Проснулся...

Нет, не отошла ещё кровавая смута, цеплялась за край сознания, но явственно проступали сквозь пелену наваждения искажённые злобой хари убиенных.

-Значит, не проснулся, - поспешно решил Парамонов и закрыл глаза в поисках справедливого завершения сюжета, но снова попал под струю воды и получил по морде. ,dd>-Встава-ай, га-ад! - орала живая и здоровая жена Клавдея, поливая его из пузатого канцелярского графина, - посмотрите, люди добрые, - развалился, пьянь - рвань в чужой квартире! Встава-ай, выметайся!

Люди добрые полукругом сошлись над распластанным телом ваятеля и, как могли, приводили его в чувство.

Полуторапудовый охранник целился в лоб мелкими щёлками, тряс за душу, но придерживал на всякий случай за ноги. Неверная Клавдея, - Вы посмотрите на него, посмотрите! - играла на публику и брызгала в лицо, разогревая себя предчувствием близкой расправы. Сахарный барон, развалясь в драном кресле, с кислой ухмылкой косил на сторону согнувшегося к нему щуплого долгоносого типа из сволочного племени стряпчих. Белыми голубями порхали между ними состряпанные заявления и свидетельства. Рядом милиционер - майор стойко боролся с похмельем, страдал неумеренным ожирением, краснел лицом и никуда пока не вмешивался. Терпеливо ждал скандала с дракой и признаками насилия. "Оказание сопротивления органам и нарушение общественного порядка" мутнело в его поросячьих глазках. В дверях маячили неразборчивая соседка снизу и, - завсегда пожалуйста, - дворник, за бутылку готовый мать родную продать, за стакан метлу с лопатой уступить. Роль понятых свалилась на них как долгожданная награда, возвеличивая над убогим существованием и пустыми пересудами смертных.

Парамонов, всё ещё скованный жутью отошедшего сна, не столько понял, сколько почувствовал, что жить ему осталось всего ничего. По крайней мере в стенах этой квартиры, так неосторожно разделённой с коварной цветочницей. Держали его напрасно, а присутствие милиции и заинтересованных свидетелей было лишено смысла. Геннадий был тих, раздавлен, распят. Незатухающие призраки падения стояли перед глазами, рвали сердце, выжимали как грязную половую тряпку его бессмертную душу. Безвольной рукой, как себе приговор, подписал он невидимые за пеленой жутких видений бумаги.

-Всё, - подвела итог Клавдея, - нечего тут. Выметайся!

-Давайте, давайте, господин Парамонов, без лишних хлопот, - всунулся долгоносый стряпчий, - с сего дня, как в документах указано.

Не волнуйтесь, всё по закону, всё по закону!

-Пошевеливайся, пошевеливайся, - подгонял краснорожий офицер милиции, - собирай барахло своё, - пинал хромоногие венские стулья, выбрасывал на середину комнаты пыльный скарб Парамонова, болотные сапоги, волнистые кастрюли и чёрно-белый телевизор "Горизонт" 53 см по диагонали, провоцируя сопротивление властям и неподчинение вынесенному постановлению. Предчувствие решения "привод, протокол и срок условно" Геннадия не обманывало.

Бывший дружок, - сахарный барон, - помалкивал, сонно прислушиваясь к деятельности своего пищеварительного тракта.

-Забирай своё ржавое корыто и катись отсюда пока цел, - завершила постановку Клавдея, бросив под ноги ключи от ракушки и "Запорожца".

-Моя мама за эту квартиру жизнь в обводной канал положила, - безвольно опустил руки Парамонов, - нешто вам дворца мало? Суки вы...

-Не нарывайся, - посоветовал телохранительный амбал, - вали добровольно, не-то скорой помощью или через морг отправим.

-Оскорбление при исполнении, - усилил мент, - сваливай пока цел.

-Прощевайте, господа хорошие, Бог вас найдёт, - пообещал ваятель, сплюнул на скарб всю горечь утраты, подхватил ключи и растворился в последнем дыхании осени...

