Небылица в лицах.

 

Моя версия сказки про Иванушку.

По мотивам устного народного творчества.

 

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иванушка – на все руки мастер. Не семи пядей во лбу, но с головой на плечах. Мог и дров нарубить, и щей наварить, и баклуши бить, и сор из избы выносить. А надоест – так можно в потолок поплевать и воду в ступе потолочь.

Имел он свою хату с краю. С какого, правда, не знаю. Поперёд батьки в пекло не лез. Потому, как и батьки у парня не было. Погиб в том самом пекле, когда Иван поперёк лавки лежал. В общем, сирота казанская.

Так бы и жил - поживал да добра наживал. Но нет - была – не была! – решил Иванушка жениться. Один ум хорошо, а два - лучше. Да и семерых по лавкам захотелось иметь.

 

Ужо и невесту присмотрел – Василисушку, красавицу писаную. Хороша девка! Золотая коса до земли падает, цветы задевает. Глаза голубые, что ленок после грозы. Да и нравом ласкова – тише воды, ниже травы!

С утра до вечера всё с работой. И дома, и в поле, и в огороде. И грядки полет, и лучину колет, коровушек доит, уточек кормит. Кто что спросит, всё Василиса приносит, никому поперёк не молвит ни слова, всё сделать готова. Да ещё рукодельница, песельница и затейница. Ну, как в такой самоцвет не влюбиться?!

 

Пошёл Иван свататься. Да за словом в карман не лезет:

- Пойдёшь за меня, Василисушка? Будешь, как сыр в масле, кататься! Душу тебе отдам!

Девка-то согласилась. А Иванова душа испугалась. Ушла сначала в пятки, а потом к Кощею рванула. Да так, что пятки засверкали. Аж через пень-колоду перескакивала!

Прибежала и жалуется:

- Хочет меня Иван отдать, ободрать, как липку! Хоть бы ты, Кощеюшка, заступился, проучил дурака стоеросового!

- Тьфу ты! Дело-то и выеденного яйца не стоит! – успокоил её Бессмертный. – Не будешь ты плясать под их дудку!

Посмотрел он на душу сквозь костлявые пальцы и отправил её восвояси. Позвал потом чёрта с два метра и приказал украсть Василису. А сам положил зубы на полку, глаза - на мокрое место и лёг почивать. Утро вечера мудренее.

 

И ежу понятно, что чёрт своё дело выполнил, потому как руки у него загребущие, рожки острые, а ножки быстрые. Пострелял глазами, нагрел руки, нацепил ежовые рукавицы – да и хвать девку. Стала она рыдать, на себе волосы рвать, да слезами горю не поможешь.

Не слишком-то сподобилась молодуха Кощею. Не в его вкусе. Ни кожи, ни рожи. Вот Русалка – хвост-чешуя – совсем другое дело! Но дарёному коню в зубы не смотрят. Да и сядешь с Русалкой той в лужу.

Потому велел злодей Василисе каждый день перемывать его косточки, пересчитывать рёбра, пальчики облизывать, перед сном душу вытрясать да, если что, рога обламывать. И главное – голову его, Кощея, не терять. А перво-наперво – уши прожужжать и шею намылить.

А сам принялся с чёртом лясы точить и очки втирать. Потом отпустил рогатого, голову на гвоздик повесил, вывернулся наизнанку и спать лёг.

А Василисушка за работу принялась. Да с непривычки-то шею Кощею и свернула, мозги вывихнула. Бессмертный последний ум потерял. Только одно сообразил – посадил красавицу в темницу.

 

Ванька, как увидел, что суженая пропала, дал себе зарок: «Голову на отсечение дам, а верну Василису!»

Не стал он пороть горячку. После дождичка в четверг на поиски отправился. А чтоб не тыкать пальцем в небо, сразу к Бабе Яге пошёл. Жила она в Тьмутаракани одна-одинёшенька, крутилась, как белка в колесе, и имела ума палату.

Пойти-то Иван пошёл. Да дорогу-то он не знал. Вошёл в лес. Погнался за двумя зайцами. Один из них парня к избушке на курьих ножках и привёл.

А в избушке той ни окон, ни дверей. Что делать? Вспомнил тогда молодец, о чём в сказках учат, да и говорит:

- Избушка, избушка! Встань к лесу задом, а ко мне передом!

