Не так давно очередной бессонной ночью я, взяв старенький ВЭФ, принялся прочесывать эфир в поисках чего-нибудь интересного. И вдруг:

- … один, два, три… один, два, три… кто свободен…. Всем дальним и ближним – здесь «Гусар» – город Луганск. Все, кто свободен, ответьте «Гусару»…

Елы-палы!…– я чуть с дивана не свалился. Живы динозавры… не все вымерли…

 

 

*****

 

 

Будет вполне гуманно предупредить людей, не интересующихся новейшей историей нашей непредсказуемой Родины, не читать этот опус. Скорее всего, он покажется неинтересным и нудным. А обвинят потом во всем меня - автора.

А автор хочет всем только добра и положительных эмоций…

Речь пойдет о временах отдаленных не столько в смысле календарном, сколько в смысле научно-технического прогресса, моральных и культурных ценностей, а также длины поводка, на котором родное государство позволяло гулять своим гражданам. События, о которых здесь будет рассказываться, происходили в конце шестидесятых годов последнего века предыдущего тысячелетия.

Вслушайтесь… как звучит. Невольно ощущаешь себя современником Тутанхамона.

 

Итак – год 1969 от Рождества Христова, которое, впрочем, в те времена было почти всем по барабану. Если точнее сформулировать растекающуюся мысль, то речь пойдет о так называемых радиохулиганах. Но для того чтобы сегодняшний читатель мог во всей красе представить такое явление как радиохулиган, я должен сначала нарисовать некую схему жизни молодой части нашего общества в те времена.

И что мы тогда имели? В плане развлечения и досуга?

Мы – это юное поколение, первого в мире государства рабочих и крестьян, в котором единой семьей жили разные народы, сплоченные марксистско-ленинской партией – боевым авангардом советского общества…

Как?

О-о…!

Это нам, на всякий случай, внушалось ежедневно… и ведь работает, не забыл… до сих пор.

 

Нашему поколению было лет по тринадцать-четырнадцать.

В этом благословенном возрасте на смену времени круглосуточных мотаний на велосипедах летом и каскадерским трюкам с санками зимой, начинает приходить время вопросов. Конечно не таких глобальных, как «Что делать?» и «Кто виноват?», а попроще – типа «А почему они так устроены?». Как «они» устроены, мы уже представляли достаточно хорошо. Конечно не из жизненного опыта, а больше понаслышке… ну, в крайнем случае, кто-то мог застукать старшую сестру за примеркой новых трусов и потом озадаченно делиться впечатлениями. Вопрос был в другом.

За всем «этим» стояла какая-то тайна. Возможно, даже самая главная тайна жизни.

Периодическое наморщивание ума, ответов на вопрос не давало. Дало оно процесс…

В результате начавшегося процесса нас потащило на прекрасное и вечное, на смену «Вию» пришли «Три мушкетера» и, конечно же, резко возрос интерес к музыке.

А с музыкой было непросто. Не было того обилия музыкальных источников, которые присутствуют в нашей жизни сегодня. Не имели мы всего этого. А что же мы имели?

Имели мы, с точки зрения сегодняшнего жителя России, не так уж много. Наверное, главное, чего невозможно представить сегодняшнему читателю - в те времена не было многопрограммного телевидения. Было понятие «телевизор». И этот телевизор показывал одну программу. Она даже не называлась «первой». Это никому и в голову не могло прийти, потому что «второй» не было. Вершиной развлекательных передач, прямо–таки буйством веселухи, было прогрессивное шоу «Голубой огонек», в котором вперемежку с Тарапунькой со Штепселем и тогда еще молодым Райкиным, для вежливо хлопавших передовиков производства, пели «Орэра» и Полад Бюль-Бюль Оглы. «Огонек» на нас валился примерно раз в месяц, а уж перед праздниками создавались программы «из ряда вон».

Вся страна замирала у своих голубых экранов.

Для особо сообразительных сразу же объявлю, что видеомагнитофонов и кассет с порнухой и боевиками тогда тоже не было. Даже в Японии. Нигде. Разве что у спецслужб.

Да, честно говоря… и простых, аудиомагнитофонов - тоже было негусто.

Только не забывайте, что я говорю о жизни в российской провинции, в маленьком городке, затерявшемся на «необъятных просторах нашей Родины», о которых вы уже слышали миллион раз.

 

Незадолго до этого партия и правительство прикинув на логарифмических линейках (калькуляторов тогда тоже не было), количество танков и ракет на душу населения решило, что наступило-таки время удовлетворить нужды граждан в предметах роскоши, к коим относилось все, что нельзя было съесть и сносить в течении недели. Это называлось – предметы длительного пользования. На прилавках наших магазинов начали появляться всякие чудеса доселе невиданные – например магнитофоны. Искать адрес завода–изготовителя в паспорте этих аппаратов было бесполезно. В лучшем случае, там стояло что-нибудь типа: Челябинск, а/я 27. Все.

