МИТЬКА

 

В углу рыночного двора, за ржавыми торговыми киосками, осенним вечером трое азербайджанцев били мужика. Азербайджанцы держали базар, никого и ничего здесь не боялись и потому никак не отреагировали на появление двух патрульных милиционеров, не сделавших, впрочем, никакой попытки прекратить экзекуцию.

- Что за дела, Алик? - обратился один из стражей порядка к взмокшему и решившему перекурить это дело участнику акции.

- Ты видишь, какой падла! Денги мой хотел забрать! Работать не хочет, а денги хочет... жрат хочет... ж–животное, - азербайджанец возмущенно пнул ногой скорчившегося на земле мужика и подтянул штаны спортивного костюма, съезжавшие с огромного, вываливающегося брюха.

- Ладно. Поучить, конечно, не мешает, но, ты смотри… без крайностей. Мне на участке показатели не портить, - милиционер прикурил у услужливо подставившего зажигалку Алика и махнул напарнику.

- Пошли. Все в порядке.

 

С точки зрения лежащего мужика не все было в порядке.

Лежал он вполне профессионально: скрутившись в клубок, поджав под себя ноги и закрыв руками голову. Азербайджанцам он подставлял спину, которая была защищена толстым свитером и курткой. За хребет мужик не боялся. Человеческий хребет - чрезвычайно крепкая штука. А вот по голове получить - совсем другое дело. Да ведь и то… обуты азеры в кроссовки, а это вам не сапог с сантиметровой подошвой, которая на морозе приобретает твердость неимоверную.

Можно бы попробовать и убежать, но раньше времени этого делать не стоило. Пусть насытятся и решат что с него довольно. А так – убежишь, закажут, найдут и чем дело кончится – неизвестно.

 

***

 

Звали мужика Митька.

Попал он в эту передрягу по глупости. Хроническая невезуха разрешилась логическим окончанием. Для радикального изменения жизни базарного топтуна Митьке требовалась некоторая сумма денег, которая позволила бы уехать в Рязань, где он и собирался начать жить сначала. Отчаявшись заработать или толково украсть, Митька придумал "операцию", которая должна была в случае удачного исхода обеспечить проезд. Для этой цели он выбрал объект - табачный киоск, в котором работала стародавняя подружка Верка или как ее называли базарные - Веранда.

Сорокалетняя Веранда получила место около года назад. Хозяин киоска ей доверял и по Митькиному замыслу, все должно было пройти чики–пуки.

В соответствии с хитроумнейшим планом, в конце торгового дня Митька зайдет в киоск и заберет дневную выручку. После этого, Верка, выждав пять-десять минут, должна будет поднять шум и рассказать появившейся милиции, что к ней вломились два вооруженных типа и, угрожая предметом похожим на пистолет, похитили кассу. Половину денег Митька обязался принести ей на следующий день домой.

Одного Митька не учел. Хозяин киоска был не просто работодатель. Верка, которую муж бросил пять лет назад, давно не представляла никакого интереса для окружавших, и единственный кто как-то отреагировал на ее женские прелести – был тот самый хозяин, Алик. Он трахнул ее в первый же день, придя за выручкой. Прямо тут, среди коробок с сигаретами, даже не закрыв дверь. Потом процедура стала регулярной, и Верка мысленно уже называла его – мой.

- Мой-то, сегодня опаздывает. Видать, опять пьяный придет, - думала она, поглядывая на часы.

Пьяный Алик любил сажать ее на колени, лез под юбку и начинал рассуждать о том, что он совсем один на этом свете, никого кроме Верки у него нет, скоро он заработает денег, купит дом и приведет туда Верку как хозяйку. От этих слов Веркино сердце сжималось, она целовала Алика в потную лысину и принималась рассказывать ему – какая она замечательная хозяйка, как она будет его любить, принимать гостей и всячески угождать своему господину. Про семилетнего сына больного церебральным параличом и выжившую из ума мать Верка не говорила.

 

Когда Митька пришел и посвятил подружку в планы, Верка испугалась. С одной стороны – лишние деньги не помешают. Но с другой – Алик был хитер и подозрителен. Сможет ли она сыграть роль так, чтобы у того не возникло никаких сомнений? В конце концов, под вопросом оказывалось ее призрачное будущее счастье. Два дня Верка томилась в раздумьях, а на третий рассказала все хозяину. Тот ее похвалил и велел назначить Митьке срок на следующий день.

Едва Митька вошел в киоск – Веранда, трясущимися руками отдала ему коробку с выручкой и толкнула к дверям, шепнув: - "Беги, Митя".

О чем это она Митька понял, только выйдя из киоска.

У двери уже ждали трое азеров. Они молча взяли Митьку под руки, и повели в угол рыночного двора.

 

***

 

Не привыкшие к длительным нагрузкам азербайджанцы, притомившись, отошли в сторону от лежащего Митьки и стали совещаться что с ним делать дальше. Языка Митька не понимал, но, по оживленной жестикуляции, можно было догадаться, что ничего хорошего ему дискуссия не сулит.

- Ну ладно, будя, - просчитав шансы, решил Митька.

Сжавшись на мгновение, словно тугая пружина, он распрямился, вскочил на ноги и рванул что было мочи к проходу между киосками. Не ожидавшие от него такой прыти, азеры загомонили с удвоенной силой и бросились за Митькой, но… куда было им, разжиревшим на шашлыках и пиве, привыкшим к сидению на ящиках, догнать поджарого, голодного и подстегиваемого страхом Митьку. Пробежав метров сто, они остановились и махнули на него рукой. На это он и рассчитывал, но тут опять вмешался случай.

Один из тех же патрульных, собиравший в этот момент дань с торговцев рыбой, увидел бегущего. То ли ему захотелось размяться, то ли решил он отличиться в этот день и задержать-таки, с риском для жизни, опасного преступника, но, торопливо сунув в карман замусоленные, воняющие рыбой деньги, милиционер бросился вслед за уходящей дичью.

Услышав за спиной дробный топот ментовских ботинок, так непохожий на мягкий чуть слышный шелест азеровских кроссовок, расслабившийся Митька прибавил ходу. Проскакивая рыночные ворота, он оглянулся и, увидев кто за ним гонится, заметался на пустой рыночной площади. Вперед было нельзя, там в это время всегда стояли гаишники, которые без сомнения помогут собрату по оружию. Налево был тупик.

Митька, недолго думая, повернул направо и заскочил в строящийся мясной павильон. Подбежавший патрульный, уверенный что добыча уже никуда не денется и награда у него в кармане, не спеша, подошел к проему, достал табельный "макаров", передернул для пущей убедительности затвор и громко предупредил:

- Только дернись, с–сука. Застрелю при попытке нападения...

- А что... и убьет, как не хрен делать, - думал Митька, растерянно озираясь и пятясь к нештукатуреной стене, - составят с кентом акт, что применил оружие в соответствии с обстановкой и все дела.

Мысль о том чтобы сдаться на милость властей ему как-то в голову не приходила. Разгоряченный событиями, он собирался биться до последнего. В другой обстановке Митька не задумываясь вышел бы с поднятыми руками, но сейчас…

Сейчас он уже перешел некий предел, когда чувство самосохранения удерживает человека от поступков, за которыми наверняка будут большие последствия.

- Ну, где ты там? Я что, по всей стройке гоняться буду? - громко выразил свое негодование страж и шагнул в полутемный проход.

Это был его последний шаг. Метровый обломок толстой доски, который Митька нащупал сзади, врезался в ментовскую голову.

И опять вмешался случай. Случай, который всегда подводил Митьку. Мало того, что доска от разбитой опалубки была облеплена раствором и весила килограммов пять, так из ее конца еще и торчал здоровенный гвоздь. Целил Митька в ментовский лоб, рассчитывая только оглушить преследователя, но, в последнее мгновение, тот, почуяв неладное, повернулся, и гвоздь впился аккурат в стриженый висок, без всякого затруднения проломив тонкую кость и войдя в милицейские мозги.

Глухо охнув, патрульный осел на заваленный строительным мусором пол, несколько секунд посучил ногами и застыл, вывалив изо рта быстро темнеющий язык.

 

Как ни странно, с осознанием происшедшего к Митьке пришло спокойствие – все. Терять ему теперь было нечего. Вынув из холодеющей руки мента пистолет, Митька пошел к окну, затем вернулся к трупу и, сунув руку в карман кителя, вытащил скрученные в трубку "рыбные" деньги.

- Зря ты так, гражданин начальник, - с укоризной сказал он, выбрался в окно и пошел между гаражами, стараясь держаться как можно естественнее.