Затрещала она по швам, накренилась. Вошёл Иван. Глядит – сидит посреди горницы не старуха, не девица, но ещё ничего. Правда, немного броватая, лицом конопатая, на ногу хрома, на ухо туга. А перед ней котёл борща, да ведро молока, да двадцать цыплят, да сорок утят, да полбыка, да два пирога, да квасу, мёду, браги без счёту. Такие чудеса, что дыбом волоса!

Встал Иванушка, как вкопанный, уставился на Бабу Ягу и дар речи потерял.

- Ну, что вылупился, будто с Луны свалился? – спрашивает Яга.

- Да уж больно молодо Вы, Бабушка Яга, выглядите.

- Так мне ж всего сто сорок пять! В сто сорок пять баба ягодка опять! Вот даже зуб имею.

Парень, не будь дурак, комплимент и отвесил:

- И идёт он Вам, как корове седло!

Никто ещё так ловко Бабу Ягу не хвалил! Засмущалась она, покраснела:

- Эх, ёрш твою медь, умеешь ты сказать! За словом в карман не лезешь! Но делу – время, а потехе – час. Говори, за каким бесом пришёл.

- За тем, что невесту мою утащил.

- Ну, парень! На кой тебе бес? Нужен он тебе, как мёртвому припарки! Найди себе другую девку – лучше синица в руках, чем журавель в небе.

Отвечает Иван:

- Лучше век воли не видать, чем без Василисушки жить!

- Ну, коль так, скажу - в Тихом омуте черти водятся. Только сам ты дорогу вряд ли найдёшь. Бес – тёртый калач. Тропу ту заколдовал.

Поглядела Баба Яга на Ивана. Кафтанишка на нём худой, рожа вся в саже, волосы дыбом, рот до ушей. Пожалела она парня:

- На вот тебе ломаный грош. Бросишь его о землю – он и покатится. К нужному месту тебя приведёт. Стоят в том месте две пары по два сапога. Каждая, как две капли воды, на другую схожа. Скороходами кличутся. Одну надевай, вторую с собой бери. Приведут тебя сапоги туда, где раки зимуют. Только, не зная броду, не суйся в воду! И не отвлекайся – не учи рыбу плавать! Подуешь на воду, сунешь руку в реку – поймаешь раков. Правда, попотеть придётся. Без труда не выловишь и рыбку из пруда.

- А на кой мне те раки? Может, лучше золотую рыбку?

- Погоди, парень! На безрыбье и рак рыба! А без раков не видать тебе, Иван, ни пуха, ни пера. Как вытянешь раков, отдашь им сапоги-скороходы. Каждой твари – по паре. Поползут они в гору. Один рак на горе и свистнет. Прибежит на свист паршивая овца. Хватай её и дери шерсти клок.

Прыснул Иванушка со смеху:

- А на кой мне овца-то?

- Да ты, милок, круглый дурак! – осерчала Баба Яга. - Смех без причины – признак дурачины. А за худой головой и ногам не покой. Слушай, что говорят, да на ус наматывай. Кто говорит, тот сеет, кто слушает – собирает. Это тебе не хухры-мухры и не ёксель-моксель! Дело-то сурьёзное! Как получишь тот клок, семь раз отмерь, один – отрежь. Только пух в руках и останется. А там и за пером отправляйся. Пройдёшь сто шагов, увидишь дуб зелёный. Под дубом кот-воркот на цепи гуляет, сороку сторожит. А возле него миска со слезами, что кот наплакал. Выльешь слёзы и положишь мышку. Кошке – игрушка, а мышке – слёзки. Голод не тётка, станет кот мышку есть. А ты подлей молочка. И пока молоко на губах не обсохло, хватай кота и сажай в мешок. Потом лови птицу и дери перо, что сорока на хвосте принесла.

- Совсем ты меня, бабушка, запутала.

- А ты думал! Что греха таить, не легко тебе будет. Любишь кататься – люби и саночки возить! Полетят те пух с пером, а ты за ними поспешай. Приведут они тебя к Тихому омуту, где черти водятся. Только много их там – кишмя кишат! Как уж узнаешь ты беса, что невесту твою утащил, и не знаю. А только помни – не так страшен чёрт, как его малюют. Скатертью дорожка! И не поминай лихом!

