Их судьбы, как вырванные с корнем деревья, влекомые горной рекой, встретились в неровном течении жизни и соприкоснулись ветвями желаний, привычек и надежд.

 

Груз пережитого корнями, прихваченной землей и булыжниками, тянул и вниз, и в стороны, и случайный водоворот легко мог отшвырнуть их друг от друга.

 

Летела вперед стремнина жизни. Равнодушная, своевольная и непредсказуемая.

 

**

С началом осени, когда начало холодать, несколько раз он замечал на Женечкином кресле старенький, аккуратно починенный свитер. Как-то, случайно сев около него, Евгений обратил внимание, что свитер, во-первых, пахнет Женечкой, а, во-вторых, не холодный на ощупь. Немного подумав, свел концы с концами и поинтересовался:

 

-Женечка, у меня ощущение, что ты ходишь дома в этом свитере, а перед моим приходом снимаешь его?

 

Женечка чуть смутилась.

 

-Да, ты прав.

 

-А пииичему?- настырно спросил он.

 

Женечка не хотела отвечать. Ей был неприятен этот разговор. Она немного замешкалась, очевидно, прикидывая, не обидит ли его такой ответ, но все-таки решилась:

 

-Знаешь, давай я не отвечу. Может быть, когда-нибудь, я расскажу тебе, в чем дело, - помолчала, подумала. – А, может, и нет.

 

И тут же заговорила, защебетала о чем-то другом. Насупившийся Евгений, пожалуй, впервые за все время их знакомства, не вслушивался в слова.

 

Он искал объяснение и этой странной манере Женечки, и наличию этого ветхого одеяния, и, главное, нежеланию объяснить свое поведение.

 

**

 

Дети были почти взрослые. Вот это малое и совсем незвучное "почти" меняло все. Ему казалось, что они уже не нуждаются в постоянной опеке, и он может углубиться в себя, посвятить своим собственным интересам хоть малую толику времени. А они так не думали. Погруженные в свои дела и интересы, высовывая из них на краткие мгновения головы, они тут же отыскивали глазами отца. И были очень недовольны, если вдруг замечали, что он в это время занят собой, а не сидит и не ждет, когда подрастающее поколение обратит на него внимание. Папа должен был быть всегда дома и ждать, когда на него обратят внимание, как на любимую игрушку. Которую небрежно спихивают в дивана, когда она мешает разлечься как хочется, но потом спохватываются, и принимаются целовать, извиняясь за причиненные неудобства. До определенного времени это его даже и не очень-то напрягало. Он всегда уделял очень много времени детям, но потом его допек детский эгоизм, и он взорвался.

 

-Вы уже достаточно взрослые, чтобы не приходить домой всю ночь. Вы уже достаточно взрослые, чтобы приводить домой подружек на всю ночь. Вы даже уже достаточно взрослые, чтобы зарабатывать себе на карманные расходы. Кстати, это небольшая часть вашей самостоятельности, которая мне нравится. Но почему вы совершенно не думаете обо мне? Я отлучился на несколько часов, так кто-то из вас обязательно начнет доставать меня по мобильнику. Я же не звоню каждые пять минут вам по вечерам, тем более что вы предусмотрительно отключаете свои телефоны.

 

Близнецы переглянулись. Младший фамильным жестом почесал кончик носа.

 

-А ведь прав отец... Как думаешь, Старший?

 

-Прав, Малыш... Может, отпустим его на свободу?

 

-Отпустим, но это будет ему дорого стоить...

 

И братья с ревом бросились на отца. Завязалась обычная потасовка, в которой не было победителей и побежденных, а было трое сопящих, рычащих и пихающихся мужиков, маскирующих этим несколько стыдное, на их взгляд, желание пообниматься.

