- Рита! Р-рита-а!

Сквозь сон слышу, как в дверь кто-то барабанит. Кого черт принёс? Нехотя зажигаю свечу. Иду к двери.

- Ну, кто там?

- Рита, не бойся, открывай, это я , тётя Клава.

Опять не дали выспаться. Ну что тут поделаешь? Придётся открыть.

Она входит, высоко подняв маленький огарок свечи. Среднего роста, довольно тучная женщина с огромными грудями. Ей около семидесяти. В темноте она плохо ориентируется, и чуть не валит шкаф, стоящий в прихожей.

- Темно, как в ж… у негра! – заявляет она, попав на кухню. Я улыбаюсь. Слышала эту её любимую фразу много раз, но Клавдия Никитична так смачно её проговаривает!

- Отключают, отключают… Шоб у них руки повыламывало! Шоб у них ноги по лестнице упали. А я думаю, дай зайду к тебе, посмотрю, как ты тут.

- Да ничего, я нормально…

Ставлю чайник. Меня знобит, и я зажигаю вторую конфорку. Два ярких цветка загораются на кухне. Но этого мало. К своей маленькой достаю толстую польскую свечку. И через секунду по кухне разносится ванильный аромат. Клавдии Николаевне свечка явно нравится. Она принюхивается, и говорит:

- Вот ещё, придумали. И пироги печь не надо. Сиди, нюхай себе.

В окне темным-темно. Света нигде нет. И ещё час не будет. Завариваю чай. Одна мысль не даёт мне покоя…

- Тетя Клава, а как вы спустились ко мне? Без лифта…

- А так и спустилась. Правда, этаже на пятом бабка чуть не полетела вверх тормашками! Не правительство, а сволочи. Так и ждут, чтобы я копыта откинула, и пенсию не платить.

Смеётся. Надо же, какой подвиг! С восьмого этажа, в темноте, и только для того, чтобы помешать мне спать!

- Да, стара бабка стала! – она оглядывает свои груди, живот, опускает свой огарок и смотрит на тапочек.- А думаешь, я не была красавицей?

- Ну что вы, тетя Клава! Я видела ваши фотографии….

-Э, фотографии…разве могут передать фотографии? А я была… знаешь… такая женщина в соку. А следила как за собой! Волосы всегда красила. Таблетки такие большие были, перекись… Никогда у меня не было видно чёрных корней. На работе мне так и говорили: «Клавдия Никитична, вы – прирождённая блондинка!». Только, знаешь, один раз как-то было… Передержала я эту перекись. Ходила, стирала что-то, и забыла. Так представляешь, волосы-то у меня и пообламывались! Один ежик маленький остался!

- Как – ёжик? – с трудом сдерживаю смех – Что, совсем? А как же вы по улице ходили?

- А у меня парык был. Белый. Хороший такой парык. Немецкий. Помню, что это был за праздник… Наверное, это уже у Таньки, дочери моей, на работе. День рождения был у нее, а я торт обещала ей испечь и принести. Так вот, думаю, дай-ка я наряжусь. Пусть у неё на работе посмотрят на Танькину мать! Наклеила себе рысницы… У меня были такие красивые, густые рысницы. Ленинградские? Не-ет, это тушь ленинградская была. Может, польские? Тьфу ты, не помню. Короче, красивые, густые, черные рысницы. Так вот, наклеила я эти рысницы. Брови себе нарисовала под стать рысницам. Парык взбила хорошенько, он такой пышный стал, как безе. Одела я его, глядь в зеркало – красавица! И пошла к Таньке на работу. А на работе у неё все меня уже ждали, чтобы праздник был с тортом. Стучу я в дверь, захожу… А комната у них большая, и они там сидят, человек десять. И все смотрят на меня. И в глазах у них я вижу, что они поражены. И все от этого поражения аж молчат. Тихо-тихо. И вдруг Танька моя как засмеётся! На неё напал такой, знаешь, истерический хохот. Это у неё такая реакция была на мою красоту. Клавдия Никитична замолчала. Какое-то время она смотрела на огонёк свечи, припоминая дни своей молодости. Затем продолжила:

- Когда праздник закончился, мы с Танькой вышли и пошли домой. Мы шли по улице Советской Армии. А там – движение, народ шныряет туда-сюда… Трамваи эти так и трезвонят… И вдруг нас увидел какой-то пьяница. Он как закричит: «Люди-и! Смотри-ите, краса-а-вица идё-о-от!» И все начали оборачиваться. А он не унимается, всё кричит. Такая, знаешь, как весть по улице проносится. Даже, кажется, трамваи медленнее стали ехать.

Она снова замолчала, явно смакуя в своей памяти эту сцену.

