Храбрый человек три раза в жизни пугается льва: когда впервые увидит его след, когда в первые услышит его рычание и когда впервые встретится с ним.

 

Сомалийская поговорка.

 

 

Страхи под водой.

Это было в Дурбане. На берегу моря стоял списанный теплоход. Его ржавые палубы почему-то напомнили мне весёлые времена, когда по морям и океанам во всю хозяйничали пираты… Белоснежные бока облезли, труба давно разучилась пускать махровые клубни дыма. Время в этом месте дало сбой, и я стал погружаться в глубокое прошлое. Поднялся на борт. Потом надо было долго спускаться вниз железными ступенями. В самом низу маленькой лестницы зиял вход в подземелье. Точнее – в лабиринт, проложенный по дну моря. Сквозь стеклянные бока и потолок можно было подглядывать за личной жизнью обитателей дна морского.

Вначале я ничего не увидел. Свет прожекторов врубался в толщу воды, выхватывал из мрака кусок дна, усеянный мелкой растительностью и какими-то бородавчатыми камнями. Вдруг на моих глазах один камень стал всплывать вверх. А затем вообще отдрейфовал куда-то в сторону.

Я стал смотреть внимательней. Камни были живые. Они тихонечко лежали себе и сбивали всех с толку, пока в какой-то момент внизу не открывался злой глаз, и не становилось ясно, что это никакой не камень, а рыба с большими актёрскими данными. Да, чего там только не было, в этом лабиринте! Рыба-пила, рыба молот, осьминоги – гигантские, с щупальцами. Таких чудищ до этого я встречал разве что в книгах Жюль Верна. Электрические скаты вдруг поднимались неведомо откуда со дна, играя своими огромными, трёх метров в ширину, мантиями. Они были похожи на морских колдунов. Их мантии и правда обладали волшебным свойством: они накапливали в себе электричество, которым скат оглоушивал несчастных жертв.

Среди всех этих монстров проплывали легкомысленные золотистые рыбочки. Они порхали как бабочки, декларируя свою полную невинность: «Не прикасайтесь! Я такая безобидная. В общем-то никакой пользы от того, что вы меня съедите, вы не получите. Посмотрите, во мне всего-то на всего плоти на один зубочек вам». Даже рот у этих крох застыл в такой привычной дежурной улыбке…

Наблюдая за обитателями вод аквариума, я стал размышлять, что в человеческом обществе, в сущности, происходит то же самое. Там есть большие акулы, которые хищными челюстями расправляются со своими противниками. Есть электрические скаты, ядовитые угри или морские ежи, которые накопили яд в каждой своей иголке. А есть невинные, или, так

сказать, невинные улыбающиеся живые существа, которые пользуются этой

невинностью как щитом от агрессии окружающих.

Но всё это формы страха. По людям, может быть, это не так видно: они

гораздо хитрее и научились скрывать свои подлинные эмоции. Но по рыбам

это было видно очень хорошо.

Под конец я подошёл к стеклу, бросил последний взгляд на камни,

которыми притворялись рыбы. Мимо проплывала гигантская рыбина.

Равнодушно, как и положено хладнокровным морским жителям. И вдруг она

зыркнула на меня как-то так – и я понял, ей совершенно не всё равно,

подсматривает за её личной жизнью кто-либо, или нет. Столько там было

тупой злости.

Страхи и львы.

Перед поездкой в ЮАР меня предупреждали: жизнь человеческая в тех

краях стоит 200$. Примерно столько нужно выложить, если тебе по зарез

потребовалось кого-то отправить на тот свет.

Приземлившись в Йоханнесбурге я стал с любопытством посматривать по

сторонам в ожидании зловещих картин. Но всё было в высшей степени

чинно и пригоже. Вихрастые фикусы, аккуратные домики с черепичными

крышами. Походило на силезскую деревеньку, или зажиточный швейцарский

пригород.

Мы подъехали к особняку Говардхана, у которого я остановился. Миновали

шлагбаум, будку с охранником. Ворота плавно закрылись, и машина

заехала во внутренний дворик.

Толстая негритянка мела дорожку перед бассейном. При виде нас она

ослепительно заулыбалась. Я обратил внимание на колючую проволоку,

которая увенчивала стены. По ней шел ток. Говардхан заметил мой

взгляд и, не дожидаясь вопросов, стал рассказывать, что в Южной Африке

опасно, особенно после захода солнца. С тех пор, как апартеид

кончился, преступность в стране резко возросла. Из соседних Мозамбика,

Зимбабве и прочих банановых республик и соломенных королевств хлынули

негры, спасаясь от нищеты. Прихватя с собой оружие, которое они

накопили у себя в огромном количестве. И с наступлением сумерек

чернокожие бандиты чувствуют себя в полной безопасности: даже полиция

боится ночных улиц.