 

Попрощался Иванушка с Бабой Ягой. Вышел из избушки. Достал ломаный грош. На землю бросил – тот и покатился. А Иван следом пошёл. День идёт. Два идёт. Шёл-шёл, шёл-шёл. Чем дальше в лес – тем больше дров.

Видит, медный дворец стоит. У ворот страшные змеи на медных цепях прикованы, огнём дышат. А ломаный грош, как на грех, прямо туда и катится.

Иван, не будь дураком, ковшик с земли поднял, студёной водицы из колодца зачерпнул и змеев напоил. Да глазёнки-то им и залил. Потом пыль пустил. Глаза-то им и застило. Присмирели змеи, прилегли. Он и прошёл в медный дворец.

Смотрит – стоят две пары сапог, как близнецы, друг на друга схожие. Только к ним руку протянул, земля задрожала, ходуном заходила. Это сам Горыныч Змей домой возвращается.

Вот уже из окон три морды торчат. Увидел Иванушку – пасть раскрыл. Из пасти дым повалил. Сообразил Иван: «Дыма без огня не бывает». И точно. Глядь, а у него уши горят, шапка огнём занимается, спину жжёт.

Рассвирепел тут Змей:

- На воре и шапка горит! Кого нелёгкая принесла?! Ну-ка богу молись, с белым светом простись да полезай сам в мою глотку, тебе же легче будет!

Парень, хоть побелел, как смерть, да не привык по струнке ходить и под чужую дудку плясать. Да и невесту надо выручать.

- Врёшь, проклятый Змей! Не проглотишь! Подавишься!

Не растерялся, бросил горящую шапку прямо в змеиную глотку.

Завыл Горыныч, заскулил:

- Ах ты, деревенщина неотесанная!!!

И мордой об землю ударился.

Иванушка – хвать топор! Засучил рукава. Раз! – и змеюке по носу зарубил! Хорошая такая зарубка на второй голове получилась!

Ну а третью, как в железных тисках, в объятиях сжал. Аж глаза из орбит выкатились, на землю шлёпнулись. Валяются, ресницами хлопают. А за ними и сам змей свалился. Лежит, как воды в рот набрал, не шелохнётся. Мёртвым притворяется.

А богатырь наш его поучает:

- Что, сила есть – ума не надо?! Не будешь лезть на рожон!

 

Надел он сапоги-скороходы, а другие с собой прихватил. Как Баба Яга велела. Ноги в руки – и вперёд.

Несутся сапоги – Ваня еле за ними поспевает. В один миг из змеиного терема ноги унёс. Не успел оглянуться – а уже и река, где раки зимуют. Подул он на воду, в реку руку сунул – а не тут-то было! Тянет - потянет, вытянуть не может!

Семь потов сошло – а никакие раки за руку не хватают. Задумался тогда Иванушка, разложил всё по полочкам. От краюшки хлеба кусок отломил и руку с хлебом на дно опустил. Где наша не пропадала! Хлеб-то всему голова.

И точно. Чует – стало ему пальцы щипать. Выждал минутку, взмахнул рукой да двух раков на берег и вытащил. За ушко да на солнышко.

Раки знатные, сами с усами, с большими клешнями. Не стал время терять – напялил на них сапоги, каждой твари по паре, да у горы-то клещеногих на волю и выпустил.

Поползли они в гору. Самый шустрый на вершине и свистнул. А дальше – всё, как Баба Яга говорила. Прибежала паршивая овца. Отодрал у неё Иван шерсти клок. Семь раз отмерил, один – отрезал. Один пух в руках и остался. Прогнал он овцу восвояси, раков обратно в реку сунул и пошёл перо добывать.

 

Отсчитал сто шагов. Видит – дуб зелёный стоит. А вокруг кот-воркот круги наматывает, сказки под нос мурлычет. Тут и миска со слёзками, что кот наплакал.

Поймал Иванушка мышку и замочил – сунул в миску со слёзками. Котяра её и съел. Да ещё просит. Губа не дура.

Хотел, было, Иван-шутник палец ему в рот положить (на-кась-выкуси!), да вовремя спохватился. Плеснул молока. А сам, пока молоко на губах не обсохло, воркота в мешок запихнул.