Маятник качнулся…

 

***

 

Маятник качнулся в первый раз, когда Митька явился на свет синим куском безжизненного мяса. Дышать он явно не хотел. Повитуха принимавшая его, жившая на соседней улице старушонка, увидев такой оборот, заголосила чуть не в голос:

- И на что ж я ду–ура ста–ара-ая согласилась? Ай узнают... чур ме–еня! Ой горе мне, горюшко, - выла она, шлепая Митьку по тощей заднице и засовывая его, то в горячую, то в холодную воду. Прошла минута, другая и бабкины старания увенчались успехом. Сморщенное существо в ее руках слабо запищало и засучило тонкими, паучьими лапками.

- Провались вы все, пропадом, - с облегчением выдохнула старуха и, умело завернув Митьку в пеленку, подсунула под бок приходившей в себя после родов мамаше. Та, покосившись на сверток, брезгливо отодвинулась.

 

******************************************* *****************

Никто Митьку не спрашивал - хотел ли он родиться на этой планете, в это время, у такой мамаши? Просто в нужный момент, когда уже была заготовлена материальная оболочка, одна из мириад духовных субстанций парящих в пространстве была призвана в верховную канцелярию, где ей было вручено направление в такое-то тело, с такой-то кармой, на такой-то срок. Монада рассеянно просмотрела параметры начала бытия, заглянула в особые отметки - ничего интересного, перспектив для роста никаких. Но выбирать не приходилось.

- Благословение будет? - деловито осведомилась монада.

- Кончились, - прозвучал такой же деловитый ответ.

Вместо благословения ей дали пинка, и появилась новая жизнь.

Маятник качнулся...

 

******************************************* *****************

 

Завалюха, в которой появился на свет Митька, стояла на самой окраине города, за железной дорогой. Строил дом, а в те времена она считаталась домом, Митькин дед еще до войны. С фронта дед вернулся без левой руки, да и на правой не было двух пальцев. Так что, принимая во внимание еще и слабое бабкино здоровье, надеяться на скорое улучшение жилищных условий не приходилось. Вся дедова надежда была на шустрого пацана, будущего Митькиного папашу. Но пацан желания заняться дедовым хозяйством не проявлял. С малых лет он якшался с вокзальной шпаной, связался с ворьем и проявлял желание лазать по чужим карманам, а, повзрослев, начал курочить вагоны, за что и был посажен родным государством для осознания неправоты и перевоспитания на срок весьма долгий.

Однако перед тем как устроиться на казенные харчи, будущий Митькин папаша успел очаровать и испортить соседскую девчонку – пятнадцатилетнюю поблуду по имени Ольга.

Ольга - шаболдайка, проводившая на улице и в компаниях все свободное время, а свободным у нее было время в которое она не спала, была совершенно потрясена явлением и выраженным интересом к своей персоне такого залихватского парня.

Отставив в сторону ногу в широченных штанах, надвинув на глаза кепку-восьмиклинку и цыкая папироской, он часами рассказывал ей о своих подвигах, попутно приписывая себе все, что слышал от подельников. Периодически он намекал, что скоро романтическая и полная опасностей жизнь на воле закончится, и выпадет ему карта с дорогой в казенный дом - тюрьму, без которой жизни нет. Так что, неплохо было бы ей - его избраннице, успеть отдаться будущему узнику, покуда он еще на свободе.

Это вскоре и произошло при обстоятельствах покрытых мраком в прямом и переносном смысле.

 

Ольга не умудренная ни сексуальным, ни житейским опытом четыре месяца не могла понять, что с ней происходит, а потом рассказала все матери. Разъяренная мамаша, излупцевав чадо так, что на той живого места не осталось, за волосья притащила ее к Митькиному деду. Втолкнув дочь в кухню, где дед с бабкой ужинали картошкой с огурцами и квасом, мамаша заявила – что "денег на эту сучку у нее нет и пусть дед сам ей аборт делает, а то и возьмет второй женой, поскольку сыночек его вернется не скоро."

Денег у деда тоже не было. Последние передали Митькиному родителю на зону, а пенсия будет еще когда.

Через пару дней выяснилось, что делать аборт никто не берется. Неприятностей через это можно было хлебануть выше крыши и подпольные специалистки отказывались.

В общем, поразмышляв неделю, дед предложил немного охолонувшей Ольгиной матери, чтобы Ольга доносила ребенка и рожала как положено, а воспитывать его будут родные дедушка и бабушка если, конечно, родной матери он не нужен. С какой стати бабушка и дедушка предположили, что у них достанет на это сил и здоровья - одному богу известно.

Ольгина мать согласилась и сразу же потребовала у деда денег на прокорм Ольги, поскольку та "жрет за двоих", а этот второй не кто иной как дедов внук… или внучка, – добавила она что-то прикинув в уме. Дед на это резонно возразил – что "на хрена это ему нужно, кормить чужих девок. Вот предъявят ему внука, его он и будет кормить, а так - накося выкуси."

На том и порешили.

Так была определена в первый раз Митькина судьба.

 

Через неделю после Митькиного рождения, когда стало понятно, что жить на свете он останется, его мать - Ольгу, услали в деревню к тетке, от стыду... и больше он ее не видел. Единственное, что он мог зрить бессмысленными голубыми глазенками - была дедова культя, которой тот размахивал перед носом внука, рассчитывая его этим развеселить, да бутылка с козьим молоком, которую ему всовывала в рот бабка. Юридические вопросы подтверждения своего существования Митьку не интересовали.

Надо ли говорить, что все Митькино детство прошло на улице. Еще не научившись толком ходить, он уже ковылял к стае таких же полубеспризорных, ковырявшихся в куче грязного песка, оставшейся от какого-то строительства.

Кормились они с бабкиного огорода, да с дедовой пенсии. В теплый период дед подрабатывал в качестве сборщика вторсырья. Самыми счастливыми Митькиными днями были те, когда дед брал его с собой. Они ездили по поселкам на телеге, причем правил понурой клячей не кто иной как Митька, а дед шел сбоку и хриплым голосом кричал:

- Старье, тряпки, бутылки берем...

На дедовы призывные крики сбегалась окрестная пацанва, которая тащила деду требуемые тряпки и бутылки, а взамен получала шарик обмотанный фольгой с привязанной резинкой, либо такой же шарик, но уже прикрученный леской к палочке облитой сургучом.

Если его покрутить – он громко жужжал, и лучше этого жужжания ничего в мире не было.

 

Хранились сокровища в старом фанерном чемодане, куда Митька нечасто, но проникал. И тогда он мог жужжать сколько душе угодно, порождая в окружающем народе нездоровую зависть. И, то ли по причине этой зависти, то ли от природного остроумия и доброты, кто-то дал Митьке прозвище "нагребыш". В силу своей необразованности, а также малолетней чистоты и неиспорченности, Митька не понимал значения слова и охотно откликался. Но вскоре какая-то добрая душа просветила Митьку, и он впервые задумался о своих корнях. Без лишних сомнений он пошел к деду, который сидел под яблоней и радовался жизни, прихлебывая какое-то неважно пахнущее пойло.

Дед, находящийся в благодушном настроении, сорвал покров тайны с Митькиного происхождения и без утайки рассказал ему все подробности. Неясно какие выводы сделал из услышанного Митькин восьмилетний ум, но когда в следующий раз кто-то назвал его "нагребышем" – Митька без раздумий стукнул обидчика по голове тем, что попалось под руку. А под руку ему попалась пустая бутылка от народного напитка "Агдам", забытая кем-то под лавкой. Обидчик провалялся в больнице с сотрясением неокрепшего мозга около месяца, но что-то у него в голове все–таки сдвинулось, и после больницы он, в основном, сидел на лавочке и крутил воробьям дули. Митьку же забрали в милицию, составили протокол, передали для постановки на учет в детскую комнату той же милиции, да и выпустили.

Малолетка.

Маятник качнулся…

 

К удивлению окружающих в школе Митька учился хорошо. Хотя, честно говоря, никого это особенно не интересовало - учится чему-то там, да и ладно. К концу четвертого класса в дедовой хате появилась Митькина училка. Недоуменно оглядев убогое жилище, она принялась рассказывать о том, что у мальчика недюжинные способности и надо бы подумать, как помочь их реализовать, но, наткнувшись на дедов ошалело-нетрезвый взгляд, стушевалась, умолкла и быстро ушла, возмущенно стуча каблучками.