«Они все воруют! Особенно слуги. – Говорил Говардхан, наблюдая за

взмахами метлы улыбчивой негритянки. – И оправдываются при том, что

это никакое не воровство, а попытка достичь всеобщего равенства. И на

Библию ссылаются: «Грабь награбленное». Ума не приложу, где они там

откопали эту цитату!»

И он повёл меня внутрь – показывать дом.

На следующий день я отправился в Дурбан. Там меня ждал Шачинандана

Свами. Всякого, кого бы он ни встретил, он превращает в своих друзей.

С помощью смеха! Смеётся он заразительно, как ребёнок. И, совершенно

не стесняясь, делает то, что ему хочется. Например, может горланить во

всю, не замечая взглядов обалдевших прохожих. Или разбить вдребезги

скрипку Страдивари – подлинник! – потому что она не слушается его, и

не хочет (паразитка) извлекать волшебных звуков.

Сейчас, конечно, он не может себе позволить бить скрипки Страдивари:

Шачинандана Свами санньяси – странствующий монах. А если что и

горланит, то это бенгальские бхаджаны, он до них большой охотник.

«О-о-о! Махарадж», - и Свами засиял, как фонарь. А я, увидев эту

улыбку, в которую я влюблён без памяти, ничего не мог сказать в ответ.

Просто упал в его дружеские

объятья.

«Пойдём смотреть львов!» - позвал меня Свами. Мы сели в две машины, и

отправились в львиный парк. Приехали в какое-то бунгало. Перед ним

стояли несколько массивных грубо отесанных бревна из красного дерева

– африканские божки. Внутри хижины нас встретила седовласая немка

(судя по гортанному акценту), много чего повидавшая на своём веку. Она

торговала негритянскими масками с толстыми губами, резными слонами и

носорогами и водой в пластиковых бутылях. Я стал расспрашивать, чего

нам можно делать в парке, чего нельзя.

- Не нужно открывать окно. И ни в коем случае – дверь! И лучше не

останавливаться.

- А что будет, если мы откроем окно?

- Как что будет? Вас съедят!.

Она сказала это совершенно безаппеляционным тоном, и её помощник, то

ли голландец, то ли англичанин, утвердительно зацокал и закачал

головой в знак согласия.

- Если львёнок оказался без матери, или, может, их разлучили, до

какого-то времени он ведёт себя, как обычный котёнок. Такое

беззащитное и очень трогательное, легко привязывающееся к человеку

существо. Но проходит шесть или семь месяцев. Они взрослеют,

наполняются осознанием своей силы и мощи. И в этот момент домашний

котёнок может превратиться в свирепого хищника. И тот, к кому он был

привязан, кому служил верой и правдой, может легко теперь послужить

ему пищей. Но львы все – индивидуальности. У каждого свой характер –

как у людей. Есть львята, которые так и останутся добрыми, милыми,

чуть ли не домашними животными. А есть, которые никогда не будут этого

делать и сожрут кого угодно, дай им только волю.

Немка закончила свою маленькую лекцию, продала нам билеты, и мы

отправились в царство львов.

Перед въездом в царство висела табличка: «Автомобили с мягким верхом

не допускаются!» и картинка, на которой перечёркивался человечек,

высунувшийся из машины.

Парк оказался сравнительно небольшим. Мы проехались по всем его

дорожкам. Львов приходилось объезжать – они валялись прямо на дороге

всем семейством: львицы, львята, львы с огромными гривами – и делали

вид, что нас вообще не существует.

Итак, мы дефилировали вокруг львов, которые презрительно

отворачивались или смотрели на нас с какой-то неизбывной ленью. И я

уже поверил, что им абсолютно наплевать на нас. И если я сейчас выйду,

они так же равнодушно будут заниматься своими делами. Потянулся к

кнопке, опускающей стёкла. Но тут мои слабонервные спутники зашипели:

«Закройте сейчас же!»

А мой друг, Шачинандана Свами, уже проделал эту операцию. Он посылал в

открытое окно дружеские приветы маститому льву с шикарной гривой. А

затем достал караталы (небольшие металлические тарелочки) и стал

развлекать его изысканными ритмами.