- Да, красавица была… Один раз меня даже хотели снасиловать. Я тогда маляром работала. Помню, надо было скорее комнату закончить, я до ночи работала. Переоделась, выхожу. Темно. Трамвая не видать. Решила ехать на такси. Так эта сволочь меня завёз в какую-то подворотню, и лезет. Я как шварканула его об руль… А в кульке у меня валик был. И сверху валиком… И говорю ему: » Сейчас ножик в сумке найду, я тебе ещё и яйца отрежу». Не поверишь, он из машины выскочил. А я ещё и закричала: «Вернись, вернись сейчас же, сволочь!!!» Таки заставила его довести меня до дома бесплатно. Он же не мог машину бросить, а я не вылезала. А чего? Этого, думаю, уже прибила. А вдруг другой какой посильнее будет? Ничего, нормально доехали. Только краской его немного испачкала. Пакет порвался, а валик в краске был… А мужу дома ничего не сказала, хотя и надо было. Шоб не думал, что я уже совсем всё, и никто на меня не глянет....Муж у меня, Саня, ох и вредный. Эгоист. Из старых холостяков. Он у меня второй. Муж. Первый умер молодым..... Я когда Саню на пляже увидела, решила, что мой будет. Красивый такой, газетки всё читал. И такой, знаешь, наглый, внимания не обращал. Ну, ничего, со временем обратил.

А всё равно жил со мной, как холостяк. По хозяйству ничего не хотел делать. Возьмёт газету, и сидит. И кричи, ругайся, он и бровью не поведёт. Мы жили на втором этаже, в старом доме. Тогда никакого водопровода не было. Сейчас хорошо, стирай - не хочу. А тогда надо было воду вёдрами носить. Я и говорю ему, мол, Саня, принеси воды. А он так гордо отвечает, что не водонос. Типа мы, орлы, летаем высоко. Уж как я разозлилась! У меня и так спина вся болела… Нет, думаю, хватит. Взяла цинковое ведро, нашла внизу на веранде большую палку. Перевернула это ведро, и давай по нему бить. Сижу, и бью. Минуту бью, десять, пятнадцать… Тут Саша влетает, выхватывает из-под палки это ведро – и за водой. И с тех пор всегда мне воды приносил. А сейчас и картошку, и помидоры приносит. Всё! Говорит, чтобы тебя, карга старая, не видеть, я готов жить на этом базаре. Давай, говорит, рассказывай, что купить, я лишний часок от тебя отдохну. Во как!

Клавдия Никитична смеётся. Глаза у неё ясные, голубые. Молодые глаза. Она и на самом деле удивительная женщина. Младшая дочь подбросила ей на старости лет подарочек – двух двойняшек. Один похож на русского, второй - вылитый узбек. Дочь – наркоманка. Детьми не занимается, дома не бывает по месяцам. Появляется, чтобы что-нибудь украсть. Но Клавдия Никитична не обозлилась. Детей она любит, непутёвую дочь жалеет. Хотя может и побить.

- Сейчас приду, своим голодранцам каши наварю. Я теперь в воду растительное масло лью. Не поверишь – каша, как на сливочном. А позавчера мы с дедом большую каструлю капусты наквасили. Сегодня он принёс мне костей. Голые кости. А борщ какой наваристый получился! М-да… Вот так и делаешь из г…на конфетку....Три дня назад Марина объявилась… Позвонила, в квартиру зашла, ни слова не сказала. Шмыг в комнату! Слышу, смеётся. Захожу, говорю, чего ты? А она отвечает – не мешай, я телепатией занимаюсь. И показывает на плакат, где тётка с сиськами. Говорит, общаемся мы с ней, с певицей этой, но вам не понять. А потом колбасу из сумки достала, яблоки. На, говорит, на ужин. Это папа детям передал. Так ведь она и сама не знает, кто папа. Не помнит. А мне что? Мы уже десять дней колбасы не видели. А потом говорит, дай я тебе помогу, мусор вынесу. А сама в трусах, только надела спереди маленький передничек. Так с голой задницей и пошла. А я молчу. В прошлый раз она мне чуть руку не вывихнула. А кто стирать, варить будет? Пусть занимается, чем хочет. Хоть голая ходит. Главное, чтобы пенсию не крала.

Клавдия Никитична встаёт.

- Ну, пойду я, Риточка. Совсем я тебе голову заморочила.

Мне уже не хочется, чтобы она уходила. Но она стоит на своём.

- Пока я здесь, она там со свечкой мне всю квартиру перероет. Саня такой бессовестный, небось тиканул уже, как бабка за порог.

Я даю ей в дорогу толстую польскую свечку. Клавдии Никитичне приятно.

- Ой, до чего же темно! – кричит она в чёрный, гулкий подъезд.- Как в ж… у негра!

- Вы там поосторожнее, - говорю я.

- Подниматься – это тебе не спускаться. Как-нибудь вскарабкаюсь.- говорит она.- Да и бог меня бережет. Он ведь знает, что у меня дети малые. Ну всё, закрывайся.

Я закрываю дверь. Теперь мне одиноко. Одиноко горит свечка на столе. Достаю из коробки маленькие огарки. Ставлю их в круг. Вскоре уже все горят. Становится немного веселее. Так, чуть-чуть.

Через десять минут дали свет.