Оживился сахарный барон, махнул из фляжки глоток взбадривающего, отправил восвояси добровольных свидетелей, скрупулёзно отслюнявил назначенные подачки менту, быку и стряпчему, озвучил окончательное решение, - Теперь ты тут живёшь, Клавочка. Вот тебе ключи, вид на жительство. Владей. Уходим, - и, целенаправленно используя временное замешательство нервной подружки, подхватился через две ступеньки во двор. Свита за ним.

-Ах, вот в чём дело?! А как же наш уговор, сволочь? - побежала вслед новоявлённая хозяйка, визгливо поминая на ходу условия уговора. Ответа не получила и заголосила проклятия с угрозами...

-Эх-ма, - взгрустнул вслед шкодливый дворник, - кто теперь на день Победы аль на православный праздник стакан поднесёт? Поторопились, однако...

Опечалилась и подлая соседка снизу, - уплывала предпоследняя надежда на расширение жилплощади и мужскую опору в старости. Последним значился нетрезвый дворник...

А Геннадий Парамонов ехал в то время на своём полудохлом "Запорожце" к единственной и, должно, последней обители, - скульптурной мастерской у кладбища...

 

 

Одно название,- мастерская. Поседевший, пустивший корни деревянный сарай, впритык с покосившейся кладбищенской оградой, отхватывающей в ложбине городской окраины кусок берёзовой тишины. Но нельзя сказать, что тесный, - тут тебе склад готовой продукции и склад заготовок с вагонеткой по направляющим, и подсобка для инструментов по камню, и верстачок под рост с шаблонами, и бытовка для культурного отдыха с бригадой Хусаина Хусейнова.

А как же без отдыха, - за перегородкой топчан на случай связи нечаянной или дрёмы от перегрузок алкоголических. Рундук под одежду рабочую, рукомойник в облупленный тазик наметился, столик распивочный, пеньки да стопоря из расчёта на шестерых, буржуйка с трубой в оконце мелкое, - всё как у людей, вечернюю выпивку после трудов предусматривающих.

Потолок под односкатной, укрытой рубероидом крышей, кое-где пробитой осколками времени, мягкой мраморной пылью на паутине светится, настроение возвышает. Остальные условия - во дворе по тропе утоптанной в отдельно стоящем скворечнике. Не квартира, конечно, не хоромы, тем более, да много ли мужику в преклонных годах надобно? И бельишко с носками состернуть, - без сопливых обойдёмся. Так что доживай себе своё потихоньку, давай другим и каждому новому дню радуйся.

И пока работы не лишили, - вон она, через перегородку дощатую.

Трамваем раздолбанным из конца в конец города трястись не надо, - проснулся, себя обиходил, два шага в сторону и всё под рукой. Опять же, - экономия. Во всём свои преимущества найти можно, пока за ограду кирпичную вперёд ногами не вынесли.

По осени сырость ревматическую поясницу рвёт, оно верно. Да что Парамонову теперь осень, - тихая мягкая зима лес и поля укрыла, испустивший дух "Запорожец" погребла. Не трещит морозом, щадит ваятеля. Ботинки на валенки сменил, кальсоны китайские с начёсом натянул, телогрейку под ватник поддел, шапчонку овечью на лысину, - благодать, - живи, радуйся, создавай произведения. И заказы потихоньку пошли. Пожилой народ на смене времён года здоровьем неустойчивый, -вот и попёрло, прости Господи. Зашелестели денежки, оживились землекопы - приятели, потянулись с прежней темой, захлопотали вокруг стола. Когда и оркестр медный заглянет для согреву с перекуром, - весело.

Само собой, где мужики с водкой, там и баба с метлой, - образовалась и женщина. Убрать, помыть, подмести, на стол подать, прения сторон сгладить. Сядет с краю, пустой стопарик рукой прикроет, вроде как за компанию, и похвальбу мужицкую с безучастной улыбкой мимо ушей пропускает. Ежели в горячке спора за грудки схватятся, - встанет молча промеж и отведёт беду. Снаружи славная, округлая, плавная и вроде бы неторопливая, а с делами вмиг управляется. Откуда взялась, кто привёл, - после разобрались. Бригадир Хусейнов, промашку свою с Клавдеей помня, по второму кругу решил семейное положение Парамонову выправить, - Вот тебе, - представил, - Геннадий, человек надёжный, самостоятельный, хозяйственный, - сторожиха из управы нашей. Ты всё за музой печалился, - она и есть муза, зовут Лиза. А что там и как по половому вопросу, - не дети, сами разберётесь. Приглядитесь, может сладите.

