Как я боюсь этого времени... Но знаю, что неизбежность жизни и времетечения приведет меня снова в эту предсонную темноту.

 

Когда все будет напоминать тебя. Нетронутый покой твоей половины кровати. Твой, уже столько времени, совершенно сухой банный халат, снять который у меня просто не хватает мужества.

 

Когда я буду ловить, напрягая слух, звук шагов на лестничной клетке. Нет, сначала я услышу звук останавливающейся машины, щелчок захлопывающейся двери. А потом буду ждать стрекота каблучков по ступенькам. И лишь через несколько секунд пойму, что привычка и ночная тишина вновь подвели меня. В который, миллионно мучительный раз, осознАю, что не твои это шаги, и невольно сожмусь от все еще непривычной мысли, что твоих мне не услышать никогда.

 

И останусь я один на один со своей тоской. И ни шелест листвы за окном, ни нечастые всплески рвущейся тишины, потревоженной суетливыми машинами, не вырвет меня из пут ее. Ей даже не надо меня ежевечерне побеждать. Она давно победила. Днем, на ярком свету, в гомоне повседневных забот, я еще чуть живу. А к ночи, завершив дневную круговерть дел и занятий, я бессильно распластываюсь перед ней.

 

...Ты так торопилась уйти, что не прихлопнула дверь. И в оставшуюся узенькую щелку налетели чужие запахи. Вонючих сигарет соседа по лестничной клетке, жарящихся котлет с нижних этажей и чужих духов, кажется, соседки сверху. Это все что осталось вместо тебя, шуршания твоего платья и легкого запаха твоих, да и моих любимых духов. Я тогда еще недовольно скривился, поднявшись с постели и отсекая щелчком неуют общей лестницы. Сам еще сонный, глупый, счастливый впечатлениями прошедшей ночи. И пока не знающий, что в последний раз закрываю за тобой дверь.

 

А на обратном пути споткнулся о твои тапки. И мстительно наподдал ногой, загнав под диван. Страшно удивившись, когда мой удар совпал со взрывом, звоном бьющихся стекол и воплями сигнализаций потревоженных машин. Шарахнулся в угол, через секунду уже обнимал и успокаивал плачущую дочурку, и только через долгие мгновения, вдруг, осознал, что ты на улице. И вот тогда, одновременно с воем запоздавшей сирены, холодным сверлом останавливающей сердце, пало на меня горькое откровение беды.

 

Я бежал по лестнице, прижимая к себе ребенка, и только молил всех богов, в которых верил и не верил, чтобы в бомбоубежище оказалась Зина, соседка, частенько присматривавшая за дочерью. Я оставил ребенка под защитой толстых бетонных стен и ласкового голоса соседки и бросился на улицу...

 

Будь проклята сирена, опоздавшая на несколько минут, и не предупредившая тебя, идущую к машине. Своим воем не утащившая тебя, такую трусиху, в подъезд или, хотя бы, за угол дома.

 

И будь проклята ракета, запущенная недоумком из-под маслинового дерева в южном Ливане, рухнувшая на улицу сонного города и оставившая нас с дочуркой одних в этом чудесном, но таком безжалостном мире...