 

В уличной жизни Митька особого участия не принимал, держался поодаль. В демонстрациях доблести не участвовал в силу субтильного телосложения, но был весьма уважаем за другие качества. К концу шестого класса Митька перечитал практически всю школьную библиотеку и с удовольствием пересказывал пацанам подвиги пограничника Карацупы и мытарства отрезанной головы профессора Доуэля. Рассказчик Митька был отменный. Пацанам нравилось. Единственная повинность, от которой ему не удалось отвертеться - регулярные походы за боевой славой. Идея похода зарождалась, как правило, в субботу - после трудовой недели, когда утомленный ратным трудом рабочий класс начинал расслабляться. В процессе расслабления выяснялось, что кто-то там, нас - "вокзал", не уважает. Надо было срочно идти и вправлять "кому-то" мозги, поскольку, этого быть просто не могло. "Вокзал" обязаны были уважать все. Срочно организовывался крестовый поход, из которого возвращались уже поздно ночью - изрядно потрепанные, но несказанно довольные собой и уверенные, что "мы им дали". Другая сторона, как правило, считала так же. Впечатлений хватало на всю неделю до следующей субботы. В походах принимали участие все способные дать противнику в глаз. Единственным оправданием неучастия в походе была смерть рекрута. Даже физическая немощь не принималась в расчет и, более того, самым активным участником битв был Сильвер. Прозвали его так с легкой Митькиной руки, поскольку одной ноги у него не было - отрезало в детстве поездом, и он скакал на костылях. Но в драке ему равных не было. Он так орудовал своими костылями, что к нему просто боялись приближаться, и слух о нем уже давно разнесся по всему городу. Бойцовских качеств у Митьки не было, но выручала верткость и хорошая реакция. Уворачиваться от летящего кулака, Митька, как правило, успевал и возвращался из походов без особых увечий.

А в конце восьмого класса на Митьку свалилась удача.

Удача явилась в образе двадцатилетней Светки жившей на соседней улице. В свои двадцать, Светка успела побывать замужем и развестись. В силу веселости характера и любви к спиртному, была постоянно подозреваема мужем в супружеской неверности, бита неоднократно и, наконец, изгнана из супружеского гнезда после того, как муж, бегавший за добавкой, застукал ее со своим приятелем в весьма недвусмысленной позе.

Ее муж, двадцатипятилетний Витька, даже не стал троекратно кричать "Талак, талак, талак...", а молча вывел Светку за калитку дома, доставшегося ему от рано умерших родителей, поставил лицом на Восток, то есть в направлении дома родной ее мамы, и дал могучего пинка в то место, которым Светка имела обыкновение крутить. На этом семейная жизнь и закончилась.

Вот у неё Митька с парой друзей и сидел как-то за бутылочкой-другой, согласно культурно-развлекательной программе. Плавно разговор перешел на романтически-любовные темы и Митька начал пересказывать ей содержание недавно прочитанного "Собора Парижской Богоматери". Распаленное такой захватывающей историей Светкино воображение, по ходу рассказа, начало подыскивать поблизости какого-нибудь Квазимоду, которого она смогла бы осчастливить. Но из всех кандидатур оставалась только Митькина, поскольку два его приятеля тихо и незаметно приснули под монотонное бубнение.

Конец истории, я думаю, и так понятен. В самый подходящий момент приятели проснулись и засвидетельствовали факт, что Митька "развязался", о чем в тот же день стало известно всем близлежащим улицам.

Вечером того же дня к деду заявилась Светкина мать с заявлением, что Светку изнасиловали, а насильник был не кто иной, как Митька. И либо сейчас Митька со Светкой несут заявление в ЗАГС, либо завтра Светка с матерью несет заявление в милицию. Дед на все это махнул рукой, сказал: " Та няхай...", – и пошел к себе, под яблоню. Тем дело и кончилось. Брак не состоялся.

Случившееся событие подняло Митькин авторитет на недосягаемую для его сверстников высоту и с того времени Митькино участие в походах прекратилось. Его «нет» было вполне достаточным основанием.

Летом того же года дед помер. Бабка, некоторое время посидев у окошка, выглядывая что–то в одной ей ведомой дали, вскоре отправилась за ним. Хоронили их обществом – гробовых сбережений не оказалось. К смерти родни Митька отнесся философски: - Бог дал - Бог взял.

Тогда он впервые задумался о хлебе насущном, который где-то нужно было добывать. Походив по нескольким организациям, Митька понял, что на работу его не возьмут. Идти и клянчить себе какое-нибудь пособие он считал унизительным. Пока подкармливали соседи, но долго это продолжаться не могло.

Неожиданно случай улыбнулся Митьке.

Как-то вечером, в теперь уже Митькину хибару, ввалился отец его одноклассника, жившего неподалеку. На улице, за огромадный рост его называли просто – Лом. Лом был классным сварщиком. Работая бригадиром на заводе, в свободное время он шабашил. Отбою от клиентов у него не было, варить он мог все: отопление, решетки, ворота. Какой-то доброжелатель настучал в милицию о его нетрудовых доходах. Две недели кряду Лом горбатился на даче у начальника горотдела, но после этого, Лома вычеркнули из списков лиц опасных для государства, и он мог работать спокойно.

Лом уселся за стол, вытащил папиросу, закурил, пустил в Митьку густой клуб дыма и спросил:

- Ну и что делать будешь? Воровать?

- Не-а. Работать буду.

- Работник, - скептически хмыкнул Лом, - кто ж тебя возьмет? - помолчав, спросил - ты говорят, учишься хорошо?

- Хорошо...

- Ладно, мне толковые пацаны нужны. Пойдешь в подсобники на шабашки. Школу не бросать. Денег на прожитье заработаешь. Но с жиру не сбесишься. Филонить будешь - выгоню...

Так была решена Митькина судьба в очередной раз.

Маятник качнулся...

 

Два последних школьных года пролетели незаметно. Митька за это время обучился всем тонкостям сварного дела, стал своим человеком в бригаде, да и вообще, получил кучу всяких, на первый взгляд случайных, но в жизни крайне необходимых рабочих навыков. Полученный аттестат с достаточно приличными оценками позволял думать об институте. Лом сразу поставил вопрос ребром:

- Или будешь дальше учиться или к едрене маме...

Митька поступил на вечернее отделение. После первого семестра все уже знали, что это серьезный и надежный парень, которому можно поручить все что угодно. К концу первого курса Митька втюрился в частенько встречавшуюся ему в библиотеке блондинку и события начали развиваться таким образом, что через три месяца он был представлен ее родителям. Митьке устроили показательные выступления.

Оказалось, что семейка у нее... ой непростая.

 

Родители Лены, той самой блондинки, поженились еще в институте, а после окончания у Ленкиного отца началась головокружительная карьера. Специалистов с образованием не хватало, а хороших специалистов тем более, и через десять лет он уже возглавлял крупный завод. Ленкина мать, не работавшая после института ни одного дня, посвятила себя хозяйству и продвижению мужа по служебной лестнице. Все свободное время она была занята налаживанием контактов с женами городского начальства, встречами с местным бомондом, завязыванию и развязыванию различных интриг и политических хитросплетений. На все происходящее у нее был свой взгляд, и в одном она был уверена абсолютно, что ее муж, по натуре – тюфяк, и всем чего он добился в жизни, он обязан ей. В последнее время ее потащило в оккультные науки и астрологию. В происходящем она начала видеть некий тайный смысл, толковать который, опять-таки, могла правильно только она сама. Появление в их доме Митьки она восприняла, как тяжкое испытание, в первую очередь для себя. Будущее своей дочери она видела ярко и четко. Никакого Митьки в этом будущем не было. Все Митькины попытки произвести на нее хорошее впечатление были с негодованием отвергнуты. С первой встречи стало понятно, что ладу тут не будет.

Ленкин же отец отреагировал на Митьку спокойно и доброжелательно, а поговорив с ним полчаса на производственные темы, вынес вердикт: парень - что надо.

Так, с переменным успехом, развивались события в течении следующих восьми месяцев и тут, злополучный маятник, который носил Митьку по жизни от одной крайности к другой, опять начал свое движение.

 

… У одной из Ленкиных подруг был день рождения. Отметить его, по сложившейся традиции, пошли в ресторан, небольшой компанией из шести человек. В процессе вечера, когда все уже были изрядно подогреты, на Ленку положил глаз сильно подвыпивший рыжий парень из компании сидевшей за соседним столом.

Митька максимально деликатно попытался ему объяснить, что – номер тут не пройдет – и неожиданно получил в челюсть. Завязалась драка. В толкотне и суете, Митька увидел перед собой рыжеватый затылок обидчика, а на тумбочке, у колонны, стоящее без дела, знакомое с детства оружие - пустую бутылку. Недолго раздумывая, он схватил ее и, что было мочи, врезал по ненавистному затылку. Парень рухнул, как подкошенный. Мгновенно воцарилась тишина, круг расступился, а в зал уже входил, кем-то вызванный наряд милиции.

Маятник качнулся...

 

Судили Митьку по всем правилам юриспруденции.

На выездном заседании народного суда, которое проходило в актовом зале института, разгневанные обвинители в Митькином лице клеймили пороки современной молодежи. Не помогла ни хорошая характеристика с места работы, ни отзывы с места учебы. Правда, за рамками процесса остались два незначительных факта.