Ну, конечно! Парамонов, подлость женскую испытав сполна, вопрос этот от себя навсегда и бесповоротно отринул. Относился к женщине ровно как к сестре-хозяйке. Накормит - спасибо, уберёт - добро, попрекнёт - иди, Лиза, куда подальше или отойди, постой в сторонке. Только повода не давала, - всё молчком, молчком, ни слова всуе. Парамонову то и надо, - не трещит никто в уши, с высоких мыслей не сбивает, творческим замыслам не помеха и в быту - подспорье. Короче, близкие отношения не сложились, сложились житейские, приятельские. И всё, и хватит об этом мозги парить. Другая тема на ум легла неожиданно...

Как раз Лиза дверь тайную в мастерской и обнаружила. К весне ближе прошлась с капитальной уборкой, расчистила углы, сняла паутину, собрала порожняк и тихо доложила, - Тут, Гена, проход был прямиком на кладбище. Заколотил кто-то да аккуратно так...

- И хорошо, - обрадовался Парамонов, - растворим, пользоваться будем. Вкруг ограды до Главного Входа с херувимами и Мадоннами не натаскаешься, тяжела ноша.

- Ой, Гена, не торопись, не знаем мы, хорошо ли. Кому-то ведь не нужна дверь стала, заколотили, - предостерегла Лиза, - беды бы не накликать. Кладбище, - оно место загадочное, тёмное... Всяко повернуться может.

- Пустое, - успокоил её Геннадий, - брехня это всё бабская, а нет, - мистика литературная. Гоголь Николай Васильич... Начиталась поди чертовщины...

- Не торопись, Гена, сядь-ка, выслушай, - поставила на своём Лизавета, - легко видать, тебе жизнь далась, вот душой и сносился, - веры нет.

- А при чём здесь вера? И откуда ей взяться в мои года? Нас чему смолоду учили, не помнишь? Нет Бога, - есть Дорога. Сплошная дорога в светлое будущее. Мама дорогая всё про паровоз пела, в коммуне, мол, остановка. Вот он её на полустанке и выбросил... А машинисты, кондуктора и проводники - подносилы, - вон они, - в Кремле жируют, дворцы возвели да в храмах поклоны отвешивают. Не боятся Бога, суки.

- Грех тебе мать попрекать, у неё по тому времени выбора не было...

- Так и с меня какой спрос? Вся моя вера в кулаке Сёмы Бляхина, старшины второй статьи. Навсегда впечатал, - бей первым, бери нахрапом.

- То-то ты со своим нахрапом в сарае у кладбища прижился, - не уела Лиза, пожалела, - чист ты душой, Гена, и труд твой святой, только веры нет. До веры подняться надо.

- Про чистоту мне лучше знать, - накатили на Парамонова мысли мрачные, не отошёл ещё ото сна кровавого, -а кладбища бояться нечего. Эка невидаль, - всю жизнь, считай, бок о бок. Кресты, берёзы да вороны...

- Кабы так... кабы так... Неспроста дверь заколотили... Ты дорогу на Волчуны знаешь?

- Как не знать. Я, Лизавета, родился в Волчунах.

- Тогда старое кладбище должон помнить по дороге на Топорки.

- Топорки... Топорки... Ну, помню...

- Срыли его лет десять назад, дорогу спрямили и асфальтом закатали, - волновалась, помогала руками Лиза, - межгородская трасса стала, Волчуны - Топорки, - во как. Летай - не хочу.

- И какой с этого вывод? - не увидел связи Парамонов.

- А такой, Гена, вывод, что биться на той трассе народ стал нещадно. Каждый день да через день покойники...

- Ну, Лизавета, это дело статистики...

