ЛААКСОНЕН, КОТОРЫЙ ЖИВЕТ НА КРЫШЕ

 

(Повесть в миниатюре)

Лирическое вступление, или, если хотите, Аннотация

Эту сказку мы начали писать вместе с моей заграничной подругой, - по очереди высылали друг дружке по одной главе. Однако после пятой или десятой попытки найти в этих плодах художественной самодеятельности какой-нибудь смысл… знаете, я тогда выслала Эвелине лист Microsoft Word с риторическим вопросом: «Тебе не кажется, что сие творение лучше назвать не «Лааксонен, который живет на крыше», а «Крыша, которую сорвало»?» Мы оборвали наше совместное творчество и о нашем герое со странной фамилией Лааксонен забыли.

Кстати, о птичках. Никакого Лааксонена в сказке и не было. Даже не упоминался. Скорее, это был некий трамплин, от которого мы с Эвелиной оттолкнулись – и далее текст шел без всякой логики, просто набор предложений. Каждое из них что-нибудь выражает само по себе, но если их связать в один текст, то это даже на поток сознания не тянет…

А оборвали мы эту тягомотину еще вот почему. Нам стало известно – о горе! – что до нас уже написали «Лысую певицу» , и «Лааксонен…», ввиду отсутствия политической привязки и оригинальности идеи, «не катил». И все же прощаться с ним было искренне жаль.

Потому, когда я взялась за самостоятельное произведение, цель была поставлена вполне логично: максимальное соответствие названия и темы. А для этого портрет Лааксонена был просто необходим.

 

Глава первая. Крыша, на которой просто не может не жить Лааксонен

Долго я думала, что же за птица может подойти под эту не очень русскую фамилию. Воин? Не-ет, слишком уж долгий звук «а», который не вяжется с молниеносной реакцией в бою. Вот «скажи а-а» - это можно. Но врач не может жить на крыше, это противоречит их занудной терминологии типа «артериальное давление», «ОРЗ» и всяческим фобиям, вроде страха перед черно-белыми предметами у стоматологов.

А со стоматологами я, к сожалению, знакома, так сказать, вплотную. Мой парень Юра очень любил мне показывать свои пломбы, которые выпадали на каждом нашем свидании. И он еще обвинял меня, что я слишком страстно целуюсь! Глупый ты фаршмак, я бы себе язык вывихнула, если бы залезла им туда, откуда у тебя выпала эта злосчастная пломба!

Воспитать Юрочку мне все-таки удалось. Однажды, после длительных тренировок, я вынула изо рта в кафе заранее прикрепленную вставную челюсть и показала ее любимому, при этом довольно натурально прошамкав: «Ой, иввини, у меня клей коншилфя, мовеф мне новый купить?»

Зато Юра заплатил за меня в кафе, а ведь мог бы этого не сделать. Ведь наши ребята в своем глазу бревна не замечают, зато из-за соринки в глазу любимой девушки тут же ее бросают. И это я не просто рассуждаю («Да ты че, самая умная, что ли? Забыла, что ты женщина? Ану, марш на кухню!»), а есть у меня парочка примеров о том, как это было. Мою прапрабабушку (это мне прадедушка рассказал) святой отец отлучил от церкви за то, что она (по достоверным источникам) согрешила с чернобровым семинаристом. Вот такие были нравы, а вы говорите – при царе! Зато при вашей любимой демократии мою подругу муж послал куда подальше за то, что у нее в двадцать один год до сих пор никого не было. Как она могла?! Ой, ладно, а то как начну мусолить эту тему, так и не угомонюсь до второго пришествия. А ТЫ ГОТОВ КО ВТОРОМУ ПРИШЕСТВИЮ? – такой плакат нарисовала Эвелина, когда мы еще были вместе. Провалилась наша миссия, ведь ее – мою бедную девочку! – и меня - зверски замучили проститутки, когда мы несли этот плакат по главной площади города Д. Сейчас я понимаю (после полугода больницы), в чем была наша ошибка. Нужно не агитировать, а на личном примере показывать. Только вот чем удивишь путану? Что ей-то покажешь?! Эвелина – бывшая ПРОСТИ МЕНЯ, МАМА, Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ, была три года среди них, а потом взяла и вышла с плакатом. Чем не личный пример? Закрытое платье, скромный макияж. Фома Аквинский. Шопэн. Ренуар. Убью, ….! Чтоб тебя…., до самой старости! Удар. Еще удар. Эвелина отпускает мою руку и падает. Через минуту и я не удерживаю равновесия.