 

Дети взрослели, он, наверное, старел, но пока это еще не очень ощущал. И лишь когда пацаны засобирались в армию, он, трудно сознаваясь себе в этом, почувствовал, что паникует. Умом понимал, что сорок с гаком для мужика не возраст, но опять, в очередной раз, ломается привычный уклад жизни, и он остается один. Уже совсем один. Все это доходило до него не сразу, складывалось кусочками мозаики. Но когда впиталось в ощущения, он поймал себя на мысли, что впервые за долгие годы иначе стал смотреть на женщин. Не просто выбирал партнершу "на предмет потрахаться", или, выражаясь высоким штилем, "объект сексуального вожделения", а как-то пытался высмотреть, не подойдет ли привлекшая его внимание особь для дальнейшей жизни. И когда это промелькнуло в мыслях впервые, грустно усмехнулся в седеющие усы - да, брат, стареешь.

 

**

 

Женечка привлекала к себе его внимание в библиотеке. Он сразу же обратил внимание на симпатичную толстушку, гулявшую между рядов. Но потом увлекся выбором книг, и выпустил ее из внимания.

 

Он очень любил подглядывать за людьми, когда они не подозревают, что за ними наблюдают. Библиотека, с ее полками, зияющими прорехами между книгами, для этого была идеальным местом. Люди рассматривали корешки, брали книги и вели себя, так как ведут только наедине с самим собой - совершено не следили за своим лицом, ехидно ухмылялись, брезгливо морщились или с опасливым интересом пролистывали что-то, стыдное, на их взгляд, но неудержимо привлекающее. Он присел, высматривая на нижних полках свою любимую фантастику, и услышал слабое копошение по другую сторону стеллажа. Замеченная им толстушка, с прядями нарочито разноцветных волос, выковыривала книгу из плотно забитой первой полки. Сначала она просто наклонилась, но книга не поддавалась, и тогда, оглядевшись, тоже присела. Не ожидая нескромных взглядов, она смело развела колени, и стала пролистывать побежденную книгу. Задравшаяся юбка и почти прозрачные трусики под ней весьма заинтересовали Евгения. Осмотрев все очень внимательно, он слегка зашевелился, намеренно создавая гораздо больше шума, чем это было необходимо. Хозяйка прозрачных трусиков стремительно захлопнула ноги и вскочила. Чуть позже, он поймал ее испытывающий взгляд - заметил ли он что-то. Евгений изобразил чрезмерное увлечение поиском книг, но, через пару минут, оказался рядом с ней и небрежно завел разговор.

 

С первых же слов удивительно удачно сплелась вязь беседы. Темы находились сами собой, и молчание многоточием не повисало в воздух. Заговорившись, они чуть было не забыли записать выбранные книги. А, окликнутые библиотекаршей и оказавшись тезками, заржали в два голоса в тиши чопорного молчания книг и читателей. Не желая прерывать приятную беседу, они вышли из библиотеки вместе, и пошли по улице. Увлеченные разговором, брели неизвестно куда, но вдруг оказались около ее дома. И лишь тогда Евгений сообразил, что совершенно забыл о машине, хотя все время крутил ключи в руках. Женечка понятливо спросила:

 

-Машина осталась возле библиотеки?

 

Евгений кивнул. Помявшись несколько мгновений, Женечка сказала:

 

- Если хотите кофе, то вам вполне хватит времени пригнать машину сюда, пока я его сварю.

 

Теперь заколебался Евгений. Ощутив его заминку, она участливо поинтересовалась:

 

-Не располагаете временем? Ну, тогда в сле...

 

-Да нет, просто думаю, удобно ли попросить у вас чай вместо кофе, - не дав ей договорить, ответил Евгений.

 

Женечка не сдержала довольную улыбку:

 

-Конечно, пожалуйста.

 

Евгений опять засмущался, а потом выпалил:

 

-У вас есть заварной чайник?

 

-Разумеется, - удивленно подняла брови Женечка.

 

Удивленное выражение лица ей очень шло, невольно подметил Евгений.

 

-Тогда, чур-чура, завариваю я сам.

 

Женечка от души расхохоталась

 

-Господи, какое забытое выражение -"чур-чура".

