Полина Бонапарт, княгиня Боргезе: «Оборванная струна маэстро Паганини».

Новелла в трех частях

(20 октября 1780 года - Корсика. - 9 июня 1825. года. Турин. Италия)

 

 

 

 

Предисловие автора.

 

Об этой пылкой любви не осталось никаких иных свидетельств, кроме нескольких обрывков предсмертного бреда Музыканта и… неизбывного Волшебства семи негромких нот, собранных воедино в чарующей магии звуков, в подвижном плаче маленькой скрипки, которую нам услышать не дано. Уже никогда. Обмолвлюсь: все же скрипка Паганини в двадцатом веке еще изредка звучала-таки на фестивалях в Кремоне из строгих музейных залов: десять минут, пятнадцать…

Сама помню отчетливо изумившую меня, странную приглушенность такого "фестивального" звучания в руках Леонида Когана.

То ли музыкант излишне волновался, то ли скрипка была уже слишком стара, но то глухое дребезжание струн никак не вызвало во мне восторга причастности к Чуду, именуемому: "Паганини"…

Я, бессильно разочаровавшись, сидела у приемника, тогда еще не понимая теперь уже слишком Очевидного: чудо звучания инструмента никак неотделимо от Души композитора и музыканта! И вот потому-то нам и не будет дано никогда в полной мере понять, что такое магия исполнения Маэстро… Ну а уж что такое Магия его любви, могли и вовсе, сказать лишь те, что когда-то прикасались к ней, этой магии, отпивали глоток из волшебной Чаши или, осмелясь, осушали наполовину, как это сделала она, Княгиня Боргезе, ослепительная, неувядающая Полина, "Венера" Кановы, искусительница сердец, любимая сестра всемогущего Властителя Европы и - просто - средняя дочь бледной, сдержанной и гордой корсиканки - Летиции Рамолино-Буонапарте...

 

Каприччио форте, медленно переходящее в аллегро. Часть первая.

 

Исповедь босоногой аристократки.

Окрестности Турина. Вилла Ступиниджи, владения князей Боргезе. Один из вечеров 1808 года.

 

- Николо, Вы что ревнуете? - Полина Боргезе неспешно поднесла к лицу полуопавшую розу и скрыла за нею улыбку… недовольство? Смятение? Что? Густой сумрак южного вечера не позволил угадать точно.

- Нет, княгиня, не смею! - длинноволосый человек в слегка поношенном фраке пожал плечами. Он был настолько худ (или - гибок - как посмотреть? - что одежда висела на нем, как вешалка, и все в нем поражало нескладностью. Одно плечо было выше другого, пальцы напоминали необычайно гибких червяков или лианы, свесившиеся в воздухе тропического леса. На вилле Ступиниджи, здесь, под Турином, впрочем, такой же насыщенный тяжело - влажным ароматом роскошных цветов воздух, как и в тропических джунглях, подумалось Полине. Как на том несчастном острове Сан-Доминго, в Вест-Индии*, (*нынешнее - Гаити. - автор.) где они так счастливо начинали с генералом Леклерком. Начинали...

На ее безмятежное лицо набежала тень.

- Чем я вас обидел, княгиня? - Скрипач- чародей тут же чутко уловил перемену ее настроения.

- Нет, ничем, что это Вы выдумали?! - спохватилась та. - Простите, Николло, я очень плохо исполняю обязанности любезной хозяйки! - княгиня рассмеялась, пытаясь скрыть неловкость, но что-то в музыкальном тоне ее обволакивающего смеха резко фальшивило для безупречного уха музыканта.

Она была напряжена. Очень. Он осторожно скользнул рукою по ее обнаженному плечу. Она словно не заметила летучей шалости горячих пальцев, даже не шевельнулась, но что-то внутри разлилось теплой волной, и она ощутила, что слезы, щипавшие горло, отступили, словно растворились в мягкой, соблазнительно спокойной волне.

