НЕ УМИРАЙ, НАДЕЖДА!

 

 

В машине было холодно и почти темно, тряска была невыносимая. Людей швыряло из стороны в строну. Казалось, что ехали по одним булыжникам…

Зося безразлично смотрела мимо попутчиков, не ощущая физических неудобств: тряски и холода. Последние полгода, она жила как в тумане. Господи! Господи, неужели это не сон, неужели это всё с ней случилось на самом деле?

Она вспоминала благотворительный бал, на который с такой надеждой собиралась. Бальное платье с серебряными блёстками, купленное мамой с отпускных денег. Сколько было надежд!

Ярко освещённый зал, музыка, шампанское, танцы. Как хорошо, как весело! Она порхала воздушным облаком, в объятиях кавалеров. Кажется, шампанского выпила совсем чуть-чуть, но затуманилась голова, а она всё кружилась и кружилась в вихрях движений и музыки. Мужчины не оставляли без внимания прехорошенькую девушку в голубом, воздушном платье.

Её пригласил немолодой, импозантный мужчина. От него пахло дорогими сигарами и хорошим одеколоном. Он шептал ей что-то на ухо, но она не могла разобрать слов, музыка гремела на весь зал. Зося только улыбалась и кивала головой, ничего не понимая.

Она смутно помнит, как очутилась в спальне, на втором этаже. Мужчина, с которым она танцевала, дышал ей перегаром в лицо и норовил задрать повыше платье, толкая к широкой кровати. Ей было противно и страшно.

Сопротивлялась из последних сил, хотела увернуться от липких объятий. Но не тут-то было! Разгоряченный кавалер схватил её за подол платья и сильней притянул к себе, покрывая сальными поцелуями лицо и шею.

Когда он больно сжал её грудь, девушка поняла, что должна защищаться. Она шарила позади себя свободными руками, в надежде найти какой-то предмет. Нащупав бронзовую статуэтку на каминной доске, опустила её на голову обидчику… Нет, нет! Она не хотела его убивать! Хотела только защитить, защитить себя!

Дальше был дикий, страшный, непрекращающийся кошмар. Милиция, камера, следствие, суд, приговор. Теперь её везут на место отбывания срока.

Срока!? Десять лет! Десять лет она будет изолирована! Изолирована! От всего! От всех!

Сейчас ей двадцать. Только двадцать! Рухнули все надежды! Господи, какие у неё были надежды! В художественной академии, где она училась, все считали её талантливой и перспективной художницей. И она верила в себя! Верила! И мама верила! И папа!

Папа? Дорогой, родной, любимый. Тебя увезли из зала суда, ты не мог перенести, тот кошмар, в котором оказалась твоя любимая дочь! Она затравленным зверьком сидит в изолированной клетушке. Её взгляд непонимающе и испугано блуждает по залу. Отец не мог перенести…

Зося вспомнила его лицо, покрытое безжизненной белизной. Суетящихся людей в белых халатах, носилки…

Как он гордился ею! Какие надежды, они вместе с мамой лелеяли насчёт её будущего. Вся мизерная учительская зарплата родителей, и, пенсия дедушки и бабушки шла на её образование. И девушка старалась. Старалась оправдать доверие и жертвенность родных людей. Зося, в который раз начинала молиться, чтобы отец выжил, не покинул поседевшую от горя мать, поддержал стариков.

«Вот тебе и высшее общество! Вот тебе и бал!» - думала Зося. Богатый дядька захотел молоденькую, невинную девушку поиметь. И никто не стал на её защиту. Никто!

Куда делся влюблённый в неё парень, с которым встречались целый год? Куда делись многочисленные друзья и подруги? Никто не пришёл в зал суда. Никто не сказал о ней ничего хорошего. Все забыли. За полгода – забыли.

Были только мама и папа. Самые близкие и дорогие. Дедушка и бабушка не пришли, не смогли. Каждый переживал трагедию любимой Зоси по-своему….

Лязг засовов. Казалось, сердце разорвётся от этого противного режущего звука. Именно режет! Режет слух, душу. Отрезает от тебя жизнь. Целую жизнь! Отрезает надежды. Всё! Всё! Твоя жизнь разрезана на две половины, «до» и «после».

Зося идёт по длинному коридору. Опять лязгают запоры и засовы, отделяя её от прошлого, от семьи, от надежды, от самой жизни.

Как жить? Зачем жить? Сможет ли она дальше жить, вырванная из родного гнезда, от любящих родных?

Её помещают в одиночку три на два, как опасную преступницу и оставляют одну. Первый раз за полгода, она остаётся наедине с собой, со своими мыслями.

Девушка сидит, тупо уставившись в серую стену. Остановилось время! Остановилась жизнь! Десять лет! Десять лет!