 

-А что, у вас так не говорили? - теперь удивился Евгений.

 

-Почему, говорили. Просто это все так давно было...

 

-Тогда я побежал за машиной...

 

Он повернулся и, довольно жмурясь на закатное солнце, пошел к библиотеке.

 

- Шестая квартира, - догнал его Женечкин голос.

 

Он оглянулся, еще раз с удовольствием потискал ее глазами и кивнул головой. И ей, и себе, а точнее своим нескромным мыслям.

 

Чае-кофе-питие, сопровождавшееся милым трепом, дотянулось до позднего вечера. По-советски, на кухоньке маленькой уютной квартирки, купленной за не очень большие деньги в не самом благополучном районе. Евгений уже знал, что ранее тут жила и Женечкина мама, умершая полгода назад, и взрослая дочь, почти постоянно проживающая сейчас у бойфренда. Но, не смотря на приятность беседы, физиология давала себя знать и, почувствовав, что проголодался, Евгений засобирался домой. Неудобно было сознаваться хозяйке, столь симпатичной ему, что после работы привык плотно обедать, а сегодня только лишь наливал желудок чаем. И невольно подумал, что в современных женщинах совершенно пропадает древний инстинкт - накормить мужчину. Хотя, возможно дело и в ментальности. Вряд ли в его родном городе отпустили бы гостя, не накормив, чем бог послал.

 

Зная некую неприятную особенность своего организма, и ощущая, что с минуты на минуту она проявится во всей своей неуютности, когда живот начнет бурчать и реветь голодным голосом, он поднялся со стула. И, преодолевая, не смотря на голод, неизвестно откуда появившееся мучительное нежелание оставлять этот дом, он подобрал со стола ключи и мобильник, намериваясь уйти. Женечка, наблюдавшая его перемещения, и явно решившая для себя что-то, потянулась, встряхнула волосами и медленно, с большими интервалами между словами, произнесла, переходя на "ты":

 

-Вообще-то, если хочешь, можешь остаться... Но должна честно предупредить, что меня постельные игрища не очень-то интересуют.

 

Видимое и ощущаемое обоими удовольствие от беседы не перебралось в постель. Не было в ней праздника. Не получился он. Незнакомое тело оказалось закрытым на семь замков. Знакомясь с ним и пытаясь подобрать к нему ключи, Евгений наталкивался на глухое сопротивление. Даже не сопротивление, а полное равнодушие, в котором все его усилия просто растворялись. Женечка явно не находила в происходящем ни наслаждения, ни эстетизма, ни романтики. Она выполняла еще одну домашнюю, скучную, неизбежную работу, чем-то отдаленно напоминающую ей глажку постельного белья.

 

**

 

Пробираясь сквозь сонные утренние светофоры, Евгений, еще ощущая на своих губах тепло Женечкиного сонного поцелуя, пытался понять, что же вчера ворвалось в его жизнь. Потому что в нем зрело ощущение серьезных перемен в жизни. Об этом ему бормотал мотор машины, да и приемник поддакивал рваным джазовым ритмом.

 

Свято блюдя табу, он не углубился в далекое, но все еще болезненное прошлое, а задумался о двух своих нынешних женщинах. О той, которую знал уже пару лет, встречаясь с ней время от времени, и о той, которая образовалась только вчера, и из чьей постели он вылез сегодняшним утром.

 