- Я просто хотела показать Вам этот новый сорт дамасских роз. Но уже поздно. Мы вряд ли увидим что-нибудь! - Княгиня слегка повернулась к ступеням лестницы, и жестом пригласила сопровождающего ее Маэстро вернуться. Тот подчинился.

- Я заслушалась Вашу скрипку. Надо было выйти пораньше! - княгиня стремительно вошла в освященный, как днем, будуар, где в серебряных высоких бокалах никли головками вчерашние розы, пылал за ажурною решеткой камин. Мягкий ворс персидского ковра скрадывал ее шаги, а она металась серебристою наядой - рыбкой в своем прозрачном фиолетовом хитоне - тунике, с причудливыми складками - шарфами. Складки, выгодно подчеркивая линии фигуры, не оставляли, тем не менее ни одной тайны из прелестей хозяйки роскошной теплой комнаты. Они волновали, ввергали в смущение, быть может, даже - в оцепенение… Но это мало трогало Полину Боргезе. Она словно и

не замечала того ошеломления, которое на всех производила. Ей это было не нужно - замечать. Она и так знала цену своему телу и своей красоте.

Паганини неслышно, по кошачьи, что отличало почти все его движения, сел в кресло, и долго, не отрываясь смотрел на нее, пока она хлопотала над серебряными приборами роскошного кофейного столика.

- Мадам, Вы мне позволите один комплимент? - наконец задумчиво сказал он, не отводя глаз от ее обнаженных рук, украшенных тонкими змейками браслетов в драгоценных сапфирах.

Она подняла на него глаза, продолжая что-то расставлять на столе, и приготовившись звонить в колокольчик, чтобы вызвать прислугу:

- Конечно. Вам - что угодно, Маэстро!

- Ваше тело, Мадам, как застывшая музыка, сводящая с ума. Медленно, по звуку, по ноте! Вы знаете об этом?.. О конечно, Вы знаете, Мадам! По всей Италии ходят разговоры о Ваших любовниках…

- Николо, но Вы же - один из них! - княгиня мягко рассмеялась, но тут же посерьезнела. - Праздная толпа всегда считает воздыхателей красивых женщин. Больше ей нечем заняться, увы! Их было меньше, чем о них говорят! - Полина вздохнула и вновь взялась было за шнур звонка. Паганини удержал ее руку:

- Расскажите мне о себе, Мадам! Сегодня! Я почти ничего о Вас не знаю, кроме официальных хроник. Но там Вы для всех: княгиня Боргезе, властительница Турина, герцогиня дю Гуасталла, сестра Великого Императора Наполеона - не более. А я хочу знать все Ваши тайны!

- Это - слишком! - княгиня дернула витой шнур звонка.

Двери тут же распахнулись, словно за ними ждали (или подслушивали?) и маленькая, черноволосая горничная - корсиканка внесла серебряный поднос с крохотными тартинелле*, обсыпанными сахарной пудрой. Княгиня сделала ей едва заметный жест рукой, но даже когда двери за горничной плотно затворились, не спешила начать откровенный разговор с Маэстро.

 

Выждала несколько томительных минут, размешивая крохотной ложечкой кофе в хрупко - роскошной чашке с фамильной монограммой Боргезе. Потом слегка пожала своими покатыми плечами богини.

- Мне и рассказывать то о себе особенно нечего. Мы все росли на фоне наших братьев, особенно - Наполеоне! - тут княгиня усмехнулась, но как-то нежно, словно теплые, золотистые искорки пробежали по ее губам. - Что требуется от девушки в древней корсиканской семье, да еще с такой строгой, гордой и честолюбивой матерью, как наша? За неправильный стежок в шитье - пощечина, за одно непочтительное слово - две, за дерзкий взгляд - четыре, а если в церкви посмотришь невзначай в сторону мужчины - рискуешь дома остаться запертой недели на две!

С тех пор, как матушка в наказание за испорченное вышивание до крови исколола мне иголками пальцы, у меня дикое отвращение к дамскому рукоделию. Я ничего не умею делать руками!

