Прыжок на 20 метров

 

«Прыгнул однажды на целые двадцать метров и сейчас стою на ногах, думаю, а надо ли поворачиваться назад, если больше этих глаз не будет и раствориться в них не удастся? Прямо слиться с бездонным океаном торопливо, не то чтобы раз и всё, нет, тот, кто выживет из нас двоих тот и пусть прыгает в глаза кому захочет. А то, что же, раз есть глаза, значит надо в них обязательно прыгать. Вот если у тебя есть глаза и у меня есть это ещё ни о чем не говорит. Ты сама подумай, как же это может о чем-то говорит? Время – нет, нет времени, есть времена. А лекарство я уже выпил и мне стало легче. Нет не водки выпил, воздуха. Смешно!!! Сентиментален стал. Да засопатил, обрюзг, а потому сентиментален, и вообще мы с тобой не друзья, чтобы я тут здесь перед тобой оправдывался. Дойдёт еще до тебя все то, о чем сейчас ты мне здесь скажешь, а потом пообещаешь, что расскажешь какому- нибудь дяде, поймешь сама. Я же говорю, что мы с тобой не друзья. И чего это нам с тобой дружить? А??? Ты вообще не из моего круга, поняла? Ты из своего словесного кружка. А я не в какие кружки не вступал и вступать не собираюсь. Тоже мне кружки. Да как ты при твоем скверном характера смогла с кем-то поладить. Сука, что же ещё я про тебя могу сказать, пусть зеркала говорят. Не верен я тебе, не верен. И пророк тоже самое сказал: не верен, говорит, он тебе и нечего с ним возиться, оставь, пойди прочь, девушка. На, гадай, если не веришь, дурочка! Нагадай мне несчастье, ну же цыганочка, нагадай. А я тебя уж точно не обижу, Вот тебе денежка».

Он вытащил деньги из сапога и швырнул их на стол.

«Может перед тобою ещё снежка рассыпать под ноги тебе его швырнуть, на, мол, остудись. Да, надобно бы прилечь, уж что-то совсем закружился, а пить я буду до самой победы. Я ведь знаю, что наше это всё. И с тобою заживем тогда. Я ведь всего лишь на двадцать метров прыгнул, и больше смогу, больше смогу, если волчица не кинется и не загрызёт, то обязательно вернусь и тогда, а… ну последнюю и всё честное слово всё, как же неохота, а всё же, не надо же так на меня смотреть, может я совсем не тот. Подарю тебе может чего - нибудь. Не сержусь я на тебя совсем. Обожгусь, но вернусь, поверь, и подарю. А ты не уходи, пообещай, что тут будешь жить. А я постараюсь не попасть к солнцу. Хорошо? Я ведь тоже в тесноте. И порой бывает нет меня вообще здесь, и документиков нет. Без них стреляю. И никто не знает, что стреляю без документиков. И медалей не увижу на себе никогда. С мертвых снимать принципиально не буду, ну просто ну хватит. Я душу у тебя заберу, можно? А ха-ха. А хочешь и ты мою забери?! Отдам как только проснусь, сразу же и отдам душу-то эту. Что же получается? Уходи, уходи, не мешай мне тут беседу вести».

Он лёг на кровать и, закрыв глаза, в пьяном бреду продолжал бормотать сам с собой.

«Вот возьму и расстанусь с душой, возьму и расстанусь. Что это душа, подумаешь душа. Поглядите - ка! Мы прыгнули на целых двадцать метров и ещё дальше прыгнем, хе… душа».

Убрав початую бутылку спирта со стола, она разделась и обняла парня. Поцеловав его, бредящего странными непонятными предложениями, она сняла с него сапоги, верхнюю одежду, легла рядом с ним, с этим солдатом – юношей так удачно прыгнувшем на двадцать метров. Ни слова в укор не высказала женщина. Они были едва, едва знакомы, она была старше его на 10 лет. Он пришел на четыре дня в отпуск по ранению и случайно попал к ней в дом. Посреди ночи он разбудил её и сказал, что хочет иметь отношения с ней как с женщиной. Она не сопротивлялась.

«Лишь бы победили», - напоследок подумала она и потушила керосиновую лампу.