"У нас в СССР секса нет". Вряд ли найдется в старшем поколении человек, который не помнит этой анекдотической фразы, с комсомольским задором прозвучавшей на заре перестройки. Впрочем, чего ждать от эпохи, в которой самым свободным и живым литературным жанром был именно изустный анекдот?! И когда до неприличности юный генсек во всеуслышание скомандовал с кремлевской трибуны "Вольно!", литература бросилась осваивать доселе запретную целину сексуальности именно в жанре анекдота – приведу в качестве примера шедшие в то время нарасхват "Россия в постели" Эдуарда Тополя или "Мужской разговор в русской бане" Эфроима Севелы.

С тех пор минуло четверть века, и пост-советская литература постепенно дозревает до более глубокого и содержательного анализа того, что же собственно составляло сексуальность во времена безраздельного властвования Софьи Власьевны, как на эзоповом языке диссидентской тусовки называлась в те времена советская власть. Что было тогда, что стало с нами сейчас и, как говорится, на чем сердце успокоится. И в этом отношении чрезвычайно показательны две яркие повести, появившиеся в разное время на сервере Проза.ру – "Лицом к стене" Георгия Граева (2001) и "Десятый" Владимира Улина (2005). Произведения, разительно похожие по композиции и, одновременно, совершенно различающиеся по своему внутреннему посылу.

 

1. Счастливая грешница

 

Героиня повести Виктора Улина "Десятый" родилась в 1934 году. Вообще-то ее зовут Тамара, даже Тамара Павловна, но мы узнаем об этом только на двадцатой странице. Не в имени дело, дело в судьбе. Обычная ленинградская девочка, чье детство пришлось на войну. Лишь случаем избежавшая блокады или немецкой бомбы на переправе через Ладогу. Выбравшая самую что ни на есть человечную профессию: врач-терапевт. И изведавшая весь мыслимый спектр семейных ролей: девушка на выданье – замужняя – разведенная – второй раз замужем – вдова – любящая мать...

...однако же любящая весьма изобретательно и разнообразно

Вся повесть посвящена становлению и развитию героини в ее женском самоощущении на фоне сменявших друг друга эпох советской жизни, от позднесталинской до ранне-перестроечной. Но при этом "Десятый" ощутимо распадается на две части, которые волей-неволей приходится рассматривать по отдельности.

Первая часть, вплоть до пятой главы повести – это добротая высокопрофессиональная проза без дополнительных определений: она и женская, и историческая, и любовная, да и мало ли еще какая. И этапы осознания героиней себя как женщины, как личности, и связанные с этим проблемы вполне вписываются в общий ход движения времени, со всеми непредсказуемыми зигзагами "линии партии". Язык автора богат и сочен, резко выходя за рамки среднеграфоманского уровня сайта Проза-ру. Улину прекрасно удается описать эпоху маленькими деталями – такими, например, как двадцатикопеечная монета для телефона-автомата: сразу схватываешь момент времени, преддверие хрущевской денежной реформы. Или "кругом стало тихо, как в музее революции" – образ, предельно созвучный времени действия.

Тем не менее даже в первых главах развитие именно сексуальности в Тамаре Павловне занимает значительную часть повествования. Да, профессия героини – профессия врача – делает ее существенно свободнее миллионов своих зажатых коммуналками современниц эпохи "построения социализма в одной отдельно взятой стране" – но только лишь на генитальном уровне. Она свободнее во взгляде на собственное тело, но едва ли во взоре на собственную душу. Говоря терминами 1920-х годов. она способна на рациональную и позитивную "любовь по Семашко", но до крылатого Эроса "любви по Коллонтай" еще ой и ой как далеко. И нашему молодому врачу придется пройти долгий путь, включая двух мужей и семерых посторонних мужчин, пока она не обретет подлинное женское счастье со своим десятым и последним... Собственным сыном.