- Вас не зря называют "избалованным ребенком царской семьи"! - мягко улыбнулся Паганини, внимательно слушавший княгиню.

до этого нашей матери приходилось ездить не в золоченой карете или роскошном экипаже, а верхом на муле или осле, вслед за отцом, который был в рядах повстанцев Корсики, и ночевать под открытым небом. Мы покинули наш белый, в три этажа, дом в Аяччо, когда особняки на парижских улицах еще казались мне громадами, закрывавшими собою полнеба.

Вообще, надо сказать, что мое "тонкое, аристократическое воспитание" закончилось весьма быстро. Может быть, от этого я пишу с орфографическими ошибками?! - Княгиня презрительно фыркнула, и опять пожала плечами, нервно вертя в пальцах крохотную ложечку. - Уже в шестнадцать неполных лет, в июне 1797, года мой повелитель - брат выдал меня замуж за своего адъютанта, генерала Виктора - Эммануэля Леклерка, светловолосого, молодого, изящного, в меру - богатого и слепо преданного ему, подражающего во всем, вплоть до жестов, смеха и походки; и я постаралась быстро забыть холодное, почти не согретое солнечными лучами любви детство! Быстро забыть…..

О, да, разумеется, мое непомерное тщеславие и гордость - вся в мать и брата! - неизменно выручали меня, когда я не знала, как поступить, и что ответить должным образом каким-нибудь светским красавицам, задравшим носы, и отточило мои манеры, но я никогда не была холодной, о нет, хотя обо мне писали, что "только взглянув на меня можно было сразу поверить, что когда-то предками человека были Боги!"** - тут княгиня внезапно рассмеялась.

Смех ее был похож не то на песню сирены, не то просто на музыкальную ноту. Паганини машинально подумал, что надо бы вставить эту ноту, услышанную им так неожиданно и - кстати! - в один из вариантов каприччио, которое он начал писать вчера.

 

- Безумные льстецы! Они думали, что моя красота спасала меня от всего, и даже от горя! - Полина вздохнула коротко.

- Разве это не так, княгиня? - мгновенно вкрадчиво вмешался в разговор Маэстро. Он кинул свою реплику словно мяч, ожидая, что княгиня Боргезе ее непременно подхватит. Она не подхватила.

Ласково коснулась пальцем его губ, жест молчания медленно перешел в ласку, она будто тонким пером очерчивала пальцем контуры его тонких губ. Он затаил дыхание, стараясь сделать его прохладным, невозмутимым, но пальцы княгини оно все равно - обжигало.

Он стремился было нежно удержать эти лукавые, предостерегающие персты около страстных уст, но княгиня, вновь смеясь, отдернула руку, и встав с кресла, отошла в камину.

Оттуда, из мягкой полутьмы, донеслось ее негромкое пение. Она не спеша помешивала угли медною кочергой. "Какая то корсиканская колыбельная, видимо, слышанная ею в детстве!" - решил Паганини, тотчас уловив чутким ухом народный мотив мелодии, и нервно сцепив руки в замок, чтобы хоть как - то унять волнение. Он не всегда мог теперь совладать с желаниями своего тела и подчинить его гармонии Музыки или каким-то иным мыслям. Ему, порой, казалось, что в присутствии Паолетты*** это и вовсе невозможно!

Она небрежно и легко вытеснила из его головы, сердца, памяти все прочие летучие романы, даже пылкую страсть к нему своей родной сестры Элизы, Герцогини Тосканской и Луккской!

С тех пор, как они познакомились в Турине, он не хотел и знать больше никого кроме своей Паолетты, чем частенько раздражал и бесил своего лучшего друга - Феличио Бланджини, придворного музыканта и поэта "принцессы Туринской, Дамасской розы", - так звали многие в городе свою обворожительную, непредсказуемую, любящую празднества и фейерверки, Властительницу. Но Николо не спорил, какое ему дело до нелепой ревности Феличио, когда рядом - Парисовская Елена, Галатея?! К ее облику трудно было подобрать слова. Если только - ноты?!..