Его совсем не мучили угрызения совести по поводу того, что он провел ночь у Женечки. Химера верности никак не присутствовала в их отношениях с Нателлой. Когда-то, очень давно, его легким дуновением коснулось ощущение, со временем превратившееся в уверенность, что он играет в оркестре. В странном таком оркестре, в котором солистка репетирует свою партию отдельно с каждым из инструментов. Но вместе участники оркестра не встречаются никогда. Для этого Нателла прикладывала немалые усилия, однако детали, попадавшиеся на глаза, беспристрастно говорили об этом. Как-то он обнаружил на расческе, которой и сам иногда пользовался, волосы, и цветом и длиной никак не совпадающие ни с его короткими и пегими, ни ее длинными, иссиня-черным. Потом под кроватью, куда он полез за завалившимся носком, увидел начатую пачку презервативов, хотя он никогда не пользовался ими в этом доме. И как-то, позвонив ей во внеурочное время, даже услышал вдалеке мужской голос, остановленный резким шиканием Нателлы. Он даже представил себе ее резкий жест рукой, обрывающий этот голос и недовольную гримаску на лице. Потому что и при нем случались оказии, когда она брала телефонную трубку и быстро уходила в кухню, чтобы он не слышал разговора. Ему она это объясняла тем, что ее родители до сих пор очень строго контролируют ее поведение. Он благосклонно покивал головой, принимая, якобы, это объяснение, но ни на секунду не поверил. Но не ревновал. Абсолютно. Вначале их отношений, при первых, еще очень неясных подозрениях, его сердце привычно взбунтовалось, застучав быстро и обижено. Но, остыв, он понял, что этот обвал чувств - всего лишь эхо давней боли. И, безжалостно, до крови, расковыряв себе душу, несколько удивленно, но с облегчением констатировал, что Нателла для него очень удачная находка, сопостельница, почти не занимающая его мысли во все остальное время.

 

Их отношения представлялись ему песчаным замком. Который радостно возвели, волоча ведра песка, поливая его водой, с энтузиазмом лепя башни и бастионы, при этом намеренно и старательно не думая о будущем. Прекрасно зная, что через пару часов этот замок или рассыплется сам, не скрепленный ничем, или же, походя, будет небрежно и равнодушно разрушен, просто не вовремя подвернувшись под руку. Да и все это строение возводится не по жестокой надобности, а просто для того, чтобы заполнить пустоту и чем-то занять себя.

 

В их первые встречи, Евгений успел заметить в себе тот оттенок всепоглощающей нежности, что захлестывал его когда-то во время близости с женой. Но это, смущающее его ощущение, очень быстро испарилось, оставив место только жгучему желанию в ожидании встречи и стыдноватому ощущению радости, когда постельная битва завершалась. Он радостно, боясь проявить это, уходил от нее, уже зная по опыту, что спустя день будет с вожделением вспоминать ее колючие ноги и проволочные завитки внизу живота, сандаловый запах волос и громкие вопли на пике наслаждения. Вожделение накапливалось быстро, но столь же стремительно изливалось из него и затихало на время. Когда, заваленный работой, он несколько дней не звонил ей, пропуская даже назначенный день, она не обижалась, а терпеливо выслушивала его объяснения и спокойно согласовывала следующий день свидания. Как определил для себя Евгений, его партия хорошо звучит в оркестре, руководимом Нателлой и, даже, он надеялся, что играет в нем первую скрипку.

 

 

Размышляя нынешним утром, Евгений поймал себя на мысли, что, вспоминая Нателлу, он совершенно не представляет себе ее квартиру. Нет, он помнил, конечно, диван в салоне, на котором они провели немало приятных минут, ковер, толстый и уютный, вальяжно раскидывавшийся под ними в нужные минуты, душевую, достаточно просторную для развлечений, и шикарную, гостеприимную кровать, но образа дома у него не было. Всё было лишь вместилищем вожделения. Входя, он видел только ее, соблазнительно полураздетую для него, в короткие минуты отдыха он просто ничего не видел, а, уходя и борясь с непонятным ощущением опустошенности в душе, настолько спешил, что не замечал ничего вокруг.