Но нам оно и не надо было. Нам нужны были магнитофоны.

Очень круто считалось иметь «Днiпро».

Это была увесистая гробина размером примерно с современный телевизор, которая при включении издавала, по тем временам, совершенно потрясный звук. Чтобы представить себе «то» качество звучания, вам нужно найти знакомых бабушек или дедушек с сохранившимися со времен Хрущева ламповыми приемниками и включить их. Будет что-то примерно похожее.

Но ни в какое сравнение по крутизне с «Днипром», не мог идти переносной магнитофон. Может, вы думаете, что это что-то типа сегодняшнего плеера?

Ничего подобного.

Это была абсолютно серьезная конструкция, в которой крутились абсолютно серьезные кассеты, только маленькие, и она играла на ходу … потому что работала на батарейках.

В смысле… с ней можно было идти по улице… и она в это время играла!

Вы себе представляете?

Офигеть можно! Причем работала она на пленке «тип 10».

Хо-хо… вы не знаете, что такое пленка «тип 10»? Мне вас жаль.

Так вот, чтобы вы знали….

Вся пленка делится на «тип 2» – это та, которая клеится ацетоном, «тип 6» – которая клеится лаком для ногтей, и «тип 10» – которая вообще не рвется,… только если очень постараться.

Наверное, вконец очумевший от такого количества полезной информации читатель, вполне правомочен спросить: «А что, магнитофонная пленка рвется?».

На что мы ему дружно ответим: «Да еще и как!»

И представьте себе – вы выходите из подъезда, а у вас через плечо висит вот такое чудо, а тут подходят девчонки и…

… Люблю я макароны

Хотя моя невеста их не любит…

 

Об-писаться можно!

А пел вот это, в то время - не Макаревич, он тогда в школу ходил, а Вадим Мулерман… фа-на-фа-фа-ра-фа… поняли?

А с такими магнитофонами ходили – стиляги.

 

« Боже, как давно это было…» - спасибо, Костя …

 

Так я о чем?

Да… о радиохулиганах.

Так вот… представьте себе, что в те времена не было ни лазерных дисков, ни «Европы плюс», ни даже «Радио России»… ни–хре–на–ни–че–го–не–бы–ло.

 

Самая–разсамая музыкальная программа выходила один раз в неделю, на радио «Маяк». Вел ее Виктор Татарский – человек с потрясающе-проникновенным голосом.

И называлась она круто:

«Запишите на ваши магнитофоны»….

И начиналась она … ту-ту-ду-ту-ту-ду-ту-ду-ту-туууу

«Cream» - для тех, кто не сечет… Поняли?

А последним номером этой программы, после музыки братских республик и прочей шалупони, Татарский мог выдать, что-нибудь типа Тома Джонса, Ten Years After, New Wodeweel band, да и Beatles у него бывало, проскакивали.

Причем объявлялось все это соответствующим тому времени образом:

- А сейчас, в исполнении певицы, члена Коммунистической партии Америки, Дженис Джоплин, прозвучит песня протеста, под названием “They have destroyed my house” – «Они разрушили мой дом!»…

Фа-ааааа!!!

- They have destroyed my house… - подпевали мы, плоховато представляя – чего она там поет. Но кайф был неимоверный. И через полчаса… выскакивая на улицу:

- Ты слышал?

- А ты слышал!

Но, это уже были гурманские изыски, а вполне нормально было иметь на своем магнитофоне музыку из кинофильма «Песни моря» - румынского шедевра с грохотом прокатившегося по всей стране, да ворованного «Толстого Карлсона».

 

Но безвыходных положений не бывает.

Под «крышей» службы быта, прямо в центре города, была открыта студия звукозаписи. Может быть, вы слышали, что такое «музыка на костях»?

Это пластинки, изготовленные из старых рентгеновских пленок. И если эту пленку посмотреть на свет, то можно было увидеть чьи-то сильно и не очень переломанные конечности и черепа. Изготавливалась эта пластинка на специальном «резаке», а уж где брали резаки – хоть убей, не знаю. Вполне возможно их забрасывало ЦРУ, дабы подорвать наши моральные устои. Несколько позже рентгеновские пленки, сменились более благопристойно выглядящими пластинками из тонкого картона, с фотографиями Высоцкого, Битлз и Ларисы Мондрус. Естественно, эти студии открывались не для того, чтобы сеять среди нашего народа всякую там буржуазную заразу. Предполагалось, что вспомнивший о мамашином дне рождения шахтер, придя в студию, прямо так и скажет в микрофон:

- Дорогая мамаша! Мы, вместе с моей бригадой, перевыполнившей в этом квартале опережающий план на восемнадцать процентов, бесконечно счастливы, поздравить Вас с очередным наступающим знаменательным праздником – Днем Рождения…!