- Я не хочу казаться добродетельной. Вы знаете, Николо, что я не такая. Быть может, я вовсе не умна, в отличие от мадам де Сталь, к примеру - прервала нестройный ход его мыслей княгиня. - Кстати, я читала ее "Коринну", она показалась мне невыразимо скучной! Какая тоска и как смешно: Любящая Женщина умирает вдали от Любимого! Разве она не могла презреть нелепые светские толки и молву и быть рядом с ним?! Да и вообще, что такое любовь? Чувство яркое, мимолетное, красивое, обжигающее, как огонь, и подобное крыльям бабочки. Она и живет недолго - любовь: пока не надоест, пока не прискучит, пока не потухнет пламя…

Ведь так, Николо? - княгиня обхватила плечи руками, словно ей было зябко, и медленно прошлась по ковру. Легкие складки - туники - хитона колыхались, струились. Паганини зажмурил глаза, тряхнул головой. И тихо проговорил:

- Остаются искры, княгиня…

- Вы имеете в виду память? О, я вольна над нею! Это смешно - всегда принадлежать прошлому! Хотя... Мне до сих пор страшно вспоминать, как угасал на моих руках от той жуткой желтой лихорадки, вспыхнувшей в Сан Доминго****, мой храбрый обожатель - Леклерк! В одночасье, в неделю! Не спасли ни доктора, ни лекарства... Впрочем, тогда там был мор, гибли сотнями... Вот тебе и рай в волшебной Вест-Индии! - Княгиня отрывисто перекрестилась и вновь зябко поежилась, хотя в комнате было душно.

- Вы любили его? Паганини решился прервать долгую паузу, во время которой лишь трещали дрова в камине.

- Не знаю. В браке часто один - любит, а другой - лишь позволяет себя любить, Вы ведь знаете. Я привыкла к нему. Он был нежен, внимателен, заботлив, даже не то слово. Я была для него - частица его кумира - императора, он боготворил меня! В конце концов, он был отцом моего ребенка. Маленький Дермид умер, когда ему было четыре неполных года. Это так странно и страшно, Николо: маленькое существо, безгрешное, с голубыми глазами, едва научившееся лепетать что-то по своему, по детски, и только недавно тянувшее руки к цветку и солнцу, к шелковому шарфу, к игрушкам, мячу, вдруг поникает головкою к твоему плечу, задыхается в жару, а когда прибегает врач, уже поздно! Смерть забрала его. Навсегда. И нет больше существа, с которым бы ты могла быть самой собой!

Обычной маленькой девчонкой, любящей песни, простые развлечения и красивые цветы, теплую ванну и душистое мыло. Он так любил, когда я его купала... Барахтался в воде, словно рыбка! Нам с нянями не хватало рук на него, а их, нянь, было - пять!

- Почему у него было такое странное имя, Паолетта? - Взволнованный рассказом, Паганини неожиданно назвал княгиню по имени, что позволял себе лишь ночами, в пылкой забывчивости страсти, да и то - редко.

- Дермид? О, это в честь героя поэм Оссианна. Мы с Наполеоне любили их читать тайком от матушки. Наполеоне любил моего малютку. Он вообще любит детей. Бог не дал ему своих, увы! Да и чего можно ждать от старухи Жозефины! Она на несколько лет старше его! Очаровала, колдунья - аристократка! Как ей только голову на плахе не отрубили?! - княгиня пожала плечами, глаза ее сверкнули.

Гнев, вспыхнувший мгновенно против нелюбимой невестки, был всего лишь маской для боли от той, давней, потери, которую и сейчас еще испытывала Полина. Паганини тотчас понял это. Он поднялся, подошел к ней, мягко обнял за плечи:

- Успокойтесь, моя княгиня! Не богохульствуйте! Ваш брат - Император, а Императоры сами выбирают свою Судьбу. Императрица Жозефина приносит счастье и Государю и армии. Ее любят. Она прекрасно относится к Вам и Элизе.