Я не могу не отметить здесь блестящую находку автора - использование для половых органов и их частей профессиональной латыни. Причем использование это вполне достоверно и психологически оправдано, ведь главная героиня – медик. Таким образом Улин изысканно справляется с трудностью, мимо которой не может пройти ни один автор, пишущий по-русски об эротической стороне жизни. В любом европейском языке, будь то английский, французский или немецкий, заимствованные из медицинской латыни корни легко вписываются в структуру речи, обрастая суффиксами и окончаниями, в русском же – отнюдь нет. С другой стороны, собственно русский сексуальный и околосексуальный лексикон практически всегда носит нецензурный и бранный оттенок. Российская литературная традиция, пожалуй, вообще не знает высокой эротики, низводя отношение полов исключительно к похабщине – недаром классикой жанра у нас является отнюдь не куртуазная "Гамиани", но простой как топор "Лука Мудищев". В устах же профессионального врача медицинские термины на латыни звучат вполне уместно, равно как и здоровый, отчасти даже циничный подход к собственной физиологии. Когда и расставание с невинностью предстает не романтическим порывом, а плановой процедурой дефлорации: "Он лежал на мне, совершая фрикции и сопя, а я смотрела в потолок – точнее в грязный сетчатый низ койки второго этажа, и думала о том, сумею ли сдать предстоящий экзамен по топографической анатомии."

История жизни и взросления Тамары Павловны описана в первых четырех главах повести подробно, интересно и психологически совершенно достоверно, включая и эволюцию ее женских сексуальных ощущений. Однако всё это оказывается у Виктора Улина лишь предысторией. Начиная с пятой главы, поле действия повести стремительно съеживается шагреневой кожей, сводясь в конечном итоге к подробному рассказу о том, как мать соблазняет собственного сына, Алексея, и ведет с ним счастливую и разнообразную половую жизнь. Можно спорить с жанровыми определениями – эротическая ли это проза или просто порнография, но развитие героев теперь определяется исключительно развитием их сексуальных отношений. Причем происходит это линейно и однозначно, одним сплошным "крещендо", как в "Болеро" Равеля. Ни взросления Алексея, ни психологических поворотов в душе Тамары более не улавливается - одно только лишь расширение диапазона приемлемости, говоря профессиональным языком. Но тут-то и зарыта собака, на мой взгляд: жизнь – она невозможна без случайностей, нелогичностей, отступлений и возвратов (это, в частности, и про развитие сексуальных отношений Тамары с сыном)... И если в первых главах эта нелинейность присутствует – то она сразу куда-то пропадает, как только в воздухе запахло запретным сексом и инцестом. Хотя с точки зрения психолога и сексолога все выписано предельно точно и мотивированно, ну прямо-таки готовый текст для соответствующей хрестоматии.

В определенном смысле вторая половина повести, конечно – все-таки НЕ порнография. Виктор Улин не задается целью вызвать немедленную эрекцию у читателей-мужчин и соответствующее увлажнение – у читательниц. Он нежно, бережно и слегка отстраненно выписывает все новые и новые совокупления героини с собственным сыном – как физиологические подробности, так и сопутствующие душевные переживания. Но, увы – ничего сверх того. Более того, отходя от реализма первых глав, автор все более впадает в условности порно-жанра: все женские стати Тамары восхитительно красивы и неувядаемы, не взирая на возраст (в финале – семьдесят один год!). Будь у героини хоть что-нибудь не слишком красивое, или какое-нибудь мелкое недомогание по женской части, она бы выглядела гораздо реальнее. А так - груди идеальной формы, ноги изумительные, глаза тоже, улыбка дивная, и танцует прекрасно... Словом, Долли Бастер отдыхает.

Тем не менее, мне бы хотелось завершить эту часть моего эссе на той же оптимистической ноте, которой кончает свое повествование Виктор Улин: да, героиня преступила писаные и неписаные законы, и возможно, ей нет оправдания ни пред божьим судом, ни пред человеческим. Но скажите мне, стало ли хоть кому-нибудь плохо от того, что двое нащли свое сокровенное счастье?! И я готов согласиться с приговором того суда, который вершит над собой сама Тамара: оправдать безусловно.