 

А из дома Женечки он уходил с трудом. Уют обволакивал и держал его теплыми и мягкими лапками. И недоумение ночи, заставившее его засомневаться в собственных возможностях, столь высоко оцениваемых им самим, да и подтверждаемых постельными подружками, не могло испортить это ощущение. Даже маленькое недоразумение с оголодавшим и ненакормленным гостем, после его шутливой фразы в постели, нашло свое простое объяснение. Женечка, охнув, вскочила и, в чем мать родила, побежала к холодильнику, отыскивая там хоть что-то съедобное. Как оказалось, она старательно ограничивала себя в еде, целенаправленно не держа "излишеств" в холодильнике. А под "излишествами" ею понималось практически всё. Стремительно разморозив что-то выцарапанное из морозилки, она в считанные минуты состряпала ему вкуснейший кусок индюшачьей грудинки с гарниром из зеленого горошка, и радостно уселась на табуретку в кухоньке, увешанной каким-то очень веселыми картинками, наблюдая, как он яростно вгрызается в мясо. И этот образ Женечки, обнаженной, но не обращающей на свою наготу ни малейшего внимания, уютно складчатой, подпершей щеку ладошкой и радостно наблюдающей за битвой Евгения с едой, засел в его мозгу полновесным монументальным полотном. Уж так много было в нем тепла и неги. Он вспоминал, как сидел, ел, и сладкие мурашки давно забытого ощущения счастья бежали вниз по его позвоночнику.

 

**

 

Пацаны, неожиданно оказавшиеся дома, когда он возвратился с работы, внимательно осмотрели отца, и, переглянувшись, завели разговор в привычном для них стиле, как бы в отсутствие родителя:

 

-Младший, тебе не кажется, что отец завел себе новую пассию?

 

-Натюрлих, Старший. Мобильник выключил, малым детям не позвонил ввечеру, узнать, живы-здоровы ли они, стопудово завел...

 

Евгений, неожиданно для себе, покраснел.

 

-У-лю-лю, их благородие покрасневши, - завопил Младший. - Давай, батя, колись...

 

-Ша, балбесы, - смущенно ответил Евгений, - сам ничего не знаю и не понимаю. Время покажет.

 

Братья переглянулись.

 

-Пап, ты только, не напорись по новой на такую стерву, как наша мать, - серьезно сказал Старший.

 

Евгений дернулся. Тема матери в разговорах с детьми была таким же табу, как и в его мыслях. Пожалуй, впервые близнецы позволили себе высказаться на эту тему. Он знал, что они не подходят к телефону, когда она звонит, а она, потом, рыдая, обвиняет его в том, что он обрезал все ее контакты с детьми. Знал, что все ее подарки, аккуратно, нераспечатанными, отсылаются обратно, но запрет на обсуждение этой темы соблюдался ими достаточно строго. Когда-то, когда стало ясно, что раскололась и перестала существовать семья, всё еще в шоке от произошедшего, Евгений нашел в себе силы сказать им:

 

-Так, мужики, мы остались одни. Больно нам всем. Но мы мужчины, и должны уметь преодолевать боль, а пока помните, что она ваша мать и она любит вас. А почему она не живет с нами - это отдельный вопрос. И поговорим мы на эту тему, когда вы станете совершеннолетними.

 

Он видел, как им было тяжело, видел, как они плачут ночами, но, и сам чуть не плача и от своей боли, и разрывающего душу сочувствия к ним, не мог им ничем помочь. Им, впервые в жизни ощутившим всю боль и горечь предательства. Только своей любовью и вниманием.

 

Но боль не исчезала, они научились скрывать ее от отца, и не мучили его расспросами, многое обсуждая между собой. И вот сегодня он почувствовал, что разговора, не миновать.

 

-Старший, ты, все-таки, поосторожней со словами, - строго сказал Евгений.

 

-А что поосторожней... Ты можешь доказать что это не так?

 

Евгений сел и задумался. Роль адвоката дьявола ну никак не подходила ему, особенно в этой ситуации, но он был обязан постараться смягчить оценки близнецов. Иначе он почувствовал бы себя подлецом по отношению к бывшей жене. Пока он раздумывал с чего начать, Младший, возившийся где-то в отдалении, принес и поставил перед ним коньячную рюмку, налитую до половины.

 

-Чтоб тебе было легче говорить, - буркнул он.