- Да, она была на моей свадьбе в Мортфонтэнэ*****, свадьбе с этим жалким червяком, Камилло Боргезе, который гордо называет себя Принцем. Подарила мне ожерелье! Но у меня и своих украшений - тьма. На что мне оно?! Боргезе неприлично богат, его называют "итальянский Крез", и от всей этой роскоши меня уже немного тошнит! - Полина небрежно повела рукою вокруг себя... и неожиданно сбросила хитон - тунику прямо на руки Паганини, жадно прильнув к нему точеным телом. - Мне больше не о чем рассказать тебе, Николо! Хватит, я устала, ночь на исходе…Да и что мне еще вспоминать, милый? Четыре гроба генерала Леклерка, его долгие похороны в Париже, надоедливый вдовий креп, и тщетность усилий чреды неумелых любовников в моей роскошной постели?! Хотя, все они вместе взятые, были, конечно, в сто крат лучше вечно пыхтящего и неумелого Камилло. Его " жезл мужественности" вечно сморщен и настолько мал, что не может постигнуть всех моих тайн, да я и не отдам их ему, я его слишком презираю! - княгиня хрипло рассмеялась, и решительно потянула скрипача за рукав, к двери, искусно спрятанной в нише, за одной из небольших статуй. - Поторопись, Николло, скоро ночь пройдет, а потом, ни свет, ни заря, явится наш милый дружок - музыкант и опять разворчится: где же ноты, где же музыка? Музыка, музыка, вечно - только Она! - ревниво и неожиданно окончила свой монолог - рассказ сиятельная сирена.

- Но Вы же обещали, Мадам! - все еще пытаясь сопротивляться и окончательно теряя голову, прошептал, немного ошеломленный всеми этими "откровениями" Маэстро.

- Что? - лукаво засмеялась обольстительница. - Раскрыть все свои тайны. Так они ждут Вас, не медлите более, и Вы все узнаете сейчас же! Вы же помните мой девиз, повторите его! Ну, быстрее! Я жду! - Боргезе нетерпеливо топнула точеной ножкой, но негодующий звук тотчас украла пышность ковра.

- "Мои губы хранят все тайны моего сердца!.." - послушно прошептал Паганини, приникая жаркими от нетерпения губами к ее рту. Он понимал, что спорить бесполезно. Да и звуки Мелодии ночи все глуше и тише раздавались вокруг него. Хотя тоны и были еще безукоризненно чисты, в них властно и осторожно вкрадывалась, вплеталась другая мелодия, более мощная: Утра, Зари и Солнца. И с ней уже не смешивалась никакая другая.

 

Каприччио анданте. Часть вторая.

 

Бессмертная Венера.

30 июля 1825 года. Палермо. Италия.

Паганини судорожно смял листок и посмотрел на закрытую дверь соседней комнаты с некоторой опаской, потом усмехнулся своим нелепым страхам: Бьянка, укачивая крошку Акилле, пела колыбельную и не могла слышать шороха крошечного листка письма, обжегшего сердце страшной вестью, которой он никак не ожидал, и которая добавила горького осадка в его чашу Жизни, что и так его не очень баловала последнее время.

Правда, неделю назад "Синьора Жизнь", похоже, забылась, и преподнесла - таки Маэстро бесценный подарок в виде маленького и теплого комочка - сына Акилле-Чиро-Алессандро.****** Он назвал его в честь героя гомеровских поэм, несмотря на протесты жены Бьянки и ее возмущенные крики, которых он стал с некоторых пор бояться! Эта женщина все больше и больше пугала его своим неистовством и скандалами по пустякам. Она не боялась сорвать свой певческий голос, поставленный усилиями мэтров вокального искусства Рима, не боялась надорвать легкие, испугать соседей - истерики и скандалы нравились ей. Она, опустошенная, засыпала на софе, вся в слезах, тотчас после того, как разбивала пару тарелок, бокалов или кувшин едва ли не о голову знаменитого мужа! Во сне же она всхлипывала, как ребенок. Бьянка, в сущности, и была еще ребенком. Эгоистичным и избалованным. Маэстро было как-то жаль ее, она нужна была крохотному комочку бессмертия, что ворочался в тонких пеленках под голубым одеяльцем в колыбели. И он терпел и прощал ей все. Ради него, этого комочка голубых кружев. Он как - то успокаивался душою, если неслышными шагами подходил к люльке и старался заглянуть внутрь, осторожно погладить крохотную ручку со сморщенными пальчиками, видя, как сонно приоткрываются глазки, опушенные мохнатыми ресничками. Откуда приходило успокоение он не знал и не пытался даже себе и объяснять… Зачем? Все равно сие - непостижимая тайна. Как Музыка. Как Любовь. Как Смерть.