 

Глава вторая. В больнице я горько пЛааксонен, потому что осталась цела

Да, я осталась цела, а Эвелина, больше никогда не сможет ходить. Так ей сказали врачи. А она была частью меня. Эвелина, ради тебя я согласна передвигаться и черепашьим шагом. Слишком уж мы разогнались… до свидания, дорогая подруга, я скоро вернусь, обещаю. Мы продолжим то, что начали. Только уже по-другому, Эвелина, да?

Да, да, улыбается кроткая моя подруга, откинувшись в инвалидном кресле. И кто сказал, что я не смогу ходить? Тот, кому это выгодно – сатана. Он хочет украсть, убить и погубить нашу чудесную идею… а ты ему веришь? Ну скажи – не веришь! Мы расстаемся, и маленькая ручка Эвелины машет мне, пока поезд не покидает платформы.

 

Глава третья. Лааксонен – не скрипач, и на крыше он не играет, а живет

А мне от этого не легче. У Эвелины был замечательный парень. Он ее очень любил. Носил на руках. Но носить человека на руках, когда он способен ходить – это, знаете ли, пустяки. Так и я умею. А вот стать любимой девушке живой каретой – это важнее. Но после пары свиданий карета превратилась в тыкву.

Зажрался этот ее… как его? Впрочем, может быть, и Лааксонен – надо же как-то активизировать эту фамилию! Зажрался, ему койку подавай… а Эвелина не может, Эвелина инвалид. Прощай, дорогая, мы не сошлись характерами. Или нет… не так. Прощай, дорогая, я тебя очень люблю, но у нас нет будущего. Тоже можно понять. Зачем калечить жизнь человеку…

А мой Юрик меня не бросает, хотя у меня и вставная челюсть. Нет, настоящие-то зубы есть, но ведь он об этом не знает. Ты, товарищ, верь, взойдет она! – верь, товарищ Лааксонен, она – Эвелина – встанет, у нее откроется второе дыхание и она пойдет за тобой. Но вот мать везет ее по парку на инвалидной коляске, а ты уже гуляешь с другой. Быстро же ты все забыл!

Но вот, смотрите – он оборачивается! Оборачивается – и какая-то странная судорога перекашивает его лицо. Тень бежит по лицу. Он боится взгляда Эвелины. «Другая» окликает его по имени. Нет, не Лааксонен, потому что окликает его и Эвелина – по фамилии, и «другая» признает свое поражение.

Когда мы с тобой, родная моя, были вместе, мы сами дарили друг другу цветы. Чаще полевые. Но иногда и садовые – тяжелые, хрупкие и благоухающие после дождя. Нам не нужны были для этого мальчишки. Любовь – это другое. Им не понять, дорогая моя Эвелина.

 

Глава четвертая. Я живу на пятом, ты живешь на крыше, значит, ты живешь этажом повыше

Человек с такой фамилией, решила я, может быть либо я studiosa aeternis , либо преподаватель философии. Многие студенты моего выпуска мечтали жить на крыше, а наш философ и того пуще: постоянно доказывал нам, что всякое событие в мире идей должно быть подкреплено физически. Я воспринимала это как руководство к действию – может быть, поэтому песня «Болею тобой», которую мой парень записал на мобильный, привела беднягу к венерологам.