 

Евгений не удивился. Он и дети всегда прекрасно чувствовали настроение друг друга. И коньяк был совсем нелишним. Золотистый любимый напиток позволял отвлечься на глоток и в это время постараться разложить мысли по полочкам.

 

Он уже давно ждал этого разговора и даже подготовил очень приглаженную и обтекаемую версию событий, но одно дело рассказывать ее самому себе, а другое – глядя в печальные и ждущие глаза детей. Совершенно неожиданно он понял, что суррогат правды никуда не годится. И несколько растерялся от этого. Заглянув в глаза пацанов, он в который раз представил себе их недоумение. И осознал, что своей полуправдой он не сможет ничего. Ни объяснить пацанам уход матери. Уход из семьи, которая не только для них, но и для очень многих была образцом и предметом зависти. Ни исчезновение единого, всемерно любящего их существа "ма-па", практически не ругающегося, частенько обнимающегося, которое в мгновение ока распалось на близкого папу и предательницу маму.

 

Тем более что он многое и сам не понимал. И, утягиваемый в глубины лет грустными и внимательными глазами сыновей, Евгений ступил на трудный путь ворошения прошлого. Начал говорить, совершенно не представляя, к чему приведет перетряхивание всего того, что когда-то так любил вспоминать, а потом так же сильно возненавидел, но, твердо зная, что иначе поступить не может.

 

-Мы познакомились, как вы, наверное, знаете, в десятом классе. Она перешла в нашу школу, потому что ваш дедушка был переведен в Баку, и они стали там жить. И вот первого сентября в нашем классе появилась новая ученица...

 

Евгений никогда не был краснобаем, не любил говорить о своих чувствах, да и не умел. Предполагал, конечно, что не просто будет объяснить что-то детям, но, только начав говорить, испуганно почувствовал насколько будет труден этот разговор. Не поспевали слова за мыслями. Так ярко и отчетливо он видел свое прошлое, так осязаемо представлял, а слова, корявые и неуклюжие, рисовали скучную схему.

 

...Первый день учебы. Знакомые лица. Чуть подросшие ребята и почти не изменившиеся девчонки. Его, Евгения, давнишняя привязанность, по мере необходимости не стеснявшаяся беззастенчиво использовать его таланты на контрольных или при выполнении сложных домашних заданий. Кареглазая кокетка, которая равнодушно принимала его ухаживания, но, время от времени, не забывала игриво поглядывать в его сторону. И вдруг ОНА, длинноногая, светловолосая и зеленоглазая красавица, говорящая с чуть смешным, не местным акцентом, вызвавшая кучу косых взглядов местных признанных королев. Пацаны оторопели, а ОНА, непонятно почему, выделила из толпы Евгения и подошла к нему, спросив: "Можно сесть с тобой?". И Евгений пал, растекся лужицей, счастливо выдохнул: "Конечно...", и влюбился в нее с первого взгляда....

 

-Очень скоро мы стали... гхм... очень близки и уже не представляли себе жизни друг без друга, - слова, которые должны были передать и его бессонные ночи, и безумную радость первого свидания и робкого прикосновения, простые, и, вроде, правильные слова падали бесцветной капелью, сливаясь в вымученные невыразительные фразы.

 

...Ну, как он мог рассказать сыновьям, что где-то через несколько месяцев оказался с ней в постели. И растаял, растворился в ласковом шепоте, прохладном запахе волос и ласке ее умелых рук. Он, никогда не ведавший женского тела, а лишь грезивший о нем, получил все и сразу. И, даже отложившийся в мозгу факт, что он был не первым ее мужчиной, легко растворился в ее ласковом шепоте: "Забудь, дурь, любопытство и глупость. Даже говорить об этом не хочу. Ты мой первый и единственный". И не тревожил его, как ни странно, долгие годы. А, уже много позже, после свадьбы и незадолго до рождения близнецов, выдохнутую ею фразу: "Какой ты потрясающий любовник" он долгие месяцы носил как медаль на сияющем лице. И, только после ее ухода, задумался о том, с кем же она его тогда сравнивала.