Смерть…. Неужели не стало ее, той, которую обессмертил Канова?! Говорят, глина пела в его руках, когда он лепил Паолетту, глина мучилась нестерпимою страстью, к Той, что так спокойно созерцала себя в зеркалах и смеялась, глядя, как полыхает румянцем лицо скульптора... И вот теперь ее нет. Он узнал об этом две недели назад, в день очередного концерта. В скрипку, в ее тонкие струны он вложил тогда весь огонь переживаний, всю горечь воспоминаний, все надежды, которым никогда не суждено было сбыться.

Надежды не о Паолетте, о нет! Между ними всегда зияла пропасть. Надежды на то, что жизнь перестанет требовать непомерной, высокой цены за Талант, которым наградила его, за неистовую одержимость скрипкой... Скрипкой, которую почти ненавидели все вокруг, одновременно, со страхом - обожествляя, и считая дьявольским инструментом, орудием Сатаны!

Бьянка и вовсе однажды, едва не разбила ее, впав в неописуемую ярость. Она ревновала к инструменту, как к живой Женщине.

"Форма скрипки - будто тело спящей женщины". Так говорят поэты... Не так уж неправы эти романтики слова!

Паганини внезапно бросило в жар при воспоминании о тех далеких туринских ночах. Как они были мимолетны! Вскоре непостоянная Паолетта променяла жалкого скрипача, (страдающего к тому же такими невыносимыми болями в кишечнике и ревматизмом, словно он был девяностолетним старцем!) на более молодого Джузеппе - Феличио Бланджини. Придворный композитор, шаркун и галант, был счастлив до Небес… А Паганини? Он не завидовал. Что ж! Всему свой черед. Ему теперь хотелось просто покоя. Он вернулся в Тоскану, к немедленно простившей его герцогине Элизе, твердо зная, что там, в Турине, его благополучно забыли. Княгиня Боргезе умела легко утешаться, властвуя над памятью. Что уж для ее сердца какой то желчный и больной скрипач?!

Он считал Бланджини истинным другом. Однако, бывает, что с друзьями делят и женщин! Такова жизнь, Дама своенравная! Маэстро снова медленно развернул смятый листок бумаги, весь в густых кляксах чернил. Сделав усилие, всмотрелся в расплывающиеся буквы. Слова тоскливо сложились, сжались в строчки:

 

"Николо, я не могу поверить в то, что ее нет! Гроб был закрыт, на обозрение жителей выставили статую Кановы, который резцом своим запечатлел лишь Бессмертие Венеры, а не черты земной женщины. И она снова была молодой. Она, которая так боялась своих лет, что после сорока носила ровно сорок ниток жемчуга, закрывающих морщинки на шее! По нитке на год. Неистовая кокетка Паолетта!

Недели за две до кончины прибыл к ней ее муж, принц Камилло Боргезе, уговоренный Папою, Львом Тринадцатым, помириться с нею. Видимо, святейший понтифик рассчитывал получить большое вознаграждение за примирение враждующей княжеской четы. Не знаю, удалось ли ему это! Говорят, в минуты невыносимых болей, княгиня кричала и ругалась, как простая крестьянка, жительница Корсики. Она умерла от страшной болезни, съевшей ее изнутри. Болезнь началась давно, и виною тому, как говорили в один голос шесть придворных врачей, лечивших ее - нежное пристрастие княгини к слишком большому "жезлу мужественности" ее очередного любовника - Николя де Форбена.