Первый заключался в том, что рыжий, уже благополучно залечивший свою голову, был сыном районного прокурора, и сверху была дана четкая и понятная команда – фас. Второй… – как ни странно, к тому, чтобы Митьке намотали на всю катушку, приложила руку Ленкина мать, бывшая в близких отношениях с председателем городского суда. Видимо таким способом она решила избавить дочь от недостойной ее партии и цели она достигла. Несколько обескуражило ее то, что, после оглашения приговора, родная дочь, откуда-то прослышавшая о кознях, повернула к ней зареванное лицо и в запале крикнула на весь зал:

- Добилась, дура… ну получи внука безотцовщину!

Так Митька узнал, что скоро станет отцом, и поехал в колонию строгого режима. К первоначальному сроку, прямо в лагере добавился еще один за ... да какая разница за что.

Первое время изредка приходили письма от Лома, из которых он узнал, что Ленка бросила институт, родила, и что у него теперь есть сын. Потом письма приходить перестали.

 

Вернулся Митька в родной город через двенадцать лет.

Пришел к дедовой хате, в которой жили незнакомые люди, непонятно как тут оказавшиеся. Митьку никто не узнал, да и трудно было узнать в этом поджаром волчаре с цепким взглядом глубоко запавших глаз, того жизнелюбивого Митьку. Он постоял, покурил, затоптал окурок и пошел незнамо куда.

К нему подбежал сопливый пацан:

- Дядя, а ты кто?

- Митька, - подумав, неуверенно сказал Митька и пошел прочь.

В тот же вечер, на вокзале, он познакомился с промышлявшей там шалашовкой Соней. По этому поводу выпили, и Соня пригласила его к себе домой. Жила она на другом конце города. Жила одна. Митька остался на ночь, а потом остался насовсем.

Они прожили полтора года... потом Соня как-то не вернулась. Утром Митька поехал разыскивать ее на вокзал. Оказалось, Соня вечером попала под проходящий товарняк. То ли сама свалилась пьяная, то ли толкнул кто... Бог его знает.

После этого Митька поставил на себе жирный крест.

Маятник качнулся...

 

Наследников у Сони не было и на ее дом никто не претендовал...

 

***

 

Пробуждение было мгновенным.

Переход от сна к бодрствованию занял не больше секунды. За эту секунду сердце сжалось от чего-то еще несвершившегося, но уже неминуемого, все тело покрыл липкий пот, горло, схваченное невидимой рукой, сипело, стараясь ухватить и протолкнуть в легкие хоть немного воздуха, озноб сотрясал все тело. Митька с трудом поднялся и покрутил головой, пытаясь сообразить где он. К горлу подступила тошнота. Такого с ним давно не было.

- Сука, Марат... отравил, курва, напрочь, - пробормотал Митька и, протянув руку, нащупал кружку с водой стоявшую на табурете. Потрясун колотивший его усилился, а от воды стало еще хуже. Тускло забрезжила мысль – в сапоге… я же принес.

Он с трудом поднялся. Судороги выкручивали мышцы. Митька упал на колени и пополз к входной двери. У входа он сунул руку в грязный, рваный сапог - есть. Митька вытащил из сапога бутылку, привалившись спиной к дверному косяку, ощупал ее и завыл от бессильной злости. Это было домашнее вино. Бутылка была заткнута резиновой пробкой. Надо же было так облажаться! Он вытащил пробку зубами и припал к горлышку. Вместе с теплой, отдающей кислятиной и плесенью влагой, в Митьку вливалась жизнь. Дрожь понемногу утихла, дыхание выровнялось, сердце перестало колотиться. Митька знал, что это ненадолго и надо что-то делать, но сил не было. Хотелось просто сидеть вот так, тихо и незаметно… и чтобы никто его не трогал и даже не видел… и он никого трогать не будет… и никто ему не нужен…

Митькина голова свесилась на грудь, и он захрапел.

 

...синеватая дорожка лунного света, пролегавшая от окна к Митькиным раскинутым ногам, внезапно исчезла, и Митька понял, что кто-то заглядывает в окно.

- Кто? Почему Тяпа молчит? - он с трудом разлепил веки и поднял голову.

За окном стоял мужик, в наброшенном на плечи плаще с капюшоном. Он протягивал вперед руки, словно силился что–то схватить или просил о помощи. И хотя лицо его скрывала тень - черная, непроглядная, из этой тени на Митьку строго смотрели два светящихся глаза, по небритому подбородку стекала слюна и пена, раззявленный рот пытался что-то выкрикнуть.

Митька нашарил бутылку и, что было сил, пустил в окно. Раздался звон разбитого стекла, глухо залаял разбуженный Тяпа. Митька утер пот со лба.

- Померещилось.

В последнее время Митька все чаще видел эти глаза. Рыжий неотступно преследовал его, не давая забыть о последней встрече.

 

...После того как Соня, вначале обрадованная тем, что у нее появился постоянный мужик и неделю выжимавшая из Митьки все соки, в предельно понятной форме объяснила, что «горбатиться до усеру и кормить его» она не намерена, Митька подался на рынок. Постоянной работы найти он и не надеялся, а подшабашить… – да епрст – этого добра тут было навалом.

Через пару дней он прибился к бригаде таких же социально-неустроенных и на кусок хлеба с кружкой пива зарабатывал регулярно. Кое-что перепадало и Соне. Однажды, выходя с приятелем из ворот рынка, он нос к носу столкнулся с рыжим. Тем самым, из-за которого отбарабанил свои двенадцать лет. Выглядел тот не блестяще: потрепанная одежда, сутулая худая фигура, характерный блеск глаз…

Диагноз Митька поставил с ходу – наркота.

Видимо в лице у Митьки, что-то изменилось, потому что приятель, уставясь на него, спросил:

- Ты чего? Деньги потерял?

Они прошли шагов десять, потом Митька спросил:

- Ты этого мужика… ну, который, сейчас мимо прошел, знаешь?

- Да так, в лицо. Пахан у него прокурором был, бабок немерено. Жил в свое удовольствие – тачки, девки, гульки… все можно, а потом на иглу подсел - еще кайфу захотелось. Ну и вот – маму родную продаст за ширку.

- А живет где? Часто тут бывает?

- Не знаю – да на кой он тебе? - потом заглянув Митьке в лицо. - Старые дела?

- Угу, старые.

С этого дня у Митьки появилась цель.

Месяц он следил за рыжим. Он узнал, что зовут его Николай, живет он сейчас на квартире, которую оплачивает его сестра, приезжающая из другого города. Выяснил круг связей, маршруты, распорядок дня, привычки.

Спешить Митьке было некуда. Зона приучила к осторожности. Единственное чего он боялся - столкнуться с рыжим нос к носу и спугнуть. Однажды это произошло, но рыжий, блаженно улыбаясь, скользнул по Митьке мутным взглядом и прошел мимо, не узнав. Сыграть так он бы не смог, в этом Митька был уверен.

Долгими ночами Митька курил и обдумывал план мести. Такой, чтобы каждый день этих двенадцати лет икнулся рыжему пидору. Поэтому такая банальщина, как превращение в калеку или убийство - отметалась сразу. Не стоило это Митькиной изуродованной жизни. Тут нужен был творческий подход.

 

***

 

Познакомиться с рыжим и войти к нему в доверие оказалось проще простого. Для этой цели Митька купил дури, забил пару папирос и как-то, расположившись неподалеку от рыжего, пившего пиво во дворе базарной забегаловки, закурил. Мгновенно, учуяв родной запах, тот сделал стойку, подошел к Митьке и вопросительно-жалобно промычал:

- Пошабим? У меня с бабками напряг. Я отдам.

Митька, без лишних разговоров, достал вторую "заряженную" папиросу и подвинул ему. Через пару дней история повторилась. Рыжий многословно и пространно извинялся за свою временную несостоятельность, но Митька без всяких рассуждений протянул косяк. В этот раз они уже разговорились. Потрепались о том, о сем, о жизни вообще и ее частностях и, в финале, договорились встретиться здесь же на следующий день.

На следующий день денег у рыжего не было. Митька купил ему пива и достал папироску. Рыжий изумленно вылупил глаза:

- Ты что, в Гуманитарном фонде работаешь?

- Грузчиком я работаю, Коля, грузчиком. А это... - Митька пренебрежительно махнул рукой на папироску, - это мне на халяву достается.

Глаза рыжего суматошно забегали. Он притиснулся к Митьке и, понизив голос, зашептал:

- Откуда? Расскажи. Я ж могила! Там присоседиться нельзя? А то, мне совсем худо, а денег нет. И сеструха не едет.

