Ирена Кескюлль

 

 

 

 

 

 

 

Рассказ

 

 

В память о лошади Нико

 

 

 

 

 

 

 

«А как это – приручить? – спросил Маленький Принц. -Это давно забытое понятие, - объяснил Лис. – Оно означает создать узы.

 

**************

 

Когда даешь себя приручить, случается и плакать».

 

Антуан де Сент-Экзюпери,

«Маленький Принц».

 

 

 

 

Его существование началось не с первого шумного вздоха и не со светящихся закатом полей, а, скорее, в тот миг, когда на его гибкую спину было водружено тяжелое седло, и непонятный тогда еще удар хлыста оставил полосу на его рыжеватой, нежной шкуре. Ощутив на себе постороннюю тяжесть человеческого тела, он всхрапнул, запаниковал, и ударом крупа освободился от возмутительного бремени. Тогда хлыст опустился на его бок опять, теперь уже с удвоенной силой.

Так и пошел отсчет его жизни – беспородного, рыжевато-гнедого меринка, которому никак не удавалось придумать кличку – уж больно он был забавен и нескладен даже в полуторагодовалом возрасте, когда у родовитых коней обозначается четкий выгиб хребта и шеи, а жеребячья шерстка сменяется гладким лоском шкуры, под которой наливаются благородные выступы мышц. Высота холки у него была небольшая, голова велика и вечно пригнута к земле – плотные сильные ноги, казалось, заплетались, так неизящен был его бег. Хороши были хвост и грива – темно-рыжей масти, густые и блестящие, - да и, пожалуй, совершенно неважный для лошади взгляд – круглых, любопытных карих глаз...

Имя пришло к нему само – когда в деревне пала старая заезженная кляча – его мать – конюх, вычищавший ее денник, обнаружил в углу до невозможности истертую ржавую подкову, столь же древнюю, как и носившая ее кобыла: он бросил ее во дворе конюшни на труп лошади, презрительно фыркнув: «nali!» 1

Нали... Все благозвучные клички скакунов вроде «Икар» или «Дублон» были ему, разумеется, не впору. Так и осталось это короткое и пренебрежительное «Нали». Он знал этот звук: слыша его, прял ушами и тревожно ржал, предчувствуя новый поворот существования.

Вначале у его хозяина были уверенные и твердые руки, он не разрывал ему рта и кормил овсом. Иногда Нали отпускали на луг, где, освобожденный от вечного ярма сбруи, он играл, вволю носясь и приминая траву еще не коваными копытами – тогда он был почти красив – лишь засчет детской крепости тела и густой гривы.

А потом все изменилось. От его господина все чаще стало нести хмельным – Нали вздрагивал от этого запаха, с волнением скользя взглядом по нетвердо стоящей на земле фигуре человека. Удары хлыста все чаще обрушивались на его круп – даже когда он старательно отбивал мелкую рысь или пускался в требуемый нервный галоп.

А вскоре мерное однообразие дней сменилось кошмаром – каждый вечер хозяин открывал его денник и бил его всем, что попадалось под руку – прутьями ивы, стеком; иногда – чем-то тяжелым и неизвестным Нали. Жеребец бился в четырех стенах, но человек, перед экзекуцией накидывавший на него уздечку, крепко держал его за повод.

Как-то Нали попробовал взбунтоваться – лишь только отворилась заслонка денника, он повернулся крупом и, взбрыкнув задними ногами, отбросил ненавистное существо. Все стихло. «А не сильно ли я? – подумал Нали, и, выйдя из своего отсека, начал осторожно обнюхивать скорчившегося на соломе хозяина. Тот вскочил и, оттолкнув бархатный лошадиный храп, прихрамывая, пошел прочь из конюшни. Оказавшийся на свободе Нали зашагал за ним, доверчиво тычась носом в его спину.

 

*********

 

Два дня после этого он был заперт в деннике и тоскливо ржал от голода. На третий пришли какие-то люди – их запах был незнаком Нали – они трогали его широкие бока, открывали ему рот, а один даже поднес ему в ладони вкусную горбушку черного хлеба. Потом вскочил на него и уверенно, глухим ударом пятки, пустил его в короткий галоп. Нали старался изо всех сил, даже длинный розовый язык свесился набок.

Он покосился на хозяина – тот стоял с пришедшими в воротах и разговаривал. Ах, если бы понимать их язык!

 

**********

 

Нали не знал, что такое деньги и за какую мизерную сумму он был продан городскому ипподрому.

Он оказался брошенным в совершенно новый мир, с обилием запахов и образов – для скачек он не годился и его определили в прокатную конюшню, для прогонов по кругу на корде.2 Первая его тренировка прошла относительно сносно, и только когда Нали увидел в руках наездника английский стек с кожаной петлей на конце, он шарахнулся в сторону и взвился на дыбы – память недавних побоев прочно укрепилась в лошадином мозгу – уже никогда Нали не сможет равнодушно смотреть на хлыст.

Достаточно было чуть тронуть его этим жокейским орудием, и он несся, прижав уши, лишь бы не дать повода для нового удара.

Вокруг него было множество лошадей: особенно часто вместе с ним на трек выводили вороного английского рысака по кличке Аверс; Нали с неприязнью глядел, как тот перебирал чуткими точеными ногами, и, когда Аверс в полетном галопе оказывался от Нали в опасной близости, он тут же норовил полезть в драку.