Она была слишком хрупка для него, и ее женское естество очень страдало, а лекари беспомощно предписывали лишь покой и ванны, умоляя прекратить столь неосмотрительную "страстную идиллию", но тут жизнь завертелась кувырком, пал всесильный Бонапарт, а потом - была Эльба, где княгиня провела со своим любимым братом целых четыре месяца! Никто не ожидал от нее, избалованной негой и роскошью дворцов и постоянным вниманием мужчин, столь решительного и смелого поступка! Она отдала Бонапарту все свои драгоценности, чем очень возмущался этот червяк Боргезе, но княгине всегда все было - нипочем! Она вернулась в Париж: только по настоянию брата - ее здоровье было окончательно подорвано мрачным, сырым климатом Эльбы.

Приехала в Рим и опять - в Турин. Она жила на своей вилле, давая пышные приемы, соря теми миллионами, что отвоевала у мужа, настояв на раздельном проживании. Туринцы обожали ее по-прежнему. Не знаю, Николо, вспоминала ли она тебя часто? Вряд ли! Она и на меня потом смотрела ласково - благодушно, сквозь пальцы, как будто плохо видела. Но была все также ослепительна в своих нарядах и жемчугах. Мои комические оперы еще не раз шли на сцене ее домашнего театра, и как-то она шутя спросила: "Не мог бы я и для нее написать в них партии - она попробовала бы спеть?" Я стал вежливо отнекиваться, всячески уклоняясь, и вот тогда она и сказала: " Да, конечно, я не гожусь в певицы! Я только - едва слышная нота, а точнее, оборванная струна для скрипки. Вы слышали, Марио-Феличе, (она называла меня так.) Маэстро Паганини играл концерт на одной струне? Так вот я такая - "одна струна"... Не знаю, была ли она струной, наша Паолетта, но вот дамасской красною розой - точно была… Нет, Николо, я никак не могу поверить в ее Небытие. Ведь розы так медлят умирать!.."

 

Каприччио пиано. Часть третья, заключительная.

"Секреты уст моих"

18 мая 1840 года. Италия.

В эти последние свои, майские, мучительные дни Паганини уже не мог разговаривать. Он, задыхаясь и кашляя, только медленно царапал что-то на листках бумаги, роняя их с постели на пол. Листки тут же торопливо подбирал нежно опекавший его сын Акилле - высокий, стройный, совсем возмужавший молодой человек, с пробившейся первой, нежно - колючей щетинкой усов, черными живыми глазами, неизменно привлекавший внимание всех окрестных барышень, стоило ему лишь выглянуть из окна. Но окно, несмотря на майскую теплынь, открывали редко - боялись сквозняков.

Еще несколько дней назад, отказывающийся от еды, которая причиняла ему невыносимую боль, изможденный Паганини все - таки смог взять в ослабевшие руки скрипку, и поцеловав смычок, извлечь из нее несколько тихих, но чарующих нот. Шаги прохожих стихли на улице, заблестели глаза Акилле, засуетился, оживившись около Николо старый и преданный друг - Тито Рубаудо, врач Эскюдье… Они все тут же впустили в свои сердца луч надежды.

Но сам то Маэстро хорошо знал, что это - прощание. Прощание с Жизнью, прощание с Музыкой... Прощание с тем, что было, и что никогда не вернется. Молодость. Слава. Любовь. Краски мира. Паганини, сидел в глубоком кресле, укрытый одеялом, откинув седую голову назад. Боже, что он любил более всего в этом мире: шелковистую кожу Женщины, трепетное пожатие ее пальцев, опаляющее прикосновение губ, тела, рук?! Шум зеленоватой, нежно - покорной волны у ног? Пламенные краски заката? Или час рождения в душе новой мелодии, неясной сперва, едва уловимой, будто запах опадающих осенью роз... Дамасских, красных роз. Он не знал ответа. До сих пор. Нарастая, мелодия постепенно как бы приобретает оттенок тонких лепестков: гуще, ярче, ароматнее. Но потом пахучие лепестки все равно опадают, осторожно, медленно, как бы засыпая, образуя целый ароматный островок у ног Той, что сама была похожа на дамасскую розу.

