сиплым тенорком. - Такую лупку отхватил от них! Едва не заклевали… Про кошку напрочь позабыл. Любовь, так та мигом прошла без всякого там следа простой простудной сыпью. Теперь десятою дорогой дом обходит…

- А вот и я! - Андрей поставил радостно на стол кастрюлю - Закусь уж точно мировая. - Вынув, обнюхал огурец. Сьел аппетитно в два прикуса.

- Значит, так… - Посерьезнела вдруг Настя. - Ты, Сергеич, покажи там куму все обновы да альбомы. Чем-нибудь покедова займитесь…

- Уразумел. Заметано… Повторять больше не надо. - Сухим, с морозца, взглядом хозяин поманил кума за собой в большую комнату.

- Работы нынче вовсе никакой. - Сразу стал жаловаться кум-хозяин, вплывая плавно крупным телом в потьмы. - А чтоб по правде - так не хочу ишачить на кого-то полный месяц за три несчастных сотенных. Да еще столько же будешь ходить за ними. Выбивать… На себя работать проще. Кому мотор переберу. Кому какую мелочь починю.. Однако больше все ж с машинами возюсь. Я с железяками свой кусок хлеба завсегда найду… А у тебя-то как?

- Да что я? - Иван с надломом будто огорчал себя. - Окромя пенсии халтура редко выпадает. По правде говоря, то лучше б и не было ее.

- Это с чего ж?

- А вот с того, что всякий раз натурой брать приходится. Будь она неладна. - Горчинкой пропитался взгляд. - Да я иной раз и за так что делаю. В деревне-то почти одно бабье… В колхоз давно ходить зарекся. Они там выходы в картоху переводют. Так у меня своей - по горло. Подпол до лета доверху забит. Могу, коль надо, еще своею с ними поделиться.

- К чему придем - уж и не знаю… - Стал рассудительно растягивать Сергеич. - В эту разруху ведь кого теперь заманишь? Каким, скажи мне, калачом? - Приподнял крутые плечи. - Вот отойдем мы… Кто за нами встанет? С чем?.. Разбить кувшин легчей, нежель собрать.

- Я сам об этом сколько раз мозгую…

- Мужики-и! - Донесся с кухни звонкий голос Насти. - Давайте-ка к столу…

- Пойдем, Ванюха, что ли… - Андрей привстал. - Все ж приглашают нас к чему толковому ноне не очень часто.. И годы как уперлись о приступок. Чины все наши, окромя семей, уже вовек не подрастут…

 

Зайдя на кухню, Иван заметил тот же стол. Уже под полной выкладкой домашних снедей. Даже салфетки лепестками были вложены с достойной простотой в стакан. Литровая вспотевшая бутылка самогона торжественно вершила хлебосол. Был он чистейший. Как слеза. Полнясь подбором влаги, потная капля уже сползала кривовато по бутылке вниз…

- Ну что? Начнем… - Спросила нехотя кума.

- А как же!… Приступаем. - Хозяин тут же потянулся к самогону. Ударом в дно привычно вышиб пробку. Разбулькал ровно по стаканам мужиков.

- Мне чуть поменьше… - Отвела руку жена.

- Было бы сказано… - С равнодушием ответил муж. - Вприкид налил высотой в два пальца меру.

- За что? - Андрей поднял стакан повыше.

- Давай сперва за всех. За нас… - предложила Настя.

- И то правда. - Кивнул согласно ей Андрей.

Чокнулись. Разнесли горькую по ртам под загустело-грубый звон стаканов.

- Хор-рошо пошла! - Взбодрился он же. Сунул под крупный нос щепотку квашеной капусты. Прикрякнул в выдохе..

- Закусывай, Ванюш. - Заботилась кума. - Не стесняйся. Отведай нашенской еды.

- Да я и не штешняюшь… Протянул через плотно набившуюся в рот капусту гость.

- Будет о чем нам говорить, если сможем повторить… - Самодеятельно выдал в свет тираду, будто тост, Сергеич..

- Лучше давай за гостя. - Предложила Настя.

- Точно - Начал с жены второй разлив Андрей. - За тебя, кумец. И за Надежду тоже.- Выпили. Иван опять направил вилку на капусту. Вытянул руку с куском хлеба под отеки сока с вилки.

Настя вяло копошилась в маринованных грибах.

Кум расправлялся с огурцами гостя, нахваливая вскользь. - Какая ж умница твоя Надюшка?

 

(продолжение следует)