Чем старательней Митька уклонялся от ответа, тем сильнее разгоралось любопытство и интерес рыжего. Через несколько дней Митька раскололся и рассказал рыжему историю, как он случайно наткнулся на склад, в котором цыгане, держатели притонов, хранят товар, на случай облавы и прочих неприятностей. И чего там, в этом складе, только нет: и солома, и дурь, и кокнар... уже готовый.

От услышанного рыжего хватил столбняк. Только в лихорадочно засиявших глазах можно было видеть отблески этих несметных сокровищ.

- И это... что, можно взять? - заикаясь, спросил он.

- Понемногу, можно. Так, чтобы незаметно. Охраны там нет. Место нехорошее, потому и не ходит туда никто.

- Митя, братан! Покажи! Христом Богом прошу! Век на тебя работать буду. Что хочешь сделаю. Я же – художник классный. Очухаюсь, отработаю.

Митька начал объяснять насколько это опасно. Если цыгане прознают - конец обоим, у них разговор короткий - перо в бок. Но все было бесполезно. Наживку рыжий заглотил, аж по самые эти самые.

Идти договорились на следующее утро. Пораньше, часика в четыре, когда все еще спят.

 

Местом склада Митька выбрал бомбоубежище, расположенное на территории брошенной шахты. Место действительно было нехорошим. Две недели Митька наблюдал за входом и ни разу он не видел, чтобы кто-то пытался проникнуть внутрь. Поговорив с поселковыми пацанами, он узнал, что два года назад в бомбоубежище нашли труп мужика без головы и с тех пор, мужик так и ходит вокруг - ищет голову.

 

Встретились в четыре утра на конечной остановке трамвая.

Для того чтобы попасть сюда к четырем, Митьке пришлось встать в два часа и пешком топать через весь город. Но ради такого дела, он готов был не спать неделю. Жажда мести клокотала внутри и жрала Митькину душу, словно кислота. Он еще толком не представлял, что сделает с рыжим. Ясно он видел одно - мышеловка захлопнется, и рыжий будет в его власти. И никто ему не помешает.

Когда Митька подходил к остановке, рыжий уже стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и куря одну за другой пересушенные, полурассыпавшиеся "Примы". Оделся для такого случая он самым идиотским образом. На нем был длинный, до пят, плащ с капюшоном, прямо на тельняшку, неимоверно грязные спортивные штаны и сандалии на босу ногу. За один такой вид можно было схлопотать пять лет расстрела и слава Богу что по пути не попалось ни одного ментовского патруля.

 

Через полчаса они подошли к входу в бомбоубежище. Митька достал предусмотрительно приготовленную свечу и батарейку, с прикрученной лампочкой. Потянув на себя толстенную стальную дверь, Митька зажег свечу, отдал ее рыжему и вошел внутрь. Рыжий следовал за ним. Спустившись по ступеням вниз и пройдя по коридору, они оказались в большом помещении, угол которого был отгорожен толстой решеткой с встроенной дверью. Несколько дверей вели в комнаты по периметру помещения, но Митька сообразил, что если запереть рыжего в такой комнате – тот просто- напросто задохнется, поскольку вентиляция не работала. В большом же помещении воздух был, вентиляционная шахта находилась в углу, и днем из нее сочился слабый свет.

Рыжий испуганно осматривался, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в неверном свете пламени свечи. Наверное, он что-то почувствовал и свистящим шепотом начал уговаривать Митьку.

- Митя, пойдем отсюда. Не хочу, Митя. Давай...

- Все, уже пришли. Не гунди.

Митька толкнул дверь решетки, вошел внутрь. Рыжий следовал за ним.

- Где? Митя...

Митька сделал шаг назад и захлопнул решетчатую дверь. Вставить в петли заранее приготовленный и тщательно смазанный замок было делом секунды. Поворот ключа. Еще шаг назад – все.

Митька залился счастливым смехом.

 

Рыжий так ничего и не понял. Он подошел к решетке, свеча в его руке дрожала, удивленно посмотрел на замок.

- Митя, братан, ты чего? Зачем?

- Зачем? Судить тебя буду. Как ты меня со своим папашей судил.

- Митя. Ты что? Я никогда... никого..., - и вдруг он замолчал.

- Вспомнил, сучонок? - Митька поднес к своему лицу батарейку с лампочкой.

Рыжий обреченно кивнул головой.

- Ну, то-то же. Первое заседание завтра, в десять утра. Держи, чтобы с голоду не сдох, - Митька кинул сквозь решетку пару сухарей и бутылку воды. Затем он повернулся и направился к выходу, но внезапно остановился.

- Да, тут говорят, мужик убиенный ходит, голову свою ищет, отрезанную... так ты, если что, привет от меня передавай. И скажи ему, чтобы он тебя не трогал. С тобой я разбираться буду.

 

Когда он начал подниматься по ступеням, рыжий будто проснулся:

- Митя–я... не надо! Я не хочу! Да ты понима-аешь, меня же поломает…!? - его истошные крики сопровождали Митьку до самого входа.

Выйдя и тщательно прикрыв дверь, Митька постоял, прислушиваясь, затем подошел к выходу вентиляции, послушал там. Изнутри, еле слышно, доносился вой рыжего. Удовлетворенный Митька пошел к остановке, дождался утреннего трамвая и поехал на рынок.

Работать.

 

***

 

Целый день, пока Митька таскал ящики с пивом и коробки со всякими харчами, он напряженно думал. Думал о том, что же ему теперь делать с рыжим. Он был необычно молчалив и сосредоточен. На приколы подельников не отвечал и те, громко посовещавшись, решили, что Митька втихаря завел себе бабу, а та, убедившись в полной Митькиной несостоятельности, приделала ему рога от троллейбуса.

Вторая половина дня была посвящена живейшему обсуждению этого вопроса.

 

Внезапно, к вечеру, он понял, что ничего рыжему не сделает.

Все заранее придуманные варианты, при ближайшем рассмотрении, оказались чепухой, годной для приключенческих романов. Сейчас он представлял себе, как рыжий сидя там, в темноте, рисует себе картины скорой и неминучей казни, и у Митьки постепенно пробуждалось не то, чтобы сострадание, но ощущение неправильности происходящего, некоего душевного дискомфорта. А с душевным дискомфортом Митька жить не любил. Не мог он так жить. Он себя тогда плохо чувствовал.

Обдумав все это и приняв решение сегодня же отпустить рыжего, он с облегчением вздохнул и пульнул в своих, вконец распоясавшихся корешей, длинным забористым матюком. Те радостно загомонили:

- О гля...! Проснулся! А ты говорил зомби.

- Да это не я. Я говорил, ему яйца трамваем отрезало…

Обычный базарный разговор.

 

Вы будете смеяться, но ангел, сидящий на левом Митькином плече - отвлекся. Может, по малой нужде отошел или на переподготовку вызвали.

 

Окончательно Митька пришел в себя от истошного визга:

- Я же вам, как людям, доверила! Я же вас, сволочей, пою-кормлю! И вы же, твари, у меня воровать? Сема, смотри, чтобы ни один не ушел! Пусть с ними милиция разбирается!

Орала заведующая магазином Раиса, или как ее называли между собой грузчики - Репа. Ее круглое, покрытое каплями пота лицо и без того от природы красное, раскалившись от праведного гнева, было сейчас малиновым. Репа, кабинет которой находился у задней двери магазина, на минутку выглянула в торговый зал, а, вернувшись, обнаружила, что дверь незапертого сейфа распахнута и оттуда исчезли восемнадцать тысяч рублей. Почти вся дневная выручка. В первую очередь подозрение пало на грузчиков, таскавших ящики как раз мимо двери ее кабинета.

Здоровенный мордоворот Сема, совмещавший функции вышибалы, охранника и секс–символа Репы подошел к ним, окинул "бригаду" недобрым взглядом и внятно с угрозой произнес:

- Зовите, Раиса Николаевна. Никуда они не денутся. Пригляжу.

В руках у него была резиновая милицейская дубинка и то, что он ею воспользуется, ни у кого сомнений не вызывало.

Через три минуты подоспевший наряд уже обыскивал подозреваемых. Обыск ничего не дал. Денег не было. Тогда сержант, руководивший операцией, махнул рукой:

- В отделении разберемся.

Для конвоирования задержанных в отделение, чтобы они не растворились в базарной толпе, им надели наручники. Причем, левую руку одного, соединили с правой рукой другого и такой праздничной колонной повели через главные рыночные ворота. Митька шел и бурчал себе под нос десятки раз слышанную тут же песню "Наутилуса"

…Скованные одной цепью

Связанные одной целью.

Ближайшее будущее не сулило ничего хорошего.

 

Их не стали рассаживать по разным камерам, вызывать поодиночке на допрос и устраивать очные ставки. Разных камер в отделении не было. Был "телевизор" - камера с окошком, в которую сажали серьезных преступников, и был решетчатый "курятник" – куда помещали притаскиваемых не в меру ретивыми сотрудниками бродяг и всякий базарный сброд. От бродяг плохо пахло, взять с них было нечего, и от них старались поскорее избавиться, поэтому "курятник" чаще всего пустовал.