Внезапно он ясно и четко увидел Паолетту, шедшую по саду ему навстречу. Она протягивала руки и говорила что-то, он не мог разобрать что, несмотря на усилия. Пошевелил пальцами, требуя у Аккиле карандаш, чтобы записать ее слова, а, может быть, и - ноты рождающейся в уме мелодии. Акилле понял, подал бумагу, а потом поднял соскользнувшие с колен отца листки на которых стояло: "Красные розы... красные розы. Они темно - красные и кажутся дамаском..."

Перечитывая их, неровные, ползущие вверх и вниз, Аккиле внезапно вспомнил стихотворные строки:

 

"Секретов уст моих не ведает никто:

Не суждено им в жизни разомкнуться!

Но Смерти лишь персты меня коснутся

Поведаю с тоской о Чувстве том,

Что в давний Час вело меня по тропам,

Из Юности в садов благую сень,

Где зрела Мудрость. И к ее истокам

Я припаду, преображаясь в тень…

И вспомню пылкость сердца и смущенье

Всю горечь от невыплаканных слез.

 

Секреты уст моих - им ныне отпущенье.

Они умолкнут, шелк целуя роз".

 

Франческо Петрарка. "Секреты уст".

 

Блистательный Маэстро больше уже не смог взять в руки перо и бумагу. 18 мая 1840 года он последний раз сделал это, загадочно написав о розах. Девять дней спустя, 27 мая 1840 года его не стало. Было пять часов вечера.

В саду виллы Боргезе нежные дамасские розы в это время только начинают кокетливо сворачивать свои лепестки…

 

______________________

Маленькое послесловие автора и примечания:

 

Работая над этой новеллой, автор не счел нужным приводить из строго этических соображений, известные с недавнего времени письма врачей и воспоминания современников о характере и причинах болезни княгини Полины Боргезе. Она скончалась в жестоких мучениях от рака, в довольно молодом возрасте - 45 лет - и, как истинная Женщина, умерла с зеркалом в руке, в присутствии своего мужа, принца Камилло Боргезе и брата Жерома, выразив твердым голосом свою последнюю волю - хоронить ее в закрытом гробу, а вслед за гробом нести статую Кановы, сделавшую ее, Полину Боргезе, "туринскую розу", вечно молодой и бессмертной Венерой!

 

______

В работе над данной новеллой мною были использованы материалы книги Марии Тибальди-Кьеза "Паганини", являющейся и по сегодняшний день наиболее полным источником биографических сведений о днях и трудах Великого Маэстро. То же немногое, что мне удалось узнать о жизни неувядающей "дамасской розы" - Полины Бонапарт-Боргезе, я и постаралась изложить в своем легком "каприччио". Сожалею, если он показался кому-то слишком коротким и невыразительным.

 

 

Примечания:

• * Тартинелле - род итальянских пирожных с разнообразной начинкой.

• ** Слова А. Массона, современника и биографа Наполеона.

• *** Домашнее имя княгини Боргезе, которым ее часто называл Наполеон.

• **** Сан-Доминго, остров в Вест-Индии, французская колония. Нынешний Гаити.

• ***** Свадьба Полины Бонапарт-Леклерк и князя Камилло Боргезе состоялась в Мортфонтенэ 6 ноября 1803 года.

• ***** Единственный сын Паганини - Акилле-Чиро-Алессандро родился 23 июля 1825 года.

• Некоторые эпизоды новеллы - плод воображения автора, но они не идут в разрез с общей биографической канвой жизни героев.

 

© Princess.

Член Международного Союза Писателей "Новый Современник".