 

2. Порно-Раскольников

 

Павел Влачагов, герой повести Георгия Граева "Лицом к стене", вполне мог бы быть сыном Тамары Павловны и младшим братом "десятого" Алексея. Он тоже вырос в городе на Неве, но его детство отмечено уже не смертью Сталина, а московской Олимпиадой. И если Тамара росла в семье, исполненной любви и согласия, то Павел сполна познал и запои отца, и его драки с матерью вплоть до поножовщины. Еще совсем маленьким мальчиком он встретил и любовь своей жизни, и проклятие своей судьбы. Запавшая ему в душу незнакомая девочка окажется впоследствии его одноклассницей, а спустя годы станет и женой. Но память о двоюродном брате, который утонул в реке, спасая его, Павла, жизнь, будет преследовать его до конца дней.

Подобно Виктору Улину, Георгий Граев любовно и подробно выписывает детство и отрочество своего героя на фоне развитого социализма, не оставляя без внимания ни мальчишеские гомосексуальные игры, ни возникшее напряжение между мальчиком и матерью после ухода отца – напряжение, чуть было не толкнувшее героя "Лицом к стене" на путь, который прошли до конца сын и мать в повести "Десятый". Чувственность матери оказывается, впрочем, не настолько вседовлеющей, а сыновняя любовь – не настолько уж сильной, и Павел благополучно избегает судьбы Алексея: коварные мойры берегут его для других испытаний. Вот уже раздираемый комплексами, исполненный сознания собственного уродства и никчемности юноша следует за своей платонической возлюбленной, Полиной, из класса в класс и из школы в институт, постоянно оставаясь на периферии ее существования - эдакий кавалер де Грие двадцатого века. Тут-то и находится, по законам жанра, коварный змей-искуситель в лице сокурсника-супермена по имени Денис, который предоставляет герою и жизненную философию - забавную смесь из ницшеанства и дзен-буддизма, - и подружку без комплексов для избавления от затянувшейся девственности.

В абсолютном сходстве с "Десятым", повествование в "Лицом к стене" по-настоящему переходит в разряд эротической прозы начиная именно с пятой главы, хотя сам Георгий Граев отнес к данному жанру также и главы третью с четвертой. Павел мечется, разрываясь между женщинами, мужчинами и собственной ладошкой, но образ загадочной и недоступной Полины-Манон никак не оставляет его в покое. Духовные искания Павла, впрочем, отнюдь не исчерпываются сексуальной сферой. Но никакой журнальной площади не хватит, чтобы описать их в полной мере: по своему объему повесть "Лицом к стене" не уступит романам классиков соцреализма; и поэтому мне приходится ограничиться здесь только эротической компонентой этого крупного, талантливо написанного и многопланового произведения.

Еще со школьных времен Ворчагов одержим раскольниковским вопросом – "Тварь я дрожащая или право имею?!" И теперь он самоутверждается, имея это право во все мыслимые отверстия. Поразительно наблюдать, как в "Лицом к стене" разворачиваются параллельно три потока действия – духовный, сексуальный и политический. Отслужив армию, герой по воле счастливого случая (или провидения) снова встречается с Полиной, делает предложение и становится ее мужем. Но мир вокруг нас меняется – за смертью Брежнева, после "гонки на лафетах", приходит перестройка, которая заканчивается путчем и оборачивается "диким капитализмом" ельцинских времен. Соответственно тому, обретение в постели великой любви всей своей жизни и лишение невинности юной невесты переходит в спокойный, уравновешенный супружеский секс, но за рождением сына следует уже и исступленный трехдневный трах – иначе не скажешь – в дни августовского путча. А потом, наконец, продвинутый свинг с Денисом и его женой, да и со многими другими. В отличие от В.Улина, Г.Граев не чурается матерных терминов при описании интимных подробностей; но уровень отношений героев постепенно становится таков, что более деликатных слов эти побробности и не заслуживают.

Парадоксальным образом, раскрепощение собственной сексуальности и вакханалия внешнего мира зеркально отбражаются в духовных поисках Павла, который от Достоевского через Розанова и Бердяева приходит уже к каноническому православию. Он искренне пытается обрести себя в вере, смирении и покаянии. Но что-то никак не складывается в разгоряченном, раздрызганном сомнениями и поисками сознании, и бес-искуситель за левым плечом оказывается в конце концов сильнее. Потеря работы и смерть сына от тяжелого заболевания доводят героя, влекомого энергией духовного распада, до страшного логического финала. Только жертвой при этом оказывается не старуха-процентщица, а твоя первая любовь и мечта, спутница твоих дней и мать твоего ребенка. Триумф Танатоса над Эросом. Amen.