Митьку с подельниками определили в "телевизор", предварительно еще раз обыскав и забрав все, что находилось в карманах. Сигареты, правда, оставили.

Закурили и уселись на корточки вдоль стены. Помолчали.

Первым нарушил молчание, щуплый Сепень. Откуда взялась такая погремуха и что она означала, никто не знал. Сепень да Сепень.

Шмыгая носом, он пустился в рассуждения.

- Гадом буду, это Сема. Я видел, он под кабинетом кружился.

- Вот иди и расскажи это ментам. А они тебя отпустят, и медаль дадут, - хмуро посоветовал ему Гена.

У Гены был скверный характер и за всяческие попытки прилепить ему какую-либо кликуху, он без раздумий бил в морду.

- А ведь, это на нас повесят, - произнес сосредоточенно молчавший Митька.

Как дольше всех сидевший, он пользовался в бригаде неизменным уважением, и возражать ему никто не стал.

 

С грохотом открылась дверь, в проеме возник дежурный. Все встали.

- Выходи, - дежурный указал на Сепеня и тот понуро побрел к двери.

Часа через два забрали Гену. Сепеня в камеру не возвратили.

- Ломают, суки, - подумал Митька. Из них троих Сепень был самым слабым. Естественно, менты с него и начали.

Еще через час вновь загремел замок. Когда его вели по коридору, Митька увидел, что Сепень и Гена сидят в "курятнике", следов побоев не видно, что, впрочем, ни о чем не говорит. Что-что а бить, не оставляя следов, менты умели.

Он вопросительно вскинул на них голову, и тут же получил ощутимый удар по почкам от идущего сзади дежурного.

- Куда смотришь, падло?

- А куда мне смотреть?

- На хрен себе смотри, - они прошли по коридору и вошли в кабинет.

 

На пытошную было непохоже. Никаких пятен на полу. Стул посередине, стол у окна. За столом сидел молодой лейтенант.

Лейтенант с любопытством взглянул на Митьку, указал ему на стул, отпустил дежурного и придвинул бланк протокола допроса. Поднялся, достал из пачки сигарету, подошел и протянул ее Митьке. Дав прикурить, пачкой приподнял рукав Митькиной майки и оглядел замысловатую татуировку.

- Чалился? По какой?

- Так в деле же есть, гражданин начальник, - все лагерные премудрости мгновеннно всплыли из каких- то неведомых уголков памяти.

- Ладно, разберемся. Я вот тут, думаю, как бы нам с вами по-хорошему это дело закрыть? - лейтенант закурил и пустил клуб дыма в Митьку.

- Ага. Ты, стало быть, "добрый следователь", - подумал Митька, а в голове у него, как счетчик таксомотора щелкало правило номер один: "Не верь – не бойся – не проси. Не верь – не бойся – не проси".

- Так и я об том же, гражданин начальник. По-хорошему, да по-доброму - мы ж, с дорогой душой…

Митькино юродство на лейтенанта впечатления не произвело.

- Человек ты, судя по всему, опытный. Я тебе просто напомню некоторые особенности законодательства, - он помолчал, давая Митьке осмыслить, затем продолжил.

- То, что деньги вы вернете, я не сомневаюсь. Куда вы денетесь с подводной лодки. Весь вопрос только – как… Вернете сейчас, по–хорошему - дело я закрою, я его, собственно, еще и не начал. И все. В противном же случае – организованная группа, ты, видимо – руководитель, заранее продуманное и подготовленное хищение в особо крупных размерах. Ощущаешь, что тебе горит? Да еще с рецидивом.

Митька ощущал. Он знал, что лейтенант врет, и что самое лучшее в его положении молчать. Авось, пока молчишь, что- нибудь да переменится. К примеру, землетрясение случится.

После задушевной беседы, его отвели в "телевизор", где уже сидели Сепень и Гена. Больше их в этот день не трогали.

О рыжем Митька вспомнил только ночью. Не до рыжего ему сейчас было....

 

На следующий день, в знакомый кабинет привели сразу всех троих.

Кроме лейтенанта в кабинете был еще какой-то капитан и Репа.

- Заявление притаранила, - подумал Митька. Однако на столе никаких бумаг не было.

- Итак, вы не изменили своего решения, Раиса Николаевна? - обратился лейтенант к Репе и та, насупясь, отрицательно мотнула головой.

Лейтенант объявил подозреваемым, что, в соответствии со статьей такой-то, они могут быть свободны, вызвал дежурного, и им вернули мелочь, вывернутую из карманов. Митька не верил своим ушам.

Вместе с Репой они вышли из отделения.

- Значит так, орлы, - обратилась к грузчикам Репа, - разобрались мы, по-свойски. К вам у меня претензий нет. Свободны. На работу ко мне больше не ходить.

Репа села в стоявшую рядом белую "Ниву" и укатила.

Бригада переглянулась. Такого поворота никто не ждал.

 

Уже потом Митьке рассказали, что хитрая Репа сообразила - деньги должны быть где-то в магазине. Слишком мало времени было у вора, чтобы вынести их. Заперев вечером магазин, она принялась обыскивать каждый закуток и нашла-таки. В туалете, в окошке для вентиляции. Остальное было делом техники. Подменив пакет на такой же по размерам, Репа вымазала его масляной краской, которая не сохла трое суток, благо воняло по всему магазину - делали косметический ремонт. За туалетом она приглядывала сама, через полуоткрытую дверь кабинета.

И что вы думаете? Прямо с утра, вошедший туда Сема, вылетел, старательно пряча руки. Воды и растворителя в туалете не было.

О чем потом разговаривала Репа со своим милым на протяжении двух с лишним часов, осталось тайной, но больше Сему в магазине не видели.

 

Посовещавшись, бригада решила сегодня на работу не ходить. Многовато будет впечатлений для одного дня. Попрощавшись, они направились каждый в свою сторону. Митька с облегчением вздохнул и направился к трамвайной остановке.

Через час он уже стоял перед дверью бомбоубежища. Конечно, плохо, что сегодня нет ни батарейки, ни свечки. Ну да ладно, не заплутает. Спички в кармане и там же он нащупал ключ от замка.

Он открыл дверь, прислушался. Внутри было тихо.

Спустившись по лестнице вниз, Митька, подсвечивая себе спичкой, пошел по коридору. Дойдя до большого помещения, позвал:

- Николай, - ответа не было.

- Ушел, - с облегчением подумал Митька, - видать замок открыл.

Он подошел к решетке, зажег спичку. Замок висел на месте, целехонек. Митька начал всматриваться вглубь решетки и вдруг понял, что справа, на уровне глаз, он видит висящий сандалет. Митька зажег еще одну спичку – сандалет висел на ноге. Митька поднял глаза к потолку…

Наверху, уставясь на Митьку выпученными глазами, висел рыжий.

Его оскаленный рот словно силился что-то сказать, растопыренные руки сжимали решетчатые прутья. Видно рыжий, ища выход, забрался под потолок, просунул голову в квадрат стальной решетки, а тут... толи нога соскользнула, а может, ломало его без дозы.

Митька, пятясь задом, отступил обратно в коридор. Рыжий, казалось, провожал его глазами. Добравшись до лестницы, Митька, что было мочи, понесся вверх по ступеням. Он не боялся мертвых, но чувствовал себя сейчас очень и очень неуютно. Сознание того, что он виноват в смерти рыжего давило, и Митька старался как можно скорее уйти с этого места.

Добравшись домой, он достал купленную по пути бутылку водки и осушил ее в два приема. Не закусывая.

За упокой души…

 

***

 

Из разбитого окошка потянуло прохладой и Митьке стало чуток полегче. За окном уже серел рассвет. Должно быть, пятый час утра.

- Сука, Марат, - опять повторил Митька, кряхтя, поднялся с пола и, держась за стену, с трудом вышел на крыльцо.

Он уселся на ступеньки и попытался несколько раз глубоко вдохнуть. Закружилась голова. Прохладный воздух резал легкие и выходил из них перегарной вонью. Подошел Тяпа, ткнулся головой в колени. Тяпа был беспородный кобель с каплей немецких кровей, доставшийся ему в наследство от Сони.

- Жрать хочешь? - участливо спросил Митька.

Впрочем, вопрос был чисто риторический. Пропитание Тяпа добывал себе сам, обходя каждый день поселковые помойки и обхаживая, между делом, бродячих сук. Однако каждый вечер он возвращался домой, забирался в старую рассохшуюся будку и спал там до следующего утра. Изредка, когда было настроение поговорить, Митька приглашал его в дом, угощал каким-нибудь деликатесом, вроде колбасных обрезков, наливал себе стаканчик и в сотый раз рассказывал о незадавшейся жизни. Тяпа был идеальным слушателем. Устроившись у Митькиных ног, изредка постукивал хвостом по полу, участливо смотрел карими глазами, в нужных местах поскуливал и никогда не перебивал.

