— Мы все — и бедный и богатый —

Пред Богом Господом равны, —

Сказал патологоанатом

И вытер ножик о штаны.

 

Хорошо! На свежем воздухе. Жарким летом. В теньке. Да на берегу реки. Да холодненького пивка. Да с раками. Большими. Красными. Живьем отваренными в подсоленной, щедро заправленной укропом воде.

Самое вкусное место у рака — клешня. Мясо в ней нежное, белое, волокнистое. Если правильно сварить, то оно будет просто таять во рту. Но на закуску лучше брать брюшко, если по-научному, а по простому — хвост. Там мяса больше. Хотя в любом случае — вкуснотища!

Что человеку праздник желудка, то раку смерть. Жуткая, лютая! А вспомните, скольких раков вы съели за свою жизнь. Несколько десятков как минимум, а может, и несколько сотен или даже тысяч. И не жалко было? Ну, может, когда варили, немного и было, а потом…

Но иногда бывает праздник и у раков. Вот, например, как-то по лету… Нырнул в озеро один товарищ. Большой, к слову сказать, любитель раков. Казалось бы, чего такого? Нырнул —вынырнет. Однако не вынырнул. Что-то ему помешало. Может быть, то, что он плохо плавал. Может быть, полиэтиленовый пакет, надетый на голову и аккуратно завязанный на шее его же собственным шнурком? А может быть, ржавый жигулевский двигатель, намертво примотанный проволокой к левой лодыжке? Да, скорее всего, именно двигатель, впрочем, для нашего рассказа это не принципиально.

Побарахтался он, попускал пузыри, даже кричать пробовал, но кто ж его из-под воды то услышит! Так и затих. И повис себе спокойно, в тихом омуте, слегка покачиваясь на проволоке.

А ближе к ночи из-под коряг на поиски пищи начали выползать раки. Раков было не так уж много, переловили почти всех, поэтому нового обитателя поначалу заметили только двое. Те, которые жили под старой корягой в непосредственной близости от того места, где обосновался наш «хомо сапиенс», царь, можно сказать, природы.

— Ты смотри, сколько еды подвалило! Вот повезло! — обрадовался рак помоложе. — Айда обедать!

— Что ты, рано, — остудил горячую головогрудь второй — матерый рачище, закованный в темно-бурый, покрытым следами тины панцирь, — он еще жесткий, не разгрызешь! Вот когда он поболтается тут денек-другой, подтухнет… Мясо во рту само таять будет! Тогда и наедимся от пуза.

— А ты человечину вообще пробовал? — поинтересовался молодой?

— Пробовал конечно. Люди тут частенько тонут. Кто с лодки кувыркнется, кто, купаясь, захлебнется по пьяни, а кто на мелководье башкой о камень на дне треснется. Их сюда подводным течением приносит.

— А мне пока не доводилось.

— Ну, ты еще месяц назад клешнями за материнскую ножку держался. А вообще их вытаскивают довольно быстро. Уже давно сообразили, где утопленников искать. Хорошо, если день-два пролежит. Тогда успеешь хоть глаза выгрызть да пальцы пощипать. А нет — так и придется водорослями давиться. А самую большую подставу нам одна фотомодель устроила. Мало того что поживиться было почти нечем, так ее еще и достали на следующую ночь. На ней столько наших осталось — жуть. Кое-кто соскочить успел, но большинство так и не вернулось. Не люблю фотомоделей!

— А вдруг и этого скоро вытащат? — забеспокоился молодой. — Может, сейчас покусать, хоть и жесткий. Лучше, чем вообще ничего!

— Этого скоро не вытащат, — успокоил его ветеран, — видишь, у него железка к ноге примотана. И мешок на голове. Значит, кто-то его утопил и постарался это сделать так, чтобы на глаза никому не попасться. У них там, наверху, еды нам подкинуть почему-то преступлением считается. А штука эта ему всплыть не даст, когда газы брюхо раздуют. Точно тебе говорю, потерпи денек, а потом я тебе покажу самое вкусное место в человеке. Губы и щеки. «Дюфицт! Вкус — спесфисеский». Если их тиной приправить, да дать промариноваться в стоячей водичке, такой деликатес получится — клешни оближешь.

— Вкуснотища! — мечтательно произнес молодой и сглотнул слюну.