Потом на дерево полез и птицу ловить стал. Сорока-воровка на дубе сидела, кашку варила, деток кормила. Она и на сороку-то не похожа оказалась – белая ворона какая-то.

Как увидела эта сорока-ворона добра молодца, сама ему перо и отдала. Видно, нужно оно ей было, как собаке пятая нога. Соскочил Иван с дерева, за пухом и пером дальше побежал.

 

Привели они парня к Тихому омуту. Ну и дыра! Затаился он. Видит, чёртова бабушка в огромном чане мозги парит, масло в огонь подливает. Сама – без слёз не взглянешь. Но с лица-то воды не пить. А рядом черти-внучки воду в решете носят да в бочки сливают. Все бесы – копия бабушка, что рога, что копыта. Яблочко от яблоньки не далече катится.

Как только мозги закипели, сбежались черти на обед. Да уж больно все мелкие. Ни одного нет с два метра.

Вдруг – глядь Иван, а бес этот позади него сидит, затылок глазёнками прожигает. Прям, как дуга, рогатая морда кирпичом. Хвостом виляет, а зубы скалит. Попадёшь к такому – век воли не видать.

Но Ванька-то себе на уме. Не стал рассусоливать, подал чёрту ручку, да подставил ножку. На кой бисер перед свиньями метать? Рухнул бес наземь, растянулся.

- Не протягивай руки, а то протянешь ноги! - Иванушка говорит.

Подсуетился, хвать дубину, отходил долговязого по загривку. Сам потом на тот загривок забрался. И стал погонять.

Замяукал чёрт, как мартовский кот. Взмолил о пощаде. А молодец не отстаёт, пуще прежнего сатану дубиной обхаживает. Стало бесу из рук вон плохо. А Иван ещё и воспитывает:

- Чего в другом не любишь, того и сам не делай! Куда Василисушку спрятал?

Боязно чёрту с Кощеем Бессмертным связываться, но своя рубаха ближе к телу. Закусил удила, рассказал всё добру молодцу, в грехах покаялся.

Сунул Иван ему шишку в рот, надавал по ушам и в чисто поле к Кощею погнал. Чёрт летит – земля дрожит. Вмиг до Кощеева царства доскакали.

 

Видит парень, стоит двор, что город, изба, что терем. Бес, как увидел их, со страху описался и пропал с глаз долой.

Вышел Бессмертный на крыльцо, гневается:

- Это кто тут смердит, спать мне мешает?!

Стоит Кощей – мозги набекрень. Сам тощ, угловат, рёбра торчат. Даже тень на плетень не отбрасывает. Глаза завидущие, руки загребущие! Гол, как сокол. Но все косточки перемыты, рёбрышки пересчитаны, пальчики облизаны, шея намылена. Черепушка, как солнце, сияет. Василисушка постаралась. А рядом в кадушках дубовых пот молодецкий настаивается.

Выступил Иванушка вперёд:

- От смерда и слышу! А ну, отдавай Василису!

Как увидел злодей Иванушку, вывернул бочки, облился пОтом. Сел в лужу, подождал, пока семь потов сойдёт. И помолодел лет на двести.

Заржал конём, засвистел соловьём. Забренчал костями, затрещал хрящами. Как мельница, кулаками машет, ногами топочет, меч-кладенец достаёт, сейчас Ванюше голову снесёт.

Но Иван тоже не дурак. Распалилось в нём богатырское сердце. Закрутился юлой. Хочешь жить – умей вертеться! Да обухом Кощею по голове.

На свой лад злыдню рёбра пересчитал, косточки перемыл. А заодно мозги вправил. Да так, что у костлявого в ушах застреляло. Сразу сквозь землю и провалился. Даже лысина не отсвечивает. Тоже мне, пуп земли выискался!

 

Не стал Иванушка с ним долго возиться. А то день коротается, к ночи приближается. Пошёл в Кощеев дворец, разбил двери дубовые, замки железные, нашёл свою суженую Василису – красавицу.

Как увидела его Василиса - на шею бросилась. Приголубил её добрый молодец, наглядеться не может. Вот-то счастье было!

Воротились Иван с Василисушкой домой и сыграли весёлую свадьбу. А вы что думали? Сделал дело – гуляй смело!

Был там пир на весь мир. Я на том пиру была, мёд и пиво пила, по подбородку текло, в рот не попало, на душе сыто и пьяно стало.