В начале этот молодой человек ничем не отличался. Только то о нем можно было сказать, что его лицо среди мужской части балетной труппы обращает на себя внимание особой дерзостью, граничащей с наглостью, - гонором, свойственным юности. От силы ему двадцать лет, а скорей всего, меньше.

Как-то встретила его на улице, идя на работу. Он догнал меня, поздоровался ( для этого он вынужден был повернуть в мою сторону голову ), и пошел дальше. Одет от был, что называется, прикольно: на голове

красный платок (бандана), волосы болтаются по плечам, штаны непринужденно на щиколотках закатаны наверх, куча карманов с какими-то хлястиками, - все это при ходьбе летает и создает так называемый неповторимый имидж.

Я смотрела ему в спину, пока он удалялся от меня, и невольно любовалась. От его облика исходило что-то заразительное. Хотелось так же идти по жизни - с прямой спиной, не замечая преград и опасностей. С красной банданой на голове, выражающей презрение к чьему-либо мнению или даже существованию.

Как-то мне пришлось убавлять ему костюм. Колет был слишком широк, и надо было сделать два шва вдоль задней планки. Это было еще в самом начале моей карьеры, и я едва ли знала его в лицо. Мне было сказано - "Вот этому артисту уменьшить колет." Тогда они все для меня - и девочки, и мальчики – были просто толпой неорганизованных тварей.

И тут мне пришлось столкнуться конкретно с Наилем. Два раза в процессе шитья я примеряла ему колет, что он делал с раздражавшей меня ленью - казалось, ему все равно, велик ли ему костюм, мал ли. Лишь бы поменьше его выдергивали из гримерки и заставляли что-то одевать да снимать. В первый раз получилось слишком узко, и колет на спине сильно морщился. Дышать, а тем более танцевать в нем было бы трудно. Но Наиль подвигал локтями и лениво-снисходительным голосом сказал: « Мне удобно!» - чему я не поверила и сделала костюм чуть шире...

 

Настоящее мое внимание придвинулось к нему как-то вдруг - я даже и не вспомню, в связи с чем именно.

Кажется, я увидела его на сцене и тут по-настоящему его заметила.

Он танцевал испанский танец в "Лебедином озере". Я просто смотрела, не порвется ли на нем мой колет по швам - и мое внимание стало улавливать совсем другие сигналы. Энергия, которая шла со сцены, заставила меня забыть обо всем.

И вдруг я увидела его милое лицо, гриву светлых волос, его безупречное легкое тело, прелесть которого была ошеломительна в танцевальных па; точную пластику, в которой непринужденно и "зримо" выражалась воля и страсть.

Можно было смотреть только на движения его рук, или плеч, чтобы получать наслаждение. Казалось, он не тратит никаких усилий - танец танцуется сам собой. Грива его была откинута назад, лицо - как всегда - дерзко приподнято, хотя в зал он вряд ли бросал взгляды.

Он смотрел в себя, явно будучи собой доволен, будто бы лениво и устало чувствуя свою неотразимость, и по косой - на партнершу.

Да, именно испанский в паре со жгучей красоткой был для него...

 

Через пару дней, когда он, опаздывая на сцену, подскочил ко мне для застегивания, я под гром музыки сказала ему через плечо, шутливым голосом, нащупывая новые контакты с ним, мне неведомые : «Мой любимый артист...»

Он вполне мог не расслышать этих слов среди шума и спешки.

 

Но после моего признания он из двух костюмерш начал оказывать мне явное предпочтение, подскакивая ко мне почти танцевальным прыжком и поворачиваясь сразу спиной к свету. Между нами пробежала какая-то искра симпатии.

Мне было очень приятно застегивать ему пуговицы и крючки, двигаясь пальцами вдоль его неотразимой спины. Интересная манера – если он слышит, что я о чем-то кого-то спрашиваю – он отвечает мне раньше того, кому я задала вопрос – даже если я говорю под гром оркестра, и сама себя плохо слышу…

 

 

***

 

Вчера перед спектаклем я зашла в гримерку к мальчикам, чтобы повесить венгерский костюм, где я сделала новые петли для плаща.

Он сидел у зеркала за столом, самым близким к окну, и гримировался. Что-то толкнуло меня в грудь, одновременные робость и восторг, и чуть не отбросило назад в коридор, но я с бесшабашной смелостью ринулась навстречу тому, что будет.

Внезапное появление передо мной этого милого, красивого и по-юношески немного бессмысленного лица всякий раз ослепляет не хуже июльского солнца.

Из открытого окна, куда я направилась к вешалке, свежий ветер - странное сочетание жара и прохлады, потому что он дул из тени - резко пахнул мне в лицо.

Повесив костюм, я направилась к выходу, мимоходом бросив взгляд в зеркало, где я отразилась перед Наилем (драгоценное мгновение встречи в зеркале, или в зазеркальи?), и была уже почти у двери, как вдруг он остановил меня.

- Нет ли у вас ножниц?

Я полезла в левый нагрудный карман.

- Вы не могли бы дать их мне до послезавтра? Я обязательно верну! - повернувшись всем корпусом, он преданно смотрел мне в глаза. Самое ценное во всем моем существе в этот момент были, наверно, эти ножницы.

Просьба эта меня ошеломила. Ножницами я работаю, и не могу их дать никому ни до послезавтра, ни до

завтра, ни даже на пятнадцать минут.

Ах, Наиль!... Лучше б ты попросил мое сердце!