Сейчас, когда в Западном полушарии - середина рабочего дня, а у нас - самое время прогуливаться под луной, я нащупываю одной рукой (предположительно - левой) смертельную капсулу, а другой - лазерный бластер, не раз выручавший меня в снах.

Мне немного тревожно сейчас, и летний ветерок треплет мои короткие светлые волосы.

 

...Я сидел тогда в непроницаемой для света каморке и скорбно ожидал своей участи. Счет времени был давно потерян. Мне стало особенно ясно, что нет испытания для человека более мучительного, чем испытание неизвестностью.

Через какой-то промежуток времени, с одинаковой вероятностью могущий быть названным бесконечно большим, либо - бесконечным малым, меня без церемоний вывели в какой-то коридор, напоминающий коридоры, по которым мы летаем во время клинической смерти и в путешествие по которым нас призывают шаманы всех мастей. Луч света ударил по моим несмелым глазам и причинил им неимоверную боль.

Предо мной на изящных оттоманках вальяжно восседало несколько старцев. Некоторые из них курили трубки, другие баловались кальяном. Они возбужденно о чем-то говорили, но, завидев меня, нехотя оборвали свою развязную беседу.

Один из них приказал моему конвоиру: пшел вон и, подбоченясь, изучающе посмотрел мне прямо в глаза.

Я был не в силах вынести его взгляда... Тяжесть его была так велика, что я понял: передо мной - не обыкновенный смертный.

Старец начал свою речь. Она была изыскана и витиевата, как никакая другая.

Я стоял, опустив голову, и все слушал, слушал...

 

Спроси нынче меня, о чем же мне тогда толковали, - и я, пожалуй, и не смогу точно ответить на этот вопрос.

Я понял только, что моя жизнь может быть продолжена только при условии, если я без колебаний и промедлений приму участие в бескомпромиссной Войне.

 

И вот... Время шло. Я, как водится, потихоньку старел.

А потом... Потом случилось это.

Помню это, как сейчас. Я шел тогда по весенней московской улице.

Солнечный луч бил в крупицы серой слякоти, сапоги казались особенно тяжелы, школьники кидались снежками, впереди маячила весна.

И вот, на каком-то пешеходном переходе, я увидел перед собою чьи-то глаза.

Что-то подсказывало мне, что передо мной - один из них. Я старательно загонял это чувство внутрь.

Внешне он ничем не отличался от всех Наших: такая же бесформенная экипировка без всяких отличительных знаков и меток на погонах.

Тембр голоса, как и полагается, был снивелирован электронно-механическим устройством (как - у всех бесстрашных разведчиков, сидящих к нам спиной в экране телевизора).

 

В общем-то, это были всего-навсего два глаза, вставленные в картонную прорезь фанерного человека в парке аттракционов. Настолько удаленные от меня, что я не мог разглядеть ни их цвета, ни того, томно ли двигаются при разговоре его зрачки, либо - напротив, воровато.

Может быть, я наблюдал за его глазами с той, удаленной от меня стороны компьютерной сети.

 

Я ловил себя на том, что хочу вступить в Игру, чем бы это не закончилось. Это был тот самый случай, когда мой разум отступил перед острым желанием рисковать.

 

Я сам предложил ему виртуальную переписку. В этих условиях я всегда вижу только его буквы, его стиль мышления.

 

О чем была наша переписка? Исключительно о литературе старых времен.

И о том, как отыскать в своей голове такой текст, в котором воплотились бы все многовековые искания человечества. Другими словами - текст, в котором было бы отыскано недостающее звено общечеловеческого паззла.

 

И вот...Настал роковой момент, когда, презрев чувство опасности (опасности не для себя - для него!) я попросил его о встрече...

Он, как мог, пытался отсрочить наше свидание; пытался продолжить, затянуть нашу Игру... Но я оставался непоколебим.

Я уже по животному чувствовал вкус скорой добычи и не мог, не хотел больше ждать.

 

...Сейчас я толкну дверь и увижу его. Надеюсь, мне повезет: я применю лазерный бластер, а не ядовитую капсулу бессилия.

И еще: надеюсь, что из нас двоих повержен окажется именно он.

 

И - как всегда, очень кстати...

Мне вдруг вспомнились уничижительные слова нашего Инструктора.

В снятом на один вечер зале спортивного комплекса, где мы с друзьями расположились в первых рядах и беззаботно лузгали семечки, Инструктор стоял на трибуне. Подобно трибуну же, он гневно обличал наших противников в Бескомпромиссной Войне:

'Они внутренне боятся нас, и, словно явившийся на бал закомплексованный прыщавый юнец, маскируют свой страх развязными разговорами. Животное волнение они скрывают под нецензурной бранью. Страх оказаться неадекватными прячут под личиной скабрезных анекдотов. Наше лоно они описывают как ненасытного прожорливого зверя, требующего все новой пищи.'

Знаю, чувствую - в ответ нам остается только убивать.