А после этого, зазвучит в исполнении Л.Зыкиной «Течет река Волга». И старенькая мама, поставив на граммофон пластинку, сквозь треск и скрежет услышит голос родного сына и любимую песню.

И прошибет ее скупая слеза…

 

Ничего подобного…

Ни разу такого не видел.

 

Писать себе что-то на эти пластинки, нам было, как бы это сказать – западло.

Но в студиях уже стояли, по тем временам, очень приличные магнитофоны, которые народ так и называл «студийные». И вот тут-то ты мог себе записать, с очень неплохим качеством, все, что твоя душа пожелает и Высоцкого (с какого-нибудь закрытого концерта) и Тома Джонса и Роллинг Стоунз.

Естественно – человек, работавший в студии, был существом мифическим.

Фамилия его была – Крылов.

Больше не знали о нем ничего.

 

И все бы хорошо.

Но было одно «но». Записи в студии денег стоили, а денег у нас не было. Ну, посудите сами, откуда у семиклассника деньги, когда его родители тянут от зарплаты до зарплаты? Вот. То-то и оно.

Магнитофоны покупать – деньги у них находились, а дать ребенку десятку, чтобы дите музыки понаписало – фигушки.

 

Тут-то на сцене и появляются «любители», как ласково называли мы или «радиохулиганы», как обличительно клеймили их правоохранительные органы.

Если взять любой приемник и уперевшись в левый угол шкалы, естественно на средних волнах, потихонечку крутить верньер, то немедленно ты натыкался на хриплый, простуженный, «небритый» голос:

- Один, два, три… один, два, три… для всей шахтинской молодежи. Для всех, кто меня слышит. Здесь «Прибой». Работает «Прибой». Да-а… в эфире радиостанция «Прибой». Один, два, три… Людочка с Южной и Наташка с Красина… для всех красавиц города Шахты работает «Прибой». Для всех дальних и ближних…

После этого раздавался грохот, напоминавший обвал кухонной полки с кастрюлями, но это, всего-навсего, «любитель» клал на стол микрофон. Затем включался магнитофон и в эфир неслось «Эти глаза напротив – калейдоскоп огней…».

Людочка и Наташка писали кипятком, а мы… на халяву наслаждались музыкой.

Зачастую качество записи и передачи было даже достаточно приличным для того, чтобы юный слушатель мог что-либо записать себе, но эти гады, зная о нуждах населения, периодически подтормаживали кассету пальцем. Писать такое было противно, и тогда мы их ругали… но все равно слушали.

 

Естественно, эфирная деятельность сводилась не только к верчению музыки для Наташек и Людок. Периодически они принимались проверять качество передатчиков, и выглядело это примерно так:

- Один, два, три… всем дальним (ближние тут игнорировались), на частоте «Гиря» - город Шахты. Все дальние, кто слышит «Гирю» ответьте. Проверка связи.

«Гиря» умолкала и выключалась, видимо надеясь, что сейчас ему ответит если не станция «Северный Полюс -18», то уж, по крайней мере, Париж или Пекин.

Однако передатчики у всех были слабенькие, радиус действия не превышал, как правило, пятнадцати километров. Но врали все друг другу напропалую и включившийся на этой частоте корреспондент обычно называл населенный пункт, отстоящий от нашего города километров на пятьдесят.

- Один, два, три… «Гиря» здесь «Молоток» - Ростов-на-Дону. Как слышимость?

И вот тут, начиналось для нас совершенно непостижимое.

- «Молоток», здесь «Гиря», слышимость отличная. Принимаю на пять-девять-пять… пятерочки чистые, девяточка чуть-чуть завышена. Сто семнадцать процентов по несущему.

«Несущим» назывался ламповый зелененький индикатор, который, жалобно моргая лепестками, показывал мощность принимаемого сигнала. Я, к тому времени уже познавший в школе, что такое проценты, никак не мог взять в толк, почему весь круг индикатора принимается за сто двадцать, а не за сто процентов как должно быть по логике вещей, и как на этом круге можно отличить сто семнадцать процентов от ста десяти.

Уже несколько позже, подписавшись на журнал «Радио», мы узнали, что пять-девять-пять это высшие баллы международной шкалы слышимости у профессиональных радиолюбителей. Но у наших хулиганов все были на пять-девять-пять, ну разве что девяточка «чуть-чуть завышена»…

Обрадованный тем, что его так здорово принимают в городе Ростове, «Гиря» желал своему собеседнику «семерочку – троечку на конец антенны», что означало – конец связи и врубал «Алешкину любовь» для Веры и Светы с Южного.

«Молоток», живший где-нибудь за две-три улицы, тут же беззастенчиво перенесясь из Ростова в Шахты, включал Дана Спэтару «От зари - до зари, от темна - до темна» для Маши с Артема.