 

-Мы встречались, поженились незадолго до того, как ваша мать закончила институт, а когда я закончил свой институт и пошел работать, уже родились вы.

 

...Она никак не отвечала на его настойчивые требования зарегистрировать их отношения. И он был своим в ее доме, и ее уже приняли его строгие родители, и поэтому он никак не понимал причины ее упрямства. Помогла обычная, как тогда это случалось, нежданная беременность. Она проплакала на его плече весь вечер в парке, и, наконец, согласилась выйти за него замуж. В этот вечер он домой не шел, а летел.

 

-Потом была обычная жизнь советских интеллигентов, инженера и учительницы, как и у сотен других. Какую-то часть вы и сами помните. Работа, вечная нехватка денег, когда клубника покупалась только для вас, елки, застолья, дни рождения, отпуска, поездки. Что-то ведь помните, верно?

 

Пацаны синхронно кивнули. Но Евгений видел, что они ждут чего-то другого. Они хотят понять, что же было такого в жизни родителей, или чего же там НЕ БЫЛО, что заставило их мать бросить двоих детей и мужа и улететь в неведомые края, неизвестно к кому.

 

-А дальше начинается то, чему и у меня тоже нет объяснения. Ваша мать ужасно не хотела уезжать из Союза. Ее подтолкнула к переезду только стрельба на улицах Баку. А когда мы переехали сюда, как-то надломилась. Вы еще, наверное, помните, как она лежала целыми днями, глядя в потолок, не хотела учить язык, и вообще, как-то ушла в себя, и взбадривалась только во время телефонных разговоров с родителями, то есть с вашими дедушкой и бабушкой.

 

...А потом, после того как он, сжав зубы и чуть не обрушив более чем скромный семейный бюджет, предложил ей съездить к родителям, она ожила. Евгений искренне обрадовался, надеясь, что кризис миновал, и что жена возвращается к нормальной жизни. Потянулся к ней с объятиями, как всегда делал в минуты радости и нарвался на резкое недовольство. Тогда, пожалуй, у него возникли первые ощущения их медленно нарастающего разобщения. До этого у него просто не было времени. Он работал за троих, стремился дать мальчишкам все, чтобы они не почувствовали своей второсортности среди нового окружения, и, в меру своих сил, компенсировал равнодушие, павшее на их мать, своим повышенным вниманием к ним. Он, ощущая их нарастающую обиду на погруженную в свои переживания мать, сел и по-мужски поговорил с ребятами, объясняя все, так как видел тогда - трудностями переезда, отсутствием привычного окружения и языковой среды.

 

А жена нетерпеливо считала дни до отъезда и улетела, торопливо попрощавшись с детьми и мужем. И больше уже не вернулась.

 

Он уже давненько признался сам себе, что не понимает ее. В далекой, счастливой молодости, он был уверен, что все ее поступки и движения души для него открытая книга. Но постепенно увидел, что очень многие страницы в этой книги недоступны для него. А, получив беспощадную оплеуху, осознал, что всю свою жизнь занимался только разглядыванием и поглаживанием обложки, прекрасно изданного, великолепно оформленного и лелеемого тома, не разу не получив возможность заглянуть в него.

 

-Помните, какие великолепные вечера были у нас дома? Когда приходили мамины друзья, пели, читали стихи, разыгрывали целые представления? Как пела она, и как счастлива была, выслушивая комплименты и похвалы.

 

...Иногда раскрасневшаяся и счастливая, она вытаскивала близняшек на всеобщее обозрение, радостно выслушивала комплименты себе, столь красивой маме таких очаровательных детей, а так же похвалы уму и развитости малышей. Когда они подросли, учила с ними стихи или миниатюрки и довольно купалась в шквале оваций, выпавшей на долю их трио после выступления на очередном капустнике.

 

А кашку детям в это время готовил Евгений. И кормил их, и ходил гулять с ними. И забирал из садика. И плелся на родительские собрания в школу.

