Вадим Качан

Зарисовки памяти

.

***

Деревня, где мы жили, застыла в радостном предчувствии необычного события – в деревню должны провести электричество и радио. Учительница рассказала нам на уроке о лампочке Ильича и еще несколько подобных историй. Поэтому мы, первоклашки, ходили, гордо задрав нос, и посматривали на всех свысока, как посвященные в какую-то тайну.

Строители сначала поставили столбы, а затем протянули провода. До пуска оставалось немного времени.

Несмотря на вроде бы понятное объяснение учительницы, мы все мучались – как же по проводам все это будет передаваться? Наши детские души посетило сомнение, и мы частенько спорили по этому поводу. Услышав наши разговоры, дед Епишко (ему, наверное, было лет сто) сказал:

– Я знаю, как происходит.

И позвал нас к ближайшему столбу. Подойдя, он приложил к нему ухо и застыл, закрыв при этом глаза.

– Послушайте.

Мы всей компанией приложили по очереди ухо к столбу.

Точно, что-то шумело, но что – не разобрать. Данное действие нас разочаровало. Уж как-то ничего не слышно было.

Но через пару дней зазвучало в домах радио, а через неделю дали свет. Электричество в домах горело почти целую ночь. Засыпал я в тот вечер при свете лампочки.

А через месяц мы всей деревней хоронили молодого тракториста. Он в поле наехал на столб, попытался поднять оборванный провод, и его убило током.

***

Была ранняя весна, лед почти весь сошел с речушки, только у кромки берега – тонкая наледь и кое-где снег слежавшийся.

Мы, ватага пацанов, разомлевшие от яркого солнца, сидим на берегу и решаем важную проблему: можно сейчас купаться или нет?

Погода как бы жаркая, да и вода не такая холодная, как должна быть в это время. Но так рано никто не купается.

– Как можно узнать, не попробовав? – этак солидно произнес Вова – самый старший из нас. Ему было семь лет, а нам только по шесть.

Фраза была произнесена весомо, она не оставляла ни тени сомнения в правильности выбора. Самые горячие головы кинулись тут же стаскивать с себя одежду.

– Дома поколотят, – попытался остудить пыл вечно осторожный Леня.

– Если снять трусы, то не узнают, – не унимался Вова.

И пять голозадых пацанов попрыгали в ледяную воду.

В это время по мосту проходил какой-то дядя.

– Вадим, – это он мне, – вылезай из воды, а не то папе расскажу.

– А вы не знаете моего папу, – смело ответил я и нырнул поглубже.

Тогда мне было невдомек, что если ты с кем-то незнаком, не обязательно, что и тебя не знают, тем более в деревне из двадцати домов, где твой отец –директор школы.

Когда я подходил к дому, то увидел, как из двора выходил тот самый дядя с моста.

На следующий день ближе к вечеру (раньше никого из дома не выпустили – карантин на возможное воспаление легких) мы всей компанией собрались возле нашего дома на лавочке. Только Леня и Вова сидеть не могли – у отцов руки тяжелые.

– Я же говорил, что поколотят, – произнес Леня.

– Ну и что, – ответил Вова, – зато раньше нас никто не купался.

И точно – в апреле никогда в жизни мне не приходилось больше купаться, разве что в бассейне. Удивительно, но никто тогда не заболел, даже насморк не подцепили, хотя вода, честно признаюсь, была ледяная.

***

Возле института я встретил своего дружка Гену Воронцова.

– Почему такой мрачный? – спросил он.

– С Эллой плохо, – ответил я.

Два дня назад мою жену Эллу «скорая» забрала в роддом. Я первый на потоке женился. Вся группа была в курсе семейных дел и переживала по поводу наших мелких стычек, занимая поочередно то мою, то ее сторону. Но с тех пор, как Элла оказалась, как говорят, в «интересном» положении, общественное мнение всегда было только на ее стороне, даже если я был прав. Группа состояла из ребят, у нас училось только две девочки.

– Ты в роддом? – спросил он.

– Да, – ответил я.

Он пошел рядом, ни о чем не спрашивая.

Утром из дома я звонил в приемное отделение, чтобы справиться о здоровье жены, и услышал страшные слова, что она в ужасном критическом состоянии, что была неудачная операция... Медсестра говорила что-то еще, но я уже ничего не слышал.