Но мой парень не жил на крыше, а зря. У него была крыша, у которой он сидел на шее – это его армейский товарищ Махмуд. Именно он «легким движением руки» вытаскивал Юрца из всех разборок, которые тот по пьянке устраивал. Юра не жил на крыше, потому что адреналина ему всегда хватало. А крыша, на которой обитал выдуманный нами Лааксонен – это, знаете ли, не гарантировало хеппи-энда. В отличие от Махмуда, который сие мог вполне обеспечить.

Наверное, если бы это был преподаватель замечательной науки – философии – я бы его крапивой наказала, этого Лааксонена. Ведь что такое философия, по сути? Попытка очередной амбициозной личности повыпендриваться перед окружающими, делая при этом вид, что окружающим этот выпендреж пригодится в жизни.

Мы с Эвелиной когда-то запоем читали этих гениальных немцев, арабов, французов и прочих греков. Читали – и… разочаровывались. Потому что каждый из них в конце концов признавал собственную слабость перед этим (или тем) миром. А мы не хотели слабаков. Мы хотели сильных. И мы выбрали Библию.

Философия ли это? Однозначно нет. Инструкция? Нет. Схематическая история каждого народа? Это – пожалуйста, любой народ вам подтвердит, что у него и то было, и это было, и вот это тоже… А почему? Потому что Библия – это фундаментальный труд очень точных, несомненно, вдохновленных Богом физиков и лириков. Они знали от Бога, что жизненный путь одного человека мало чем отличается от жизненного пути другого, то же самое можно сказать и о народах. Но ни один христианин – уж в этом я не сомневаюсь! – никогда не ответит на главный вопрос так, как это сделал его духовный брат. А ведь читают одну и ту же книгу! И оба правы. Почему? Потому что Истина – одна, но граней ее – без счета. Истина неизменна, но каждый раз различна. Творец создал нас одинаковыми, точь-в-точь по схеме, которую мы черпаем из Библии, и при этом мы все различны. Мы все – образ и подобие одного и того же Бога, но оказывается, что Бог всегда различен.

Библия – это и агитация. Агитирует быть благодарными, бесконечно благодарными Тому, кто забрал на крест все наши грехи – и дал право каждому из нас войти во Вселенную. Дал каждому из нас право выбора: без всяких там «золотых середин».

Вот почему Эвелина бросила свое прибыльное, но позорное ремесло, и вышла с плакатом. Не ради философии. А ради тех, кто еще не знает ничего. Или не хочет знать. Но обязан. МЫ ОБЯЗАНЫ ПРЕДУПРЕДИТЬ!!! Не для того, чтобы снять с себя ответственность (как Пилат умыл руки): мол, я же говорила, а ты… Для того, чтобы дать шанс. Как однажды дали шанс Эвелине.

 

Эпилог. Талита Кум

Долго я думала, кем мне сделать товарища Лааксонена, и пришла к печальному выводу. А именно: от раскрытия этого образа мир ни на йоту не изменится. А произведение, конечно, должно быть общественно полезным. И Лааксонен, который живет на крыше, для этой цели не годится.

Мы с Эвелиной договорились, что она встанет и пойдет. Да, это жестоко звучит. Но она встанет и пойдет, и пойдет туда, куда будет вести ее Господь.

«Лааксо» - я нашла в словаре – переводится с финского как «долина». По этой долине будет ходить моя дорогая подруга, как только встанет.

Позвольте, я ее опишу. Она русоволоса, у нее серые, как пыль, глаза (потому ей никто пыль в глаза не пустит – все будет бояться, что эта пыль пролетит мимо), кожа ее бела, как чистый фабричный лист. Она очень теплая. Но слегка печальна, потому что у нее банально не складывается личная жизнь

Вот и все. А что еще, собственно? Все, что я могла сказать, за меня уже придумали великие немцы, французы, арабы и прочие греки. Но любовь – это другое. Им не понять, дорогая моя Эвелина.