Нужно было как-то спасать положение. Спасение жило на соседней улице. Звали спасение – Балдоха. Это была пятидесятилетняя, толстая, рыхлая тетка, торговавшая самогонкой. Балдоху люто ненавидели все окрестные бабы за то, что самогонку она отпускала их непутевым мужьям не только за деньги, которых у тех никогда не было, но и за всяческую, домашнюю утварь. Нередки были сцены, когда очередная пострадавшая, обнаружив пропажу любимой кастрюли, неслась к Балдохе и устраивала скандал, разносившийся далеко окрест. Иногда это помогало, и тогда победительница возвращалась, торжественно неся в одной руке кастрюлю, а другой, волоча своего "кормильца", иногда – нет, и тогда крики долго носились над поселком. Мужики тетку уважали за качество самогона и покладистый характер, за что и прозвали Балдоха, что в переводе с "фени" означало - Солнышко.

Митька знавший, что кредит у Балдохи исчерпан – период безденежья длился уже давно – вошел в дом, снял со стены часы-ходики, опять-таки оставшиеся от Сони, и направился в пункт "поправки здоровья".

Идти пришлось долго, поскольку Митькино сердце, пошаливавшее в последнее время, несколько раз норовило то ли остановиться, то ли выпрыгнуть из груди на волю. Тогда Митька тоже останавливался, судорожно хватая ртом воздух и ощущая, как страх смерти всплывает откуда-то снизу, заполняя все Митькино нутро. Потом – отпускало, и он продолжал нелегкий путь.

Балдоха не спала. Митька столкнулся с ней у калитки в момент, когда та выгоняла на улицу уток, целый день ковырявшихся у двора. Балдоха, не задавая лишних вопросов, молча взяла из Митькиных рук часы, толкнула его в калитку и, проведя в летнюю кухню, налила стограммовый стаканчик.

- Только бы пошла. Помоги Господи, - думал Митька, пытаясь не расплескать доверху налитый стакан. Он не знал можно ли обращаться к Господу за помощью в таких случаях, но больше обращаться было не к кому.

 

- Ух.... проскочила, - Митька пожевал огурец, услужливо подсунутый Балдохой и, оживая, глубоко вздохнул.

Самогонка, посеянная на старые дрожжи, мгновенно затуманила сознание и все, что было полчаса назад, отошло куда-то в далекое прошлое. Знавшая дело Балдоха уже несла бутылку, заткнутую бумажной пробкой и выпроваживала его из кухни.

- Иди милок... иди. Вас много, а я одна. Сейчас косяком потянутся. Иди не занимай место.

И точно. В калитку уже входил очередной клиент....

 

Через час Митька был на рынке. Работать он не собирался. На сегодня было назначено более важное дело. Протолкавшись сквозь толпу, он прошел в самый конец рынка, на место давешней "гульки". Здесь и держал свое заведение Марат, жаривший шашлыки непонятно из какого мяса и торговавший "паленой" водкой, которой Митька и траванулся. Вчера они отмечали удачную операцию – реализацию раскопанных под терриконом, на бывшей свалке завода, электродвигателей. Как всегда, на халяву, сбежалась куча знакомых и незнакомых. И чем дело кончилось, Митька, честно говоря, даже и не знал. Последнее что он помнил – была худая, базарная шныряла в рваных джинсах, взгромоздившаяся к нему на колени и внушавшая:

- Митя... сыночек... не пей. Послушай мать.

При этом она регулярно целовала Митьку в макушку и, так же регулярно, подставляла стакан Сепеню, исполнявшему функции капельмейстера.

- Мамка нашлась..., - тупо глядел на нее Митька, уже не соображавший, что мамке лет меньше, чем ему. Радости от встречи с мамкой он не испытывал.

 

- Митя–джан! Здорово! - восторженно закричал увидевший его Марат, занятый разведением огня в мангале.

- Как настроение? Как самочувствие? Болеешь? Сейчас поправим..., - он направился в кильдым.

- Э-э... Марат. Не надо, я так посижу. У меня немного есть, - Маратовой водке Митька больше не доверял.

Он прошел в самый дальний угол, уселся за стол и там просидел до трех часов дня. Периодически он прихлебывал из бутылки. Кто-то подходил, что-то говорил, он что-то отвечал, проделывая все это чисто автоматически.

В три часа Митька заснул.

 

Но ровно через два часа он проснется.

Проснется и пойдет к киоску Веранды. Пойдет, повинуясь колебаниям маятника. Колебаниям, над которыми никто не властен…

 

***

 

С устройством "макарова", Митька, до этого никогда оружия в руках не державший, разобрался довольно быстро. Засунув его сзади в штаны и прикрыв свитером, он быстрым шагом направился подальше от рынка и милиционера с пробитым "умом". Митька понимал, что времени - мизер. Через пару минут, отставший мент найдет своего напарника и сообщит по рации о происшедшем. Тут же запустят какую-нибудь операцию "перехват" или как там это, у них называется. Установить личность - пара пустяков. Веранда знает, у кого он работал, а там найдут домашний адрес. Значит, домой нельзя. Фотографии Митька в обозримом прошлом не делал. Сообразят, найдут старую из дела, а пока разыскивать будут по словесному портрету. Первым делом перекроют центр и все выходы к вокзалам и дорогам. На попутку с такой рожей ему не сесть, да и чесать на постах будут по полной программе. Конечно, самое лучшее – добраться до железки и залезть в какой-нибудь товарняк. Но это уж, как повезет.

Митька шел, стараясь держаться как можно естественнее и не рисоваться особо на улицах. Проходных дворов хватало. Так медленнее, но вернее. Подходя к центральной улице, он увидел на перекрестке стоящие рядом милицейские машины, а возле них, внимательно стригущих взглядами по прохожим, патрульных. Митька попятился в находившийся рядом подъезд. Не заметили. Конечно, можно попробовать отсидеться где-нибудь на чердаке или в подвале, но, с недавних пор, все подобные места стали закрываться на замки. Да и жители, увидев прячущегося человека, тут же вызовут ментов. Отпадает.

Митька стоял в подъезде и курил одну за другой сигареты, так и не решив, что же предпринять. Мимо, окинув недобрым взглядом, прошла старуха с мусорным ведром. Через пару минут она, уже возвращаясь назад, остановилась напротив Митьки и спросила:

- А вам кого?

- Николаева мне, Степана, с третьего этажа, - ответил Митька первое, что пришло на ум. А про себя подумал:

- И не сидится ж тебе, курва старая. Внуки бы вынесли твои помои.

- Нету здесь таких. Я тут всех знаю, - уверенно произнесла старуха и выжидательно уставилась на Митьку, давая понять, что стоять она будет до тех пор, пока тот не уйдет. Митька молча пошел к выходу из подъезда. Выйдя, увидел машины на том же месте и повернул в другую сторону.

Он уже входил в широкий проход между домами, который вывел бы на другую улицу, как вдруг рядом раздался скрип тормозов, и из остановившегося УАЗа выскочил вооруженный автоматом милиционер.

- Стоять! Документы! - скомандовал он, всматриваясь в Митькино обличье.

Раздумывать было некогда. Митька рванул вбок, стараясь, чтобы густо посаженные тополя, прикрывали от смертоносного жала «калашникова». Сзади услышал лязг передергиваемого затвора. Грохнул выстрел...

- Предупредительный… вверх, - подумал Митька, - у них так по инструкции положено.

Спасительный угол был совсем рядом, сзади взвыл мотор УАЗа. За углом вниз вела узкая бетонная лестница. Машина тут никак не пройдет, но бегать эти парни тоже умеют. В подтверждение, сзади раздался топот и крики:

- Стой! Стрелять буду!

Митька заскочил во двор какой-то конторы забитый строительной техникой, перемахнул через забор… еще двор… еще забор… собаки… еще забор. По левому плечу словно стегнули стальным прутом, и тут же он услышал звук очереди. Митька, в горячке еще не чувствовавший боли, заскочил в какую-то калитку и оказался перед толпой пацанов, вениками подметавших пыльный асфальт. Это был детский дом.

- Дядя Митя! Здорово, - один из подметал выступил вперед. Это был Толик, которого бабка сдала в детский дом при живых родителях, лишенных прав на управление собственным сыном. Толик был частым гостем Митькиной бригады. Детдомовского рациона ему не хватало, а может – отнимали, и Митька подкармливал вечно голодного мальчишку. Иногда тот приходил с друзьями и, стараясь отработать харчи, хватался за ящики.