Как добирался до института, не помню. Видел только месиво из мокрого, грязного снега на черном асфальте, да приговор из телефона в ушах звучал.

Путь в роддом лежал через институт.

Я был рад, что мне встретился Гена.

Он шел рядом, ни о чем не спрашивал, он все понимал без слов. Он был друг.

В роддоме я кинулся к приемному окошку:

– Что с женой? Что с Эллой?

Молоденькая медсестра покраснела.

– Это вы звонили, – она запнулась, опустила глаза и тихо продолжила, – я все перепутала. Я только первый день работаю. Простите…

До меня стало доходить, что все не так и плохо.

Оказалось, что роды прошли более-менее нормально, что жена уже в палате, и если я подойду к торцу дома и позову ее, то она выглянет в окошко. Только поговорить мы не сможем, так как палата на третьем этаже. Я выбежал из приемного покоя. Пока выкрикивал имя жены, подошел Гена.

– У тебя родилась дочь, – сказал он.

Гена еще несколько раз приходил со мной в роддом.

Потом у меня началась жизнь настоящего семейного человека. Пеленки, распашонки…

Гену видел все реже и реже.

Затем распределение. Север.

Он уехал на Урал.

Потом я вернулся в Минск. Новая работа.

Вначале мы писали друг другу, но постепенно переписка заглохла. Переезды, устройства на работу, жилищные проблемы…

Как-то случайно встретил на улице однокурсника. Мы кинулись в воспоминания, а затем стали спрашивать друг друга: как этот, как тот? И я у него спросил: а как Гена? Он замялся на мгновение:

– Ты разве не знаешь? Он умер.

– Кто?!

– Гена. На операционном столе. Года три назад. Извини, дружище.

Сокурсник ушел, а я остался стоять, оглушенный новостью.

Когда мне нужно было принимать важное решение, я все это время мысленно спрашивал у Гены совета. А его уже три года нет в живых. Мне это казалось несправедливым.

– Почему он, почему его выбрала судьба?

Я вспомнил, как мы молча шли когда-то давно в роддом. Как ничего не говоря мне, он многое тогда сказал. Как мы, еще юноши по возрасту становились мужчинами по сути.

***

– Надо доить коров, – сказал Саша Журавлев и вышел во двор; я поплелся за ним. Хоть я и родился в деревне, и босоногое детство прошло на лоне природы, о дойке коров имел смутное представление, все же большая часть жизни прошла в городе.

Во дворе стояли две коровы и мычали.

– Если их не подоить, то молоко пропадет,–заявил Саша, он был деревенским парнем.

Нашу группу, как и весь институт, осенью, как обычно, направили на уборку картофеля в колхоз. Жили в семьях. Мы с Сашей попали к деду с бабкой.

Сегодня утром бабка уехала в город к дочке, оставив деда одного на хозяйстве. Вечером, вернувшись с поля, мы обнаружили наличие коров во дворе и отсутствие деда дома.

Коровы долго не давали себя подоить, как мы ни старались.

– Надо переодеться, – догадался Саша и надел бабкин халат и фартук. Коровы искоса поглядывали на него, догадываясь о подлоге, но подоить себя дали. Дойку закончили затемно.

Дед так и не появился.

Обнаружил я его случайно в саду, когда вышел ночью по нужде. Он лежал на куче опавших листьев и спал. Позвал Сашу, и мы вместе внесли хозяина в дом. Тот крепко держал в руках пустую бутылку из-под вина.

Утром дед, виновато глядя, сказал, что вино он нес для нас, но как-то незаметно выпил.

И попросил насчет коров хозяйке ничего не говорить. Мы клятвенно пообещали ему это.

Вечером дед усиленно обхаживал нас, то вина предложит, то сигарет, то еще чего-то. Чем вызвал у бабки, вернувшейся из гостей, подозрение.

– Дед, ты что так суетишься? Натворил чего? – спросила она, видно, зная характер своего мужа. Мы ее заверили, что все было нормально.

Саша Журавлев после окончания института попал на службу в армию в звании лейтенанта и погиб в автомобильной аварии. Он – первый погибший из нашей институтской группы.