И тут лев проснулся. Он встал, глаза его сверкали бешенной злобой, и

он издал из самой глубины возмущённого нутра бесподобный рык, который

на миг оглушил всё живое вокруг.

Шачинандана Свами срочно закрыл окно.

А я понял, что таится за этой маской равнодушия. Ведь львы отлично

понимают, что они представляют собой этакий аттракцион. И вся эта

потеха – пощёчина по их достоинству. Но если они будут открыто

выражать свою злобу, это будет ещё более жалкое зрелище. Они же ничего

не смогут сделать ни с автомобилем, ни с людьми, которые надёжно в них

скрылись и щёлкают трусливо из-за стёкол.

Мы выехали из вольера. Над прерией плыли золотистые облачка. Время

клонилось к закату. Вдалеке брело небольшое стадо слонов. Несколько

ленивых темнокожих людей, которые сторожили загон львов, сказали нам:

«Если вы немножко подождёте, пятнадцать минут, то слоны придут сюда».

Я очень удивился их прогнозу – слоны были слишком далеко.

Прошло пятнадцать минут, и каким-то чудесным образом, мне даже

показалось, что они прошли по подземному ходу, слоны очутились совсем

близко. Это было семейство: большой слон, две слонихи и слонёнок. Они

шли к нам. То ли мы случайно очутились у них на пути, то ли они

решили, что люди в пёстрых одеждах, верный признак, что их угостят как

следует.

Мы вышли из машины и пошли навстречу. Со слонами было совсем не

страшно. Хотя, конечно, когда рядом с тобой такая махина, и она

запросто может тебя растоптать, становится не по себе. Но слоны

дружелюбно махали хоботом, шевелили ушами и всячески показывали, что

нам ничего не грозит. А мы кормили их халавой – сладким пудингом. Они

аккуратно совали хоботы в наши ладони, брали от туда крошки халавы и

закрывали глаза от удовольствия.

Страхи из прошлого.

По дороге назад Шачинандана Свами сел ко мне в машину и рассказал

историю про одного из первых вайшнавов, приехавших в ЮАР

распространять движение сознания Кришны.

«В Йоханнесбурге, самом богатом городе Африки, есть один небоскрёб. Во

время апартеида, может быть оно там и до сих пор, это было управление

полицией. Страшное место. Полицейские очень любили сбрасывать с его

верхних этажей негров, которые чем-то провинились. Без суда и

следствия.

И вот, тогда Шрила Прабхупада был ещё жив, в Южную Африку приехал один

американский юноша, проповедник. Его схватили – больно подозрителен

был его хвостик на затылке. Завели наверх небоскрёба, допросили и

говорят:

- Ну что? Придётся, наверно, тебя сбросить…

Представляешь ужас этого парня? А он в ответ:

- Конечно, сбрасывайте, проблем нет. Я как раз сегодня приходил

отмечаться в посольство. Ещё написал в Америку, маме, (она у меня,

кстати, миллионер) где я нахожусь.

Так что, делайте, что хотите… Ну, вы понимаете, американское

посольство вам этого так не оставит.

Естественно, он блефовал. Ни мамы, ни посольства. Но полицейские

перепугались и решили не связываться – отпустили его».

Мне стало грустно от этой истории. Пришли воспоминания, как двадцать

лет с небольшим назад за мной приходило КГБ.

Я тогда учился в аспирантуре. Ко мне подошёл мой научный руководитель,

белый как мел: «К вам пришли».

В маленькой комнатке большой, огромный человек представился: полковник

Белопотапов. Он хотел, чтобы я работал на КГБ, информировал их о

деятельности Общества сознания Кришны в России.

«Ну, вы подумайте как следует, и приходите через четыре дня».

И назначил мне ещё одну встречу, в гостинице России – у органов там

было несколько своих номеров. Сделал он это сознательно, потому что

отлично знал, как работает психика человека. Всё, что он не договорил,

ум жертвы дорисует со всеми подробностями. И мой ум стал рисовать –

поплыли картины лагерной жизни. Тогда это было вполне ощутимой

реальностью.

В конце концов, я решил посоветоваться с кем-нибудь из вайшнавов.

Позвонил Насте. Её было девятнадцать, она с отличием закончила школу и

свободно изъяснялась на немецком и английском, что для тех времён было

необычайным делом. Что меня привлекало в ней больше всего – она не

боялась. Не боялась одна идти против всей этой машины КГБ. Встречалась

с иностранцами, переписывалась. И делала всё это легко, с какой-то

улыбкой, с юмором.