Все довольны, все смеются.

 

Э-э… нет.

Не все смеются.

Не смеются жители близлежащих от «Гири» и «Молотка» домов, поскольку во время включения передатчика, экраны телевизоров покрывались полосами, а из динамика раздавался голос того же «Гири».

Жители писали жалобу в милицию. Милиция принимала меры – реагировала на «сигнал». Легенды об этих событиях ходили невероятнейшие. Рассказывали, что по городу ездят пеленгаторы, видимо сродни тем, которые мы позже увидели у немцев в фильме «Семнадцать мгновений весны».

С точностью необыкновенной, они пеленговали сигнал очередного Эрнста Кренкеля, поскольку, жили «кренкели», как правило, в частных домах и в самый неподходящий момент, доблестные органы, врываясь на частное подворье изобличали преступника с поличным.

Жуть.

Но, наверное, что-то в этом роде было, поскольку, включающиеся без позволения источники радиосигнала, нервировали эти самые компетентные органы, а также действительно мешали работе аэродромов.

 

И все-таки, несмотря ни на что… стать «любителем» очень хотелось.

Вскоре одноклассник Леха, заговорщицки оглядываясь, показал мне лист бумаги. На нем была схема.

Схема передатчика, простая как швабра, собранная на одной единственной лампе.

Но, тем не менее – работающая!

После занятий мы пошли к Лехе.

Намотать катушку и спаять конструкцию, было делом одного часа.

Антенна у Лехи была классная, из двухмиллиметрового медного провода, длиной метров пятьдесят. Иметь неклассную антенну в нашем кругу считалось неприличным.

Подключив «машинку», (так эта штука называлась « в народе»), к старому приемнику «Балтика» и лапнувшись для пробы за вывод антенны (от высокочастотного тока горела кожа на пальцах), мы вышли в эфир.

Позывной был скромный – «Кардинал».

 

Мы по очереди «кардиналили» и когда нам отозвался первый из расслышавших нас корреспондентов, радости не было предела. Само собой, принимали нас на пять-девять-пять и все такое прочее. Периодически мы поглядывали в окно, не подъезжает ли там машина с антенной на крыше? Машины не было.

Поработав часа два, мы разобрали машинку. Все уже знали из рассказов, что додельные мильтоны ищут передатчики везде: на чердаках, в бочках с квашеной капустой и даже в ящиках с помидорной рассадой.

Неистощим был на выдумки народ. Мы с Лехой пошли по простейшему пути – в случае атаса разодрать спаянную на столе конструкцию заняло бы не более одной минуты. А детали – они и в Африке детали.

Что с них возьмешь?

 

И все-таки, мы попухли.

До милиции, правда, дело не дошло.

Увлекшись, мы начали прихватывать и то время, когда телевизионный перерыв заканчивался, и соседи вместо последних новостей, с очередного партсъезда, могли видеть на своих экранах мелькающие полосы.

Вычислили Леху быстро.

Когда я выглянул в окно, то увидел, что здоровенный, толстый дядя Сема палкой пытается сбить несколько провисшую за последнее время антенну, а двое других уже идут через двор, о чем-то оживленно переговариваясь с Лехиным отцом.

Машинку разобрать мы успели и к моменту вторжения сидели, задумчиво глядя на входную дверь. Вошедшие оглядели стол, заваленный деталями. Лехин отец спросил:

- Чем вы тут занимаетесь?

- Уроки делаем, - невинно глядя на него, ответил Леха.

- Вот среди этого? – вопросительно повел рукой отец.

- Так, устные, - опять утвердительно кивнул головой Леха.

Один из мужиков сообразительно принялся щупать лежавшие на столе детали. Дойдя до раскаленной лампы, он обжегся, подхватил ее как картошку из костра и начал перебрасывать с руки на руку, приговаривая:

- Брешуть, Михалыч. Ей–бо, брешуть. Лампа-то горячая, и приемник работает, только громкость убрали.

Приемник действительно работал. Впопыхах, забыли выключить.

- Ладно, - Лехин отец насупился, – ты иди домой, - это мне, – а с тобой, я сейчас разговаривать буду, – это уже Лехе.

Делать было нечего, и я поплелся домой.

 

Назавтра Леха рассказал, что обошлось без мордобоя и прочих варварских воспитательных средств, но, в порыве гнева, отец сгреб все детали в кучу и высыпал на помойку. Из помойки Леха их доставать не стал, мы ему потом новых, всем обществом, насобирали.

*****

 

 

Говорят, позже государство как-то решило вопрос с «хулиганами», выделив им для работы частоты, на которых они никому не мешали. Не знаю. Возможно.

 

Так что, семерочка - троечка… на конец антенны.

Бывайте…

 

73 :)