Аверса кормили овсом с овощами; в постоянный рацион Нали входило сено с опилками: зерном его потчевали только по праздникам.

Пружинистое, тонкокожее седло новейшего образца с плотным алым потником покрывало спину Аверса; после очередной скачки по кругу хозяин ласково трепал жеребца по холке. Что такое ласка, Нали не понимал вовсе. Каждый раз все новые люди опускали на его широкую спину скрипящее деревянное седло с истлевшим от времени верхом – и он работал – под солнцем, снегом и дождем, пока, наконец, не обретал долгожданного вечернего покоя в грязном деннике.

Любовь, а вернее – желание – пришло к Нали лишь однажды, когда по ошибке вместе с меринами на трек выпустили молодую кобылку. Нали насторожился, втянул в себя волнующий запах, и, едва не сбросив всадника, тщетно удерживавшего его в удилах, устремился к ней. Он ударил копытами Аверса, стоящего у него на пути – безумное раздражение, испытываемое к этому беззаботному франту, давно переросло у Нали в жгучую ненависть.

А потом последовало страшное – вначале несколько сильнейших ударов хлыста по взмыленным бокам... а остальное Нали помнил в кровавом бредовом тумане, после которого желание, а вместе с ним – любопытная здоровая веселость – были утрачены навсегда.

 

*********

 

Жизнь прошла и наступила Старость. Темно-медная грива стала наполовину седой, губы растянулись и обвисли, над бровями залегли почти человеческие морщины, а глаза под бахромой золотистых ресниц вспухли и навсегда потупились долу – Нали теперь знал, что такое Существование, и ничто новое не могло потрясти его.

Все тяжелее становились его бег и дыхание – ему ведь было уже под тридцать лет, но он работал, инстинктивно ощущая, что единственное неизвестное ему – конец – наступит, как только он остановится.

Один январский день решил его судьбу – поутру его вывели из конюшни – кто-то вскочил на него, не оседлав, и жеребец, дыша острым морозом, пустился крупной рысью. Перед ним, на расстоянии пяти-шести корпусов, маячил чужой белый круп – предстояла гонка, и Нали напряг все силы своего старого тела. Скачка была долгой, пена падала с боков на снег, но хлыст был неумолим. Когда он поравнялся-таки с белым конем, и все закончилось, у Нали подкосились колени. Мир кружился вокруг – лошади и люди. Стек, ставший для него уже одушевленным, повелел встать. По пути в конюшню ноги подрагивали и не слушались, а холодный воздух застревал в горле...

На следующий день он едва поднялся, обнюхал прелую солому и вяло пожевал один стебелек. Понятия «загнанная кляча» Нали не знал. Он только чувствовал такую усталость, как будто за те несколько часов проскакал дистанцию всей своей жизни.

Потом его отвели в другую конюшню – на отшибе ипподрома, еще более запущенную – лошади-смертники, поводя красными белками глаз и надувая костистые бока, встретили его неприветливым ржанием. Жилы на его сгорбленной шее набухли, он хотел было ответить им, или броситься в драку, как в молодые годы, но угас и подумал: «А, пусть их... Мне ведь все равно...»

Его дыхание становилось все более учащенным, бока горели, и ночью боль в спине была нестерпима.

Утром пришли люди, и один, махнув рукой, бросил: «Нельзя было скакать без седла на морозе. Легкие... да и время подходит». Нали не понял. Ветеринар похлопал его по уродливой, складчато-пергаментной шее, чему конь очень удивился.

Нали вывели из конюшни в последний раз. Он тяжело ступал, недоумевая, почему ни седло, ни тяжесть всадника больше не давят ему на спину. Они шли мимо его родного трека, куда пригнали новых лошадей – с молодыми любопытными глазами, как когда-то у Нали. Но это уже было ему безразлично, он-то знал о Жизни все.

Их путь был долгим – они миновали ипподром, и по заснеженной горной косе вышли на пологие холмы. За ними открывался простор.

Щелканье затвора револьвера заинтересовало старого мерина, и он потянулся к дулу усатым храпом. Человек медлил, а Нали прислушивался к вою ветра. Вдруг он заволновался, почувствовав, как ослабло натяжение повода, обвитого вокруг дерева.

Он дернулся: один раз, потом еще; гнилой брезент затрещал и лопнул, а Нали впервые ощутил Свободу. Вся сила, еще остававшаяся в нем, одним всплеском вырвалась наружу, и он поскакал таким карьером, на который никогда раньше не был способен – прочь от смерти, туда, где белели долины. Он играл, как тот рыжий жеребенок, которым он был три десятка лет назад; играл, выбивая последнюю энергию из отекших мышц.

Растерявшийся конюх хотел снять его на скаку, но промахнулся – пуля угодила не в голову, а в лопатку. Потом последовало еще несколько неумелых выстрелов. Нали с хрипом повалился набок, пачкая кровью снег, передернул ногами и затих – только мутнеющий круглый глаз недоуменно покосился в те вольные дали, которых он так и не достиг в своей скачке.

Ах люди! Если бы понимать их язык!..

 

 

2001 г.

 

 

 

Примечания

 

1. nali – (груз.) подкова

2. Корда – длинная веревка, употребляемая для тренировки верховых лошадей при прогоне их по кругу