Мы договорились с ней встретиться не далеко от её дома, на детской

площадке. Сели в песочнице. И я стал рассказывать, как ко мне пришли…

- Ну и что, ко всем приходят – смеялась она в ответ.

- Но они сказали, что меня посадят!

- Ну ладно, посадят. Душу не возможно убить, душу не возможно посадить

в тюрьму. Душа вечна и всегда ощущает себя счастливой.

- Они сказали мне прийти, что мне делать?!

- Не ходить вообще!

Несколько слов, улыбка, то, что она не приняла это всерьёз.

И я успокоился. Набрался смелости и пошёл…

Это был маленький, уродливый номер гостиницы «Россия». А я, будучи

простым советским человеком, глядя на неё со стороны, был уверен, что

там роскошь! Номер был наполовину забит пустыми банками из-под

импортного пива и дефицитными деликатесами. Посреди пустых банок и

деликатесов сидел большой человек. И улыбался большой доброй улыбкой.

- Ну, что вы решили, молодой человек? Я надеюсь, вы приняли правильное

решение.

- Да, думаю, я принял правильное решение.

Я набрал полные лёгкие воздуха:

- Я решил отказаться от сотрудничества с вами, потому что это

противоречит моим принципам!

Когда я сказал слово «принципам», полковник покраснел и буквально

взвился под потолок. Казалось, он меня растопчет. Он топал ногами и

кричал: «Какие у тебя принципы, кроме четырёх регулирующих!»

После чего я беспрепятственно вышел из гостиницы и больше о КГБ

особенно не тревожился.

Страх настоящего.

Я гулял по песку дурбанского пляжа… Завёл такую привычку, каждое утро

бродить у кромки воды. Море шумело, жадно устремлялось к моим ногам,

обдавая свежестью и запахом тины. Здоровалось.

С раннего утра у моря трудился пожилой негр, весь перепачкавшись в

песке. Из него он делал удивительной красоты скульптуры. Тут был

леопард, приготовившийся к прыжку, акула, с кошмарной улыбкой в сто

восемьдесят два зуба, морское чудище, изогнуто-хищное, сжимающее в

объятьях какую-то рыбку. Делай он эти скульптуры из мрамора, они были

бы шедеврами искусства. За них бы дрались коллекционеры всего света, а

в музеях под ними висели бы чопорные таблички с факсимиле автора. Но

они были из мокрого песка и появились на свет ради нескольких монеток,

которые туристы бросали на клетчатый платок, расстелённый рядом.

Моё сердце сжалось: Господи, Боже мой, ради каких-то грошей!..

За ночь море разрушало скульптуры. Негр приходил с первыми лучами

солнца и принимался за новые причудливые шедевры. Каждый день новые…

Всё временно в этом мире. И сам мир потихоньку разрушается. В

неизбежности смерти изначальная причина всех страхов человеческих. А

он каждый день приходил и не смотря ни на что делал новых зверей…

Машина остановилась на углу улицы, я вышел. Хотел купить зубочисток.

Через дорогу рослый негр рылся на прилавке лавочника-индуса. У того

испуганно бегали глазки по сторонам… Наконец, негр выбрал какие-то

стеклянные бусы, развернулся и отправился с этим трофеем восвояси.

Лицо индуса вытянулось, он ещё раз тоскливо посмотрел вокруг: люди

шли, словно ничего не видя.

- А платить? – крикнул он в спину негра. Чернокожий повернулся,

презрительно швырнул трофей назад: с лотка на тротуар закапали

жемчужные горошины. А потом достал пистолет из кармана, и ни слова не

говоря выстрелил в упор. Мама на дальнем конце улице испуганно

потащила дочку внутрь яркой витрины. Какой-то господин с дипломатом

дёрнулся и ускорил шаг. А негр, как будто ничего и не произошло,

спокойно дошёл до своей машины, сел и уехал.

Я даже не успел понять, что случилось. Перебежал дорогу. Индус валялся

в глубине лавки с коричневой дыркой во лбу. В мозгу у меня лихорадочно

заработало: «Как же так! Что же это происходит?!»

Мой взгляд стал шарить по улице в надежде за что-то уцепиться. И

встретился с глазами хозяина цветочной лавки, который поспешил по

добру по здорову укрыться в самую гущу роз. В них не было ничего,

кроме животного страха, спрятанного под неуклюжей маской безразличия.