Зося вспоминает уют родной квартиры, завтрак, приготовленный заботливыми руками бабушки, поцелуй отца перед сном. Он каждый вечер читал ей художественную литературу. Сначала - сказки, потом - классику, потом -философию. Он готовился к вечерним чтениям, как к уроком. Эти полчаса пред сном были самыми памятными и любимыми. Хорошего и приятного в её жизни было много…

Она вспоминала и вспоминала. От этих воспоминаний хотелось выть и кричать. Казалось, в середину её организма забрался огромный червь и поглощает её внутренности, и это было ужасно больно! Нестерпимо больно…

Воспоминания стали невыносимыми. Зося металась по камере, билась головой о стену, царапала себе лицо, каталась по холодному полу, но боль внутри не проходила. Она не кричала, не плакала, а только стонала, как раненый зверь. Стон исходил из её утробы. Ей всё время казалось, что сейчас она проснётся и очутится дома, будет ходить в свою академию и заниматься живописью.

Зося не помнила, сколько времени провела в таком состоянии. Последнее время она тихо лежала на жёстких нарах, то глядя в потолок невидящим взором, то проваливаясь в вязкую темноту. На неё наплывали видения прошлого, пустота будущего.

Иногда она немного приходила в себя, оглядывалась вокруг и задавала себе один и тот же вопрос: «Как она здесь очутилась?».

…Тот же потолок, те же серые стены. Зося смотрела на зарешеченное окошечко, через которое проглядывал клочок неба, и, её охватывала невыносимая тоска. Тоска безысходности, одиночества и рухнувших надежд.

Мама приезжала на редкие свидания. Обе смотрели друг на друга и плакали, плакали, читая боль в родных глазах.

Так прошёл год? Два?… Девушка не помнила. Дни проплывали однообразной вереницей. Каждый день приносил новую боль, новые страдания, убивая надежду. Она уже ничего не ждала, ни на что не надеялась. Теперь ей хотелось лишь одного – умереть. Но как?

Появился какой-то интерес в жизни, она стала строить планы самоубийства. Но оказалось, что сделать последний шаг в вечность, не может. Не может!

Надзирательницы жалели тихую, молчаливую девушку, которая совсем не доставляла им хлопот. Они даже голоса её не слышали, она всё время молчала.

Время тянулось, как тянучка, медленно, медленно…

Зося сидела на нарах и тупо смотрела на противоположную стену. На грязной стене заиграли солнечные блики. Это солнце, садясь за горизонт, осветило камеру на каких-то полчаса. Она невольно стала вглядываться в светотени. Блики на глазах превратились из золотистых в розовые и незаметно растворились в сумерках.

И тут девушка ощутила острое желание зарисовать увиденное. Ей хотелось взять карандаши, кисти, краски и рисовать, рисовать, рисовать…

Желание было настолько непреодолимым, что она стала окунать палец в воду и прямо на стену наносить мокрый узор, не чувствуя, что стирает его в кровь.

Когда надзирательница заглянула в окошко камеры, была поражена высыхающим рисунком собора Василия Блаженного на стене.

Ты умеешь рисовать? – спросила.

Я училась на художницу, - сказала Зося печально.

Знаешь, я люблю картины. Может, нарисуешь для меня? – спросила надзирательница.

А можно? – В глазах у девушки мелькнула надежда.

Вообще-то нельзя, но в виде поощрения… Ты ведёшь себя хорошо. Я поговорю с начальником. – Сказала надзирательница.

Поговорите. Поговорите. Я всем картины напишу. Я талантливая! Правда, так все говорили! – Зося говорила скороговоркой, опасаясь, что ей откажут.

Она с нетерпением ждала разрешения, казалось, что если откажут – она умрёт. Время опять тянулось мучительно медленно…

На следующий день ей принесли альбом, тетради и цветные карандаши.

- На тебе вот это. Покажи, на что ты способна, - сказала надзирательница.

Первый раз за годы, проведённые здесь, Зося радовалась. Радовалась так, как никогда в жизни. Она покрыла поцелуями бумажные листы, оросила слезами радости карандаши. Господи, как долго она не держала в руках эти предметы! Ведь рисованием, Зося всегда могла выразить свои чувства!

Работы Зоси впечатлили начальство. Ей разрешили работать, выдав всё необходимое для написания картин. Правда, почти все картины забирали, но это было неважно. Девушку даже перевели в более светлую камеру.

Она придумывала сюжет, рисовала эскизы, воплощая задуманное при помощи кисти и красок. У Зоси не было мук творчества. Она становилась к мольберту и работала, работала, работала… Валилась замертво на нары, спала. Потом опять бралась за кисть.

На очередном свидании, мама увидела в глазах дочери живой блеск. А на следующем – Зоя вручила ей свою картину…

Зою выпустили условно досрочно за хорошее поведение и… талант. Она шла уверенной походкой по родному городу. Среди нехитрых пожитков лежали краски и кисти, которые спасли её, и её надежды.

А дома ждали картины, которые были нарисованы в заключении.

Папа с любовью сам делал рамы, вставлял в них бесценные работы дочери и хранил, как зеницу ока. Теперь все в семье верили, что всё будет хорошо. Надежда на скорое возвращение Зоси росла и крепла.

..Картины отсидевшей художницы произвели настоящий фурор среди знатоков живописи, сделав её богатой дамой.

Она не заводила больше друзей, не ходила на вечеринки. Она научилась жить сама с собой и со своими картинами…