 

3. Menage a trois с эпохой

 

Итак, героиня В.Улина и герой Г.Граева проходят один и тот же путь, путь познания собственной сексуальности. Причем проходят его в одной и той же стране, в том же самом городе и едва ли не в одно и то же время. Поневоле задаешься вопросом: в чем же причина столь разительной противоположности их судеб? Почему незатейливо-циничная Тамара, совершая раз за разом смертный, казалось бы, грех, проживает тем не менее долгую счастливую жизнь, а полный душевных исканий, высокообразованный и законнопослушный Павел последовательно и неотвратимо приходит к убийству самого близкого себе человека?

Причин здесь, как мне кажется, несколько, но самая важная из них все-таки та, что в каждом соитии героев "Десятого" и "Лицом к стене", в каждом их сексуальном опыте незримо присутствует третий участник, а точнее третья – та самая Софья Власьевна. Однако если для персонажа В.Улина, фигурально выражаясь, это зрелая женщина за сорок, в самом расцвете своей потенции, то для выросшего поколением позже героя Г.Граева - уже дряблая и бессильная, но оттого еще более злобная старуха на грани Альцгеймера.

Конечно же, в сталинские и послесталинские времена – пора взросления Тамары, - "секса в СССР не было" еще в большей степени, чем в эпоху развитого социализма, когда становился на ноги Павел. Запреты на аборты, развод с обязательным объявлением в газете и выговором по партийной линии в лучшем случае, если не с исключением из рядов... Виктор Улин прекрасно и очень точно объясняет это устами своей героини: "...предыдущая христианская ханжеская нравственность утверждала, что плотские отношения греховны и могут быть оправданы лишь продолжением рода. Это отрицание секса как самоценного явления в русской культуре легло базой под мораль строителя коммунизма." Но в то же время оставалось еще что-то другое: искренняя романтическая вера, вера в коммунистический идеал и его скорое воплощение. Разоренная и опустошенная войной страна была тем не менее на духовном подъеме, опьяненная великой Победой. Удивительно, но при всем кардинальном различии сюжетов двух произведений, которые мы сегодня рассматриваем, в них есть один общий персонаж, который можно без малейших проблем переставить из одного текста в другой: это старый партиец с идеалами. Отец Тамары и дед Алексея, который "был коммунистом, всегда бодрым и довольным жизнью" - и его двойник, дед Павла, не принявший перестройки: "Все сейчас эти семьдесят лет, когда страна коммунизм строила, проклинают, но тогда у людей, у страны была определенная цель, мы были в авангарде истории, а какая цель теперь? Обогащайся и все дозволено?!" И вот эта-то атмосфера всеобщего безверия и служит тем питательным бульоном, в котором разрастается плесень, разъедающая и отравляющая сознание Влачагова. "Я вспомнил слова деда: армия предателей. Да, мы все рождены для предательства. Какое это наслаждение – предавать, изменять, и делать это открыто!" – говорит он себе в момент, когда в первый раз занимается сексом с женой Дениса, наблюдая параллельно, как тот имеет его собственную супругу.

Что наверху, то и внизу, гласит древняя мудрость; ситуация страны повторяется и в личной судьбе героев. "Преступная мать" Тамара остается тем не менее настоящим врачом, влюбленным в свою. профессию. Думаю, что именно жизненное призвание и дело врачевания, ставшее ее судьбой, и послужило моральным противовесом герметически замкнутому мирку сладостного семейного разврата, удержав и сохранив ей счастье и здравый рассудок. Павла же жизнь носит от интереса к интересу, от профессии к профессии, но ни одно из занятий не захватывает хоть сколько-нибудь значительную часть его мыслей и стремлений. Именно поэтому не находится никаких внешних ориентиров, которые помогли бы удержать его сексуальные желания в разумных или хотя бы человеколюбивых рамках. И тогда его накрывает с головой запоздалый оргазм престарелой Софьи Власьевны, наконец-то уяснившей для себя, что секс в СССР все-таки был.