 

-Мне кажется, что отсутствие тут друзей, вечеров, оваций, постоянного подтверждения ее талантливости, успешности - вот это стало для нее самой страшной потерей, наверное...

 

-Страшнее, чем потеря детей?

 

Евгений поднял глаза на близнецов и грустно пожал плечами. Пожалуй, он не сумел убедить мальчишек, что их мать не стерва. А, скорее, наоборот, на протяжении своего грустного рассказа, все больше и больше сам убеждался в этой горькой истине, выведенной им уже давно.

 

**

 

Разговор с детьми сорвал все заслоны. И старательно забываемое счастливое время ворвалось в мысли Евгения. И забурлило там. В нем была молодость, счастливая, до определенного времени, любовь, и грусть. О том времени, что безвозвратно ушло, о любви, уже угасавшей, но сейчас, на фоне обиды, казавшейся яркой и молодой, и о трепетном, пусть и не частом, слиянии в честной супружеской постели. Но, пронесясь через мимолетные романчики, закрутившиеся после ухода жены, отметя в сторону Нателлу, довольно успешно разрешавшую определенную часть его проблем, воспоминания расселись вокруг Женечки. Евгений прекрасно понимал всю бессмысленность сравнений. Нет молодости, почему-то не наплывают прекрасные мечтания о долгой и удачливой жизни, а есть грустное ощущение собственной недолговечности, в которой теплым пятном выплывает уютный образ доброжелательной Женечки. И нет в нем изысканности жены, и отсутствует дурманящая сексуальность Нателлы, и даже простые постельные радости не будут делиться на двоих, а принадлежать только ему, но почему же в нем столько привлекательности…

 

**

 

Евгений позвонил в дверь, выждал несколько минут, и только после этого открыл дверь своим ключом. Эта немного странная манера выработалась у него после того, как сыновья стали водить своих подруг домой, и просто, без звонка открыв дверь, Евгений рисковал нарваться на девичий взвизг и узреть голую попу, прячущуюся за дверью ванной. Поэтому он приучил себя предварительно оповещать о своем приходе.

 

Открывая, он усмехнулся, подумав, что вот уж за этой дверью он меньше всего ожидает сюрпризов. И ошибся. Прислонившись к двери, ведущей в кухню, стояла Женечка. В ветхом, штопанном-перештопаном свитере и смотрела на вошедшего.

 

Евгений поднял брови, почесал кончик носа фамильным жестом, подошел к ней, мягко взял за плечи и покрутил, осматривая со всех сторон.

 

-А тебе идет, - спокойно сказал он. - Только хороший ли это знак, что ты встречаешь меня в этом свитере? Может это намек, что я тут не нужен?

 

Несмотря на спокойный тон, кошки на душе скребли. Уходить ему не хотелось. Очень не хотелось. Она чуть придвинулась к нему, положила ладони ему на грудь и сказала:

 

-Это бабушкин свитер. Она мне вязала его. И сказала, чтобы я его носила только дома. Среди СВОИХ. И никогда не одевала при посторонних. Он СВОИМ приносит счастье.

 

Евгений осторожно обнял ее и поинтересовался:

 

-Значит, до сего дня я был посторонним?

 

-Нет, не болтай глупости. Ну, просто, не знаю почему, я сегодня почувствовала, что должна встретить тебя так.

 

Евгений пожал плечами. Господи, ну почувствовала, и на здоровье. И очень даже рад. И стоило из-за этой глупости держать его в недоумении почти полгода.

 

-Наверное, потому что я притащил сегодня чемодан со своими вещами.

 

Женечка смущенно улыбнулась.

 

-Вот видишь, я еще и ведьма…

 

Он погладил ее по волосам.

 

-Да, и еще - давай заведем кошку, - сказала Женечка.

 

-Ну, мы и кого другого маленького завести еще в состоянии,- молодецки повел плечами Евгений.

 

-Ох, и дурак же ты, милый, - тихонько, и, почему-то, очень довольно засмеялась Женечка.