- Вот и я мимо той статистики не пролетела, всю семью потеряла, сама едва выжила... В аккурат над тем кладбищем вылетел нам лоб в лоб "Жигулёнок"... Только цвет запомнила - жёлтый, да ствол берёзы белый... С того света меня одну доктора вытащили... Детей и мужа похоронили, пока я в бессознании валялась... Так вот. И парень тот на "Жигулёнке", - тоже... в лепёшку... Теперь здесь служу, грехи чьи-то отмаливаю. А ты говоришь, статистика...

- Извини, Лизавета... У каждого своя история. Я сорок лет у кладбища и обетов на смирение не давал, и грешил, чего там, врать не буду, - однако жив пока, при силе и при деле. Шатало меня, да не свалило...

- Дело и спасло. Святое у тебя дело, Гена, память человеческую продлевать. Там напомнят, - указала в потолок пальцем Лиза, подхватила орудия труда, - только раньше времени туда заглядывать не стоит, - и вперевалочку поплыла к выходу, - позовут, когда время приспеет...

- Да я и не тороплюсь особо... Слышь, Лизавета, - вспомнил Геннадий вдогон, - дотошные учёные, говорят, душу человеческую взвесили. Всего-то девять граммов тянет, - как пуля. Выходит и та, и та убить может?

- Или спасти.

- Или спасти...

Не послушал Парамонов совета доброго. Дождался тепла настоящего, весеннего, последний снег в ложбинах съевшего, на престольный праздник Георгия Победоносца вечерком принял винца на грудь и решил пройти путём неизведанным. Хлопот не много, - три доски аккуратно поддел, снял с гвоздей, убрал в угол, - и вот он ход на ту сторону ограды кладбищенской. Свет оставил, чтобы назад мимо не проскочить, бутылку початую в карман сунул. Прогнулся под косяк, шагнул за предел, - и... ничего такого страшного...

Сумерки сиреневые, берёзы высокие, строгие, топлёным молоком остатки заката плавают на западе и в реке, городок огибающей. Тишь, благодать, - пейзаж тонкой кисти художника Нестерова...

Потоптался Геннадий на месте, отхлебнул винца для храбрости, огляделся, освоился и, - чего бояться, место привычное, - на центральную аллею меж оградок пробираться стал. Пробрался. Темень сгустилась. Никого. Кресты да памятники мерцают, надгробная скульптура личной работы в скорбных позах застыла, ветерок нежный первую листву шевелит. Ни суеты, ни скорби, - покой...

- Зря Лизавета мне дурной знак пророчила, - усмехнулся себе Парамонов, - понапрасну страху нагоняла. Кладбище и есть кладбище, хоть днём, хоть в сумерках. Живых бояться надо, - и повернул назад, чтоб не кружить вдоль ограды каменной. Повернул, но света оставленного в проходе не увидел.

- Увлёкся видать, далеко отошёл, - решил Парамонов и пpибавил шагу.

На перекрёстке запоздалую посетительницу повстречал. Лица как следует не разглядеть, только глаза тускло светятся. Крючком согнутая фигура, укрытая то ли шалью, то ли, не дай Бог, саваном, - Заплутала, мамаша? Помочь, проводить?

- Спасибо, милый, - проскрипела старуха, - иди себе, мне на этом месте каждая тропка знакома, - вдоль и поперёк истоптала. Сыночка ищу...

- Я тут не новичок, мамаша, а тебя впервые вижу.

- Темнота мешает... Всем темнота мешает... Эх, - тяжко вздохнула старуха. Ушла в темноту и растаяла. Меж тем потух закат, погасла река, сырая земля холодный туман выдохнула. Стиснуло сердце. Геннадий побрёл дальше, не чувствуя под собой опоры, ни о чём не думая, ничего не вспоминая, ни о чём не жалея. Вязкая болотная муть обступила и поглотила его...

Больше Парамонова никто не видел. Пропал ваятель. Горевали не долго. Помянули заочно, отслужила в храме и тихо поплакала Лизавета. Мастерскую растащили, раздербанили, сарай снесли, провал в ограде заложили накрепко...