Бригада пацанов к работе не допускала - ящики были тяжелые.

 

- Это за тобой, дядь Митя? – оглядывая плечо, спросил Толик.

Митька молча кивнул.

- Леха! Дуйте к воротам, направьте их куда-нибудь.

Толик схватил Митьку за рукав и потащил к сараю, стоявшему в углу двора. На сарае висел замок, но Толик, быстро ковырнув его, распахнул дверь и втолкнул Митьку внутрь. Полутемный, набитый всяким хламом сарай, был, конечно, ненадежным убежищем, но выбирать было не из чего. Митька присел на ящик и затих прислушиваясь. Через минуту он услышал мужские голоса и пацанячий гомон. Он выглянул в щель....

Во дворе стояли четверо вооруженных милиционеров, окруженных толпой наперебой что-то орущих и тычущих пальцами на улицу пацанов. Один из милиционеров прошел по двору, внимательно всматриваясь в свежеподметенный асфальт. Он подошел к сараю, подергал замок и тут с улицы раздался крик:

- Есть, нашел кровь... сейчас достанем!

Менты исчезли. Митька перевел дыхание.

Минут через десять щелкнул замок и вошел Толик с двумя пацанами.

- Ушли они дядь Мить. Совсем ушли, я смотрел.

Правой рукой Толик зажимал ладонь. С ладони сочилась кровь.

- А это что? – указал Митька.

- А-а… стеклом порезал, - сияющие Толькины глаза выдавали гордость за свою сообразительность.

- Да-а, Толян… мозга у тебя… следы делал?

- Дядь Мить! Он себя стеклом по ладони писанул и кровянил там по тротуару, вроде – ты туда побежал, - объяснил словоохотливый конопатый.

- Спасибо, здорово придумал, - Митька устало откинулся к стене.

 

О том чтобы выйти сейчас и думать было нечего. Еще хорошо, что пуля прошла вскользь. Но одежда вся была в Митькиной крови. Пересидеть здесь до ночи? Но ночью каждый человек на улице, как на ладони. Заметут в два счета. Идти надо было часов в десять, так, чтобы и прохожие еще попадались и не очень людно было. Ну, а на крайний случай… – Митька пощупал "макарова" за ремнем брюк, – мы тоже не беззубые.

 

Вечером, когда в детском доме дали отбой, прошмыгнувший на улицу Толик открыл замок, и Митька вышел. Толик притащил ему кусок хлеба, сосиску и пирожок.

- На, дядь Митя, пожуй...

Голода Митька не испытывал, но обижать пацана отказом не хотелось и он, по–честному, разделил с ним принесенную еду.

- Ну, давай, Толик. Спасибо тебе и ребятам спасибо, – пожал узкую ребячью ладонь и пошел к калитке.

- Удачи, дядь Мить, - раздалось сзади.

Что-что, а удача Митьке сейчас – ой как была нужна.

 

Первым делом, подальше от центра. Завидев свет фар, Митька тут же заскакивал в подъезд или во двор и пережидал, пока очередная машина проедет. Среди проезжавших попадались и милицейские УАЗы. Но в целом, пока все складывалось благополучно. И тут, задремавшая было судьба, приготовила очередной сюрприз.

Пробираясь по длинной полутемной улице, которая раньше славилась тем, что на ней селилось городское начальство, Митька, завидев очередные фары, шмыгнул во двор хрущевской двухэтажки. Притаившись под развесистым кленом, он переждал, пока машина проехала, и уже собрался было выходить, как вдруг в глаза ударил свет фар и тут же раздался голос:

- Ба–а… ну мы долго будем ждать?

Возле девятки стояли парень с девушкой и, задрав головы к балкону второго этажа, ждали ответа.

- Несу... уже несу, - из подъезда вышла дородная толстая женщина. В руках она держала корзину.

Митька в изумлении огляделся.

Вот это номер. Он старательно обходил это место все последние годы и… надо же было попасть сюда, именно сейчас. Это был Ленкин двор. А толстая женщина была не кто иная, как его несостоявшаяся теща. Сильно изменившаяся, постаревшая и обрюзгшая, но несомненно - она.

- Валерочка, передай маме, что завтра мы вас ждем к восьми часам, - голос был тот же, приторно–юродивый, каким законченные дуры разговаривают с маленькими детьми.

А стало быть, этот парень… этот Валера – его сын?

Ведь Лом тогда писал, что Ленка родила. И по годам подходит.

 

С трудом переставляя ноги, не сознавая, что делает, Митька направился к машине. Свет фар резал глаза, и он прикрылся рукой.

- Ты посмотри, бомжи проклятые, порасплодились, проходу от них нету! Пошел отсюда, я сейчас милицию вызову. Пошел, я сказала! Ты что, оглох? - Ленкина мать быстрым шагом направилась к подъезду, демонстрируя свою решимость, но Митька ее не слышал.

Он шел туда, к Валерке. Ему ничего не надо. Только посмотреть и все.

Он подошел к машине. Валерка стоял не двигаясь и прикрывал собой девушку притихшую сзади. Теперь Митька уже хорошо видел лицо. Он был очень похож на мать, но, что-то неуловимо знакомое, что-то от того Митьки виделось ему в этом лице.

- Валера… - севшим голосом просипел Митька.

- Слышь… мужик. Шел бы ты отсюда, по-хорошему. Вони от тебя, как от помойки. На вот, держи... похмелишься, - Валера достал из кармана смятую десятку и брезгливо швырнул под ноги Митьке.

В горле у Митьки что-то булькнуло, ноги подогнулись, и он осел на землю.

Валера усадил в машину подружку, сел сам, завел двигатель, ловко объехал сидящего Митьку и исчез.

 

Сколько он так просидел, Митька не знал. Чувство времени исчезло напрочь. В голове проносились какие-то обрывки воспоминаний. Он сидел, тупо глядя на валявшуюся перед ним бумажку. Внезапно до него дошло, что с улицы доносится приближавшийся шум мотора и, скорее всего, это значило, что угрозу свою Ленкина мать выполнила.

Митька поднялся, вышел из двора и увидел приближавшийся УАЗ.

- Вот он, тут, за забором, - Ленкина мать с балкона руководила операцией.

Митька выхватил из-за пояса "макарова" и выстрелил в ту сторону, не целясь. Звякнуло стекло, УАЗ остановился.

- Убивают..., - донесся истошный визг с балкона и Митька побежал.

 

УАЗ следовал в отдалении, держа его в свете фар. Милиционеры, не желая подставляться под пулю, вызывали по рации подкрепление, а Митька бежал, сжимая в руке пистолет. Он несся по темным улицам. Редкие прохожие шарахались от него, чуя недоброе, а он слышал… слышал – как со всех сторон приближается вой сирен, чувствовал шкурой, как сжимается кольцо, как жесткие пальцы погони тянутся к глотке. Митька не осознавал куда бежит, но вдруг, увидев перед собой железнодорожное полотно, понял, к чему он бессознательно стремился.

Перебравшись через железку, Митька оказался в том самом поселке, где началась его жизнь.

Еще улица, еще одна… знакомый забор, калитка и вот она… дедова хата. Света в окнах не было. То ли хозяева спали, то ли тут сейчас никто не жил - Митьку это нисколько не интересовало. Уже не спеша, он прошел по двору и, подойдя к дедовой яблоне, уселся на землю.

Ко двору, завывая сиренами, подлетело сразу три машины, он видел, как в свете фар, пригнувшись, бегают омоновцы, занимая удобные позиции.

Для острастки выстрелил пару раз поверх голов и понял - все. Отсюда он уже не тронется. Некуда. Да и смысла нет.

Сдаваться Митька не собирался. То, что вышка обеспечена, он знал наверняка. Так к чему тянуть?

 

Единственный выбор, который оставался – был невелик. Разобраться с жизнью самому или выйти под пули омоновцев. В том, что у них приказ стрелять на поражение, сомнений не было. Митька повертел "макарова", приложил к виску, потом засунул в рот.

Нет, противно как-то.

Левой рукой нащупал бешено колотившееся сердце, приставил пистолет и нажал на спуск...

 

На какой–то миг он снова стал маленьким и увидел себя едущим на телеге… и как тогда он управляет лошадью, сбоку идет дед, в руках Митьки бесценный шарик из фольги, и он жужжит… жужжит… жужжит…

Маятник качнулся в последний раз… и замер.

 

******************************************* *****************

Освобожденная монада рванулась ввысь.

Вылетев за пределы стратосферы, она оглянулась, чтобы бросить взгляд на эту голубую планету, где так неудачно прошла очередная командировка, эта никчемная и никому не нужная жизнь.

Монада в сердцах плюнула и понеслась вверх.

В чистилище.

Отмываться...

 

27 августа 2001